Люди солнца Шервуд Том
– Иннокентий! Оседлай им четырёх лошадей, самых выносливых, – приказал я. И, сморщив лоб, спросил у Давида: – Верхом выдержишь? Если ехать в карете – это дней шесть, а то и неделю…
– Выдержу, сколько надо, – заверил Давид. – Зад сотру до костей, но до Лондона домчимся в самое короткое время.
– Тай, – сказал я, вставая из-за стола. – Собирайся.
– А я? – удивлённо спросил Готлиб.
– Ты останешься здесь. Ни на шаг от Симонии чтобы не отходил. Приказ.
И пошёл, почти побежал наверх.
Вбежав в комнату, сказал ожидающей меня Эвелин:
– Мою дорожную одежду. Старые ботфорты. Пистолет. Крысу.
Сам, раскрыв наш монетный сундук, нахватал из него полные руки денег и жемчуга и побежал вниз.
Подойдя к столу, вывалил принесённое на его доски. Запрыгали и покатились чёрные жемчужины, и присутствующие стали их ловить.
– Томас, – сказал Ярослав. – Я тоже поеду. И со мной четверо самых надёжных.
– Хорошо, – кивнул я ему. – Собирайтесь.
Вот так нежданно и властно судьба заставила меня отдать последние распоряжения домашним и подбросила в походное, хорошо «объезженное» седло.
Один!! Робертсон отправлялся с Давидом, Носатый был необходим в «Шервуде» для поддержания хозяйственной жизни. В отношении Готлиба я дал себе слово, что не стану больше грузить его душу человеческой кровью и оставлю Симонии возлюбленного, мужа, отца её будущих детей. Да, дело было волчье и случай рисовался удачным, но я не решился делать из Дэйла волчонка, и поэтому и его в это дело не взял. И, к моему огромному удивлению, не поехал со мной и Тай.
– Я – тень, мастер, – строго выговорил он мне. – Защищаю дом, детей, женщин. Не ездит тень в другие места. Она привязана к дому.
И я, не до конца даже поверив и осмыслив, бросился в опасное дело один, – то есть без обычных своих помощников, – проверенных, близких. А были со мной чужие: Ярослав со своими четырьмя матросами и Робин, которому, очевидно, было вполне по силам проскакать без передышек от Плимута до Бристоля и обратно. Джек, не прошедший суровую школу Вайера, был настолько разбит бешеной гонкой, что без раздумий я оставил его отлёживаться и возвращать силы.
Семеро. Бессловесная и быстрая кавалькада метнулась сначала к цейхгаузу Давида. Здесь мы разобрали по седельным сумкам пистолеты и, выбравшись за пригород, понеслись к югу.
Какое счастье! Какое счастье, что я не выгадывал пару-тройку шиллингов, а покупал лошадей самых здоровых, самых выносливых, самых лучших! Семь всадников мчались, закаменев лицами, на нелёгкое дело, и ни разу, ни одной подковой ни одна лошадь не сбоила свою железную поступь.
«Бэнсон в беде!» Я брошу всё золото, надо будет – подниму и вооружу всех плимутских убийц, воров, нищих! Я буду резать глотки высокомерным, чванливым сэрам, посмевшим протянуть к жизни Бэнсона свои холёные пальцы. Я буду до затылков разрубать их сытые надменные рыла. А если король Георг пошлёт к ним на помощь войска, я вырежу до последнего солдата эти войска, так что их красные мундиры повторно окрасятся красным – их собственной кровью. И, если сам после этого уцелею, то приеду и спрошу и с Георга.
Только чтобы дать отдохнуть лошадям, мы останавливались в нужное время, но и тогда не делали привалов, а, спрыгнув с сёдел, шли неторопливо пешком – это и был отдых. Шли, потому что каждый шаг приближал нас к Плимуту. Бэнсон в беде! И, когда лошади достаточно остывали, мы снова поднимались в сёдла и продолжали этот дикий марш – молчаливый и яростный.
И вот наконец стали встречаться отдалённые пригородные фермы.
– Робин! – крикнул я, поравнявшись с бывшим бойцом Вайера. – Подгадай так, чтобы в Плимут прибыть ночью!
