Здесь водятся чудовища Нортон Андрэ

Глава 10

Первым порывом его было нырнуть назад, в пещеру. Но теперь делать это было уже поздно. Он понимал, что Герольд уже заметил его. А он, к тому же, не хотел показывать этот задний вход в их убежище. И Ник двинулся вдоль склона навстречу «иноземцу».

На его взгляд, это был тот же самый Герольд, которого он видел поднимающимся через гребень горы в направлении города. Человек (если его действительно можно считать человеком) был одного с ним роста, хотя и более стройным, чем Ник. Его зелёные штаны и рубашка казались более тусклыми по сравнению с ярким плащом, поражавшим богатством красок и роскошной вышивкой.

Плащ его разделён на четыре части, каждая из которых была украшена своим особым, замысловатым устройством. Над каждым его плечом виднелась небольшая полусфера, с теми же замысловатыми элементами, только выполненными в миниатюре. Четырёхугольная шляпа, из-под которой виднелись, словно нарисованные кистью художника прямо на голове, прилизанные волосы, стянута золотой лентой, напоминавшей корону.

Лицо его было абсолютно бесстрастным, а кожа ослепительно белой, так что скобка усов, обрамлявших рот, казалась нарисованной чернилами. Он был неподвижен, но когда Ник отошёл на три-четыре шага от своего убежища, он двинулся ему навстречу, и шаг его напоминал скорее свободное скольжение.

Так они шли, навстречу друг другу, пока не остановились на расстоянии вытянутой руки. И всё это время Герольд молчал, выражение лица его оставалось прежним. Когда же он заговорил, то это произвело пугающее впечатление, как будто голос был вложен в рисованную куклу.

— Я — Авалон.

Затем последовала пауза, которую он больше ничем заполнять не собирался. Ник догадался, что теперь наступила его очередь представиться.

— Я — Николас Шоу. — Он назвал официальное имя, чувствуя, что обстановка требовала именно этого.

Последовал лёгкий наклон головы его собеседника.

— Те, кто принадлежат к Авалону, Таре, Броклайну и Карнаку, могут оказать тебе радушный приём, Николас Шоу, и если это будет твоим собственным желаньем и выбором, то это так и будет.

Итак, вот оно и прозвучало, предложение о сделке. Ник думал об этом с ожесточением… Он должен извернуться, попытаться узнать всё, что только сможет, не давая скорого ответа. Но играть в такие игры с этим незнакомцем было бы, несомненно, очень трудной задачей.

— Это не та земля, что оказывает радушный приём. — Он подбирал слова, которые, по его убеждению, должны были бы вызвать ответ, содержащий требуемую информацию. — Здесь я видел много такого, что представляется мне опасным, если учесть всё то, что я знаю о своём собственном мире. — И даже когда он говорил, то уже чувствовал странное удивление таким выбором слов. Это походило на то, будто он пытался говорить на иностранном языке, однако слова были из его родного языка, просто их сочетания казались для него несколько неестественным.

— Эта земля чужестранцев. Те, кто примут её, убедятся, что и она принимает их, и тогда больше не будет опасностей, которые ты увидел здесь.

— И каким же образом можно принять её?

Рука Авалона скрылась под передней частью жёсткого плаща, а когда она вновь появилась, в ней была маленькая коробочка, которую он открыл с лёгким щелчком. Она была круглой, и единственным содержимым её оказалось золотое яблоко, одна сторона которого начала краснеть. От него или из самой коробочки исходил манящий аромат, действовавший не только на обоняние, но и на глаза.

— Это ты съешь, потому что оно из Авалона. Так Авалон войдёт в тебя, а ты станешь частью его, так же как он станет частью тебя. Принимая, таким образом, Авалон, ты можешь получить всё, что он сможет предложить.

— Мне говорили, — Ник был очень осторожен, но полон надежды, получить клочок информации, — что если кто-то становится частью Авалона, то после этого становится оторванным от своего прошлого и больше не является тем, кем был до того…

Выражение лица Герольда по-прежнему не изменилось.

— Каждый регулярно делает один выбор из множества, и любой выбор заставляет его хоть немного, но измениться. Таков закон жизни, и никто не может перешагнуть его. Если ты боишься того, что предлагает Авалон, то ты делаешь один выбор, и с этим ты должен жить. Есть те, кто не желают стать частью этой земли, поэтому земля отвергает их, и они остаются без её доброты и без умиротворения.

— Так значит, Авалон — это умиротворение? — Ник пытался придать своему тону оттенок недоверия. — Но то, что я уже видел здесь, подсказывает мне, что это не совсем так. Я наблюдал, как одни люди ловили других, и видел толпы скитальцев, которые явно не могли сказать, что этот мир — их дом.

— Таков был их выбор: отвергнуть Авалон, и поэтому Авалон отверг их. Они остаются неприкаянными бродягами, без всякого пристанища. И уже приближается день, когда они обнаружат, что без корней и без пристанища они окончательно пропадут.

— Те, кто истинно предан Авалону, повернутся против них? — Ник настаивал на разъяснении? Что это было, только что услышанное им? Угроза или предупреждение?

— В этом нет нужды. Авалон не враг человека. Это место для мира и безопасности. Но если кто-то остался без него, тогда приходит тьма и зло. Такое случалось и раньше, когда зло обрушивалось на землю. Там, где ему встречались Авалон, Тара, Броклайн, Карнак, там оно лишь плещется о стены, которых не в силах преодолеть. Но для тех, кто остаётся без тех стен, есть только неисчислимая опасность. Это зло периодически прибывает и убывает. Сейчас время начала прилива.

— Именно этот дьявол и забрасывает в Авалон таких, как я?

