Предупреждение Эмблера Ладлэм Роберт

Глава 23

Он снова был в Чжаньхуа. Тень прошлого легла на настоящее. В беспорядочном мелькании образов вырисовывалась картина бурной деятельности. Он нашел то, чего страшился.

И снова серия отрывочных, бессвязных эпизодов. Стюардесса на борту лайнера «Кэтей Пасифик», гейша воздушных линий; махнул рукой — и вот уже очередной стакан на подносе. Таксист в аэропорту Даллеса, тринидадец с впалыми щеками и собственным представлением о том, что такое короткий маршрут. Квартира в Баскертон-Тауэрс, показавшаяся ему в тот день такой крохотной, такой стерильной. Перевалочный пункт. Место, где можно принять ванну, переодеться и приготовиться к бою.

К бою.

Какому бою? И снова густой туман укрыл воспоминания. Туман, сквозь который проступали неясные детали. И все же Эмблер... нет, Таркин — он был Таркином — знал: сквозь туман просвечивает какое-то сильное чувство. Если бы только вытащить его оттуда — тогда вместе с ним вернулись бы и воспоминания. Чувство было особенное, в нем переплелись горечь вины и клокочущая ярость. Да, ярость.

Туман рассеялся. Из него выступили здания и люди; послышались голоса: сначала неразборчивые, растворенные в потоке белого шума, потом громкие, отчетливые. То, что вело его, что раскручивалось в нем тугой пружиной, прояснилось, обрело краски, сделалось реальным.

Лишенный морального нарциссизма, Таркин никогда не питал иллюзий относительно чистоты собственных рук, но его разозлило, что запятнавшая их кровь пролилась в результате непостижимой профессиональной оплошности.

Нужно доложить Транзьенсу.

Так и не успокоившись, Таркин вернулся в штаб-квартиру в Вашингтоне. Обычный мужчина с галстуком, как и сотни других, попавших в каменный муравейник. Никуда не заходя, он направился в кабинет заместителя государственного секретаря, начальника Подразделения политической стабилизации. К Транзьенсу.

И вот тогда непостижимое сделалось непростительным. Он хорошо — может быть, даже слишком хорошо — знал ее, Эллен Уитфилд, заместителя госсекретаря и многолетнего шефа ППС. Привлекательная женщина с волевым подбородком, маленьким прямым носом, высокими скулами, каштановыми волосами и глубокими голубыми глазами. Да, привлекательная; когда-то он даже находил ее почти красивой. Это случилось много лет назад, в начале его карьеры, когда и она еще занималась оперативной работой. Их роман, развертывавшийся главным образом в бывшей временной казарме на одном из северных Марианских островов, продолжался почти месяц. «Что случается на Сайпане, — с улыбкой сказала она, — то на Сайпане и остается».

Вскоре после того Эллен подала заявление на административную должность в Государственном департаменте, а он получил очередное задание и отправился куда-то на край света, где требовались его способности. В последующие годы их пути, расходясь в одном, сходились в другом. В ОКО Эллен знали как незаменимого организатора: немногие администраторы могли так перерабатывать информацию и определять на ее основе направления и приоритеты. К тому же она проявила талант в кабинетной политике — умела, не уронив себя, польстить начальству; подставить подножку тем, кто стоял на пути карьерного роста, опять-таки ничем не выдав своих намерений. Уже через год пребывания в административной должности Эллен Уитфилд стала помощником директора отдела Восточной Азии; через два заняла место заместителя начальника Отдела консульских операций; а через три получила в свое полное распоряжение воссозданное Подразделение политической стабилизации, расширив его права и сферу оперативной активности.

В самом отделе ППС считали «боевым» и «активным» — критики использовали слово «безрассудный», — и с приходом Уитфилд эта репутация укрепилась. На взгляд тех же критиков, оперативники ППС слишком легко нарушали правила и установления и вели себя излишне агрессивно, относясь к международному праву с таким же пренебрежением, с каким бостонские водители относятся к дорожным знакам. Тот факт, что случившейся буквально на глазах трансформацией подразделения руководил такой умелый, строгий и ответственный администратор, как Эллен Уитфилд, удивил многих ее коллег. Но не Эмблера. Он одним из первых заметил в ней склонность к агрессии, редкое соединение порывистости, расчета и того, что раньше называли дьявольщиной. Когда-то, душным августом на Сайпане, его это даже возбуждало.

И вот теперь Уитфилд, получившая должность заместителя секретаря Государственного департамента, вела себя непонятно уклончиво. Много лет назад Эмблер, наверное, списал бы такое поведение на неловкость, испытываемую некоторыми женщинами в обществе бывшего любовника, но она не подходила под такой тип и, кроме того, никогда не выказывала ни малейшего признака того, что для нее их связь была чем-то большим, чем обычное приятное времяпрепровождение.

Что было, то прошло. Услышав в четвертый раз, что «госпожа заместитель секретаря» на «совещании», Эмблер понял, что его попросту не допускают к ней. Он уже составил и отослал отчет по делу Люна, указав в нем на допущенный опасный и непростительный просчет. Теперь ему хотелось получить ответ. Хотелось услышать, как она пообещает провести полное и всестороннее расследование и принять меры для недопущения подобного в будущем. Хотелось успокоить себя.

Разве это так уж много?

Через пять дней после возвращения в «Туманное Дно» Эмблер узнал из неофициальных источников, что Уитфилд даже не зарегистрировала его рапорт, как того требовала стандартная процедура. Это его возмутило. Уитфилд славилась своей скрупулезностью, своей устремленностью к совершенству. Неужели провал так подействовал на нее, что она не смеет облегчить душу перед госсекретарем? Неужели надеется скрыть случившееся — после того, как он все выяснил? Эмблер решил, что должен встретиться с Уитфилд и потребовать объяснений.