Он взглянул на меня с удивлением, – «иначе и быть не может», – и кивнул.
Действительно, можно было и не говорить. В Плимут въехали перед полуночью, так, что нас мало кто видел, и так, что времени отдохнуть оставалось изрядно.
Робин не доехал двух шагов до ворот, а створка как будто сама собой стремительно распахнулась. Один за другим семь силуэтов вонзились в чёрное пространство двора, и ворота стремительно и без стука закрылись. Какие-то фигуры передвигались в темноте, уверенно и бесшумно. Мы спешились, и у нас тут же взяли поводья. Свет свечи в глубине дома указал нам, где входной проём. Мы вошли в коридор, из него в комнату.
Плотно занавешенное окно. Четыре яркие лампы. Жарко горящий в камине огонь. Человек, стоящий у камина, вежливо поклонился. Мы поклонились в ответ, прошли. Сняли плащи, куртки, повесили на устало проскрипевшую вешалку. Человек поднял кувшин и, поливая над тазом, помог нам вымыть руки. Вошёл Робин, и с ним вошли ещё четверо. В комнате стало ощутимо тесно.
– К столу, пожалуйста, – сказал кто-то, и мы расселись вокруг совершенно закрытого блюдами стола.
– Лошадей покормим через полчаса, пусть остынут, – сказал Робин. – Еда им уже готова.
Один из людей подошёл к стоящей возле двери бочке, снял крышку. В комнату ударил сытный хлебный запах.
– Овёс запарили, – сказал я, вспомнив Носатого и конюшню.
– Совершенно верно. И вода слегка подогрета, – и человек указал на вторую бочку.
– Точно время высчитали, – кивнул я. – Похвально.
– Чего считать-то, – махнул рукой Робин. – Время в пути известно. Сегодня истёк последний день. А возвратиться в дом можно лишь между волком и собакой[7], это тоже известно. Отсюда – и ужин. Прошу пробовать.
– Благослови, Боже, – перекрестился Ярослав, и с ним размашисто перекрестились его четверо людей.
– Русские, – пояснил брошенным взглядам Робин.
– Ты и до России домчался?
Кто-то засмеялся. Ярослав перевёл своим, и они тоже негромко рассмеялись.
– Ну что же, – сказал я и протянул руку.
Взял горячую курицу, разломил и вцепился зубами в белое мясо. Тогда и все остальные протянули руки, и жареные курицы заплавали над столом. Робин кивнул вбок, и оттуда выступил человек и заговорил:
– Бэнсон в арестантской в казарме. Виселица готова. Но казнь отложена до возвращения посыльного Дюка. Он и друг Бэнсона, Стэнток, поехали в Бристоль к Тому Шервуду. – Я перестал жевать. – Там Стэнток должен написать письмо, извещающее, что он в безопасности. Тогда посыльный привезёт письмо Дюку, тот покажет его Бэнсону, и Бэнсон признается в убийстве некоего сэра Монтгомери. И, ничего не сообщив прокурору о кровавых тайнах Дюка, взойдёт на эшафот. Казнь будет совершаться на плацу возле казарм, в оцеплении гарнизоном. Этот Дюк крайне осторожен, и в городе казнь совершать не позволил. С Бэнсоном я говорил лично.
– Как он? – быстро спросил я.
– В отличной форме. Прекрасное содержание. К смерти готов.
– А как ты пробрался? – спросил у него Робин.
– Заплатили портовым мальчишкам. Они наловили десятков пять крыс. Ночью этих крыс мы выпустили в казармы. Утром начальник гарнизона, майор Пошоттер, попросил у магистрата прислать морильщика крыс. Я и пришёл, и на законнейшем основании облазил все закоулки. Отсюда и разговор.
– Скажите, – спросил кто-то из принимающих нас. – А этот Том Шервуд – случайно не тот самый Шервуд?
– Какой именно тот самый? – усмехнувшись, спросил я.
– Который вдвоём с этим Бэнсоном отбился однажды от четырнадцати наёмников в закоулке в Бристоле.
– И который на Мадагаскаре заколол людоеда.
– И который привёз из плавания чёрный жемчуг и сказочно разбогател.