— Такой вопрос не для меня, незнакомец. Прими Авалон, и будешь знать.

— Я не могу решить прямо сейчас… — попытался отгородиться Ник.

И вновь вежливый наклон головы Герольда.

— Это понятно, потому что твоя раса плохо управляет мыслью. Чёткие решения очень тяжело даются вам. Я ещё увижусь с тобой.

Он закрыл коробочку, убрал её под плащ, и, отвернувшись от Ника, заскользил в обратном направлении, столь быстрым шагом, что догнать его можно было бы только трусцой. Но Ник был намерен последовать за ним, хотя бы небольшую часть пути. На этот раз Герольд был без коня, так что Ник мог проследить его…

Помня только об этом, Ник бросился через кусты, стараясь не потерять из вида сверкающий плащ. И тем временем продолжал думать о том, что сказал ему Авалон. Он назвался именем этой земли, как будто был официальным её представителем, полностью идентифицируя себя с ней. И была ли в словах его угроза — или он просто сообщал, что те, кто не находится под защитой «людей», подвергают себя огромной опасности?

Возрастающие толпы беженцев были частичным подтверждением его слов. И то, что видел Ник при нападениях тарелок, подтверждало безопасность Герольда и его города. С другой стороны, в его предложении скрывался явный ужас, как это обнаружили англичане, хотя их доводы всё ещё оставались неясными для Ника.

Это всё…

Ник остановился. Яркое сияние красок тоже было неподвижным. Ник нырнул в кусты. Из такого же, как и его, укрытия поднялся кто-то прямо на пути Герольда, поднимая вверх кол, увенчанный крестом из тусклого металла.

— Демон! — Фигура, используя этот своеобразный предмет как дубинку, пыталась обрушить его на голову Герольда. Но Авалона уже не было там, где его должен был найти удар: он оказался в стороне. И вновь эта дикая фигура, одетая в изодранную, забрызганную грязью мантию, с седыми спутанными волосами и такой же бородой, пыталась продолжить сражение. На этот раз, Герольд просто исчез из вида.

— Не двигайся!

Сзади на Ника пахнул порыв вонючего запаха, и одновременно он ощутил острый укол в середине спины, очевидно, для подтверждения словесного приказа.

Чуть позже тот же голос, глухим бормотаньем, на языке, которого Ник оказался не в силах понять, скорее всего, подозвал ещё кого-то.

Несостоявшийся противник Герольда всё ещё крутился на том месте, где исчез Авалон, круша своим орудием кусты, выкрикивая громким голосом слова на незнакомом языке. Он напоминал сбитого с толка неудачника, раздираемого яростью.

Как только последовал второй возглас из-за спины Ника, нападавший на Герольда перестал молотить кусты и направился к американцу кривобокой походкой, которая, тем не менее, позволяла ему передвигаться с приличной скоростью.

Когда он остановился, опершись о кол, Ник разглядел его одежду, напомнившую ему одеяние монаха. И его горящие глаза выдавали в нём фанатика.

— Вставай! — Боль в спине возросла. Американец поднялся на ноги, бушуя от ярости как на стоявшего сзади него человека, так и на себя самого, за то, что был так слеп, чтобы так примитивно попасть в плен.

Монах приблизил своё лицо к Нику. От его дыханья разило вонью, а зловонного запаха от его тела и заношенной одежды было достаточно, чтобы пленника тут же затошнило. Горевшие яростью глаза нетерпеливо бегали, сверху вниз оглядывая Ника.

— Демон! — Он поднял крест, и Ник решил, что сейчас тот с глухим стуком опустится на его голову. Он пригнулся и нырнул в сторону, и тут же был награждён ударом сбоку по голове, что заставило его опуститься на колени, а в голове раздался звон, наполовину затуманивший сознание. Они что-то тараторили над ним, тот, пленивший его, и монах. Их руки крепко держали его, и одна вцепилась ему в волосы, так, что он не смог даже двинуть головой. И вновь, как в тумане, над ним замаячил крест. И на этот раз он опустился так, что его конец больно врезался ему в лоб, раздирая кожу. Монах некоторое время держал своё орудие, а затем рывком убрал его, наклоняясь ближе к Нику, чтобы получше разглядеть результат. Он что-то проворчал, как будто был недоволен, а затем отдал какое-то приказание второму. Ника поставили на ноги, связали за спиной руки, туго стянув врезавшуюся в тело верёвку. Затем, до сих пор невидимый, второй человек обошёл его кругом и стал перед монахом.

Хотя по комплекции он напоминал Строуда, но выглядел совсем иначе. Его лицо сильно заросло густой бородой, которая так высоко поднималась по его скулам, что почти сливалась с бровями, такими же густыми и лохматыми. На голове у него был металлический шлем, зазубренный, с полосами ржавчины, имевший отросток для прикрытия носа. Остальная его одежда была тоже под стать шлему: ржавая кольчуга наброшена поверх кожаной, столь изношенной и старой, что казалась почти чёрной. На кривых ногах он носил туго подогнанные, но уже дырявые кожаные чулки и сапоги, которые вот-вот должны развалиться.

Однако он был вооружён. На поясе у него висел меч, рядом с ним кинжал. За плечами у него виднелся лук. Он вытащил кинжал и искоса взглянул на Ника, приставляя остриё к горлу американца.

Монах с силой, резко потряс головой, что было характерно для всех его движений, и коротко отдал приказания. Его напарник широко ухмыльнулся, при этом его рот напоминал беззубую щель посреди тошнотворной бороды. Ухватив Ника за плечо, он подтолкнул его в сторону монаха, ковылявшего впереди них с высоко поднятым крестом, как будто это было и знамя, и грозное предзнаменование одновременно.

