Люди солнца Шервуд Том

Исповедь

Каминный зал был полон народа. Стив сделал несколько шагов и остановился. С откровенным удивлением он рассматривал огромный замковый стол, камин, массивную русскую печь, плиты, диоритовую раковину для воды и кран над ней, длинные столы для приготовления пищи, блистающий рыцарский панцирь. Ну и, конечно, роскошный балдахин-альков со стоящим под ним диваном, на котором манерно раскинулся с роскошью одетый иностранец, который декламативно читал что-то вслух из большой иностранной книги.

Мирная и, как ни странно сказать, – неторопливая суета шуршала в огромном зале. Босоногие девчоночки в белом, шлёпая по тщательно отмытому полу, носили блюда от плит к столу. Женщины, уютно-домашние, стояли возле плит тесной стайкой. Носатый, тоже босиком, с закатанными до колен штанинами, гулко стучал пятками, переправляя из ледника на стол бочонок с грибами. Генри, о, наконец-то он покинул свой пост у печи в мебельной мастерской! – с неподражаемой почтительностью расположился на высоком, новеньком, сверкающем свежеструганной древесиной стуле с пюпитром, имея на этом пюпитре толстую тетрадь, в которую быстро, кивая в такт словам утончённого иностранца, что-то записывал.

– Это и есть повар французского короля? – с явным любопытством спросил Стив…

И вдруг оборвал себя на полуслове. Я уловил краем взгляда, что он вдруг становится ниже ростом. Быстро вернул взгляд с Поля-Луи – и да, – Стив медленно опускался на колено. Эвелин подходила к нему, и шли также Симония, жена Себастьяна, жена кузнеца Климента, Кристина Киллингворт и Анна-Луиза, – знакомиться.

– Вот так, – глухо сказал стоящий на колене Стив, – судьба даёт испытания. Я, трижды пытавшийся убить вашего мужа, теперь перед вами, и прошу не только прощения, но и гостеприимства.

Эвелин приблизилась, наклонилась над его седой головой и поцеловала в макушку.

– Мир вам, – негромко сказала она. – Будьте гостем.

Здесь я должен отвлечься и, пока все рассаживаются за столом, сообщить потрясшее меня наблюдение. Когда я смотрел на приближающихся к непростым гостям женщин, я увидел ЭТО. Из всех женщин, шедших по чистейше отмытому полу каминного зала, лишь Кристина Киллингворт сохранила свою девичью гибкость. А Эвелин в поясе была полна и округла, и с такими же щедрыми станами шли жена Себастьяна, и жена Климента, и Симония, которую обвенчал с Готлибом Серый лекарь ещё в «Девяти звёздах», и так же – Анна-Луиза! Поистине – аллегория плодородия! Какие-то есть в воздухе «Шервуда» невидимые «дрожжи жизни». Волшебно-изобильное место!

Далее последовал обед. Изумительно вкусный, удивляющий, прихотливый. И я был, признаться, несколько смущён тем, что Стив почти ничего не съел. Да, он вежливо пробовал, но видно было, что его состояние держит его в явной дали от застольных роскошеств. И, когда трапеза завершилась, он вдруг произнёс:

– Люди, которых Бог послал мне видеть в эту минуту! Если позволите мне сказать…

– Говори, Стив, – приободрил его я. – Здесь нет ни одного человека, кто был бы к тебе недоброжелателен. Говори.

– После дикой, изломанной жизни моей, оставшейся в прошлом, я горячо мечтаю провести остаток дней своих в монашеской келье. Я много и мучительно боялся – что обязательно для этого нужно исповедоваться, и не представлял, как можно рассказать чужому человеку, пусть даже священнику, то, в чём самому-то себе нет силы признаться. И вот сейчас, перед вами, так тепло принявшими меня, я хочу исповедаться. Меня толкнул к этому отчаянному поступку вот тот молодой человек, который умеет быстро писать в свою тетрадку. – Стив кивнул в сторону приподнявшегося за столом Генри. – Если у вас остались ещё чернила – запишите хоть немного из того, что я расскажу. Потому что, убеждён, вы не совсем знаете, какой человек был мальчишка Том Локк, корабельный плотник. Если позволите.