– И про которого все порты Англии гудят, как о владельце заговорённого корабля, который при опасности прячется на дно, а потом, объятый огнём, вылетает на поверхность.
– Последнее – преувеличение, конечно, – сказал я, – хотя выглядело очень похоже. – И, привстав за столом, добавил: – Том Шервуд. К вашим услугам.
– Вот как? Стало быть, это вас местные купцы ревниво называют «юный счастливчик»?
– Да оставьте вашу вежливость, – улыбнувшись, махнул я рукой. – Сам знаю, что они называют меня «сопливый счастливчик», за мои двадцать пять лет.
Люди Джека принялись носить охапки соломы и завалили пол вдоль свободной стены. Накрыли это, с позволения сказать, ложе парусиной, добыв полновесные восемь спальных мест.
– Мыльная комната здесь маленькая, – сказал Робин, – так что мы нагрели и вторую, во втором доме.
Да, да. После нескольких дней в седле ничто не может быть лучше тёплой каменной комнатки и чёрного от сажи котла, наполненного горячей водой. Мыться пришлось в очередь. Меня пригласили во второй дом, который, к моему удивлению, соединялся с первым подземным ходом, – мощным, с каменным сводом, с часто подвешенными фонарями.
– Добротный туннель, – похвалил я идеально прямое устройство.
– Ван Вайер, – ответили мне, – на надёжность защиты никогда не жалел ни денег, ни сил.
Сытно поев и отмывшись, я остро почувствовал, как обрушилась на меня усталость. Но, к некоторому удивлению вайеровых бойцов, я не поспешил завалиться спать.
– Джентльмены, – сказал я им. – Сейчас время на это есть, а вот будет ли оно завтра – никто не знает. Поэтому прошу принести в подземный туннель два стола и наши дорожные сумки.
И через пять минут я стоял перед поставленным поперёк туннеля столом и показывал пистолеты нового образца.
– Ни кресальной полки, – говорил я, добыв из огромной груды один пистолет, – ни кремня. А есть вот такой жучок медный. Внутри у него странная смесь, которая взрывается от удара. Он-то и поджигает порох в стволе.
И, зарядив, я вытянул руку по направлению ко второму столу, поставленному вертикально в дальнем конце туннеля, и спустил курок. Грохот, ударив и затихая, несколько раз пронёсся взад-вперёд под низеньким сводом. В центре прекрасно освещённого, белеющего под фонарями прямоугольнике дальнего стола образовалось хорошо знакомое всем собравшимся чёрное пулевое отверстие.
– Какое чудо, – сказал Робин. – Ни дождь, ни ветер не страшен!
– Именно, – подтвердил я. – Осваивайте, джентльмены.
И вот после этого уже пошёл спать.
Казнь
А интересно бы было ненадолго стать магом, забраться на самую высокую башню Плимута и посмотреть магическим взглядом на спящий город! Увидеть, как мучаются от бессонницы в своих роскошных альковах вельможи. Как отдаются честно заработанному крепкому сну бедняки. Как раскачивает ветер фонари на улицах богачей и тот же ветер гонит невидимую в бедных кварталах мелочь хлама и мусора. Как шевелятся и с опаской снуют в ночном порту крысы – маленькие серые четвероногие и большие двуногие. Как спит за казематной решёткой Бэнсон, и как вытянулись вдоль стены, как поросята у матки, на соломе и парусине те, кто примчался его спасти, и как распростёрся лицом вниз и хрипло дышит Дюк с привязанным к руке колокольчиком, и как в длинном и тонком штрихе ярко освещённого подземелья неотвратимые слуги смерти деловито превращают дубовую столешницу в деревянное решето.
Не рассеялся ещё утренний туман, а я, Робин и Ярослав, умывшись, позавтракав, выехали на рекогносцировку.
– Вот магистрат, – вполголоса говорил Робин. – Отсюда пойдёт на работу палач. Вот парад. Этот переулок ведёт к казармам. А вот и сами казармы. Сильно не глазейте, часовые на вышках могут не спать.
Объехав город, мы вернулись в дом Сиденгама.
