Люди солнца Шервуд Том

История капитана Гука

Был в старину один замечательный капитан. Это был такой невероятный счастливчик, что все завидовали. Из любых опасностей выходил он весел и невредим. Потому что была у него необыкновенная треуголка. Если впереди показывался пиратский корабль, капитан Гук снимал свою треуголку, внимательно читал, что внутри там написано, радостно кивал, улыбался и оглушительно кричал: «Полный вперёд!!» И горе было тогда пиратам.

Если посреди океана его корабль настигал страшный шторм и матросы уже молились перед смертью, он снимал свою треуголку, читал что-то внутри и радостно орал: «Полный вперёд!» И благополучно выводил корабль из шторма.

И боцманы, и шкиперы, и матросы всегда изнемогали от любопытства: что же написано на подкладке его капитанской треуголки? Что всегда посылает такую чудесную удачу, счастье, спасение?

И вот пришёл неизбежный час, когда капитан Гук умер. Перегоняя и отталкивая друг друга, все бросились в его каюту и схватили его знаменитую треуголку. Вывернули её подкладкой наружу и прочитали: «Впереди – нос. Сзади – корма»[5].

Отсмеявшись, я сказал:

– Так, значит, если бунт предотвратить нельзя, к нему нужно примкнуть и возглавить? Спасибо за прекрасную мысль, джентльмены. Тай, рисуй на западной стене каминного зала план имения «Шервуд». Так же, в два цвета, чёрным и красным. Придумай какие-нибудь загадочные знаки, которые поставь там, где были обнаружены сундуки и бочки. Не будем ничего запрещать, и тогда не утратим доверия.

Высокий длинноволосый Робертсон и маленький, крепкий Тай дружно зашагали к каминному залу. Я подошёл к русским матросам, которые закончили выкладывать каменный цилиндр. На ладонь, примерно, он возвышался над землёй, и в нём уже была установлена немного наклонная дощатая лестница с пятью глубокими ступенями.

Занятно и волнующе было наблюдать, как в подведённый от ручья жёлоб метнулась вода и стала наполнять эту огромную, шагов в шесть в диаметре, чашу. Чудо заключалось в том, что этого крепкого, вечного каменного сооружения сегодня утром ещё не было.

Становилось ощутимо прохладно. Зябко передёрнув плечами, я поспешил в каминный зал.

Огромный муравейник до потолка был набит звонкими голосами, запахами, огнём из камина, гулом шагов, доброжелательным и горячим весельем. Эвелин, заметив меня, поплыла-полетела навстречу.

– Томас, я принесла тебе большую простыню, бельё, головной платок, войлочные тапки. Всё, что перечислил мне Ярослав.

– Где он сам?

– Так вот он, сидит на лавке и ждёт тебя. Говорит, что баня готова.

Надеясь, что суета, увлечённая самой собою, скроет это от всех, я поднял руку Эвелин, изящнейшую узкую руку аристократки, пахнущую уксусом, рыбой, дымом, и несколько раз, от пальцев до запястья, поцеловал. Сладкой болью в сердце ответив на её стремительно хлынувший на скулы румянец, пошёл к Ярославу.

С тихой радостью глядя мне в лицо, он, вставая, сказал:

– Что прекрасно – то прекрасно. Именно, что счастливым человек должен входить в баню. Чтобы живым остаться.

– Что-что? – не понял я.

– Пора, Томас! Матросы мучаются, своей очереди ожидая, а мы тут с тобой время тянем!

Быстрым шагом он вывел меня во двор. Было уже здорово холодно, и с темнеющего неба падали сиротливо-реденькие снежинки.

Мы вошли в предбанный квадрат, где сидели действительно с нетерпеньем на лицах Глеб, Фома и ещё человека четыре. При нашем появлении они торопливо сдвинулись, освобождая и без того достаточное место на лавке. Скинув одежду на эту лавку, мы двое быстро, подрагивая от холода… вошли в ад.

Висел фонарь в углу, и сильно разогретое в нём масло обильно напитывало фитиль, отчего бил он высоким и чадным пламенем. Багровый огонь светил из дверок двух железных печей. И под низким, вспухшим, как росой, смолою потолком клубилось такое пекло, что меня мгновенно потянуло выбежать из него поскорее.

– Садись там! – хрипло, со странным азартом в голосе приказал Ярослав.