Встретиться не заочно, а лицом к лицу.

Затихшая было ярость вскипела с новой силой. Ярость и негодование. Его как будто предали. Была пятница, конец недели, но он не собирался отправляться на уик-энд. Извините, но госпожа заместитель секретаря на совещании. Если хотите, можете оставить сообщение. Он позвонил еще раз через час и снова услышал бесстрастный голос секретаря. Извините, но мисс Уитфилд уже уехала. Сегодня ее не будет.

Безумие! Неужели она думает, что может избегать его — избегать правды! — до бесконечности? Он сел в машину и поехал к ней домой, в Фокс-Холлоу, городок к западу от Вашингтона. Уж там-то ей от него не отделаться.

Полчаса спустя Эмблер свернул на длинную, обсаженную грушевыми деревьями подъездную дорожку.

Высокое и элегантное здание из красного кирпича, выстроенное в стиле Монтичелло, украшали изящные карнизы, угловые балкончики и большие эркеры. Особняк окружали умело подстриженные магнолии и рододендроны. К передней двери вели широкие каменные ступеньки.

Эмблер вспомнил, что в девятнадцатом веке семья Уитфилдов разбогатела сначала на производстве стали, а потом умножила состояние экспортом промышленной продукции. В послевоенные годы семейные капиталы уменьшились, потому что представители ее стали искать иные сферы приложения своих талантов и способностей, выбирая сектора, где ценилось не столько богатство, сколько интеллектуальный и культурный престиж — Уитфилды появились в музее «Метрополитен», в Национальной галерее, в Гудзоновском институте, некоторые занялись международными финансовыми операциями. При этом солидный и умело управляемый трастовый фонд заботился о том, чтобы ни один представитель семьи не оказывался перед необходимостью зарабатывать, чтобы тратить. Как и у Рокфеллеров, у Уитфилдов на протяжении десятилетий превыше всего ставилась семейная этика служения. Тот факт, что такое служение вовсе не обязывало их отказываться от презренного металла и жертвовать земными благами, подтверждался хотя бы отличным состоянием, в котором пребывал их особняк. И пусть он был скорее величественен, чем роскошен, позволить себе содержание такого дворца мог лишь тот, кто имел доходы помимо правительственного жалованья.

Эмблер подъехал к большой двойной двери, выключил мотор, вышел из машины и позвонил. Через несколько секунд ему открыла женщина — филиппинка? — в черном с белым передником костюме горничной.

— Хэл Эмблер к Эллен Уитфилд, — отрывисто бросил он.

— Мадам никого не принимает, — ответила горничная и тут же поправилась: — Мадам сегодня нет.

Она, конечно, лгала — Эмблер понял это с первого слова. К тому же из глубины дома доносился голос самой Уитфилд. Отодвинув плечом протестующую филиппинку, он прошел через выложенное мозаичной плиткой фойе и решительно распахнул дверь в библиотеку.

За столом с разложенными аккуратно бумагами сидела сама Эллен и рядом с ней пожилой мужчина, показавшийся Эмблеру знакомым. Посеребренные волосы, высокий лоб... красный галстук с тугим узелком, застегнутая на все пуговицы жилетка, твидовый пиджак... Типичный профессор.

— Мадам, я говорила ему, но...

Эллен Уитфилд и ее гость замолчали и одновременно подняли головы. Увидев Эмблера, мужчина явно смутился.

— Черт бы вас побрал, Эмблер! — вскрикнула Уитфилд. Удивление первых секунд быстро отступило перед набирающим силу гневом. — Что вы здесь делаете?

Тем временем ее гость отвернулся, как будто заинтересовавшись вдруг книгами на полке.

— Вы прекрасно знаете, что я здесь делаю, госпожа заместитель государственного секретаря! — Он произнес название должности с нескрываемой издевкой. — Мне нужен ответ. Я сыт по горло вашими фокусами. Думаете, удастся вывернуться? Не выйдет. Что вы пытаетесь скрыть?

От злости лицо ее пошло пятнами.

— Да вы параноик! Убирайтесь из моего дома! Немедленно! Как вы смеете являться сюда! — Выброшенная рука указала на дверь. Эмблер заметил, что она дрожит. От злости? Страха?

— Вы получили мою докладную записку, — холодно произнес Эмблер. — В ней правда. Думаете, правду можно похоронить? Думаете, меня можно похоронить? Так вот, забудьте об этом. Не сомневайтесь, я принял меры предосторожности.

— Посмотрите на себя. Послушайте себя! Разве так ведет себя профессионал? Вы же сумасшедший! И имейте в виду, вам меня не запугать. Хотите высказаться? Хорошо, я дам вам такую возможность. В понедельник. Но сначала выслушайте меня. И выслушайте очень внимательно. Если вы сейчас же не покинете мой дом, я вышвырну вас со службы. Навсегда!

Эмблер тяжело дышал. Гнев его отступил под напором ее ярости. Такой вспышки он не ожидал.

— В понедельник. — Оперативник повернулся к выходу.

В нескольких милях от Фокс-Холлоу дорогу ему перегородил фургон с «мигалкой». Пришлось съехать на обочину. Сбоку тут же появилась «Скорая», сзади возник тяжелый «Бьюик». Выскочившие из машин люди — некоторые были в форме санитаров — вытащили его из автомобиля, и пока он соображал, что к чему, кто-то воткнул в руку шприц. Четкие действия выдавали в них профессионалов, привыкших к подобного рода работе. Но кто они? Что им нужно от него?

Туман в голове еще не рассеялся полностью, скрывая то, что случилось потом. Уже лежа на носилках, он услышал короткие, отрывистые реплики, которыми обменивались санитары. А затем мир начал терять четкость и расплываться. Начинались долгие сумерки.

Сумерки.