Было ясно, что он попал в руки очередной шайки беженцев. Ник, потрясённый собственной глупостью, всё ещё не мог прийти в себя, и мысли его продолжали путаться. Он с каждой минутой всё больше и больше сомневался в том, что эти люди могут проникнуться к его мольбам и просьбам, как товарища по несчастью. Солдат, если захвативший его в плен был солдатом, продолжал избивать его во время пути и источал такую жестокость, какая раньше никогда даже не снилась Нику. И поведение монаха, на его взгляд, было не лучше.

Они вышли на открытое пространство с небольшим ручьём, где встретили остальную часть этой компании. Там было ещё трое солдат, точно таких же, что сопровождал его, словно они были родными братьями. Но распоряжались здесь не они. Скорее, власть делилась между монахом и той, что сидела, прислонясь спиной к камню. Сейчас она вцепилась зубами в кусок недожаренного мяса, из тех, что жарились на вертеле, установленном над огнём.

Жир блестел на её подбородке и капал на шнурованный корсаж платья, где, застывая, присоединялся к другим остаткам подобной еды. Её кожа была серой от въевшейся вековой грязи, волосы, лишённые всякого ухода, потеряли свой блеск. Но её черты, будь она помыта и причёсана, были таковы, что сделали бы её несомненной красавицей даже в том мире, откуда явился Ник. И грязное платье было украшено, так же как и её пояс, тем, что когда-то было роскошной вышивкой. Такого же свойства были и кольца, которые украшали все её пальцы, включая и большой. На голове у неё подобие золотой короны, в центре которой, над самым её лбом, украшение в виде тусклого драгоценного камня синего цвета. Она напоминала принцессу из иллюстраций к книгам волшебных сказок, но только полностью деградировавшую.

При виде Ника она отшвырнула кость, которую только что глодала. Выпрямившись, она с величественным видом указала на него и что-то скомандовала ему, но содержания её приказаний он понять не смог. Однако среди произносимых слов попадались уже знакомые ему звуки. И когда он не ответил, его страж в очередной раз ударил его.

Но тут монах отогнал солдата, яростно возражая против чего-то. Злобное удивление, которое появилось на лице женщины, когда подвластный ей монах пытался сделать замечание по поводу их пленника, постепенно затухло, сменившись разочарованием. Она пожала плечами и махнула рукой. Один из солдат вытащил с огня новый кусок мяса и подал ей.

Тем не менее, перед Ником тут же возник монах и медленно заговорил, переводя дыхание перед каждым словом. Всё произносимое им было непостижимо и непонятно, и Ник лишь качал головой. Тут снова подошёл солдат. Он, с явным недовольством, обратился к монаху, а затем повернулся к Нику.

— Кто… ты? — Акцент был ужасающий, но некий смысл можно было понять.

— Николас Шоу… а ты?

Солдат злобно хмыкнул.

— Не имеет значения. Ты — дьявольское отродье. — Последовал плевок. — Мы… ловим… демонов… Они дают нам меч… а мы даём его тебе!

Тут в разговор вновь вступил монах, явно требовавший подчинения со стороны солдата. Женщина, облизывая пальцы, прервала их спор. На её слова все четверо солдат искренне рассмеялись. Но монах бросился к ней, размахивая своим колом. Она же продолжала улыбаться, но по-прежнему молчала под напором его речи. Тем не менее, солдаты прекратили смех.

Ника подтащили к удобному, на их взгляд, дереву, и его спина тут же оказалась плотно прижатой к стволу. Затем с помощью верёвки его плотно привязали к нему. Монах с одобрением наблюдал за операцией. После этого Ника оставили одного наедине с собственными мыслями, в то время как остальные прошествовали назад, к костру, где уселись на корточки у огня и принялись за еду.

Запах пищи вызвал у него приступ голода. Похлёбка, которую ему давала Линда, теперь, казалось, была где-то в далёком прошлом. Но больше чем голод, его мучила жажда, и видеть в отдалении бегущую в ручье воду было невыносимо тяжело, а особенно это усилилось после полудня.

Казалось, эта группа не спешила отправляться в путь. Один из солдат (или, как решил Ник, лучше было бы назвать их тяжеловооружёнными всадниками, поскольку их поношенные атрибуты соответствовали тому времени, что вошло в обиход как Средние Века) отправился за соседние кусты и вернулся назад, ведя медленно идущую неухоженную лошадь, с выступающими наружу рёбрами, и мула с отрезанным ухом. Он повёл их к воде, чтобы напоить, прежде чем отвести назад, в те же самые кусты.

Монах растянулся на земле, в значительном отдалении от костра, поскольку послеполуденная жара продолжала нарастать. Он скрестил на груди руки, прижимая ими своё странное оружие. Солдаты, чуть в отдалении от своих руководителей, делали то же самое, хотя при этом поочерёдно несли дежурство. И часовой периодически то прятался в кустах, то прогуливался в отдалении.

Покончив с едой, женщина вытерла руки пучком травы, и это было первым её движеньем в сторону наведения чистоты, как успел заметить Ник. После этого она направилась к ручью, долго пила воду из сложенных чашей ладоней, и на этот раз вытерла руки о полу платья. Она встала, оглядела спящего монаха и солдат. Затем, бросив быстрый взгляд на Ника, вернулась к своему каменному «креслу».

Но она уселась не отдыхать. Наоборот, чуть развалившись, она принялась поигрывать свисавшей прядью волос, что-то напевая про себя. Изредка, она многозначительно поглядывала на Ника, как будто он был полностью в курсе её планов.

Так же, как он ощущал жестокость солдат и грубый, ничем не прикрытый фанатизм монаха, точно так же зло, скрывающееся в ней, доносилось до него подобно прогорклому и ужасному запаху. Он так и не мог понять своего отношения к этим людям. Никогда раньше он не испытывал такого отвращения к кому-либо и ощущения того, что способен «читать» их внутренние чувства. Это было похоже на осознание того факта, что Джереми мог читать его мысли, в преувеличенной силе которого он никогда не отдавал себе отчёта. И всё это только усилило его страх.

То, что он оказался в ужасном положении, не требовало пояснений. Они с лёгкостью перерезали бы ему горло, и притом без всяких уговоров. Он мог поклясться, что женщина получила бы от этого только удовольствие. И мог предполагать только одно — что его вынуждены держать как средство выгодного обмена с теми, кого они называли «демонами». А поскольку монах выкрикивал это, обращаясь к Герольду, то вполне возможно, что те, с кем они намерены провести сделку, были всё те же самые «люди». Мысль была леденящей. С какой стати «люди» должны заботиться о том, что его так запросто убьют? Ведь он отказался от предложения Герольда… или, по крайней мере, отложил свой ответ. Так что он не был интересен для Авалона. Теперь условия стали абсолютно ясны для него: Авалон защищает только своих, остальные могут испытывать ту судьбу, которую они выбрали.

Лишь теперь Ник захотел, чтобы его ответы тогда звучали по-иному. Ему казалось, что разговоры викария о переменах, о неприглядности этого выбора были ничто по сравнению с тем, как оказаться вот в этих руках. Однако… в нём было ещё и упрямство, которое он отчётливо осознавал. Его не заставили бы силой сделать выбор, который не устраивал его.

Всё это рискованное предприятие началось потому, что он хотел всё делать сам, без постороннего давления и вмешательства. И, в результате, получил только вот это, и ничего больше. Всё началось с того, что он посчитал себя обязанным сопровождать Линду. После их встречи с англичанами и он, и она приняли их способ существования просто потому, что он не имел достаточной информации, чтобы рисковать…

Монах храпел, но его короткие всхрапы тонули в дружном хоре спящих солдат. Появился нёсший дежурство их приятель, и, увидев его, женщина кивнула ему и что-то приказала. Он прикоснулся рукой к ржавому шлему и отправился туда, где находились животные. Она наблюдала, пока он не ушёл, затем поднялась и пошла к ручью.

Сложив ладони, она зачерпнула, сколько могла, воды и лёгким шагом направилась к Нику.

— Аква… — Она держала воду некоторое время на недосягаемом от него расстоянии.

Латынь! Она говорила по латыни!

Её руки приблизились к нему. Теперь его жажда причиняла ему адские муки, потому что совсем рядом была вода. Но он не верил, что ей знакомо чувство сострадания. Это была игра, одна из тех, в которые она любила играть.

Вода капала ему на рубашку, он мог бы наклонить голову и пить. Но что-то внутри него сказало «нет», и он отказался.

Её улыбка исчезла. Она выплеснула воду остатки воды ему в лицо. Затем возвратилась к своему камню и быстро вернулась с небольшим хлыстом. Его изношенная ручка была, тем не менее, отделана камнями грубой огранки. Высоко подняв руку, она ударила Ника по лицу, и тут же плеть, как бритва, оставила после себя горящую полоску нестерпимой боли.

И тут она рассмеялась, потому что, несмотря на самообладание, Ник, задыхаясь, раскрыл рот, а она стояла, поводя хлыстом из стороны в сторону, и наблюдала за пленником, насколько он, по её мнению, осознавал угрозу. Но пока она готовилась к очередному акту, ей вновь пришлось потерпеть неудачу из-за монаха.

Он уже встал и теперь издавал звуки, которые могли быть лишь воем, выражавшим ярость и гнев. И выражение это было столь неистовым, что разбудило солдат, и их руки мгновенно потянулись к оружию, а часовой мгновенно выскочил из кустов и бегом присоединился к своим приятелям.

Женщина, однако, не теряла самообладания, ожидая, когда в криках монаха возникнут успокоительные аккорды. А затем ответила ему, с такой же резкостью. Но всё же она оставила Ника в покое. По-видимому, желания монаха всё ещё исполнялись. Ник лишь со всей страстью хотел бы знать, каковы они были на самом деле.

Как только начали спускаться сумерки, он вспомнил о пещере. Теперь они уже хватились его, но даже если и обнаружили место, где он вышел, то никогда не догадаются, куда он делся. И ради собственной безопасности, они не отправятся на его поиски по открытой местности. И он понял, что у него нет шансов на спасение.

Он с небольшими перерывами пытался ослабить верёвки на запястьях. Но его ладони окончательно онемели, и отсутствие чувствительности распространялось выше, к предплечьям. Ствол дерева, к которому он был привязан, удерживал его в вертикальном положении, но у него онемели и ноги. И он даже не был уверен, что вообще сможет хоть как-то идти, если бы каким-то чудом обретёт свободу.

С приближением темноты солдаты засуетились. В течение дня у них был только один костёр. Теперь они сооружали второй, на некотором расстоянии от первого. Монах трудился над длинными сухими ветками, которые сначала очень тщательно выбрал. Он обстругал их ножом, что висел у него на поясе, связал стеблями травы, так, как он, видимо, делал уже не раз, и изготовил, таким образом, несколько деревянных крестов.

Держа их в руках, он приблизился к Нику и начал втыкать их в землю, как будто, делая это, возводил барьер вокруг пленника. Во время работы он что-то бормотал, и Нику показалось, что время от времени он узнаёт некоторые латинские слова. Установив кресты, монах начал методически ходить вдоль этой линии, дотрагиваясь до каждого из них металлическим крестом, прикреплённым к колу, и не переставал что-то распевать вслух. Все остальные шли следом за ним и время от времени поднимали свои голоса в поддержку церемонии, производимой монахом.

Затем они зажгли второй костёр, свет от которого усиливался с нарастанием темноты. Лошадь и мул ещё раз сходили на водопой и теперь были привязаны на лугу между двух костров, в то время как их хозяева повесили на их тощие шеи верёвки с кусками металла. На свет от двух костров теперь собралась вся компания. Солдаты вытащили кинжалы и держали их в руках так, словно готовились к осаде. А монах воткнул кол с крестом в землю и встал недалеко от Ника.

Весь их вид говорил об ожидании, и Ник поймал себя на том, что и сам начал прислушиваться, хотя к чему, он так и не смог вообразить. Время от времени монах что-то бормотал, а те, что находились у костра, переминались с ноги на ногу или проявляли другие признаки усталости, но бдительности не теряли.

Ник начал очень постепенно улавливать некий смрад, напоминающий запах, который постоянно исходил от этих людей. Только это был не смрад, рождённый телом, а скорее, порождённый духом. Это оказалось новое ощущение, с которым никогда раньше он не был знаком, однако смог распознать его просто потому, что оно имело место. Так же как тот фермерский дом, где они скрывались, был обителью добра, так и то, что сейчас обволакивало всё вокруг, заявляло о себе, как угрожающее зло.

Остальные тоже, должно быть, чувствовали его приближение. И это не был Авалон, Ник был так уверен в этом, как будто сам этот факт заявлял о себе во весь голос.

Сырое, тяжёлое облако разложения… Затем Ник услышал скрежет, будто что-то тяжёлое движется через кусты, с тяжёлым дыханьем.

Стоявшие у костров подняли вверх руки — в них было железо, которое они старались держать на виду. Тем временем монах выдернул из земли свой крест и теперь был готов использовать его так же, как и при встрече с Ником.

Вот уже ближе… Ник заметил, как подрагивали кусты слева. Он повернул голову, чтобы разглядеть, что же, в конце концов, может выползти оттуда. В окружении веток возникла голова. И он заставил себя взглянуть на неё, хотя страх почти парализовал его волю и он весь дрожал.

Серовато-белая, извращённая, абсолютно скотская — она была непристойным воплощением любого ночного кошмара. Она злобно взглянула, выставив ядовитые клыки, и — исчезла. Змея или нечто, позаимствовавшее змеиное тело, извиваясь, вывернулось с другого направления. Теперь можно было отчётливо видеть на теле змеи женскую голову. И как только существо приблизилось, раздался шипящий голос, произносящий слова, которые, скорее всего, должны быть понятны собравшимся у костров, потому что с криками, полными страха и ярости, один из солдат рванулся вперёд, целясь своим ножом в нападавшее существо. Клинок вонзился в тело как раз сзади смеющейся головы.

Но на теле не осталось никакой раны, и человек отшатнулся назад, коротко выкрикивая что-то. Он уже забыл про нож и теперь закрывал глаза руками, сжавшись в комок, в то время как женщина-змея свернулась кольцом и отступила, и когда монах замахнулся на неё крестом — мгновенно исчезла.

И это было только начало осады.

Глава 11

Появились чудовища, монстры, передвигавшиеся на четырёх ногах, и другие, напоминавшие гуманоидов. Они медленно крались, шипели, плевались, кричали, грозили, как будто только для того, чтобы снова скользнуть в тень и уступить место другим. Но до сих пор никто из этой отвратительной компании не напал на собравшуюся у огня «когорту». Однако само их появление раздражало нервы, поддерживало постоянное напряжение. И было очевидно, что нервы у всех на пределе. Возможно, здесь сказались ещё и предыдущие встречи их с подобной угрозой.

Когда же нечто с козлиной головой, но с самым настоящим человеческим телом, если не считать хвост и заканчивавшиеся копытами ноги, резвясь и подскакивая, выпрыгнуло на освещённое костром пространство, встав на дыбы и пританцовывая около солдат, то один из них вскинул вверх голову и пролаял как собака. Тот, кто в своё время захватил Ника, набросился на своего приятеля и сбил его с ног. Тот лежал на земле, не переставая завывать. Козлоголовый заржал, высоко подпрыгнул в воздухе и щёлкнул копытами.

Тут же подскочил монах с крестом, и тот исчез, с пронзительным криком, отходя назад и спотыкаясь, как будто перед ним была зловещая угроза. Но на его место тут же выскочил другой, с человеческим же телом, излучавшим золотое сияние, за спиной у него были белые крылья, торчавшие из самых лопаток. На широченных плечах его устроилась голова филина. Левая рука его слегка опиралась на спину волка, размером с добрую лошадь.

— Андрас! — Похоже, монах узнал это привидение. — Демон! — И вновь он нанёс удар своим оружием.

Но на этот раз его атака была не столь эффективной, потому что клюв на обросшей перьями голове начал издавать звук. Он нарастал, становясь звонче и выше, наполняя ночь и головы всех присутствующих… Ник вздрогнул от боли, в то время как звук продолжался и нарастал…

Страдания становились всё сильнее, пока он не стал ощущать ничего, кроме этого звука. И он, должно быть, был близок к потере сознания, когда увидел, очень смутно, что те, кто находились между костров, побросали своё оружие, и даже монах теперь оказался без креста. Они зажали руками уши, на лицах их отражались мучения, и нетвёрдой походкой, пошатываясь из стороны в сторону, они устремились вперёд.

Но не на встречу с золотистым дьяволом, потому что тот уже давным-давно исчез. Нет, раскачиваясь, они ринулись в кусты, притягиваемые некоей силой, противостоять которой были не в состоянии. Солдаты. Женщина, спотыкавшаяся в длинной, волочившейся по земле юбке. Наконец, монах, с лицом, обезумевшим от ужаса, похожим на страдающую маску, исчезающую в надвигающейся темноте. Ник тоже чувствовал эту силу и вырывался из своих пут. Верёвки глубоко врезались в его тело, когда он пытался подчиниться требованиям этого визгливого крика.

Но боролся он безуспешно. Но боль от звука была невыносимой, пока он не подчинялся этим призывам — он должен пойти! Однако он не мог. И, наконец, он оказался выбит из игры. Обессиливший и измождённый, он удерживался на ногах только верёвками.

Его захватчики исчезли. Костлявая лошадь и одноухий мул остались. И оба животных проявляли явные попытки пощипать траву, словно ничего не случилось. Боль в его голове прошла, хотя он всё ещё мог слышать в отдалении всё тот же терзающий, но теперь постепенно замирающий, звук.

Какова же судьба тех, кто откликнулся на этот призыв? Этого Ник не знал. В то, что кто-нибудь вернётся убить его или освободить, он не верил. Он был ошеломлён тем испытанием, которому подверглись его уши, но постепенно начал осознавать реальность, отдавая себе отчёт в том, что он по-прежнему был в ловушке.

Поблёскивая в свете костра, лежали кинжалы, которые когда-то использовали для защиты стоявшие там люди. Но это оружие было так далеко от него, словно находилось в его родном мире.

Это случилось в тот момент, когда он начал приходить в себя от истязающего звука и смог откинуть голову назад, прижимая её к грубой коре дерева, пытаясь найти подходящий угол обзора, чтобы разглядеть, что именно привлекло его внимание. Был ли это летающий монстр?

Но он ухватил только мимолётный отблеск, однако был уверен, что не ошибся. Одна из тарелок устремилась в сторону исчезнувших беглецов.

Был ли этот звук направлен на то, чтобы выгнать на открытое пространство всех, скрывавшихся здесь, чтобы там они могли быть пойманы? Те монстры… Казалось, что находившиеся здесь люди были в состоянии узнать их. Он припомнил, как монах обратился к тому, с головой филина… но что они могли поделать с ними? Этих монстров могли использовать специально для того, чтобы вызвать нервный срыв и разоружить намеченные жертвы.

Но если охотники в тарелках могут находить свои жертвы, они могли бы узнать и про него! Возможно, они уже и знают и ещё, к тому же, уверены, что он надёжно связан. Ему следует срочно освободиться!

В этот момент Ник боялся воздушных охотников гораздо больше, чем любого из скакавших здесь ночью монстров. Потому что монстры могли быть всего лишь видениями, тогда как летающие тарелки были реальны.

Освободиться — но как? Кинжалы… у него не было никаких шансов добраться до них, во всяком случае, не больше, чем звать на помощь Строуда, Крокера или викария. Или повстречать Герольда…

Герольд!

В памяти Ника застыло изображение Герольда, каким он видел его, выходя из пещеры. Казалось, сверкающий плащ так и мерцает у него перед глазами. Постепенно его страхи улеглись. Зловоние зла, пришедшее с темнотой, исчезло. Всё, что сейчас ощущал Ник на своём покрытом испариной лице, это свежий ветерок со стороны леса, с его приятными запахами.

Но оставалась летающая тарелка! Освободиться! Освободиться, прежде чем её экипаж появится здесь! Он ужасно устал, пытаясь ослабить верёвки — хотя в итоге затянул их ещё сильнее. Его руки и ноги становились угрожающе бесчувственными.

Герольд… Несмотря на острую необходимость думать о способе освобождения, Ник продолжал созерцать запечатлевшееся в памяти видение Авалона.

— Авалон!

Что заставило его произнести это имя?

Лошадь громко заржала. Она вскинула голову, словно приглашая кого-то, и заржала снова, а в ответ ей проревел мул. Оба животных перестали жевать траву. Они стояли, глядя на дерево, где был привязан Ник.

А потом… Он был там!

Ещё одно виденье? Если так, то оно слишком материально.

— Авалон? — Ник не удержался от вопроса. Поможет ли Герольд ему освободиться? Или, поскольку Ник не принял его сделки, он так и останется здесь, дожидаясь своей участи, которую определят воздушные охотники?

— Я — Авалон. — Ник отчётливо расслышал ответ.

— Можешь… освободить меня? — Ник перешёл прямо к делу. Пусть Герольд скажет «да» или «нет», и с этим будет покончено.

— Каждый должен освобождаться сам. Свободу можно лишь предложить, а выбор — за тобой.

— Но… я не могу двинуться… даже чтобы взять у тебя то драгоценное яблоко, если бы я даже и захотел!

Как и раньше, выражение лица Герольда оставалось бесстрастным. Вокруг всей его фигуры было заметное свечение, но исходило оно не от костров.

— Есть три степени свободы. — На этот раз Авалон не доставал яблоко. — Есть свобода тела, есть свобода разума и есть свобода духа. Человек должен обрести все три, если действительно хочет освободиться от рабства.

Ник чувствовал, как им овладевает ярость. Время — его враг, и у него не было никакого желания тратить его на философские беседы.

— Но это не сделает меня свободным.

— Свобода — она лежит внутри тебя, — ответил Авалон. — Как и внутри каждого живущего существа…

Затем он чуть повернулся, его пристальный взгляд переместился с Ника на лошадь и мула. Некоторое время он внимательно рассматривал двух животных. Затем они энергично вскинули головы, ведя себя с гораздо большей настороженностью, чем можно было наблюдать у них до сих пор.

Они направились в кусты, сунули головы и шеи в листву и начали вертеть ими с какой-то явно осмысленной целью. Их движения заставляли ветки и сучки стаскивать с их шеи верёвки с кусками металла. После этого, опустив головы, они выскочили наружу, уже без верёвок, оставшихся висеть на сучках.

Освободившись, они направились прямо к Герольду и склонили перед ним свои головы. Он же вытянул руку, но не стал дотрагиваться до их поводьев. Те, в свою очередь, упали на землю, давая лошадям свободу от всего, что на них возложили люди.

Тем не менее, они всё ещё стояли и внимательно смотрели на Герольда, и тогда он повернулся к ним спиной, как будто они понимали друг друга. Наконец, лошадь заржала, а мул заревел. И, повернувшись, они вместе ускакали в ночь.

— Если ты можешь освободить их, — с жаром заговорил Ник, — ты можешь освободить и меня.

— Свобода — она твоя, и только ты можешь взять её.

В том, что он говорил, была какая-то цель, а вовсе не желание унизить узника. Ник был убеждён в этом. Лошадь и мул должны были сами освободить себя от «слабого железа», которое люди навесили им на шеи. Но его же попытки освободить себя только истощали последние силы. Он не мог освободиться сам — это было невозможно.

— Как? — спросил он.

Ответа не последовало.

— Ты же освободил животных! — с попыткой обвинения, выкрикнул Ник.

Но Герольд по-прежнему молчал.

Свобода, которую может взять только он сам? Возможно, потому, что он не принял предложение Авалона, Герольд не мог или не хотел помочь ему иначе, как вот таким косвенным способом. Ник привалился к дереву, стараясь переложить на него свой вес, и решил подумать. Несомненно, выход был. Он не верил, что Авалон мучил его по каким-то малозначащим причинам. И если выход был, то он должен обрести желание, терпение и разум, чтобы отыскать его.

Бесцельные усилия здесь не помогут. Он не смог бы дотянуться до кинжалов, находящихся исключительно лишь в поле его зрения, а не в поле досягаемости. Итак… что же оставалось?

Свободы тела в его распоряжении не было. Свобода разума, свобода духа… мог ли он воспользоваться ими? Телепатия… предвидение… это были силы разума… паранормальные силы. Но этим талантом обладали немногие, и он вовсе не относился к их числу.

Кинжалы… в поле зрения… свобода разума…

Авалон ждал. Но Ник был уверен, что ему от него ждать было нечего. А то, что должен сделать Ник, должно исходить исключительно из его собственного желания и силы.

Эти кинжалы… нужда в них…

Ник старался изо всех сил сконцентрировать внимание на ближайшем к нему клинке — это был тонкий нож, который выронила женщина. Нож… верёвка… одно встречается с другим, даруя свободу.

Нож… верёвка… Он должен выбросить из головы всё, кроме этого сверкающего лезвия, красноватого от света угасающего костра, и верёвки, опутавшей его руки. Нож… верёвка…

Струйки пота стекали по его лицу. У него было странное ощущение, будто какая-то часть его стремилась высвободиться из его тела. Часть его… например, рука… в поисках свободы. Если бы он мог подвинуть этот нож одним своим желанием… при чём тогда его рука?

Тогда Ник изменил тактику. Кисть… предплечье… свобода… стремление к костру. Ведь его тело в чём-то слушалось его, а как будет на этот раз? Теперь, как он ощущал, сформировалось нечто, слабое и неясное — коснувшееся ножа. Итак, железо не препятствовало этому! Ник сконцентрировался. Рука, пять пальцев… пальцы смыкаются вокруг ручки. Это теперь сероватое нечто… было уже там… сжимало ручку.

Итак, была ладонь, были пальцы, но ладонь должна быть связана с предплечьем, иначе бесполезна. Предплечье… он заставил себя вообразить запястье, затем предплечье. И ещё раз произошло слияние того мглистого сероватого материала. Он присоединился к ладони, и теперь ею можно управлять.

Вот!

Никогда в своей жизни он не сосредотачивал ни на одном деле столько напряжённых усилий, как сейчас. Длинная-предлинная «рука» из лёгкой дымки начала подтягиваться назад, к нему. Он должен удержать её… он должен!

Ник задыхался. Назад, тянуть назад… он должен подтянуть нож!

Теперь лезвие находилось уже далеко от костра, двигаясь по земле короткими рывками, как будто, энергия Ника ослабевала и терялась. Но нож двигался! Ник не чувствовал триумфа, а только одно стремление: сжимать и тянуть.

И вот нож лежал у его ног. Там же он мог разглядеть туманные очертания ладони, удлинённого предплечья, теперь свернувшегося как лишённая натяжения верёвка, слегка светившаяся в темноте. Ник так устал… усталость, какой он не ощущал ещё ни разу в жизни, повисла над ним чёрной мантией. И если он даст ей опуститься, то пропадёт.

Нож следовало поднять! Свернувшаяся кольцом сероватая субстанция стала толще, безвольные петли превратились в более осязаемую, более различимо оформившуюся массу с рукой на конце. Теперь вверх! Вся сила Ника сконцентрировалась на его желании.

Лезвие рывками поднялось вверх. Остриё уже упиралось в его колено. Он подтянул нож выше, к первому витку верёвки. Режь! Он отдал приказ… режь!

Нож двинулся медленно, слишком медленно. Ник едва не запаниковал, но затем взял себя в руки. Медленно, но он двигался…

Режь!

Очень слабо, лезвие двигалось то вперёд, то назад по туго затянутой петле кожаной верёвки. Только бы лезвие оказалось достаточно острым! Не думай об этом… не думай ни о чём, кроме главного… режь… режь… режь!

И вот петля свалилась к его ногам. Туманная масса сжалась, и вместе с ней упал на землю и нож. Ник яростно напрягал все оставшиеся силы. Его путы опали, и он свалился, падая головой вперёд, истощённый и бездыханный.

Он повернул голову, чтобы взглянуть на Авалона. Но Герольд исчез. Ник лежал один между догорающими кострами, один из деревянных крестов вырисовывался кривым силуэтом, между ним и спадающим светом костра. Он освободился от дерева, но его руки всё ещё были связаны, ноги онемели, а тело истощено.

Руки… он должен освободить руки. Рядом был нож. Ник лежал, разглядывая его. Ещё раз он попытался воссоздать руку. Но сила, использованная, чтобы доставить этот нож сюда — она исчезла. И если он и мог помочь себе, то должен сделать это только физическими усилиями.

Он с трудом перевернулся, сгибаясь почти вдвое, попытался дотянуться до лезвия. Его следовало как-то закрепить… но его связанные руки онемели. Нож необходимо заклинить! Он попытался силой своего веса воткнуть рукоятку в землю. Ему попался камень, который он тоже решил использовать… Он терпеливо работал, до тех пор, пока не решил, что лезвие достаточно прочно торчит из земли. Теперь вверх и вниз, вверх и вниз — он начал двигать запястья, даже не уверенный, что лезвие задевает за верёвку.

Он не был уверен, пока она не свалилась с рук, после чего наступили покалывания от восстанавливающегося кровообращения. После этого он заставил себя подняться на ноги и прислонился к дереву, которое было местом его плена. Нож на земле… железо. С трудом, придерживая себя одной рукой за дерево, Ник наклонился, чтобы подобрать его. И хотя ему было очень трудно ухватить рукоятку пальцами, он всё же сумел затолкать нож за пояс.

Снова опасность возможного нападения испугала его. Он пользовался деревом как опорой, скользя вокруг него, чтобы отойти подальше от костра. Но ноги плохо слушались его, как будто он вообще не мог ходить. Кусты… если бы он только мог закатиться в них или под них…

Пошатываясь, Ник двигался вперёд. Впереди, едва различимые во мраке, виднелись густые заросли. Он опустился на колени, затем пригнулся ещё, протискиваясь в них, в надежде обрести убежище, пока он не придёт в себя после того, как растратил последнюю частицу своей драгоценной энергии.

То, что свалилось на него, не было похоже на настоящий сон, скорее это было истощение тела, столь огромное, что он не мог даже на дюйм оторвать от земли безвольно лежащую руку. Он был в плену неимоверной усталости, хотя рассудок его оставался абсолютно ясным.

Тем не менее, он так и не смог понять, что именно сделал Формальный механизм этого — да, был ему ясен: он подобрал нож и освободил себя. Но как всё-таки ему удалось совершить это?

Существуют законы природы. В прошлой своей жизни он был приучен верить в невозможность только что сделанного им. Но здесь, как видно, законы его мира не соблюдались. Герольд рассуждал о трёх степенях свободы. Этой ночью Ник воспользовался одной из них, чтобы достичь второй, используя такой способ, которым, он мог поклясться, достичь его было бы нельзя.

Ник прикрыл глаза. Сейчас лучше ни о чём не думать… перестать удивляться, перестать размышлять. Закрыть память. Ему нужно освободиться от всего, не думать, не действовать…

Успокоение, медленное исцеление… Зло, такое всеобъемлющее, исчезло. Земля под Ником слегка прогнулась, принимая на себя тяжесть его страдающего тела, и как будто убаюкивала его. Ветки и листья слегка касались его обращённого вверх лица, их свежий запах наполнял его ноздри. Он был наедине с землёй, с кустами, листьями… Он невредим… он находился в безопасности… он сохранил самообладание… Сон, опустившийся на него, был без сновидений.

Он не проснулся сразу, не потому, что что-то потревожило его. Осознание реальности происходило медленно и мягко, сон отступал шаг за шагом. Он уже мог слышать негромкое щебетание, лёгкий шелест и шуршание…

Ник открыл глаза. Со всех сторон его окружали листья, они плотно смыкались над ним, кончики некоторых из них мягко касались его лица. Он начал вспоминать, как и почему оказался здесь. Кругом пробуждался день.

Всё его тело испытывало боль, оцепенение всё ещё не покинуло его, на запястьях огнём горели ссадины. Однако он чувствовал себя удивительно, по-новому, как будто страдания его тела не имели сейчас никакого значения. И он не имел намерения куда-либо двигаться.

Это было не то чувство умиротворения и безопасности, которое он ощущал в пустующем фермерском доме. Это чувство было незнакомое, но дружеское, как будто он получил право шагнуть за ту дверь, которая открывалась в новую и неизведанную жизнь.

Голод и жажда вернулись, вынуждая его заняться делом. Ник с трудом выбрался из своего убежища. Его руки всё ещё были опухшими, и рубцы на запястьях кровоточили. Где-то поблизости должен был быть ручей!

Нетвёрдо держась на ногах, он направился вперёд. Там он обнаружил выгоревшие костры, два кинжала, кол, с укреплённым на нём крестом, теперь принимавшим солнечные ванны на открытом лугу. Ник миновал камень, на котором раньше сидела женщина, и опустился на колени около воды. Затем он лёг, распластавшись на земле, чтобы быть ближе к поверхности, обрызгал лицо влагой и свесил руки в прохладную воду, которая, как огнём, обожгла его раны. И это вывело его из дремотного состояния.

По тому, с какой силой светило солнце, он решил, что, должно быть, близилась середина дня. Сможет ли он найти дорогу к пещере? А может быть, её обитатели отправились на его поиски? И куда улетели тарелки?