Добыв из стоящей под фонарём бочки ковш холодной воды, облил раскалённую лавку, и я сел. Да-да, ровно грешник на сковородку! Тело моё вдруг заблестело – так обильно на нём выступил пот. А Ярослав взял толстый пук сухих веток, положил его в деревянное ведро и залил взятой из котла на печках дымящейся горячей водой. Хлынул по чёрно-багровой пещере неведомый лесной аромат. А Ярослав, хлопнув себя по лбу, вышагнул на секунду из бани и принёс два толстых платка. Обвязав голову, он показал мне сделать то же, и побыстрее. Туго, на пиратский манер, я обвязал платком голову. Ярослав сел рядом на скамью, замер и стал просто сидеть. Пот лился с меня уже просто потоком. И вот, шумно вздохнув, Ярослав встал и, перекрестившись и сказав «Начнём, благословясь!», зачерпнул ковшом горячей воды и выбросил её на раскалённые камни!

Гром ударил от камней, и пугающе обильно вспух белый столб пара. В один миг этот пар докатил до меня и охватил всю мою вспухшую, побагровевшую кожу и стал кусать. И – новый ковш на камни!!

– Снимай крышку! – проорал, пересиливая клёкот с грохотом испаряющейся воды, Ярослав и показал на накрытый деревянной крышкой дубовый, с высокими бортами таз.

Именно потому, что машинально дёрнулся выполнить этот приказ, я не сбежал. Сбил крышку, увидел совершенно чёрную воду.

– Обливайся!

И я, набирая в ладони, как в ковшик, воды, стал плескать на лицо, на ноги, на грудь. Горячая, но в сравнении с раскалённым воздухом прохладная вода принесла мгновенное и сладостнейшее облегчение. Смолистый дух потёк к потолку, и я увидел, что действительно здесь были запарены короткие ветви.

Подойдя к ведру, Ярослав, хищно оскалившись, достал и несколько раз окунул назад потемневший, набухший, набравшийся влаги пук веток. Я уже не мог дышать и хотел сказать Ярославу, что хочу выйти, как он, поманив меня, сам выскочил в предбанный квадрат.

Одобрительным гоготом встретили нас матросы. И – о, вот оно, наслаждение! Вот оно в чём! Упав и в изнеможении откинувшись на накрытом чистым холстом тюке сена, охапкой брошенном на лавку, я закрыл глаза и отдал себя сладчайшим прикосновениям морозного зимнего воздуха. Облегчение, вызванное этими прикосновениями после пекла, сводило с ума.

Но Ярослав требовательно поманил меня, и я, не вполне понимая, что делаю, шагнул за ним. Снова облив раскалённую лавку холодной водой, он жестом показал мне лечь. И, когда я лёг, он, вытянув из ведра мокрый веник, стряхнул с него воду – и вдруг несколько раз несильно хлопнул им меня по спине и ногам. Горячий и мокрый жар до самых костей пробил тело. А мой русский друг бросил на камни ещё ковш воды и, мощно взмахивая, стал вколачивать в меня этот пар шлепками мокрых тяжёлых листьев. Что-то невыносимое происходило в этом аду, и я застонал. Но вдруг понял, что гибельная тяжесть этого жара – необъяснимо, непередаваемо, бесконечно приятна. А Ярослав сунул веник в ведро и, схватив ковш, несколько раз окатил меня прохладной водой из бочки. И здесь от наслаждения я хрипло, как зверь, зарычал. А он сдёрнул меня с лавки, вытянулся на ней сам и крикнул:

– Бери веник! Хлещи!

Выхватив из ведра мокрый и тяжёлый пук, я взмахнул и стал шлёпать.

– Сильнее! И пару дай!

Двигаясь, как в полуобмороке, я выбросил на камни ковш кипятку. И, не в силах дышать заменившей воздух раскалённой водой, заработал веником, едва не теряя сознание.

Через полминуты он крикнул:

– Хватит! За дверь!

И я, теряя последние силы, на подгибающихся ногах вывалился в морозное, сводящее с ума холодное счастье.

Минуту посидев рядом со мной, Ярослав спросил:

– Жить хорошо?

Я, бессильно улыбаясь, кивнул.

– Давай ещё раз!

И я, с ужасом спрашивая себя, что же я делаю, снова ввалился в ад.

И вот спустя ещё две минуты ада мы покинули пекло, и Ярослав крикнул:

– А вот теперь жить будет действительно хорошо!