Жизнь остановилась в имении «Шервуд». Все, собравшиеся за столом, замерев, слушали беспощадно-откровенный рассказ бывшего пирата, не замечая, как текут час за часом.

– Вот и вся загадка, – закончил немного даже охрипший Стив, – кому вручаешь судьбу свою, бесу или же ангелу. Том сегодня выразил её в словах для меня. Он сказал: «Я создавал, а ты грабил». Но он так сказал, жалея меня. Потому что я… Да, грабил. Но не в этом ужас, разрывающий сейчас моё сердце. Потому что я ещё… Убивал.

И он смолк, прерывисто, шумно вздохнув. И в ту же секунду разом вздохнули несколько детишек «Шервуда», отпуская измучившее их напряжение. А Стив, привстав за столом, с багровым, перекошенным судорогой лицом, завершил:

– Вот. Простите…

И сел. И вдруг вздрогнули все – кто-то гулко уронил на стол ложку.

– Ой, – пискнул Тоб.

И, видя, что на секунду все лица повернулись к нему, встал и глядя в сторону Стива признался:

– В моей голове сложился стих для вас. Короткий.

И продекламировал:

Стив вздрогнул. Верхняя губа его взялась морщинами, приподнявшись к носу. Вздрогнул и я: это был мучительный оскал смертельно раненного животного. Взглянув на Тоба, я глухо сказал:

Добрый ты…

И вдруг кто-то из девочек, кажется, Грэта, громко и горько заплакала.

Чудо без маски

Тяжёлая минута была пережита, пройдена. После завтрака все, кроме тех, кто занялся столом и посудой, вышли во двор. Пятеро новых мальчишек, пришедших в гости, подошли ко мне и поблагодарили за невероятный обед. И, раз уж столько собралось сегодня гостей, я повёл всех показывать замок: Стива, портовых мальчишек, питомцев Гювайзена, Барта с Милинией, Быка, Тонну.

В любом помещении, куда бы мы ни зашли, струилась работа.

В «лесном» цейхгаузе мои матросы с «Форта» перекатывали и сортировали брёвна.

В лесопильне грохотал стальной огромный «паук».

Климент и Бубен в кузне, не обращая на нас внимания, добывали музыку из наковальни.

В гончарном цейхгаузе мастер как раз вынимал из печи посуду, обожжённую на второй раз, уже с глазурью, и Пит ещё горячие блюда расставлял на длинном столе. Мы, пришедшие, зачарованно перебирали их, любуясь узорами.

В стекольную мануфактуру нас не пустили: в час разлива расплавленного стекла там попросту запирали дверь.

Дошли до канатного цейхгауза, из которого слышалось пение. Заглянули. Пение смолкло, и старшина артели быстро встал и пошёл к нам, кивая на ходу и улыбаясь.

– А где наша малышка? – спросил он. – Где Ксанфия? Она так любит петь с нами.

– На кухне, – неуверенно солгал я.

(Ксанфия, по секрету от всех, с Дэйлом и Готлибом училась ходить на новой ножке. Было совместно решено, что она покажется всем остальным, только когда совершенно станет ходить не хромая.)

– А для чего вы поёте? – поинтересовался один из портовых мальцов.

– Чтоб канаты получались прочнее.

– Но какая связь между прочностью канатов и пением? – спросил заинтересованно Барт.

– Вся сила каната – в пряди! – кивнул ему мастер. – Если пальцы вытянут прядь достаточно длинную, без узелков, разрывов, сгибов конопляных волокон, утолщений – то и нить из таких прядей получится тонкая и очень прочная. Ну, потом из нитей вьют каболку, из каболки – малый шнур – линь, затем большой шнур – аксель, и – уже сам канат. Он может быть и немного тоньше обычного, но, если пряди тянули чистые, длинные, а это возможно только с хорошим настроением, которое даёт совместное пение, – то такой канат вдвое прочнее чем те, которые плетут на мануфактурах полуголодные, усталые, злые работники.