– На чём можно вычертить план казарм? – спросил я у Робина.
– Давно вычерчен, – ответил он и принёс большой, склеенный из четырёх in folio лист с подробнейше выполненным чертежом.
– Большой плац гарнизона с юга на север имеет склон. Поэтому и виселицу поставили у северной стены, чтобы на южном возвышении смогли расположиться любопытствующие горожане. От места казни их отсекут солдаты, примерно в пять линий. Опасаясь противодействий, Дюк распорядился виселицу поставить вплотную к высокой стене, чтобы солдаты окружали её с трёх сторон, а не с четырёх. Ряды будут плотнее. И это для нас хорошо. В назначенную минуту с вершины стены наши люди набросят на Бэнсона верёвку с большой петлёй, – смешной кульбит, верно? – и быстро втянут на стену, за которой располагаются кухня и интендантский склад. В этом складе как раз будут находиться две кареты, в которых именно в этот час привезут овощи. И в эту именно минуту каретные лошади будут перепряжены под сёдла.
– Подождите, – сказал я. – Какова высота стены?
– Восемь ярдов.
– Вполне хватит, чтобы прицельно выстрелить, пока Бэнсона будут тащить наверх!
– Это нет. Верёвку сбросят лишь в секунду взрыва, так что все будут смотреть в сторону этого взрыва, а никак не на Бэнсона.
– Какого взрыва?
– Дальний северный угол, где вышка с часовым. Там мы закопаем бочонок с порохом и в нужную минуту взорвём.
– Закопаете? Непосредственно в присутствии часового?
– О, это просто. У проезжающей мимо кареты сломается ось. Возница подтащит её к стене с вышкой, выпряжет лошадей и крикнет часовому, чтоб присмотрел за имуществом. За хорошее вознагражденье после смены. Уедет. Привезёт кузнеца и помощника. Те снимут колёса и поставят карету на землю дном. Всё. Внутри кареты разбираем пол, копаем яму, опускаем бочонок, надёжно укрываем фитиль. Потом исправленная карета уезжает.
В минуту казни часовой обязательно будет смотреть во двор – он же человек, ему любопытно. И полупьяный матрос или портовый мальчишка, бредущий с дымящейся трубкой в зубах, присев на секунду, фитиль подожжёт. И потом – бегом-бегом к воротам, с вполне оправданным интересом.
– Как всё просто, – задумчиво сказал я.
– Обычное дело, – пожал плечами мастер этого самого дела. – Остаётся лишь ждать возвращения гонца Дюка. И на следующий день идти смотреть казнь.
Да, оставалось лишь ждать. Несколькими долгими вечерами мы все сидели возле камина, и я, по просьбе вайеровых теней, не торопясь рассказывал о засаде в портовом закоулке, о погоне за близнецами, о Тамбе, Хосе, Каталуке и о том, кто такой этот вот самый Бэнсон.
– Какой чистый человек, – сказал однажды вполголоса Робин. – А ведь мы чуть было не достали его.
– Но как корабль мог спрятаться на дне моря? – не без волненья спросил меня один из теней. – И почему мушкеты не стреляли тогда, на берегу, где мы догнали людей, помеченных Вайером как цели, и где Бэнсон воткнул в Вайера арбалетную спицу?
Как мог, вспоминая рассказ Бэнсона, я его повторил.
И вот в один из таких неторопливых рассказов возле обильного стола и камина, поздно вечером, из мезонина выбежал человек.
– Джек у ворот, – быстро сообщил он, и тотчас в ворота ударили.
Мы быстро рассредоточились – кто к дверям, кто к окнам. Ворота раскрыли, и во двор въехал Джек – но не один только Джек! Вкатилась изящная, дорогая карета Симонии. Двумя серыми жеребцами правил усталый, покрытый дорожной пылью Готлиб. За ними въехал ещё всадник, и, когда он слез с седла и представился мне, я понял, что казнь будет не позже чем завтра.
– Стэнток, – сказал высокий человек с чёрными, слегка подкрученными усами.
– Где посыльный Дюка? – быстро спросил я.
– Приедет в Плимут сейчас или утром, – ответил вместо него Готлиб.