Когда Эмблер снова открыл глаза, в комнате царил полумрак.

Несколько дней назад он был «пациентом» в закрытой психиатрической клинике. Теперь между ним и Пэрриш-Айлендом лежал океан. Но был ли он свободен?

Глава 24

Эмблер открыл глаза, сфокусировал взгляд на бледнеющем в полутьме лице аудитора и заговорил. Он рассказывал подробно, перечислял детали, высказывал предположения. Не все всплыло из памяти, кое-где в ней еще зияли пустоты, но в целом картина получилась вполне ясная.

— Я немного испугался, когда вы отключились, — сказал Кастон, выслушав пятиминутный, без пауз рассказ. — Рад, что вернулись в мир живых. — Он отложил журнал, но Эмблер успел прочесть название — «Журнал прикладной математики и вероятностного анализа». — Не хотите освободить мою кровать?

— Извините. — Эмблер потянулся, поднялся и сел на горчичный стул. Должно быть, он действительно уснул. Судя по часам, прошло четыре часа.

— Итак, Транзьенс — это сама Эллен Уитфилд?

— Да, это ее оперативный псевдоним. Пользовалась она им давно, а когда файлы стали переводить на цифровые носители, все это потерялось. Сейчас уже ничего не найти, бумаги давно уничтожены. Она была сама в этом заинтересована — полная зачистка. Говорила, что приняла меры предосторожности.

— Теперь понятно, почему поиск ничего не дал. — Секунду-другую Кастон молча смотрел на оперативника. — Хотите еще выпить?

Эмблер пожал плечами.

— В мини-баре должна быть минералка.

— Уж конечно «Эвиан». При нынешнем соотношении евро и доллара выходит 9,95 за пятьсот миллилитров. Это будет 16,9 унции. То есть 55 центов за унцию. Пятьдесят пять центов за унцию воды? Меня стошнит от таких цен.

Эмблер вздохнул.

— Восхищаюсь вашей точностью.

— О чем вы говорите? Я же округляю.

— Только не говорите, что у вас есть семья. — Кастон покраснел. — Вы, должно быть, сводите их с ума.

— А вот и нет. — Аудитор почти улыбнулся. — Потому что они совсем меня не слушают.

— Так это они сводят вас с ума.

— Вообще-то, меня это вполне устраивает. — Всего на мгновение на лице Кастона появилось и тут же исчезло выражение, близкое к обожанию, и Эмблер с удивлением понял, что перед ним любящий отец. Впрочем, уже в следующую секунду Кастон вернулся в свою привычную ипостась. — Тот мужчина, которого вы видели в доме Уитфилд... опишите его поподробнее.

Эмблер закрыл глаза, вызывая из памяти образ гостя Эллен Уитфилд. Лет шестидесяти. Посеребренные, тщательно причесанные волосы. Высокий, на редкость чистый лоб. Тонкие черты, высокие скулы, четко очерченный подбородок. Похож на ученого или преподавателя.

Выслушав Эмблера, Кастон с минуту помолчал. Поднялся. Взволнованно прошелся по комнате. На лбу у него проступила голубая пульсирующая жилка.

— Не может быть!.. — выдохнул он.

— Таким я его помню.

— Тот, кого вы описали... Нет, это невозможно.

— Выкладывайте.

Кастон включил стоявший на столе ноутбук и, отщелкав на клавиатуре несколько слов, отступил в сторону и жестом подозвал Эмблера. На экране был тот самый человек из дома Эллен Уитфилд.

— Это он.

— Вы его знаете?

Эмблер покачал головой.

— Эштон Палмер. Уитфилд училась у него в университете.

Эмблер пожал плечами.

— И что?

— Потом она отреклась от него и от всего, что он проповедовал. Не поддерживала никаких контактов. Иначе — прощай карьера.

— Не понимаю.

— Эштон Палмер, не вспоминаете?

— Смутно.

— Ну, наверно, вы тогда были слишком молоды. В свое время, лет двадцать-двадцать пять назад, его считали ярчайшей звездой на небосводе американской внешней политики. Написал несколько пользовавшихся большой популярностью статей в «Форин эффиарс». Его обхаживали обе политические партии. Вел семинары, читал лекции. Люди слушали Палмера с открытым ртом. Ему дали должность в Госдепартаменте, но он был слишком велик для бюрократических кабинетов. В нем уже видели следующего Киссинджера, одного из тех, кто приходит в мир, чтобы оставить в нем свой след.

— И что же случилось?

— Одни говорят, что он погубил себя сам. Другие думают, что просчитался. В нем признали экстремиста, опасного фанатика. Вероятно, Палмер решил, что достиг такого уровня политического и интеллектуального авторитета, который позволяет ему выражать свои взгляды откровенно и покорять людей одной лишь магией своего имени. Так или иначе, но получился скандал. Взгляды его были таковы, что, приняв их, наша страна вступила бы в противоречие с остальным миром. После особенно провокационной речи в Институте Макмиллана ряд стран, посчитавших, что он выражает точку зрения правительства США или отдельной его части, пригрозили отозвать своих послов. Представляете?

— С трудом.

— Государственный секретарь всю ночь вел телефонные переговоры. К утру Палмера объявили персоной нон грата. Он ушел из Госдепа, преподавал в «Лиге плюща», построил собственную академическую карьеру, вошел в совет директоров какого-то малоизвестного исследовательского центра в Вашингтоне. Эта картинка с сайта Гарвардского университета. Но любой, кто поддерживает с ним тесные отношения, рискует навлечь на себя подозрения.

— Поэтому его людям хода никуда нет.

— Сторонников Палмера хватает во всех правительственных учреждениях. Прекрасные студенты, выпускники Гарвардской школы Кеннеди и так далее. Но если кто желает сделать карьеру, симпатии к опальному профессору ему лучше держать при себе. И, разумеется, никаких отношений со старым проказником.