– А вы, значит, не полуголодные и не злые? – уточнил Барт.

– Юноша, – сказал ему мастер. – Я вам дам гинею, если вы найдёте во всём «Шервуде» хотя бы одного голодного или злого.

Мы все рассмеялись.

– Не будем отвлекать, – сказал я и повёл гостей дальше.

Прошли на второй этаж надстройки над каретным цейхгаузом. Здесь, в просторном и светлом бывшем цеху по изготовлению стрел, желтели новенькие высокие столы. За одним из них сидел наскоро кивнувший нам Брюс и что-то гнул из отполированной до блеска проволоки.

– Здесь – рукодельная мастерская, – сказал я, – а это – Брюс, командор этого помещения.

– Он – командор? – изумлённо спросил один из портовых. – Да он же даже младше меня!

– В «Шервуде» не смотрят на возраст. Если ты что-то умеешь делать хорошо – то ты имеешь такие уважение и награду, какие есть не у всякого взрослого. Вы Дэйла помните?

– Как не помнить!

– Ему всего шестнадцать. А он уже работает управляющим всего имения. Вот ту машину, которая внизу режет брёвна на доски, – он купил в Лондоне, нанял мастера, привёз, установил – в одиночку. Триста фунтов таскал с собой по городу, триста фунтов!

– Это сила, – переглянулись портовые.

– А вот здесь – самая волшебная мастерская, – сказал я, подойдя к следующему помещению на втором этаже каретного цейхгауза.

И, осторожно постучав, приоткрыл дверь.

– Входите, да! – послышался радостный голос. – Одну секундочку, закончу гранчик…

Рядом с мастером за столом сидел Шышок, и так же важно, едва взглянув на пришедших, продолжил точить медный брусок маленьким трёхгранным напильником.

И через полминутки гранильщик поднял голову и широко улыбнулся.

– О, детишки!

Но детишки не ответили на искренне-радостное приветствие. Во все глазёнки они смотрели на небывалое чудо – разложенные по щитам на стене золотые украшения. Блеск самоцветов кричал и метался.

– Это… золото?

– О, бесспорно. А вот смотрите, что сделал недавно мой ученик. – Гранильщик кивнул на Шышка и взял со стола длинную золотую цепочку. – Сам сделал, без единого моего прикосновения. Да, небезупречно, и придётся переплавлять – но сам!

– Сила! – сказал маленький гость и, шагнув к Шышку, неуверенно проговорил: – Ну ты это… Прости…

– Пустяки, – вспыхнул улыбкой маленький кривоносый Шышок. – Вот меня однажды в костоломке держали…

И тут за дверью раздался звонкий стук каблуков. Вошёл Гювайзен, громко сказал:

– Прошу прощений у уважаемый публика. Сейтшас мы идём иметь новый урок. Софсем новый наука, химий. И я котоф покасать чьюдо.

Разумеется, все поспешил за ним, и Стив, и Барт с Милинией, а я немного задержался. Наклонился к гранильщику и спросил:

– Можно ли изготовить новый золотой знак, тайно? Только рубинами выложить не ступени, а сердечко с крылышками? Хочу вручить двоим добрым людям.

Гранильщик кивнул и, взглянув на Шышка, сказал:

– Сегодня же начнём делать эскиз.

Кивнув в ответ, я поспешил за удаляющейся компанией.

На каменном плацу, очевидно, уже заинтригованные влекущим обещанием Штокса, стояли все наши. И девочки, и женщины «Шервуда», и Ламюэль с Фальконом, и Чарли, и Робертсон, и Носатый, и Готлиб с Дэйлом, и Генри, и Ксанфия.