И, схватив меня за руку, вытянул под чёрное небо, под обильно падающий снег – и толкнул в каменную чашу! Заполненную ледяной водой! Ледяная жидкая бездна накрыла меня с головой. Удар холода проломил меня до костей. Жгучие иглы ударили в тело. Судорожно раскрыв рот, я вынырнул. И в ту же секунду Ярослав прыгнул вниз сам, подняв столб брызг и блаженно охнув.

– Наверх! – скомандовал он.

И я, рванувшись побыстрее спастись из ледяных объятий, выметнулся, подняв волну, по вслепую найденным под водой деревянным ступеням.

И здесь я вдруг встал. Мне было тепло! И такое вот, невероятным способом приобретённое тепло было блаженством! Медленно, совершенно голый, раскинув руки, я шёл сквозь плотную пелену снега вокруг каменной чаши и говорил своим помутившимся от восторга сознанием: «Родился молодой бог! Родился молодой бог!»

Поймав меня за руку, Ярослав быстро втащил снова в пекло, но пару добавлять не стал. Окатив меня водой с хвоей, вывел в предбанный квадрат и сказал:

– Простыню накинь, просохни и одевайся. – И кивнул своим матросам: – Ну, братцы, с Богом!

Тогда, тяжело шлёпая босыми ногами, азартно и быстро все направились в пекло.

Я закрыл глаза и, качаясь на неведомой лодочке, поплыл по морю счастья.

– Вот теперь ты точно знаешь, что жить – хорошо! – весело сказал Ярослав.

Раскрыв глаза, я улыбнулся. Спросил:

– Что ж они с нами не мылись? Место много. А они сидели здесь, ждали.

– Э, Томас! – смеясь, ответил он. – Бояре не парятся с мужиками!

Кое-как натянув одежду, я вышел за ним под совершенно не чувствуемый холод, под снег.

В каминном зале я остановился с таким лицом, что все примолкли. Встретив взгляд Эвелин, я сказал:

– Выше счастья… Выше блаженства…

Она, смеясь, подошла, взяла, как ребёнка, за руку и подвела к моему месту. Я сел, без смысла перебирая руками, поискал приборы. Власта принесла и поставила передо мной глубокую миску с поднимающимся над ней паром. Ещё не понимая, в чём дело, я склонился и вдохнул оглушивший меня аромат. Поднял голову. В глазах соткалась слеза.

– Что это? – шёпотом спросил я.

(В точности так, как сделала не так давно моя смерть. А именно – тот, кто разделял такой аромат с маленькой Адонией в замке «Девять звёзд», а потом ночью в Мадрасе метал в меня визжащее от предвкушения моей крови железо, – Ци Регент.)

– Стерляжья уха, – так же шёпотом ответствовала Власта, выкладывая на стол тяжёлую серебряную ложку.

– Баня – это действительно так хорошо? – спросила Власту Эвелин.

– О, да. Жаль, что ты сможешь испытать это не раньше, чем через год. Во время беременности это делать нельзя. А вот Алис и Луиза узнают уже сегодня.

– Эвелин! – негромко произнёс я. – Извини, что не получается тебя не дразнить. Но это великолепнее самой вкусной сигары.

– Ты лет на пять помолодел, Томас! – сказала она, восторженно улыбаясь.

Взявшись за ложку, я тут же её отложил: в зал вошли Себастьян с семьёй и раскрасневшийся, взволнованный Готлиб. Так же раскраснелась и была взволнована и Симония. Эвелин и Власта тотчас устроили их за столом, посадив рядом. Себастьян с женой сели напротив, а сын и дочка немедленно попали в доброжелательное, бурное веселье детской компании, которая затеяла какую-то игру в куклы, расставляя фигурки, сделанные из соломы, на остывших уже бочонках с воском.

– Мистер Шервуд, – спросил меня Себастьян. – Не могу не полюбопытствовать, что это такое?

И он показал на стоявшее в прикаминном углу чудо. Да. Пока я метался из пекла в холод, Робертсон и Носатый соорудили из обрезков бревна манекен, на который надели, как на человека, доспех. Рыцарские латы стояли в углу и сверкали полированной сталью, и казалось, что здесь стоит живой рыцарь.

– Хранитель замка, – ответил я, улыбаясь. – Неизвестно, сколько лет он пролежал в земле, в бочках, но сегодня геройские малыши откопали его и подарили возможность вновь видеть свет.