— Разумно.

— Однако же вы видели их вместе. А это уже непонятно.

— Объясните.

— Речь в данном случае идет о том, что одну из влиятельных фигур в Госдепартаменте, заместителя госсекретаря, видели в компании профессора Эштона Палмера. Понимаете, что это значит? Понимаете, насколько это опасно, катастрофически опасно для нее? Как сказал один великий американский юрист, «солнце — самый лучший дезинфектант». Они не могли допустить, чтобы такая информация вышла наружу.

Эмблер прикрыл глаза, вспоминая искаженное злостью лицо и дрожащую руку Эллен Уитфилд; теперь он понимал, чем был вызван ее страх.

— Так вот в чем все дело.

— Я бы не стал говорить, что в этом все дело, — поправил Кастон. — Но для высокопоставленного чиновника Государственного департамента связь с Палмером равнозначна самоубийству. Тем более для начальника Подразделения политической стабильности. Уитфилд просто не могла позволить себе даже намека на какие-либо отношения с ним.

Эмблер откинулся на спинку стула и задумался. Искушенная в искусстве лжи и притворства, Эллен, возможно, могла бы объяснить присутствие Палмера кому-то другому. Но она понимала, что ложь не пройдет в случае с тем, кого называли «живым полиграфом».

Вот почему его засадили в психушку — чтобы губительная для нее информация не вышла наружу. Пленка с записью его бредовых речей была подстраховкой, доказательством того, что его заявлениям нельзя верить.

В тот вечер Уитфилд, должно быть, запаниковала и активировала 918PSE, редко используемый протокол экстренного психиатрического вмешательства, применяемый в отношении тронувшихся рассудком агентов спецслужб. А так как он упомянул о «принятых мерах» — имея в виду, что информация будет разглашена в случае его смерти, — она пришла к выводу, что единственное решение проблемы — упрятать ставшего опасным подчиненного за решетку клиники Пэрриш-Айленда. А потом постараться сделать так, чтобы он вообще исчез.

Но почему относительно незначительный, как ему тогда представлялось, инцидент вызвал такие бурные последствия? В чем истинный смысл случившегося? Что пыталась скрыть Эллен Уитфилд? Личные отношения с Эштоном Палмером или нечто более важное?

Извинившись перед Кастоном, он позвонил Лорел и, назвав два имени, попросил поискать относящиеся к ним материалы в архивах Национальной библиотеки Франции. К концу разговора он немного успокоился и, уже сложив телефон, поймал себя на том, что звонил ей не только и столько ради того, чтобы передать поручение. Ему нужно было услышать ее голос. Только и всего. Лорел Холланд стояла между ним и бездонной пропастью отчаяния; в свихнувшемся мире только она оставалась маяком здравомыслия.

— Можно задать вам личный вопрос? — Неожиданный вопрос Кастона прервал его размышления.

Эмблер рассеянно кивнул.

— Как вас зовут?

Полу Фентону — только самое лучшее, подумала Эллен Уитфилд, когда миллиардер пригласил ее в свои Императорские апартаменты в роскошном отеле «Георг V». Расположенный между Триумфальной аркой и Сеной, восьмиэтажный отель по праву считался самым знаменитым в ряду ему подобных. В большинстве комнат воспроизводился легкий, воздушный стиль Людовика XVI. Впрочем, к Императорским апартаментам это не относилось. По сравнению с ними остальные номера выглядели строгими и функциональными, будто их дизайнеры следовали принципам школы Баухауза. Пышное фойе переходило в просторный салон, к которому примыкали столовая и гостиная. Здесь даже была дамская комната, предназначенная для гостей именитых постояльцев. Апартаменты украшали картины и статуи, изображавшие Наполеона и Жозефину. Доминирующими тонами, если не считать обитых желто-золотистой тканью стен, были зеленый, представленный самыми разнообразными оттенками, и темного дерева. Взгляд гостя притягивали собранные во множестве бронзовые украшения и вазы с цветами. Из окна открывался величественный вид на Город Света с Домом инвалидов, Монпарнасом и, конечно, Эйфелевой башней.

Вид Эллен Уитфилд оценила. Что же касается апартаментов, то их она нашла отвратительными: во всем ощущался перебор, роскошь била через край, напыщенность резала глаз. Впрочем, сама карьера Фентона была подтверждением мысли о том, что любая чрезмерность порочна.

Фентон — краснощекий, рыжеволосый, энергичный — провел ее в салон, где они уселись в кресла, разделенные маленьким стеклянным столиком. Гостья провела пальцем по деревянному подлокотнику, в позолоченном резном орнаменте которого проступали египетские мотивы.

— Не знаю, смогу ли я когда-нибудь в полной мере выразить вам свою признательность за все, что вы делаете для нас уже многие годы. — Уитфилд произнесла это с той теплотой искренности, которая растапливала даже ледяные сердца. Глаза ее влажно блестели. Подавшись к собеседнику, она заметила, какая гладкая, упругая и розовая у Фентона кожа. Может быть, по утрам у него сеансы пелоидотерапии? Мощная грудная клетка и мускулистые руки предполагали ежедневные занятия на тренажерах. Фентон разрабатывал много проектов, одним из которых было, очевидно, его собственное тело.

Он скромно пожал плечами.

— Будете кофе?

Заместитель госсекретаря повернула голову в сторону буфета.

— Вы так внимательны. Вижу, кофе уже готов. Я сама принесу поднос. — Она поднялась и вернулась уже с подносом, на котором стояли серебряный кофейник со свежесваренным кофе, керамический кувшинчик со сливками и сахарница.