– Чьюдо! – громогласно объявил Гювайзен. – Пыстро мне сапирайт дроф, веток, тряпка, соломка. Путет костьёр!

– И в чём «чьюдо»? – вполголоса буркнул Чарли.

Штокс услышал и, обернувшись к нему, сообщил:

– Оконь сажгу исдалека, пустыми руками.

Мы все недоверчиво переглянулись. Добровольные помощники принялись азартно носить солому, щепки, поленья. В центре плаца разложили из дерева небольшой шалашик, встали плотным кольцом. Штокс тщательно смял клубок соломы, угнездил его под щепками. Поправил пару поленьев. Отошёл. Сел на корточки, стал делать в сторону шалашика плавные пассы и что-то загадочно бормотать.

Секунды текли, и ничего не происходило. Кто-то нетерпеливо переступил с ноги на ногу, кто-то с явным сомнением переглянулся. Штокс, на мой взгляд – дурачась, пришепётывал и подвывал.

– Да что мы здесь… – недовольно сказал Носатый…

– О-а-а-а!! – заорал вдруг Чарли.

Да, я сам вздрогнул. Из серединки шалашика потёк дым! Вспух, разросся – и вдруг по соломе прыгнуло пламя.

– Не-ет, – оторопело протянул Носатый. – Невозможно…

Но огонь, разгораясь, уже плясал и пощёлкивал.

Штокс со стоном встал, распрямил затёкшую поясницу. Оглядел победно питомцев. Спросил:

– Чьюдо?

– О да! – сияя глазёнками, закричали ему дети.

– Это что же, – спросил не без страха Носатый. – Колдовство?!

– Никакой колтофства! Это химий! Просто наук!

– И в чём здесь наука? – спросили его из толпы.

– Дафайт ещё такой костёр телайт, – азартно распорядился раскрасневшийся Штокс.

Не прошло и минуты, и детишки наносили из дровяного склада новых щепок, пакли, соломы. Поодаль вновь сложили шалаш.

– Теперь смотреть! – попросил внимания Штокс. – Фот пумашка.

Он достал из кармана четверть листа обыкновенной белой бумаги.

– Фот глицеринус!

И на свет появился пузырёк с какой-то бесцветной жидкостью.

– И фот марганус!

Ещё один пузырёк – с бурым порошком.

– Наук химия – есть фсё и фсекта смешифать.

И Гювайзен, ловко скрутив из листа конус, высыпал в него порошок, а затем вылил бесцветную жидкость. Быстро завернул края бумаги и сказал:

– Фот так я стелать… потом я насаметно тля фсех спрятать это в соломка, и полошить соломка под щепка.

И он плавно опустил белый конус на солому.

– Глицеринус и марганус срасу вступать в великая питва! И фсекта они раскаляются до оконь.

Снова потянулись томительные секунды. И вот бок белого конуса потемнел, поплыло на нём коричневое пятно и стало расти. Как будто бумагу держали над свечкой. И так же, как от невидимой свечи, бумага скорчилась… и загорелась.

– Теперь мы фитим, что чьюда нет! И есть только наук, отшень сакатошный и интересный. Кто путет исучать химий?

Ребятишки завопили, запрыгали. Глаза их горели тем же азартом, что и глаза Гювайзена Штокса.

– Сила!! – громко воскликнул кто-то из портовых мальчишек.

– Есть ещё одна сила, – вдруг, добродушно улыбаясь, проговорил Ламюэль. – Но не сила науки, а сила веры.

Шагнув, он наклонился, перебросил горящую бумагу в горящий по соседству первый костёр. И убрал ещё и солому, отправив туда же. Теперь во втором шалашике оставались только голые щепки.

– Сила невидимого пламени Солнца и вера в это небесное пламя.

Он присел перед щепками и протянул вперёд-в-стороны руки с раскрытыми ладонями.

– Никаких фокусов. Никакой химии. Лишь таинство веры, подаренной людям великим пророком, имя которому – Зороастр.