– Это я, я!! – завопил, вскочив ногами на лавку, Чарли. – Я – геройский малыш! И ещё Тёха, Баллин и Гобо!

– Ах вот как, – нарочито насмешливо произнёс я. – По-твоему – совсем не герой тот, кто нашёл место?

– Это – да, – притихнув и спрыгнув с лавки, согласился он. – Место нашёл ищейка по золоту, а мы подсмотрели.

И он взглянул в сторону западной стены, где был растянут на гвоздиках огромный, в рост человека холст, на котором Тай только что закончил вычерчивать чёрно-красный план замка.

– Кто это – «ищейка по золоту»? – спросил Себастьян.

– Мистер Тай, – встав и протянув руку, представил я его. – Самый загадочный из всех людей, встреченных мною в жизни. Бесспорно и очевидно, что золото само лезет к нему в руки, шевелясь и разворачивая землю. Сегодня он нашёл вот эти латы, закопанные глубоко. А вот, например, что он нашёл вчера.

И я сопроводил жестом действия Омелии, Грэты и Файны, которые расставляли перед новоприбывшими гостями золотые приборы.

С затаённой улыбкой я смотрел, как Симония, преодолев робость, что-то спросила у Готлиба, и он, приподняв и покачивая на весу золотое блюдо, стал ей что-то с увлечением объяснять. Тут же посмотрел на Власту и Эвелин, и они, сияя улыбками, немо крикнули мне: «Видим, видим!»

– Что ж, леди и джентльмены, – сказал я, усаживаясь на своём троне. – Застолье сегодня без торжеств, поскольку русское чудо, именуемое «баня», будет непрерывно отнимать и прибавлять к нам людей. Посему давайте без церемоний – ром, вино, уха… Благослови это всё, Боже!

– Аминь, – сказал Ярослав и широко перекрестился.

Кто-то успел попробовать ухи, и над столом взлетели восторженные голоса. Тай, Носатый и Робертсон взялись за вино и наполнили бокалы и кружки. И тут вдруг встал и поднял руку один из малышей.

– Ой, – воскликнула Ксанфия. – Брюсик что-то придумал!

– Говори, – кивнул ему я. – Уж не тост ли?

– Я сделал открытие, – твёрдым голоском объявил Брюс.

– Вот как? Надеюсь, такое, что стоит внимания всего стола?

– И я надеюсь, – упрямо склонив голову, ответил погубитель столовых вилок.

– Что ж, – отложил я ложку. – Мы слушаем. Говори.

– Тоб только что придумал, как это моё открытие облечь в строчки, и я решительно передаю слово ему.

– Тоби у нас сочиняет стихи, – всему примолкшему застолью сообщила Ксанфия. – Он потому что поэт.

Брюс сел и потянул встать друга, худенького, с тонким, как у эльфа, лицом и светло-соломенными волосами. Тоб встал и, указывая на холст с планом замка и манекен с рыцарем, продекламировал:

Полная тишина пала в зал. Я с изумлением всматривался и видел, что линия замковых стен и линия кованных пластин шлема практически совпадают. Примерно на месте восьмиугольной башни из шлема вымётывалась гранёная пика, а над башней её не было – но это оставалось единственным, на мой взгляд, отличием. Линия же от одной башни до другой башни и ниже в точности рисовала острый клин решётчатого забрала.

– Таким образом, – снова встал Брюс, – открытие налицо: замок «Шервуд» – это «железная голова».

Я вскинул руки, и вместе со мной немедленно все находящиеся в зале обрушили под его своды оглушительные аплодисменты.

– Честное слово, – склонившись ко мне, произнесла Эвелин, – это лучше всякого тоста.

– Тост! – громко подхватил я её словцо и поднялся.

Вывел в пространство над столом руку с бокалом вина, помедлил секунду и провозгласил:

– За мудреца и поэта!

И, не выпив, быстро поставил бокал и присоединился к новым аплодисментам, а через минуту уже, отбив ладони, сел и с удовольствием выпил.

Вошли счастливые, с красными лицами русские моряки. Ярослав тут же им перевёл восхитительные стихи, и они одобрительно улыбались мальчишкам.

– Сейчас вы? – спросил я у Власты, переводя взгляд на Алис и Луизу, но Власта ответила:

– О, мы немного позже. Нам ту раскалённость, какую обычно делает Ярослав, не выдержать.

– Тай, Робертсон, Иннокентий! – сказал тогда я. – Отправляйтесь отведать этого заморского чуда.