— Позвольте мне поухаживать за вами. — Гостья разлила кофе по изящным чашечкам из лиможского фарфора. Взяв свою, она вернулась на место и сделала глоток. Эллен Уитфилд предпочитала черный. Фентон же, как она знала, всегда добавлял сахар. Вот и сейчас он отправил в чашку две полные ложечки.

— Столько сахара, — тоном заботливой матери пробормотала она. — Он вас убьет.

Фентон только усмехнулся.

— Интересные времена настали, а? Знаете, для меня всегда было честью оказывать помощь своей стране. Приятно работать с теми, кто разделяет твои взгляды. Мы оба понимаем, что Америке нужно обеспечить безопасное будущее. Чтобы отвратить завтрашнюю угрозу, в бой надо вступать уже сегодня. Ранняя диагностика, так это называется?

— Да, чем быстрее обнаружишь болезнь, тем больше шансов на успешное лечение, — согласилась Уитфилд. — И никто не умеет делать это так же хорошо, как ваши люди. Без ваших оперативников, без ваших систем сбора информации мы бы не добились столь важных успехов. На наш взгляд, вы не просто частный подрядчик, но полноправный партнер в нелегкой миссии сохранения и защиты американских ценностей.

— Мы с вами во многом схожи. Оба любим выигрывать. Этим мы и занимаемся: побеждаем. Ради команды, в которую верим.

Фентон допил кофе и поставил чашечку на блюдце.

— Выигрывать легче, когда противник даже не знает, что ты в игре. — Заместитель госсекретаря наградила миллиардера благодарным взглядом.

Тот рассеянно кивнул, закрыл и тут же открыл глаза, как делает человек, чтобы сосредоточиться.

— Я знаю, что вы пожелали встретиться не только для того, чтобы сказать приятные слова, — с легкой запинкой произнес он.

— Вы собирались рассказать о Таркине, — напомнила гостья. — Полагаю, он не знает, что вы остановились в этом отеле. Вы же не забываете об осторожности?

Фентон снова кивнул.

— Я встречался с ним на конспиративной квартире. Этот Таркин... он и впрямь хорош. — Миллиардер зевнул. — Простите. Наверное, еще не адаптировался к разнице во времени.

Она подлила ему кофе.

— Вы просто очень устали. Столько всяких дел в последние дни.

Фентон снова зевнул, вскинул голову и сонно посмотрел на нее.

— Странно. Глаза сами закрываются.

— Не сопротивляйтесь. Расслабьтесь. — Ее агентам не стоило большого труда добавить в сахар быстродействующий депрессант CNS — кристаллическое производное гидроксибутирата, — который, вводя человека в бессознательное состояние, не вызывает подозрения медэкспертов, поскольку следы его распада естественным образом присутствуют в сыворотке крови млекопитающих.

Словно реагируя на холодный тон ее последних слов, Фентон на мгновение открыл глаза и прохрипел что-то неразборчивое.

— Мне действительно очень жаль. — Уитфилд взглянула на часы. — Нам с Эштоном нелегко далось это решение. Дело не в том, что мы сомневаемся в вашей преданности. Нет. Просто вы знаете, кто я. А зная это, сможете связать концы с концами, и то, что получится, боюсь, вам не очень понравится. — Она посмотрела на безвольно обмякшего в кресле миллиардера. Услышал ли он ее?

На сей раз сказанное Эллен Уитфилд было правдой. Узнав истинные цели операции, в которой он принял активное участие, Фентон мог счесть себя обманутым. Одно предательство нередко влечет за собой другое. Развязка приближалась, и они просто не могли допустить, чтобы что-то пошло не по плану. Каждая роль должна быть сыграна идеально.

Глядя на неподвижное тело Пола Фентона, Эллен Уитфилд подумала, что он свою роль уже сыграл.

Глава 25

— Чувствую, ничего хорошего из этого не выйдет, — сказал Эмблер. Мужчины шли по бульвару Бон-Нувель, причем аудитор, чтобы согреться, спрятал руки под плащ. Ни один оперативник так бы не поступил, но, с другой стороны, за стенами офиса руки Кастона были годны не на многое. Идя по улице, он все время смотрел под ноги, чтобы не вляпаться в собачье дерьмо, тогда как Эмблера больше беспокоили другие возможные опасности.

— Что? — Кастон бросил на своего спутника испепеляющий взгляд.

— Вы слышали.

— И откуда же у вас такое чувство? Может быть, ваш гороскоп указывает на несчастливое расположение звезд? Или получили предупреждение от какого-нибудь жреца, увидевшего знак беды в кишках жертвенного животного? Послушайте, если вы знаете что-то, чего не знаю я, то так и скажите — обсудим вместе. Если в основе вашего чувства есть что-то рациональное — честь вам и хвала. Но сколько же раз можно твердить одно и то же? Мы взрослые люди. Мы должны реагировать на факты, а не на чувства.

— Реальная ситуация другая: у вас нет преимущества своего поля. Мы играем не на компьютере. И вокруг не колонки цифр, а настоящие дома из стекла и бетона. И если в нас выстрелят, пуля тоже будет реальная, так что просчитывать возможные траектории полета будет некогда. Между прочим, откуда такой человек, как вы, вообще знает что-то о конспиративной квартире? Если исходить из принципа «каждый знает только необходимое», вы о ней и слышать не могли. Такая информация просто не для ваших глаз.

— Вы никак не поймете. Кто оплачивает аренду? Кто просматривает счета? Передо мной проходит все, что касается расходов Управления. Я — аудитор. И ничто, поддающееся исчислению, мне не чуждо.

Эмблер помолчал.

— Откуда вы знаете, что квартира свободна, что там сейчас никого нет?