И вдруг сильно, разом по щепкам метнулся огонь.

Вот тут все оцепенели.

– Как это делается? – спросил зачарованно Чарли.

– Я согласен учить, – кивнув, сказал Ламюэль, – любого в Шервуде, кто только захочет.

И, подойдя к первому, вовсю пылающему костру, лёгким поднятием руки в один миг погасил рвущееся к небу пламя. По обугленным поленьям потёк дым. И, обведя всех долгим взглядом, он снова протянул руку – и пламя вновь вспыхнуло.

– Бэнсон рассказывал мне, – волнуясь, проговорил я, – что мастер Йорге протянул руки – и порох перестал загораться. Ни один пистолет, ни один мушкет не стрелял! Это тоже – наука о невидимом пламени?

– Именно так! – кивнул мне Ламюэль. – Но это, повторюсь, не сила науки, а сила Солнца и религии, посвящённой Солнцу. Для многих последователей зороастризма такие вот чудеса – простая реальность. Человек, уверяю, может видеть прошлое, будущее, излечивать любые болезни. Он может летать!

– Вот это уж точно сказки, – громко сказал Носатый.

Ламюэль посмотрел на него. С улыбкой произнёс:

– Я так и думал. Генри!

Мы все посмотрели на нашего книжника. Он взволнованно поправил очки.

– Известно ли тебе, Генри, такое имя – Иосиф Дэзо из Копертино?

– Хорошо знаю, – немедленно откликнулся Генри. – Скромный ученик сапожника. В тысяча шестьсот пятьдесят седьмом году его посетил сам папа Римский, Урбан Восьмой. А также принцесса Мария Савойская и многие важные люди.

– В связи с чем?

– Иосиф Дэзо поднимал себя в воздух и перелетал на тридцать-сорок шагов. Это было недавно, всего сто лет назад, многими записано, и об этом хорошо помнят.

– Сказки, – отрубил Носатый. – Выдумки для поддержания авторитета церкви.

– И ты, разумеется, в это не веришь? – спросил, смеясь, Ламюэль.

– Поверил бы, если сам бы увидел!

– Тогда смотри! – не прекращая улыбаться, продолжил Ламюэль. – Сегодня это возможно. Потому, что замок «Шервуд» сегодня – надёжнейшее укрытие для людей Солнца! Ведь тот же Иосиф Дэзо искал покровительство папы, потому что боялся быть сожжённым инквизицией, как еретик. А в «Шервуде» инквизиции нет.

И, оглянувшись на своего друга Фалькона, кивнул.

Фалькон, также улыбаясь, прошёл в центр образованного людьми кольца. Встал между кострами. Сел, скрестив ноги и положив на колени расслабленные кисти рук. И вдруг медленно поднялся над плацем!! На ярд! Потом на высоту человеческого роста! И потом ещё выше!

– Ну а теперь, – громко сказал Ламюэль, заставив всех вздрогнуть, – чтобы Иннокентий не взялся утверждать, будто Фалькон поднялся на очень тонких, или вообще невидимых канатах, прикреплённых к крышам строений… Ведь мы сейчас стоим внутри двора…

И перевёл жестом руки взгляды с себя на Фалькона. И тот, медленно в воздухе повернувшись, скользнул за кромку крепостной стены и за ней исчез.

– Сила!! – охрипшим от волнения голосом выговорил маленький гость.

– Мистер Том! – взволнованно проговорил Генри. – Я обязательно составлю надлежащий документ об этом событии! И пусть он хранится среди самых важных бумаг замка «Шервуд»!

А Чарли, не сводя глаз с кромки стены, напряжённо спросил:

– Побежим туда?

– Уже не нужно, – раздался вдруг за нашими спинами голос.

Отвернувшись от так притягивавшей нас стены, мы увидели спокойно стоящего и улыбающегося Фалькона.

Звонко стуча каблуками, к нему подошёл Гювайзен фон Штокс и торжественно проговорил:

– Я буду иметь счастий, если смочь стать фашим учеником, майстер!

– Охотно приму в ученики, милый Штокс! И, в свою очередь, прошу меня зачислить в ученики для изучения химии!

Я был ошеломлён и тяжело дышал. Все те невероятные приключения, которые случились в моей жизни, – были ничем по сравнению с увиденным только что. Но из состояния оцепенения, вызванного крайним изумлением, меня вдруг выдернули.

Вечер подарков

– Мастер! – раздался хорошо знакомый мне голос, традиционно обещающий важные новости.

Я, покачнувшись и поморгав глазами, пришёл в себя и взглянул на японца. И на человека, который мне уже был знаком! Почтальон шагнул и протянул мне запечатанный лист. Я взял его, сломал сургуч, развернул. Покачнулся ещё раз. Нет! Такой силы переживания, мчащиеся одно за другим, выдержать трудно.

– Готлиб, – хрипло сказал я и протянул ему лист.

И он, быстро взяв, громко прочёл:

– «Благодати и радости на все времена! Вошли в гавань Гамбурга. Караван возвращён в полном составе. На счёт Тома Шервуда в Любекский банк поступило тридцать пять тысяч фунтов. Более того. В Мадрасе попросились в эскорт два Плимутских корабля. Десять тысяч фунтов везу наличными. Прибудем в Бристоль в полдень 10 августа[12]. Энди Стоун».

И вот, весьма, весьма большая группа людей, самых разных возрастов и характеров, – все стояли и смотрели на меня. А я, как на Локке, был обязан распоряжаться.

– Братцы, – произнёс я, заставляя голос быть твёрдым. – Завтра прибывает «Дукат». И мне немедленно нужно ехать к Алис, помогать готовить таверну к открытию. Но у нас объявилось вдруг ещё много забот! Дети, птенцы нашего чудесного Штокса! Вам – трудное и важное поручение. У Милинии, у нашей милой принцессы сегодня день рождения. Шестнадцать лет – магический возраст! В шестнадцать лет худенькие, босоногие, беззаботные и восторженные гусенички превращаются в волшебных бабочек, очаровательных и прекрасных. Этот день рождения Милиния должна всю жизнь вспоминать с восторгом и нежностью. Поэтому. За короткое время, Омелия, Файна! Нужно придумать и подготовить разнообразные сцены торжества и веселья.

Кивнув на их реверансы, я продолжил:

– Готлиб. Нужно к вечеру подготовить большой зал на втором этаже восьмиугольной башни. Так, чтобы там можно было устроить бал, а также приготовить всё, что придумают Омелия и помощницы.

Готлиб, кивнув, коротко сказал:

– Сделаем.

– Робертсон! У нас есть собственная церковь, и в ней могут обвенчаться Барт и Милиния (музыкант и принцесса радостно переглянулись, крепко взялись за руки). Но, пока церковь не освящена, – она просто здание. Поэтому. Немедленно скачи в «Девять звёзд» и пригласи к нам русского священника, Ивана. Пусть он совершит нужные обряды и сделает Барта и Милинию такими же счастливыми, как счастливы сегодня Симония и вот Готлиб.

Робертсон сделал лёгкий поклон и быстро ушагал в сторону конюшен.

– Дэйл. Приготовь к заселению все наши жилые домики.

– На улице капитана Гука? – с готовностью кивнув, спросил он.

– Что? – переспросил я.

– Как-то так получилось, что главную улицу, на которой на ночь Тай вывешивает фонари, мы стали называть по имени Гука, капитана с загадочной треуголкой.

– Отлично, – я широко улыбнулся. – Так вот все домики на этой улице нужно вымыть, меблировать, оснастить постельным такелажем. Хорошо бы, кстати, найти человека на весьма значительную должность – замкового кастеляна.

– Грэта у нас всегда возится с постельным бельём, и охотно.

Грэта, покраснев, торопливо сделала книксен.

– Отлично, – улыбнулся я её смущению. – Выдели ближний к нам домик под кастелянную и кабинет для Грэты. Кстати, если захочет, пусть там и живёт. Не знаю, сколько матросов с «Дуката» решат остановиться в «Шервуде», но приготовить следует все жилые места, чтобы было с запасом. И уже сейчас нужно разместить наших гостей Матиуша, Оливера и Стива, у них позади долгая дорога со множеством испытаний, – а также портовых мальчишек.

– Сила! – тут же пискнул кто-то из них.

– А за углем когда? – демонстрируя готовность работать, спросил Матиуш.

– Ну уж, разумеется, не сегодня. Сегодня – праздник, «Шервуд» будет петь и плясать на дне рождения принцессы. И, Барт, наверное, будет разумно, если вы с Милинией обойдёте все наши мануфактурки и пригласите на вечернее веселье всех желающих. Зайдите сначала к Брюсу в рукодельную мастерскую, он проведёт вас по всем цехам.

Барт и Милиния снова радостно переглянулись.

– Кристина и Анна-Луиза. На ваши хрупкие плечи ложится задача приготовления обильного ужина. Потому что Эвелин, думаю, поедет со мной к Алис, и вернёмся мы только к вечеру.

– Всё исполним, – сияя улыбкой, воскликнула Анна-Луиза. – Не беспокойтесь, милорд!

Кристина, обхватив ладонями её руку, согласно кивнула.

– Ламюэль и Фалькон. Сообщите на ферму о сегодняшнем празднике. Пусть Себастьян и его родные тоже приедут!

– Охотно и радостно сделаем, мистер Том.

– Ну тогда что же, братцы. За дело!

Взяв у Готлиба письмо Стоуна, я подошёл к почтальону.

– Мне уже заплатили! – как бы отгораживаясь от меня, он вскинул перед собой руки.

– Хорошо, – кивнул я, демонстрируя понимание. – Но у меня есть другая потребность в почтовой службе.

– Готов служить, – поклонился посыльный.

– Я наскоро набросаю письмо в Плимут, на улицу «Золотой Лев». Можно быстро доставить?

– Несомненно. Почтовый клипер на юг уходит как раз завтра утром.

Пригласив его следовать рядом, я направился к каминному залу, а Носатому, издали кивнув, поручил готовить отъезд в город. Он не медля пошёл к конюшне, но я отметил, что у него какое-то недовольное лицо.

Быстро написав поручение Джеку Сиденгаму, я отправил посыльного в его почтовые хлопоты. Затем мы с Эвелин пошли к карете. Я помог ей подняться, а потом стал помогать Носатому впрягать вторую лошадь.

– Странно мне, мистер Том, – недовольным голосом сказал мой хмурый слуга. – Как мы, паства англиканской церкви, приглашаем освящать церковь иноземца?

– А разве православная церковь хуже англиканской? – мирно поинтересовался я.

– Хуже, – упрямо ответил Носатый.

Я выпрямился.

– Скажи тогда, Иннокентий. Как имя твоего Бога?

– Иисус Христос! – твёрдо ответил он, так же оставив работу и выпрямившись.

– Так вот Иисус Христос считает, что православная церковь не хуже англиканской. И ты, утверждая обратное, споришь с Христом!

– Ч… Что-о? – выражение лица было исполнено того изумления, которое быстро переплавляется в гнев. Но, встретив мой уверенный взгляд, он торопливо притушил свой огонь, и голосом тихим, хотя и упрямым, спросил: – Почему?

– По факту события, Иннокентий. Ты знаешь, что каждую весну в Иерусалиме на Гроб Иисуса Христа нисходит Священный Огонь?

– Разумеется, знаю! В день Воскресения Христова! Лиц и рук человеческих не обжигает, а фитили у свечек – запаливает!

– Так вот тебе факт. Никто из прочих священников, кроме православного, этот Огонь с Гроба Господнего взять не может. Только в руки православному христианину даётся этот Огонь, из века в век, неизменно.