– Глебушка! – позвал Ярослав. – Сопроводи.

– И я? – неуверенно спросил у меня Готлиб.

– Ты позже, – махнул я рукой. – Полный комплект. Места не хватит.

И он, даже не попытавшись изобразить огорчение, остался сидеть с розовеющей от счастья Симонией.

А я, отпустив застолье в вольное плавание, сидел, ел невероятно вкусный суп из рыбы и думал, что поскорее нужно привезти сюда учителя для детей. Какие изумительные способности у мальчишек! Их непременно нужно умело и старательно развивать. Как там называл Давид странного учителя? Ах, да. Гювайзен фон Штокс.

Ночной командор, счастье и айные планы

Ни владелец дома, ни его слуги не нашли в себе силы сбежать. Понурые и покорные, они сидели, имея каждый у ног по добротному матросскому сундучку, в той так памятной мне таверне, где я познакомился с Леонардом. Я вошёл с пайщиком компании «Бристольский лес» и с порога объявил им:

– Радуйтесь. Судьба послала вам быть матросами на торговом судне, а не на военном. Вот с сегодняшнего дня ваш рабовладелец.

И я представил деланно, напоказ смутившегося Джорджа Лэнгли.

Устроив это малоприятное дело, охваченный азартом более приятной авантюры, я зашагал в порт. Войдя в ювелирную лавку, спросил у конторщика:

– Есть в продаже золотые часы? Самые хорошие, дорогие.

Он быстро выбежал из-за конторки и спустя пять минут привёл раскрасневшегося от быстрой ходьбы владельца лавки.

– Часов у нас много на сегодняшний день, – почтительно сказал тот, выкладывая передо мной ряд массивных лепёшек, с цепочками и без них. – Почти полтора десятка!

– Мне нужен брегет, с боем.

– О, музыкальные часы сегодня в единственном экземпляре!

И, выбрав из ряда золотой диск, он, отщёлкнув крышку, поднёс к моему уху мелодичнейший звон.

– Беру, – сказал я и, отсчитав деньги, поспешил в адмиралтейство.

Луис был в Лондоне, добывал у алчных чиновничьих крыс назначение на место сэра Коривля. В приёмной, соответственно, не было секретаря, и купцы и просители держали самостоятельно утверждённую очередь.

– Доброго здоровья всем, братцы! – доброжелательно произнёс я, делая шаг от входной двери к двери кабинета.

– Будешь здоров и ты, если не сунешься поперёд очереди, – не очень вежливо ответили мне, и двое крепкого сложенья купцов загородили от меня кабинет.

В эту минуту дверь слегка отворилась и из неё выдавился побагровевший и мокрый от пота, словно в бане распаренный человек.

– Ох и лют сегодня! – шумным шёпотом сообщил он вмиг притихшей приёмной. – Выжал из меня всё до последнего пенса!

И, наскоро глянув в подписанную бумагу, криво ухмыльнулся и поспешил выйти.

– Джентльмены! – добавив в голос заговорщицкую нотку, заявил я собранию. – Сдаётся мне, что сейчас вы будете умолять меня пройти без очереди.

– Ну да, ну да. На колени вот ещё встанем.

– Какая мне от этого польза! – махнул я рукой. – А то б встали. Вы вот сюда – гляньте…

И я, не выпуская из рук, как несравненную драгоценность, показал им свою бумагу.

– Купчая… – прочитал для всех один из купцов, наклонившись. -… Имения… О, мой Бог, как дорого!… На имя… сэра Коривля!

– Вы представляете, в каком блаженном настроении он сейчас будет?

И мимо стремительно посторонившихся блюстителей очереди я вошёл в кабинет.

– Высокое Солнце заглянуло в тёмную хижину моей незавидной судьбы! – запричитал я, отправляясь в путешествие по громадному кабинету. – Великий властелин морских перевозок сегодня передо мною, и его блистанием озарилась моя унылая жизнь, ой, ой! Добрейший и могущественнейший…

– Хватит болтать! – долетел до меня грубый окрик. – Я никому скидок не делаю!

Полусогнувшись, на робко семенящих ногах я совершал своё гаерное[6] путешествие и сдавленно хрюкал, чтобы не расхохотаться.

– О что вы, о что вы! Какие скидки можно вымаливать у этого всесильнейшего и всеумнейшего господина, когда он так нуждается в деньгах!

– Ты что плетёшь, крыса портовая! – взревел сэр Коривль и стал приподниматься из кресла.