— Оттуда, что срок аренды истекает в конце месяца, а следующая группа должна прибыть только через неделю. Следовательно, квартира пуста, но все оборудование на месте. Перед отъездом я просмотрел документы по Парижу и могу сообщить, что резиденция на улице Бушардон, которую мы снимаем последние сорок восемь месяцев, обходится нам в среднем в две тысячи восемьсот тридцать долларов. Включая оплату дополнительных услуг, из которых на первом месте в порядке убывания стоит международная связь, которая, в свою очередь...

— Ладно-ладно, достаточно. Я вас понял.

Здание на улице Бушардон выглядело унылым и необитаемым, на каменном фасаде виднелись пятна лишайника и сажи, оконные рамы почернели от копоти. Ртутная лампа на фонарном столбе искрилась и жужжала.

— Как войдем? — спросил Эмблер.

— Это уже не моя проблема. — Кастон принял оскорбленный вид. — Хотите, чтобы я делал все? Вы же, черт возьми, оперативник. Вот и действуйте.

Черт! Легко сказать. Место было открытое, не то что гараж у Луврской клиники, а значит, сработать требовалось быстро. Эмблер нагнулся и развязал шнурок на левом ботинке. Когда он выпрямился, в руке у него был длинный, тонкий и плоский, не считая пяти крохотных бугорков между бороздками, ключ. Успех в работе с такой отмычкой требовал не только умения, но и удачи. Эмблер сомневался, что у него в запасе есть оба компонента.

— Стойте здесь.

Прогулявшись до стоявшего неподалеку мусорного бака, он вернулся с выброшенной кем-то засаленной книжкой в бумажной обложке. Ей предстояло сыграть роль молотка.

Ключ, называемый ударным, действовал следующим образом: при ударе по нижней чеке верхняя чека на мгновение отскакивала, пропуская ключ, повернуть который нужно было в этот самый момент, до того, как пружина вернет чеку на место.

Теоретически все просто.

В действительности успех зависел от нескольких факторов, в том числе точной синхронизации движений.

Эмблер приставил отмычку к замочной скважине и с силой ударил по ней корешком книги. Едва она проскочила в замок, как он повернул ключ...

Невероятно! Он не верил своим глазам — сработало с первого раза! Так ловко у него еще не получалось. Ключ повернулся, убрав язычок, и дверь открылась.

Переполненный чувством гордости, Эмблер повернулся к аудитору и самодовольно улыбнулся.

— Наконец-то, — проворчал Кастон, подавляя зевок. — Надо же так долго возиться. Могли бы и побыстрее.

Усилием воли Эмблер заставил себя промолчать.

Оставалось еще попасть в квартиру, но теперь их никто не видел, а в самом доме никого не было. Проблема снова заключалась в замке, на сей раз массивном, врезном. Эмблер внимательно изучил дверную пластину. Браться за работу без инструментов не имело смысла. Он отступил.

Комментарии не заставили себя ждать.

— Вы хоть что-нибудь умеете делать? Вас же учили. Опытный оперативник, ценный агент, двадцать лет службы... И что? Не понимаю, как...

— Кастон?

— Да?

— Заткнитесь.

Ничего не придумав, Эмблер направился в захламленный задний дворик, куда выходили несколько окон первого этажа. Не самый элегантный способ проникновения, но ничего другого не оставалось.

Воспользовавшись все той же книгой, Эмблер выбил стекло и аккуратно удалил из рамы осколки. Постоял, прислушиваясь. Ничего. Ни единого шороха. Ни малейших признаков жизни. Никто не спешил на звук разбитого стекла.

— Вы только что нанесли Соединенным Штатам Америки ущерб на четыреста долларов, — негромко пробормотал Кастон. — По самым скромным подсчетам. Само стекло стоит недорого, а вот услуги стекольщика в Париже...

Эмблер не слушал. Опершись на выступ, он резко оттолкнулся, подтянулся и бесшумно проскользнул в окно. Под окном обнаружилась массивная книжная полка, и ему пришлось совершить кувырок. Осторожно ступая в темноте, Эмблер пересек комнату, включил свет и открыл дверь.

Кастон, сложив на груди руки, стоял на пороге, всем своим видом выражая крайнее нетерпение.

— На улице холодно, а вы разбили это чертово окно.

— Входите. — Эмблер впустил аудитора, закрыл за ним дверь и машинально задвинул засов. Сигнализации в квартире скорее всего не было — приход полиции представлял большую опасность, чем визит случайного воришки.

Осмотрев квартиру, они обнаружили крохотную комнатушку с большим телевизором, а под ним то, что Кастон принял за обычную кабельную коробку. Эмблер объяснил аудитору, что на крыше здания есть спутниковое оборудование, соединенное с квартирой оптоволоконным кабелем, а в коробке установлено дешифровальное устройство.

Прибор не был рассчитан на прием особо секретной информации, а потому и не отличался сложной системой защиты.

Порывшись в ящиках тумбочки, Кастон нашел клавиатуру и улыбнулся, как будто встретился с приятелем. Потом включил телевизор и на несколько минут занялся делом.

Экран засветился, но показал только «снег».

— Посмотрим, помню ли я еще, как это делается, — пробормотал аудитор, нажимая на кнопки пульта. В какой-то момент экран очистился, и на нем появились числа, обозначающие объем и время серии загруженных файлов.

Кастон перестал дуться и посерьезнел.

— Собираюсь взять кое-что из раздела «Открытый источник». Материалы по большей части незасекреченные. Хочу, чтобы вы увидели Эштона Палмера в его родной стихии. Вы ведь эксперт по части физиогномистики? Я покажу вам его лицо в натуральную величину, в цвете и при максимальном разрешении. — Он пощелкал кнопками, устанавливая нужные параметры. Внезапно экран мигнул и ожил — прямо на них смотрел стоящий у кафедры Эштон Палмер.

