Люди солнца Шервуд Том

– Но при чём здесь песок?!

– Песок смешиваешь с содой. Горный уголь даёт достаточный жар, чтобы эту шихту расплавить. Выливаешь в форму, остужаешь – вот тебе и стекло. А ты знаешь, что в сопоставлении площади стекло в десять раз дороже, чем черепица? А затрат всего-то на овёс для лошадей, на еду для работников да на свинец.

– Какой ещё свинец?!

– Томас. На какую поверхность ты выльешь расплавленное стекло, чтобы, остыв, оно осталось ровным, а главное – гладким?

– Вот уж не знаю.

– Так я сообщаю тебе. В большое и плоское железное корытце выливаешь расплавленный свинец. Жидкий! Идеально ровная и гладкая поверхность! Сверху на него выливаешь расплавленное стекло. Фокус в том, что свинец несравнимо тяжелее стекла, и весь будет внизу, так что они ни за что не смешаются. Остужаешь, вынимаешь стекольный лист… Если песок хороший и стекло получаешь отменно прозрачное, то покрываешь одну сторону амальгамой – и вот тебе зеркало! А зеркало, Томас, при сопоставлении площади, в десять раз дороже простого стекла. Уголь, Томас! Горный уголь – это огромные деньги, и детям и внукам! Поблагодарим ещё раз мистера Мухуши.

– Да, благодарим…

– Но это не всё ещё! Ты помнишь, по какой причине мы стали знакомы с тобой?

– Кажется, помню. Ты купил у нас со стариком сундучки…

– Именно! Добротный, с любовью сделанный корабельный сундук всегда в цене, и в высокой цене! У тебя же здесь есть отличная, просторная кузня. Даже наковальню никто не вывез. Да теперь ещё столько прекрасного дуба и кедра, сколько не снилось бристольским лесоторговцам. А почему в кузне до сих пор не зазвенел молот? Почему в столярном цеху не сидят, склонившись над дощечками, два или три мастера и не склёпывают сундучки? Где самоокупаемость замка?

Я шагнул и порывисто обнял его.

– Какое счастье, Давид, что я тебя встретил! Что бы я без тебя делал?

– Нет, Томас. Это я что бы делал без своих мальчишек.

Он грустно улыбнулся и также обнял меня.

– Вот что, Давид. Этими торговыми цифрами я всё равно заниматься не буду. Моя стихия – люди, и я хочу видеть себя среди людей. А вот мой юный работник Дэйл, – он, кажется, имеет к этому и способность, и склонность. Возьми его к себе, обучи всему, что сейчас рассказывал мне.

– Сколько ему лет?

– Шестнадцать.

– Где он сейчас?

– Взял у меня триста фунтов и поехал в Лондон покупать пилораму.

– Один?!

– Один.

Давид помолчал. Покивал головой, воздев брови. Сказал:

– Если такой фокус у мальчишки получится, возьмусь обучить его всем торговым тайнам.

Мы пожали друг другу руки, и он, махнув вознице, пошёл рядом с медленно двинувшимся в Бристоль сыром.

Я повернулся к Эвелин.

– Доброе утро, милая.

– Доброе утро, милый. Знаешь, я совсем не ожидала, что в нашей новой спальне мне приснится такой странный сон!

– Странный сон?

– Очень. Сон-предсказание. Я не решаюсь даже сказать вслух, а, наверное, напишу и запечатаю в конверте. Надпишу на нём дату, а когда она наступит, ты этот конверт откроешь. Хорошо?

– Хорошо!

Я ласково улыбнулся жене, кивнул, и она кивнула в ответ, отступая на шажок и тем прекращая беседу, поскольку увидела, как и я, что приближается, размеренно переступая кривоватыми самурайскими ногами, неподражаемо деловитый Тай.

– Доброе утро, мой волшебный фонарщик, – поприветствовал я его.

– Доброе утро, мастер, – «невидимка» церемонно поклонился в ответ.

С жёлтым неподвижным, как у куклы, лицом, пригласил меня следовать за ним. Я с нетерпением зашагал рядом: там, где появляется этот невозмутимый японец, – открываются изумляющие чудеса.

Мы проследовали сквозь каретный цейхгауз, потом сквозь лесной склад, в котором разгружали брёвна с очередного воза. Пришли в будущую лесопильню. Здесь Тай тихо остановился и вытащил из стены заранее обёрнутый им (чтобы не стукнул) своей курткой камень. Заглянув в дыру, освободил место и пригласил взглянуть. Я подошёл, осторожно, приняв условие скрытности, посмотрел в проём. Большой двор пирамидальной формы. Справа, возле узкой стены пирамиды – большая гончарная печь. А слева, в самом центре расширяющегося ко входу двора, чернела свежераскопанная яма. Возле неё азартно и бестолково суетились и сами землекопы: рыжий вьюн Чарли; взрослый, но очень маленького роста Баллин; и неизменно хмурый горбун. Хотя землекопы эти дела непосредственно с землёй не имели. Вся их задача была в том, чтобы неотступно заглядывать в яму и уворачиваться от вылетающей из неё лопаты. А работу производил почти по пояс ушедший в землю послушный силач Тёха.

– Там что-то есть? – шёпотом спросил я японца.

– Есть, мастер, – утвердительно ответил он.

– Но они-то как определили? Линза в земле? Небольшой провал?

Он кивнул.

– Они следили за мной. Всё время, куда бы ни шёл. Прятались за углами. Думали, я не вижу. И вот я здесь страшно удивлялся, подпрыгивал. Палочку воткнул и ушёл.

Мы вышли в лесопильню.

– Что будем делать? – спросил я его.

– Подождём, – резанул меня взгляд узких, с неразличимой эмоцией, глаз. – Без денег, без окриков, делают трудную работу. Пусть делают. Достанут спрятанное – тогда посмотрим.

Мы вернулись к почти уже опустошённому возу. Я непроизвольно очень глубоко вздохнул. Почти половина тех штабелей, что мы с Давидом увидели недавно в порту, находилась теперь здесь. Я передёрнул плечами. Бесценные, длинные брёвна. Без сучков, с нулевым сгоном. Дуб, сосна, кедр, клён, липа. С воза как раз скатили последнее бревно, и оно, гулко вскрикнув, пало и покатилось по горке предшественниц. Дивный, ни с чем не сравнимый звук ударившегося о землю древесного ствола пролетел в высоком длинном цейхгаузе. И вместе со звуком этим я уловил отдалённый говорок:

– Вот этот юноша? Это он самый?

– Он и есть. Мистер Шервуд.

От стоявшей возле горки брёвен группки людей отделился и неуверенно подошёл важный, судя по манерам, и неизвестный мне человек.

– Прошу прощения за беспокойство, – вышколенно, почти нараспев произнёс он, – не имею ли я удовольствие говорить с бароном Шервудом?

– К вашим услугам, – сделал я полупоклон.

– Джордж Лэнгли, пайщик лесоторговой компании «Бристольский лес». Правление компании поручило мне умолять барона Шервуда о продаже нам привезённого ему леса в объёме наивозможном…

– Подождите-ка. Это что же, я разговариваю с владельцем «Бристольского леса»? Того самого, который за совершенно грабительские цены поставляет дерево для моей столярной мастерской в Бристоле?

– Прекрасная мастерская! И превосходная мебель!

– Но цены? Мне жена рассказывала – семьдесят восемь процентов себестоимости мебели составляет только цена за ваше дерево. Я не вполне понимаю, что это значит, но мой друг Давид Дёдли сказал однажды по этому поводу одно только слово: «грабёж».

– О, мой добрый барон. Вы позволите мне вас так называть? Комизм случая в том, что сейчас вы сдерёте с нас неимоверную цену за русский лес, если согласитесь продать хотя бы десяток мачтовых стволов.

– Вот как. Несколько дней назад Давид мне сказал, что каждый мачтовый ствол в Бристоле на строжайшем учёте. Их приходится заказывать на корабельных верфях в Амстердаме и ждать иной раз и до года. А вы хотите сразу десяток?

– За любые деньги, – ласково склонив на бок голову, сообщил Джордж.

– Послушайте, мистер Лэнгли. «Бристольский лес» – солидная компания. У вас есть корабли. Почему же вы сами не привезёте лес из России?

– Но откуда же мы его возим?! Неизменно из Петербурга! Но местные купцы никогда не дают хорошего леса! Сучья, конус! А хочешь заготавливать сам – немедленно натыкаешься на то, чему русские научились, побывав в нашей стране: за мужиков-лесорубов оплата плюс взятка, за отвод хорошей делянки оплата плюс взятка, за клеймение предпочтительных стволов оплата плюс взятка… за сани, за погрузку, за фураж, за разгрузку, за склад, торговый налог, гостевые! Отчего набегают-то эти семьдесят восемь процентов? А ваш лес – уже тут, в Англии. И без сучков, и с нулевым конусом! Я никогда в жизни не видел столько изумительно- прекрасного леса. Так много и сразу!

– Хорошо, – сказал я ему. – Завтра я еду в город, там у меня одно неотложное дело. Нужно пристроить троих крепких ребят матросами на корабль…

– Мы возьмём!

– Это приятно. В порту я сделаю подсчёты и, если останутся, продам вам… три мачтовых ствола. На полный корабельный комплект. Фок, грот и бизань. И приму у вас заказ на поставку леса категории «А».

– Это больше, чем я мечтал добиться при первой встрече, мистер Шервуд! Благодарю за беседу. До завтра!

Гость куртуазно раскланялся, подозвал кого-то, кажется, кучера, и вышел из цейхгауза. Я же торопливо нашёл взглядом Тая, кивнул ему и мы, стараясь не торопиться, прошли в лесопильню.

Землекопов мы увидели в лихорадочном волнении. Торопливо разматывая верёвки, Гобо и Баллин спускали их вниз.

– Не к чему привязывать! – скрипучим голосом говорил горбун. – У бочки нет никаких ручек!

– Ка-ак-нибудь! – торопил его Чарли. – Как-нибудь да привяжем!

Мы с Таем переглянулись. Вставили камень на место. Заразившись от землекопов их азартом, прошли в конюшню, сделали небольшие приготовления. И, ведя запряжённую в телегу лошадь, дошагали до гончарного двора.

До какой только возможно степени сделав равнодушный вид, я вошёл во двор и, не обращая внимания на оцепеневших от растерянности малышей, протянул Гобо кусок каболки с привязанными на концах крючками.

– Верёвки двумя петлями надеваете на края бочки?

Гобо кивнул.

– А они соскальзывают?

Он снова кивнул.

– Сцепите их вот этими крючками, тогда они не соскользнут.

Он полез в яму, вернее, Тёха осторожно спустил его туда. А Тай провёл вокруг ямы и куч свежей чёрной земли лошадь и остановил её головой к воротам, телегой у ямы. К этой телеге я привязал верёвки. Спросил у Гобо:

– Сцепил?

– Моо-жно! – из-под земли глухо крикнул он.

Тёха, лёжа на животе, протянул вниз руку и вытащил его на поверхность. Тай тронул лошадь… Миг, другой – и из ямы выплыла чёрная от покрывавшей её земли бочка. Быстро схватившись, мы с Тёхой выкатили её на край. Тяжёлая! А Чарли, Гобо и Баллин вцепились, как муравьи, в лежащее неподалёку бревно и потащили его к яме. «Быстро учатся малыши!»

«Гомм!» ударило в дно ямы бревно.

– И-и-щё е-есть!! – завопил Чарли.

И, пока мы с Таем вкатывали бочку на телегу, Тёха откопал вторую. Вытащив её и поставив торцом на телеге рядом с первой, мы неторопливо двинулись к каминному залу.

– Кто придумал следить за «ищейкой по золоту»? – дружелюбно спросил я у Чарли. – Не ты ли?

– Не я, – огорчённо вздохнул он. – Это Баллин.

Подъехав к каминному залу, я на минуту забыл о новой находке. Подняв голову, я смотрел, как русские моряки покрывают черепицей острую крышу над весёлым, желтеющим свежеструганными брёвнами зданием, которого вчера ещё не было. Над свеженькой, мокрой ещё кирпичной трубой поднимался прозрачный голубой дым.

– Черепицу с какого-то сарая сняли? – спросил я у Тая.

– Нет, – ответил он. – Склад есть, забитый до потолка черепицей. И дрова, в другом месте. Нужно идти смотреть, мастер.

– После сходим, – торопливо сказал я и подошёл к бочкам. Сказал мальчишкам: – Найдите Иннокентия, он был в конюшне, и Робертсона, он у печей, вероятно. Снимать будем осторожно: вдруг там что-то хрупкое.

Они торопливо метнулись к печам и в конюшню.

Послышались тяжёлые шаги, и подошёл Ярослав. Он нёс огромную охапку ровно напиленных, отменно сухих дров.

– Мальчишки ещё один клад нашли, – сообщил я ему, отнимая половину охапки.

Мы прошли в чудесно выросшее возле каминного зала здание. Первый бревенчатый квадрат – просто квадрат, с длинной и широкой лавкой вдоль одной из стен. В противоположной стене – низкая, из толстых плах дверь. Отворив её, Ярослав шагнул внутрь, и я шагнул тоже. С грохотом сбросив дрова, выпрямился, осмотрелся. Две небольшие железные печи, составленные друг с дружкой. Обложены холмом из круглых булыжников. На печах стоит железный водогрейный котёл. Новенький, из портового литейного цеха. Липкий жар мгновенно охватил меня и выбил пот. Ярослав присел, открыл дверцы печек и загрузил их багровые животы новой партией дров. Две железных трубы уходили в стоящий на отдельном фундаменте широкий и плоский кирпичный дымоход.

– Ещё один клад? – весело спросил Ярослав. – С детства мечтал увидеть хоть один.

– Сейчас увидишь. Бочки ещё не вскрыты, я сам не знаю, что там внутри. Может, и безделица какая. Но закопаны были глубоко.

Мы вышли. Зимний воздух обжёг меня, особенно холодный после банного пекла. У телеги были и Тай, и Робертсон, и Носатый. Бочки уже стояли на земле. Я кивнул, и немедленно молот и зубило зазвенели о массивные обручи. Сняв их, выломали крышки.

– Воск! – воскликнул влезший на телегу, чтобы лучше всё рассмотреть, дрожащий от нетерпения Чарли.

– Воск, – подтвердил Робертсон. – Недостаточно ценная вещь для того, чтобы зарывать её в землю.

– Что-то залито воском в бочках, – сказал убеждённо Носатый. – Будем выковыривать?

– А если там что-то хрупкое? – возразил я. И, подумав, с силой потёр друг о дружку ладони и спросил у Ярослава: – В банные двери пройдут?

Он оценивающе взглянул. Сказал:

– Вполне. Вход делали широким, чтобы было удобно и дамам.

Вчетвером, крепко взявшись, мы втащили бочки в невыносимое пекло. Поставили возле печей и быстро вышли.

– Теперь – только ждать, – со вздохом сказал Робертсон.

– Тай, – подозвал я японца. – Пока воск плавится, пойдём посмотрим дрова.

– О, вот это подлинный клад, Томас, – сообщил мне Ярослав. – Дровяник стоял запечатанным лет пять, а то и больше. Отменно сухие дрова.

По широкой, в двенадцать ступеней, лестнице мы поднялись на мощёный брусчаткой плац. Пересекли его. Вошли в нижний, полуподвальный этаж восьмиугольной башни. И здесь Тай указал мне на совсем неприметную дверцу в южной стене. Я открыл, вошёл. Сухая, тёплая темнота. За спиной раздался звук кресала и кремня. Пространство осветилось: Тай внёс зажжённую лампу. Я охнул: оставляя посередине небольшой проход, слева и справа тянулись высоченные ряды поленниц.

– Девяносто шагов, – сообщил Тай. – И там – стена зала с камином.

– Что над нами? – спросил я, подняв голову к потолку.

– Комнаты для охраны и слуг, – сказал Тай.

– А выше?

– Красивые комнаты.

– Апартаменты.

– Апар-та-менты. А за той стеной – коридор, где мастер нашёл старый щит.

– Удивительно, – сказал я, выходя в гулкий полуподвал башни. – Зачем было продавать такое сокровище? Дом устроен так надёжно, уютно. Что может быть ценнее каменного строения на своей земле?

– Королевский Двор, – ответил мне Ярослав. – Придворная жизнь, балы, интриги, развлечения, гордость. А для этого нужны наличные деньги.

– Да. Денег я отдал много. – И, взглянув в только что покинутую дверь, добавил: – Впритык подвальчик дровами загружен. Только один угол-то и разобран.

– Это мы с Готлибом, – поспешно сказал Носатый. – Как только Тай сообщил о прибавленье в хозяйстве, мы загрузили телегу, и Готлиб и все малыши отправились на ферму. Привезти Себастьяну дрова, сделать подарки его детишкам и всласть попить молока.

– Молодцы! – горячо воскликнул я. – Отличное решение!

Мы вышли на плац.

– Может, грибков? – предложил Ярослав.

– Охотно.

Но грибков поесть не пришлось. Едва мы вошли в залу, как были оглушены потоком криков и восклицаний.

– Во-от такие бочки! – кричал раскрасневшийся Чарли. – Там таки-ие сокровища! Воском залиты…

Здесь были все дети, вернувшиеся с фермы, Готлиб, русские моряки, девочки, дамы. Глеб и Фома приготовили ковш, вёдра. Вопросительно смотрели на нас с Ярославом.

– Можно понемногу растаявший воск отчерпывать, – пояснил он мне.

– Очень хорошо. Можно взяться.

Глеб и Фома вышли, и очень скоро вернулись и принесли два полных ведра вкусно пахнущего жидкого воска.

– Томас, – сказала, подойдя, Эвелин. – У нас скопился десяток бочонков из-под еды. Давид похвалит, если мы воск, пока жидкий, перельём в бочонки, чтобы в Бристоле можно было его продать.

Одобрительно улыбнувшись ей, я тотчас распорядился. Робертсон и Носатый приготовили и отмыли бочонки, составили их у стены возле камина. Глеб и Фома вылили воск, ушли и принесли ещё пару вёдер. Все присутствующие расселись за длинным столом и в ожидании разгадки тайны примолкли.

Вскоре все десять бочонков были заполнены. Ярослав, о чём-то поговорив с матросами, подошёл ко мне.

– Бочки наполовину пустые, – сказал он. – И уже всё видно. Можно их прикатить сюда, чтобы увидели все?

– Можно взяться, – едва шевеля губами, ответил я.

Матросы, поставив на ребро дна, вкатили первую бочку. Тяжело стукнув, она встала возле камина. Глеб, согнув из куска толстой проволоки крюк, подошёл и, поклонившись, подал его мне. Прерывисто вздохнув, я подошёл к пышущей жаром бочке. Запустил крюк в липко плеснувший воск… Что-то лязгнуло, шевельнулось! И, подцепив, я усилием руки поднял над бочкой длинный, узкий, стремительный, сверкающий меч. Настоящий рыцарский меч, с двуручной рукоятью, с позолотой на гарде.

– Ой-ё-о-о!! – завопили мальчишки.

Готлиб и Робертсон быстро принесли пустой котёл, поставили вплотную к камину, и я стоймя поместил в него меч. Призывно блистая, он стоял пред огнём камина, и последние капли воска катились по его полированному клинку. А я вновь зацепил крюком и вытянул из бочки кирасу. Нагрудник до пояса, с позолотой. Слоистые, с клёпками-шипами, наплечники. Шарниры на плечах, соединяющие грудь и спину, прекрасно сохранившиеся кожаные ремешки на поясной стяжке.

И вот вторая бочка встала рядом с первой. И в звонкий котёл поместились, обсыхая от воска, плечевые и набедренные латы, массивные стальные перчатки, поясная и нашейная бармы, железные сапоги. Ещё чепрак для лошади, в форме лошадиной же головы, цепь-уздечка с лошадиным нагрудником, стремена, несколько отдельных стальных пластин, ножны. И последним был торжественно поднят изумительной красоты рыцарский шлём. Полированный, мягко-округлый, с небольшой пикой на темени, с глухим, в тонких прорезях, забралом.