– Здравствуй, друг, – помог я ему слезть с кучерского сиденья. – Но как ты мог нарушить приказ? Разве я не говорил, чтобы ты не отходил от Симонии?
– Никакого нарушения, – улыбнувшись, ответил он. – Я и не отхожу.
Дверца кареты открылась, мелькнула, раскладываясь, ступенька, и на землю мягко ступила молодая леди в умопомрачительно дорогом платье. Усыпавший его жемчуг мягко светился в неверном свете луны.
– Добрый вечер, милорд, – сказала Симония и грациозно присела.
– Да, – сказал кто-то рядом со мной. – Придётся, очевидно, смириться с участием женщин в наших делах.
Немедленно для Симонии был отведён второй дом. Расторопно, неброско, тени принялись править хозяйственную работу: жечь огонь, греть воду, устраивать лошадей.
За ту короткую минуту, пока выставляли ужин на стол, Готлиб поведал:
– В «Шервуд» приехали Стэнток и гонец Дюка. Гонцом сразу занялся Тай. Увёл куда-то в подвалы, где успел установить тюремную решётку. Накормил, уложил отдыхать. Запер. И мы стали думать, и наскоро вот что решили. Власта и Эвелин быстро отдекорировали жемчугом платье, которое было впору Симонии, из «Шервудского» гардероба. Я взял вашу звезду, которая осталась после визита к сэру Коривлю, нашу военную форму, – и мундир Бэнсона тоже, – каретные королевские гербы наново позолотили, и вот мы здесь. Гонца на полный день опередили, Тай ему в оговорённый час письмо отдал. Потом он нагнал, разумеется: верховой быстрее кареты.
И, уже давясь окороком и сыром, Готлиб закончил:
– Так вот я придумал… как для всех присутствующих на казни… сделать из вас загадочную и властительную персону. В нашей ситуации это уж как-нибудь, да пригодится.
И пригодилось.
Утро выдалось ясное, солнечное. Как будто специально подбиралось для казни. На самом высоком месте южного края гарнизонного плаца мы заняли отличное место. Загнали сюда чёрный, массивный, купленный заранее экипаж, в котором разместились трое стрелков. Поставили роскошный, купленный у антиквара стул из красного дерева, с подлокотниками. Привезли две длинные лавки, на которые Джек готовился продавать для состоятельных ротозеев места, и поставили их так, что стул-трон глядел на виселицу точно в проём между ними. Трое наших уже везли две кареты с овощами в гарнизонную кухню. В арендованном неподалёку дворе стояла изящная каретка Симонии с завешенными, чтобы раньше времени не объявиться, гербами на дверцах. Это было предусмотрено на тот случай, если что-то пойдёт не так и нужно будет потянуть время.
Плац заполнился пришедшими посмотреть на казнь горожанами. Разномастная публика толкалась между пятирядным каре вооружённых солдат и верхним краем плаца, куда на каретах съехались важные представители публики. И здесь же, на взгорке, отчётливо выделялся отсечённый от прочих экипаж, в котором, не показываясь из-за штор, сидел Дюк. Отсечён он был десятью крепкими мужчинами в партикулярной одежде, вставшими вокруг экипажа кольцом. Сквозь это кольцо несколько раз прошёл королевский прокурор, нервно сжимающий в кулаке трубку бумаги с приговором, и один раз подошёл командир гарнизона, майор.
Я улыбнулся. Знал, какую проблему решает сейчас укрывшийся в экипаже распорядитель казни: всё было готово, но исчез куда-то палач. Утром он вышел из магистрата и направился к казармам, это было известно. Но потом, непонятно почему, в казармы не пришёл. Странности в этом было немного: ну не может человек прийти куда-либо, пусть и по самому неотложному делу, когда руки и ноги его туго связаны, а сам он лежит, тупо моргая в темноте бессмысленными глазами, в подвале ничем не примечательного дома на улице «Золотой лев».
Палача не было. Народ начал недовольно роптать. Сквозь толпу пробрался к нам Робин. Сообщил:
– Кареты с овощами не могут въехать в хозяйственный двор гарнизона. Утренний приказ: никого ни с чем не впускать. До завершения казни – ни одного человека. Чтобы перестроить план, нам нужен час с четвертью.