— Это одно из его довольно давних выступлений в середине девяностых, — продолжал Кастон. — Конференцию спонсировал Центр стратегических исследований. Ссылка на нее была в одной журнальной статье. Послушайте. Думаю, вы легко поймете, что скрыто за вежливыми фразами.

На экране Эштон Палмер — темно-синий костюм, малиновый галстук и бледно-голубая рубашка — выглядел уверенным в себе, властным, невозмутимым. За спиной — занавешенные шторы.

— Традиционной формой китайского городского жилища был сихейюань, что в буквальном переводе означает «загороженный с четырех сторон двор». В других цивилизациях крупные центры были также центрами космополитического устремления вовне. Китайцы же никогда не стремились вовне ни с целью завоевания, ни ради удовлетворения естественного человеческого любопытства. В данном случае сама архитектура служит символом национального характера. — Эштон Палмер посмотрел в зал. Его слегка прищуренные глаза блестели. — На протяжении тысячелетия, век за веком, династия за династией, Срединное Царство оставалось царством, чей взгляд был направлен внутрь. Глубоко укоренившаяся ксенофобия была, возможно, самым постоянным, самым устойчивым элементом из разнообразного набора традиций и обычаев того, что мы называем китайской культурой. В китайской истории мы не найдем ни Петра Великого, ни императрицы Екатерины, ни Наполеона, ни королевы Виктории, ни кайзера Вильгельма, ни Тодзио. Со времени падения монгольского ига мы не видим ничего такого, что можно было бы назвать Китайской империей. Только Китай. Огромный — да. Сильный — несомненно. Но при этом все равно представляющий собой огороженный с четырех сторон, громадный, необъятный двор. Кто-то может сказать, что такая укоренившаяся ксенофобия пошла на пользу китайскому народу. Я выражусь немного иначе — это несомненно пошло на пользу всем нам.

Эмблер подвинулся ближе к пятидесятидюймовому высокочастотному экрану, вглядываясь в лицо красноречивого, будто лучащегося интеллектом ученого.

— Некоторые политологи полагали, что Китай изменится с приходом к власти коммунистов, — продолжал профессор, сделав глоток воды из стоящего на кафедре стакана. — Конечно, международный коммунизм интернационален в своей ориентации. И его экспансионистские горизонты повернут Китай вовне, откроют его, по крайней мере, в сторону коммунистических собратьев. Так полагали знатоки политики. И, разумеется, ничего подобного не случилось. Председатель Мао сохранил и даже ужесточил контроль над соотечественниками, превратив себя в подобие бога. При всей своей воинственной риторике он не только изолировал народ от ветров модернизации, но и проводил, по сути, глубоко консервативную, даже реакционную политику, крайне осторожно используя военную силу. Если не считать нескольких мелких пограничных стычек, остается лишь два достойных внимания случая. Один из них — конфликт на Корейском полуострове в начале пятидесятых, когда китайцы действительно поверили, что Соединенные Штаты планируют вторжение. Корейское противостояние — результат не наступательной, а оборонительной позиции. На деле же Председатель Мао был последним императором, упрямо смотревшим только вовнутрь.

На протяжении выступления лицо Палмера оставалось бесстрастным, но слова его лились с завораживающей плавностью.

— И только в последние годы увидели мы происходящий в Китае сейсмический сдвиг, настоящий поворот вовне, подкрепляемый невероятно быстрым включением в систему мирового капитализма. Мы увидели то самое развитие, на которое так горячо надеялись сменявшие одна другую американские администрации и которому они так истово содействовали. Но, как говорят китайцы, будьте осторожны в своих желаниях. Мы разбудили тигра, надеясь прокатиться на нем. — Палмер взял короткую паузу и позволил себе сдержанную улыбку. — Мечтая прокатиться на тигре, мы забыли, чем чревато падение. Стратеги политической мысли убеждали самих себя, что экономическая конвергенция приведет к конвергенции политической, к гармонизации интересов. Верно же, пожалуй, обратное. Двое мужчин, влюбленных в одну женщину, — рецепт мирного сосуществования? Не думаю. — Слушатели отозвались смехом. — То же самое верно и в отношении двух держав, ставящих перед собой одну и ту же цель, будь это экономическое главенство в той или иной области мира или политическое господство над Тихоокеанским регионом. От внимания наших близоруких прогнозистов ускользнуло, что Китай, все более подгоняемый требованиями рынка, становится и все более воинственным. После смерти Председателя Мао прошло десять лет, и вот уже Китай топит три вьетнамских корабля в районе островов Спратли. В 1994-м мы наблюдаем столкновение американских судов и китайской подводной лодки в Желтом море. Затем следуют захват рифа Мисчиф у Филиппин, пуск ракет в международных водах у берегов Тайваня и так далее. Китайский флот укрепился за счет французского авианосца и британских радарных систем. Китай построил дорогу из провинции Юнань, получив выход к Бенгальскому заливу. Сами по себе эти действия кажутся обманчиво малозначительными. На самом же деле они представляют собой не что иное, как зондаж, попытку оценить реакцию и решимость международного сообщества. И каждый раз Китай убеждался в беззубости своих конкурентов и противников. Да-да, я не оговорился, мы — впервые в истории — противники. — Взгляд его стал напряженнее, жестче. — Китай в огне, а топливом его снабжает именно Запад. Сдвинувшись в страну экономической либерализации, Китай привлек миллиарды долларов иностранного капитала. Мы видим десятипроцентный экономический рост — такого, без крупных потрясений, не удавалось еще ни одной стране. Мы видим гигантский скачок потребления: через несколько лет пробудившийся тигр будет потреблять десять процентов добываемой в мире нефти и треть производимой стали. Даже в простом качестве потребителя Китай уже оказывает непропорциональное влияние на страны Юго-Восточной Азии — Корею, Японию, Тайвань. Наши компании впадают во все большую зависимость от китайского потребления, жизненно необходимого для их роста. Вам это ничего не напоминает, леди и джентльмены?

Палмер снова замолчал, скользя взглядом по невидимой аудитории. У него было великолепное чувство ритма.

— Позвольте мне ответить за вас. Представьте страну, пережившую то, что называется второй промышленной революцией. Страну с дешевой рабочей силой, капиталом и богатыми ресурсами. Страну, сумевшую преобразовать свою экономику в самую эффективную и динамично развивающуюся в мире. Я имею в виду... — он слегка повысил голос, — Соединенные Штаты Америки на заре двадцатого века. Мы все знаем, что последовало за этим. Период неоспоримого военного, промышленного, экономического и культурного превосходства; период мощи и процветания, названный нами «Американским веком». — Профессор снова оглядел аудиторию. — Американский век — вещь приятная. Но никто не обещал, что он будет вечным. Скорее есть основания полагать, что он не будет длиться уж очень долго и что двадцать первое столетие назовут, может быть, веком Китайским.

Слушатели заволновались.

— Я всего лишь ученый, и не мне судить, должны ли мы радоваться такому исходу или горевать. Я лишь позволю себе заметить, что эта ситуация — плод наших усилий. Благонравные американцы, составляющие большинство в той части нашего руководства, которое определяет внешнюю политику, делали все, чтобы разбудить тигра. И они повернули тысячелетнее царство к миру. Результаты увидят наши дети. — И негромко добавил: — Или не увидят.

Эмблер поежился, силясь вспомнить, когда еще видел лица, источающие такую же фанатичную самоуверенность. Приходящие на память образы не вызывали приятных ассоциаций: доктор Абимайль Гусман, основатель перуанской террористической группировки «Сияющий путь»; Дэвид Кореш, самопровозглашенный мессия из «Ветви Давидовой». То, что отличало профессора Эштона Палмера от явных фанатиков — учтивость, фальшивая мягкость, — делало его потенциально еще более опасным.

— Снова и снова наши доморощенные «эксперты по Китаю» путались в значении зеленых листочков чая. Присутствующие здесь наверняка помнят, какие протесты прокатились по стране, когда в ходе налета американской авиации на Белград пострадало китайское посольство. Миллионы китайцев отказывались верить в то, что это произошло по чистой случайности. В Вашингтоне заламывали руки и едва ли не извинялись. Проявление антиамериканизма сочли дурным знаком. Те, кто так считал, не усвоили мудрость того, что один китайский философ назвал «двоякостью». На самом деле расцвет ксенофобии, возможно, пошел бы на пользу Америке. Все, что замедляет интеграцию Китая в сообщество наций, замедляет и его экономический рост. Скептик скажет, что такое развитие событий идет на благо Америке и всего мира. Я всего лишь сторонний наблюдатель и беспристрастный ученый, и не мне выносить суждения в пользу той или иной точки зрения. Но если, как я полагаю, мы вышли к развилке, то, может быть, мне будет позволительно обратить ваше внимание на то, что лежит в конце пути. Конфликт с Китаем неизбежен. А вот исход его еще не предрешен. Он зависит от выбора. Того выбора, который мы делаем сегодня.

Клейтон Кастон опустился на колени и склонился над клавиатурой. На экране появился другой клип. Качество было похуже; наверное, запись сделали пару лет назад во время трансляции по Си-СПЭН.

— Слушайте, сейчас он запоет по-другому, — сказал аудитор. — Конференция, организованная Центром стратегических исследований, была, разумеется, закрытой для посторонних — там Палмер выступал перед своими. Си-СПЭН вел трансляцию другой дискуссии, проходившей в Вашингтоне и представлявшей более широкий спектр мнений. Может быть, он решил предстать в ином обличье.

В группе из пяти принявших участие в обсуждении синологов Эштон Палмер выделялся выражением холодной невозмутимости.

Дискуссия началась с вопроса, заданного неуклюжим молодым человеком с густой бородой.

— Не считаете ли вы, профессор Палмер, что политика Америки в отношении Китая не в полной мере отвечает нашим собственным национальным интересам в силу ее недостаточной критичности? Я имею в виду то, что многие официальные лица, в том числе высокопоставленные чиновники Государственного департамента, объявляют возвышение Председателя Лю Аня большим успехом и результатом проводимой ими политики «конструктивного сотрудничества».

Камера вернулась к Палмеру. Профессор улыбнулся.

— В значительной степени так оно и есть. Лю Ань действительно замечательный политик. Остается только надеяться, что он представляет будущее.

Палмер снова улыбнулся, продемонстрировав ровные белые зубы. Эмблер почувствовал холодок: вглядываясь в лицо профессора, он находил — да что там, просто видел — глубокое презрение и враждебность к тому, о ком шла речь. В тот самый момент, когда Палмер произносил имя Лю Аня, на лице промелькнуло выражение, совершенно противоположное словам.

— ...вот почему я лишь могу сказать, что те, кто сейчас празднует триумф, имеют для этого достаточно прочное основание, — закончил Палмер. — В любом случае, нам приходится работать с ним.

— Что ж, звучит вполне убедительно, — хмыкнул Кастон. — Крепкий орешек, такого не расколешь.

Теперь уже Эмблер склонился над клавиатурой. Аппаратура позволяла получать покадровый просмотр, и он вернул запись к тому моменту, когда Эштон Палмер произнес имя китайского лидера. Есть! В микропаузе между «Лю» и «Ань» лицо профессора приняло совершенно другое выражение. Напрягшиеся глаза, опущенные уголки рта, взметнувшиеся крылья носа — все указывало на ненависть и злость. Еще два кадра — и проявившиеся столь явно чувства исчезли под искусственной улыбкой, словно стертые невидимой рукой.

— Господи... — прошептал Кастон.