– Да, да, да, да! – плёл-таки я, продолжая семенить, и вот встал перед бескрайним зелёным столом. – Да! Как не нуждаться в деньгах, когда шестикратно преумноженная взятка залепила доброму господину его всеумнейшие глазки, и, поддавшись скромненькой такой, и, между нами говоря, глупенькой такой жадности, потерял всё накопленное за много лет Коривль, наш господин, благородный наш, умнейший, славный наш командор, заботливый наш, ишак надутый!

Коривль, раскрыв рот, замер.

– Увёз, увёз проклятый «Хаузен» его драгоценные денежки, собранные и со скидками, и без скидок!

– Ва… Ваша светлость… нижайше прошу простить! Не узнал… Без мундира!

– Ну да, ну да, – равнодушно проговорил я своим обычным голосом, выпрямился и пошёл вокруг стола к его креслу. – Непременно звезду тебе подавай.

– Ва… Ваша светлость! – растерянно восклицал он, поспешно освобождая мне кресло. – Как здоровье? Семья, детки?

– Ну да. Как будто ты знаешь, есть ли семья у лорда тайной полиции, сколько детей у него, где живут – когда это государственная тайна.

Подойдя, но не садясь в кресло, я положил на стол ровненько перед этим креслом бумагу.

– Пенсионная премия, – сказал я, равнодушно кивая на купчую, – от моего ведомства. А это – от меня лично.

И, вынув из кармана, положил на купчую брегет.

Потом, двинувшись обратно из-за стола, сказал:

– Только не умри от счастья. Обидно будет, ведь я старался.

И, шагая гулким шагом уже к двери, бросил, не оборачиваясь:

– Всем, кто сегодня к тебе войдёт, подпишешь бумаги без всяких взяток. Ни единого пенни чтобы не взял! Это приказ.

И вышел.

Вышел, и уже ни в этот день, ни в последовавший за ним не смог вернуться в свой «Шервуд». Бурный вихрь забот и событий подхватил меня и понёс, как весенний талый поток мчит куда-то в неведомое слетевший с дерева лист.

С Давидом мы выправили необходимые бумаги на передачу в собственность миссис Алис Бэнсон здания старого таможенного склада. Пригласили проверенного, с именем, архитектора и заплатили за изготовленный им проект будущей таверны. Наняли команду каменщиков и закупили для их работы материал. Наняли команду плотников и передали им с условием круглосуточной охраны комплект мачтового леса – для стропил и для балок. Дважды нанимали фуражный воз и отправляли в замок провиант, и с возницей я неизменно передавал письмо Эвелин с описанием всего, что предпринял. Мы встретили вернувшегося из Лондона Луиса и, замкнувшись на часок в бывшем кабинете сэра Коривля, втроём (верней – вчетвером – с анкерком рома) укромно отметили вхождение в должность нового командора Бристольского адмиралтейства. Мы навестили объявившегося в своей квартирке учителя, Гювайзена Штокса, очень, очень приятного в обращении джентльмена, английского немца, и наняли его с полным пансионом в замок «Шервуд». Мы закупили свинец и небольшую мануфактуру для изготовленья стекла. Я навестил старого друга, кузнеца Дамира, и пригласил его жить в форте «Шервуд» и работать в его кузне (и Дамир мне решительно отказал). Мы наняли нового управляющего доходным домом, владельца которого я столь безжалостно отправил познавать матросское ремесло.

Ночевать я оставался в своём доме в Бристоле, к радости Биглей, и каждый вечер, а точнее, поздней ночью, сидя возле огня старинного, с округлой пастью камина, мучительно размышлял, кого послать в Плимут разыскивать Бэнсона, если Готлиба решил закрепить на земле. Ничего достойного не удавалось придумать, и я с отчаянной доверчивостью ребёнка последовал совету Алис. «Боже! – мысленно говорил я, складывая друг к дружке ладонями руки. – Помоги мне хоть что-то сделать для Бэнсона!»

Сейчас, вспоминая это событие для того, чтобы рассказать о нём тебе, любезный читатель, точно так же, как и тогда, ощущаю лёгкий озноб во всём теле. Рано утром в кабинет (немыслимо!) постучали. Я вскочил. Подразумевая вести, зовущие к стремительности, подхватил из стойки с оружием пистолет, засунул сзади за пояс. Открыл дверь.