Я кивнул. Стукнуло сердце. Вот и есть это самое «что-то не так»! А как всё было надёжно продумано!
Робин исчез в толпе, а я вздрогнул: из казарм вывели Бэнсона. Лицо спокойное. Могучие плечи вольно расправлены. На руках и ногах тяжёлые цепи. Уверенным шагом прошёл к помосту с виселицей. И, когда он ступил на первую ступеньку помоста, она с треском сломалась.
– Пошоттер! – крикнул, оскалившись, Бэнсон. – Я и без того тяжёлый. А ты ещё вот это на меня нацепил. Боишься, что улечу?!
Он потряс в воздухе лязгающими кандалами. Народ с охотой, с готовностью рассмеялся. Майор, командир гарнизона, сопровождаемый насмешливыми выкриками, подошёл к экипажу Дюка. Оттуда прошагал к помосту, о чём-то распорядился. Появился кузнец. Принёс два молота и зубило. В четыре взмаха срубил кандалы. Бэнсону связали за спиной руки и принесли скамью. Он сел. Я, завернувшись в длинный серый плащ, сел тоже – на антикварный, с подлокотниками стул. Тут же был облеплен любопытными взглядами.
Снова, красный от волнения, прошагал прокурор. Из экипажа вышел Дюк. Я впился холодком провидческого взгляда в будущего мертвеца.
– Пошоттер! – позвал Дюк майора, и тот подбежал. С едва заметной угодливостью поклонился. Вот, значит, как они демонстрируют покорное достоинство. Надо запомнить.
– Довольно разыскивать палача, – проговорил Дюк. – Выбери двоих бывалых солдат, отдай приказ, и пусть они вешают.
Майор убежал. Прокурор стал что-то обиженно говорить Дюку. Вместе они стали прохаживаться внутри кольца из десяти хмурых охранников. Я встал, стукнул в стенку кареты. Распахнулась дверца, из неё выбрался бывший боец Вайера, влез на крышу кареты, якобы чтоб получше всё рассмотреть. Я знал, что этого знака ждут и что ворота арендованного двора уже открываются и Готлиб направляет карету Симонии прямо сюда.
Через пять минут в проёме ворот гарнизонного плаца показалась карета с золочёными королевскими гербами. Единый вздох прошёл по толпе. «Кто?!» Готлиб резво и смело потеснил толпу и остановил карету возле нашего экипажа, наискосок. Два мощных серых близнеца стояли, подрагивая породистыми буграми мышц. Спрыгнув с сиденья, Готлиб подбежал ко мне и подал свиток с большой алой печатью. Лицо королевского прокурора сделалось нескрываемо напряжённым. Лёгкая судорога дёргала его щёку. Я сломал печать, размотал шёлковый шнур, вчитался в чистый, без единого слова лист. И вдруг вскочил и, в точности как недавно майор, с неявной угодливостью склонился возле дверцы с гербом. Дверца дрогнула и открылась. Новый вздох прогудел в толпе. Блистая жемчугом по всему платью, в проёме кареты показалась стройная женщина в жемчужной же маске. Я сорвал с себя длинный плащ и метнул его перед ступенькой кареты. Женщина ступила, опираясь на мою руку, прошла и села на покинутый мною трон. И ещё раз прогудела толпа: с груди моей, не прикрытой более плащом, ударила блеском алмазов звезда.
Да, рассчитано точно. Торопливо подошёл ко мне прокурор и, издалека поклонившись, неуверенно произнёс:
– Прошу меня простить, что я, не будучи представленным… Осмелился поприветствовать вас… Но, кажется, мы встречались в Лондоне, при дворе?
Я видел, что Дюк подступил ближе и внимательно слушает.
– А, это ты! – со снисходительной улыбкой шагнул я к прокурору. – Георг, кстати, о тебе спрашивает!
И, приоткрыв перед собой пустой лист, экспромтно процитировал из него: «Интересно, как чувствует себя наш неудачник, у которого даже немую из Эксетера не получилось повесить…»
– Она сбежала тогда! – отчаянно взмахнул руками прокурор. – Не моя неудача!
– Ну, – покровительственно посмотрел я на него, – начинай. Леди едва не опоздала, но теперь она прибыла и готова смотреть. Начинай.
– Ваша милость… Сию минуту! Палача не смогли доискаться, так майор Пошоттер назначает двух солдат, которые проведут исполненье.
– Что-о? – вытаращил я на него глаза. – Подожди-ка, дружок…
Быстро шагнул к даме, тихо спросил её:
– Как ты, Симония? В обморок не упадёшь?
– Не упаду, – отрицательно качнув маской, ответила Симония. – Но мне страшно.
– Да чего тебе бояться. Готлиб-то здесь.
Потом быстро повернулся, подошёл к прокурору и, не сдерживая голоса, заявил:
– В чьей тупой голове родилась эта мысль?! Провести казнь с нарушением протокола?! Чтобы при Дворе выслушивали рассказ о казни без палача?! Быстро. Исправляй положение. Солдат отставить.
Прокурор в полной растерянности отошёл к Дюку. Тот что-то сказал и влез в экипаж. Через пять минут в ворота плаца пролетел всадник.
– Сию минуту магистрат назначит нового палача, – доложил мне прокурор.
– Ладно, сказал я ему. – Ты Пошоттера позови.
Он, поклонившись, быстро зашагал к казармам. Я кивнул Готлибу, и он, побывав в недрах кареты, достал круглый столик, – добротный, лакированный, красный, потом дорожный сундук, и отнёс их к Симонии. Установив столик перед ней, Готлиб раскрыл сундук и уставил столешницу золотой (!) посудой. Поставил несколько бутылок самого старого, какое только смогли отыскать, самого дорогого вина. На поднос с Кетцалькоатлем положил хлеб, сыр, поставил судок с маслинами. Откупорил бутылки. И, ещё раз побывав в недрах кареты, изъял из них накрытый плотным гобеленом котёл. Одной рукой взяв осторожно котёл, второй достал треногу и принёс их к столу.
В эту минуту подошли начальник гарнизона – майор, и прокурор.
– Без церемоний! – вскинул я руку в дорожной перчатке. – Не нужно представляться. Скажу одно: при дворе старого вояку Пошоттера знают.
Майор от удовольствия побагровел, заморгал глазками. А Готлиб, сняв с котла гобелен, сказал со значением:
– Пр-рошу!
И достал из котла укреплённый над раскалёнными углями букан с массивными шипящими стейками. Оглушающий аромат хорошо пропечённого мяса ударил над плацем. В толпе оживлённо заговорили. Готлиб разлил вино в серебряные кружки. Нарезал сыр. С лязгом вывалил на золотой лоток серебряные ножи и вилки.
– Прошу прощения, сэр, – сказал мне прокурор. – У нас здесь присутствует ещё одно высокопоставленное лицо из Лондона. Не заинтересует ли вас его общество?
– Пригласи, – коротко сказал я.
«Примкнуть и возглавить».
И, когда Дюк подошёл, подал ему уже налитое вино, повторив удачную фразу:
– Мы сегодня без церемоний.
Он, кивнув, принял. Не без удивления посмотрел на золото. Взял поданный мной на вилке аккуратно отрезанный кусок мяса и, вдохнув аромат, приподнял брови.
– Индийские специи, – пояснил я ему, – этого года.
После этого мы все обернулись к маске. Симония подняла тонкую руку и отпила из мерцающего искрами бокала глоток вина. Тогда выпили все мы, и Пошоттер изумлённо простонал:
– Во-от это вино!
– Испания, – пояснил я ему. – Двадцатилетнее.
Изысканным жестом, обращённым к вниманию дамы, я указал на сыр, на маслины. Дама едва уловимо качнула отрицательно головой. И тогда я, Пошоттер, прокурор, Дюк взялись за ножи. И я, как недавно маленький Брюс, сделал открытие: даже у самого вкусного мяса совершенно нет вкуса, если оно поглощается в ожидании смерти.
Одолели по изрядному куску. Разлили в кружки ещё пару бутылок. Пошоттер выпил, тихо урча. Я склонился к Симонии, шепнул ей:
– Какой молодец Готлиб у нас, правда?