– Мистер Том, – сказал стоящий за нею матрос, один из тех караульных, кто повахтенно дежурили в тайном помещении на площадке первого этажа. – Только что пришёл в дом неизвестный нам человек. Остановился между дверями в два крыла первого этажа и спокойно сказал: «Ребята, я вас не вижу, но знаю, что вы есть. Передайте владельцу дома, что пришёл незваный гость, который решил поступить к нему на службу».

– Проверьте, нет ли оружия, и ведите прямо сюда.

Матрос ушёл. Я положил пистолет на стол, накрыл развёрнутой книгой. Раздул вчерашние угли в камине, развёл огонь. Через пять минут в оставшуюся незакрытой дверь вошёл странного вида человек. Невысокого роста. Скорее худой. С пегими, какими-то седенькими волосами. Лет сорока, если только правильно я определил по его неприметному, серенькому лицу.

– Доброе утро, сэр Шервуд, – бесцветным голосом сказал он.

– Доброе утро. Но я не посвящён в рыцари.

– Вы рыцарь по духу, а не по чину, – с тусклой интонацией проговорил гость. – С вашего позволения, я представлюсь. Меня зовут Липкий Джек, или Джек-Прилипала. Я много слышал о вас, и решил поступить к вам на службу. Меньше – за деньги, больше – за совесть. Очень хочется на склоне лет послужить добродетельному человеку, поскольку сам я – гад, каких мало.

– Отлично. Но в качестве кого вы собираетесь поступить ко мне?

– В качестве тайного наблюдателя, проныры, пролазы, который бродит неприметно по Плимуту и выведывает всё, что только можно узнать о человеке по имени Бэнсон.

Тут я снова вскочил, и для моего потрясения, согласитесь, были все основания.

– Откуда известно?

– Я, сэр Шервуд, однажды заимел в полузаконную собственность старинного изготовленья шкатулку. И, чтобы в тиши и без помех разгадать секрет её защёлки, укрылся в кустах на горе, возле развалин. Мимо прошли два джентльмена и женщина, рассуждающие о Бэнсоне и о таверне. Хорошо подумав, я нашёл, что предложенная только что мною работа была бы для вас ценна, а для меня определённо азартна.

Твёрдо ступая, я подошёл к нему и, протянув свою, крепко пожал ему руку. Обрати внимание, любезный читатель! С этой минуты между нами больше не было сказано ни одного слова. Пройдя к столу, я вытянул из-под него сундук с изрядной долей своего казначейства. Отомкнул замок и откинул крышку. Достал из ящика письменного стола стопку свёрнутых, хорошей кожи портфунтов. Потом подошёл к стене и отодвинул лёгкую оттоманку, облегчая доступ к развешанному на стене оружию. И, сев на стул, принялся наблюдать, как сноровисто и деловито престранный гость набивает моим золотом мои же портфунты.

Нагрузил. Затянул шнуры горловых кромок. С характерным шуршащим свистом сухой залоснившейся кожи заметал шнуры в узлы. Набросил и застегнул покровные клапана. Кулаком умял округлившуюся и погрузневшую кожу. И двумя быстрыми движениями подвесил тяжёлые золотые блины на какие-то петли у себя под мышками. И они ловко как-то прилипли там и исчезли из зрения. Потом Джек прошагал к стене, цепким взглядом осмотрел развешанное оружие. Пренебрежительно поцокал языком. Повернулся и, натянув глубже шляпу, вышел. Походкой целеустремлённого человека. Походкой, которая без слов оставила в кабинете фразу: «Всё. Работа началась».

Из любви к тебе, мой добрый читатель, я как мог постарался разбавить монотонный пудинг моего повествования изюминками отвлечённых историй, дабы не утомлять тебя однообразием темы воскрешения замка. И всё же перед тем, как отправить «гада, каких мало» в его отчаянное путешествие, предлагаю задержаться ещё – совсем ненадолго – в замке «Шервуд».

«Дэйл привёз пилораму», – сообщило мне письмо, поданное Уолтером Биглем, когда я спустился на завтрак. И, наскоро похватав овсянки с поджаренным хлебцем, я поспешил в «Шервуд».

Родной мой невозмутимый коротконогий крепыш Тай стоял у въездной башни, словно сам получил только что известие, что я еду. Коротко поклонившись, он принял у меня повод, и я, оставив ему лошадь, быстрым шагом пошёл в лесопильню. Миновав кузницу, каретный цейхгауз, столярку, вошёл в помещение с «большим железом». Здесь находилась изрядная группа людей, и весьма странной была та тишина, которая обычно при таком скоплении народа обычно вряд ли возможна. Готлиб, Носатый, Робертсон, матросы, Пит и Шышок расступились, когда обернулись на звук шагов и увидали меня. Возле неподвижного железного «паука», распростёршего одни свои лапы по земле и высоко к потолку вскинув другие, колдовал незнакомый мне мастер. Возле него стоял с сосредоточенным лицом Дэйл. Заметно похудевший. Тени легли вокруг глаз. Взглянул, сделал шаг и без улыбки протянул мне руку. Пожав её, я спросил:

– Ты отчего так похудел? Здоров ли?

– От волнения, – серьёзно пояснил он. – Слишком большие деньги носил в карманах. Сейчас дождусь, когда мастер машину запустит, и пойду отсыпаться.

Мастер же, надвинув на квадратный шток «большого железа» квадратной же прорезью массивное колесо, стал натягивать на него широкий ремень. Через минуту, соединив длинным кольцом этого ремня колесо с «пауком», выпрямился и сказал:

– Можно.

Пит и Чарли умчались в соседнюю башню – поднимать створ, а Готлиб, Носатый, Глеб и Фома принесли и положили на синеватые железные лапы довольно массивное бревно. Мастер, показывая Дэйлу, наложил на него зубчатый барабан и затянул его вал длинными рычагами. Мы все какое-то время немо смотрели на неподвижного «паука», намертво сдавившего в лапах толстое, сочное такое бревно. Ждали. И вот колесо дрогнуло, шевельнулось – и медленно стало набирать мах. Зазмеился ремень и стал передавать усилие на тяжкий зубчатый маховик.

Мастер сдвинул стопорный башмак, и маховик въелся зубьями в две разного диаметра шестерни. И тотчас – одна шестерня стала коротенькими рывками толкать зажатое в станине бревно, а вторая запустила в стремительно мелькание вертикально выставленные сине-чёрные пилы. Я вздрогнул, когда торец бревна встретился с жужжащими «паучьими щётками». Вмиг жужжание стало басовитым. Острые пилы въелись в древесину – и волшебство началось! В тот миг, когда тяжёлая рама с закреплёнными в ней пилами падала вниз, бревно на полдюйма подавалось вперёд. За долю секунды пропилив эти полдюйма, пилы взмывали вверх, и на этот миг бревно останавливалось. Но, когда рама начинала движение вниз, коротко дёргалось вперёд и бревно. И всё это в неостановимом, стремительном ритме!

Прибежали Пит и Чарли, пробрались ближе и во все глаза стали смотреть.

Басовито гудел и клацал паук. Обильным ручьём текли вниз жёлтые, пахнущие смолою опилки. И вот на другой стороне пилорамы мы увидели, что бревна уже нет, а есть стопка ровных, горячих, подёрнувшихся парком досок.

Мастер снова двинул башмак, и, хотя колесо с ремнём продолжало вращенье, пилорама остановилась. Опять же Носатый, Готлиб, Глеб и Фома перебросали доски в сторонку, – к ним немедленно подошли все мы и стали приподнимать и осматривать, – а мастер вернул раму в исходное положение и громко сказал:

– Следующее!

Принесли новое бревно, и «паук» снова въелся в душистую древесину.

Ярослав, Дэйл и я вышли из лесопильни под открытое небо.

– Дэйл, – сказал я, – на втором этаже выбери две смежные комнаты. В одной будет кабинет управляющего, а во второй – твой личный апартамент. Скажи Эвелин, чтобы определила тебе постельное бельё, одеяла. И, пока будешь завтракать, Носатый в твоём апартаменте затопит печь.

Кивнув, Дэйл ушёл.

– Томас, – сказал мне Ярослав. – То, что я видел сейчас, – это чудо. У нас дома такое бревно двое мужиков распиливают полдня. Выкатывают на высокую клеть, один встаёт внизу, другой вверху, и длинной пилой, вверх-вниз, режут доску за доской. Не всегда ровно! А здесь полуденная работа совершается за минуту. Чудо! У нас такая машина стоила бы целого дома.

Вышел мастер. Улыбнувшись, сказал:

– Хорошие работники эти иностранные моряки. Как будто месяц в нашей мануфактуре учились!

– Сколько ты зарабатываешь за год? – неожиданно спросил я его.