Она кивнула. Тогда я взял на вилку самый большой кусок мяса, до верха налил вином кружку и, подняв это в руках, спросил у Пошоттера:
– Можно?
И кивнул в сторону эшафота.
Майор быстро взглянул на Дюка. Тот согласно прикрыл глаза.
– Никаких препятствий! – объявил майор. – Пусть будет эта… Гуманность.
И я, неся перед собой «последнюю трапезу», пошёл сквозь расступающуюся торопливо толпу. Дойдя до помоста, аккуратно перешагнул сломанную ступеньку и подошёл к Бэнсону.
– Здравствуй, Бэн.
– Здравствуй, Том.
– Когда-то я сказал, что, если попадусь, хочу быть уверенным, что ты меня вытащишь. Получилось наоборот!
Мы улыбнулись.
– Ты всё знаешь про верёвку и стену?
– Да, ночью мне подробнейше всё рассказали. Кто ты – Дюк знает?
– Перебьётся, – ухмыльнулся я и крикнул ближайшим солдатам: – Развяжите руки!
Пошоттер, подходя к помосту, повелевающее махнул рукой. Руки Бэнсону развязали, унесли верёвки.
– Вино пей не до конца, – быстро, приоглядываясь на приближающегося Пошоттера, сказал я. – Чтобы не было повода снова связать рук.
– Когда? – уже шёпотом спросил Бэнсон.
– Скоро. Люди пробираются на вершину стены. Я тяну время.
Притопал Пошоттер. Спросил:
– Последнее слово скажешь сейчас?
– Сейчас, – кивнул бритой головой Бэнсон. И, протянув вперёд кружку, зычно произнёс знаменитую фразу римских гладиаторов: – Добрый народ доброго города! Идущий на смерть приветствует тебя.
Плац разразился одобрительными криками.
– Ну где же палач? – спросил я у Пошоттера.
– Гонца послал самого быстрого, ваша милость! Ждём… А вот и он!
В ворота въезжали двое: гонец Пошоттера и новоназначенный магистратский палач.
Мы вернулись к каретам. Мясо было съедено. Вино ещё оставалось, но уже немного, немного! «Где же Робин?! Сколько я ещё смогу сдерживать бег событий?»
Да сколько удастся. Потом пусть своё слово говорят сталь и порох.
Добыв из своего экипажа плоский ящик для дуэльных пистолетов, я поднёс его к столу.
– Нет, нет! – захохотал заметно опьяневший прокурор. – Его присуждено повесить, а не застрелить!
– Тут не то, – улыбнулся я ему и открыл ящик.
– Ба-а, это же… – протянул Дюк.
– Прошу пробовать, – радушно предложил я, и все взяли по сигаре.
Готлиб добыл нам огня. Мы закурили. Небывалого вкуса дым потёк по плацу. Да, сегодня народу на кухнях будет что рассказать.
Прибежал посыльный, доложил Пошоттеру:
– Всё готово.
– Пусть ждут, – икнув, ответил майор. – Не видишь, что курим?
И я, взяв у Готлиба сундук с уложенной в него золотой посудой, отнёс его в свою карету. Открыл дверцу, поставил внутрь.
– Робина нет, – шепнул быстро. – А палачу сейчас дадут отмашку. Смотрите на меня. Я спеленаю Дюка и втащу его в карету. К нему на выручку бросятся охранники, их бейте. В крайнем случае мы Бэнсона на Дюка сменяем.
Мне ответили:
– Цель ясна. Мы готовы.
Закрывая дверцу, я случайно уронил взгляд на сложенные штабелем пятьдесят заряженных пистолетов. Почувствовал колкий, бегущий по коже озноб. «Началось».
Вернулся к стоящим возле столика. Запустил густой, сильный клуб дыма. Посмотрел на Дюка, как мне чудилось, отстранённо, но он от моего взгляда вздрогнул! И в эту секунду послышался звук кавалерийской трубы.
Мы повернули головы к воротам.
– Алле хагель! – негромко сказал Готлиб. – Да здравствует его величество король.
Читать бесплатно другие книги:
