Когда выходит отшельник Варгас Фред
– Да.
– Которая на самом деле и его компаньонка, и его дама сердца. Вы следите за моей мыслью?
– Да. Я ее видел и понял это. Она была вне себя от горя.
– Пресвятая Дева Мария! Элизабет.
– Вы ее знаете?
– Комиссар, она моя подруга! Самая славная женщина на свете, такая славная, прямо плакать хочется. Я с ней познакомилась… сейчас скажу когда. Одиннадцать лет назад. Я приняла болеутоляющую позу и отправилась в Рошфор. Там мы и встретились. Я даже осталась там на неделю, потому что мы понимали друг друга, как два карманника на ярмарке – ой, извините меня, простите, – как два очень близких человека.
– А вы, Ирен, могли бы распознать, лжет она или нет?
– Вы хотите сказать, что она может сказать, будто никого не было, а на самом деле кто-то был? А зачем им обоим выгораживать убийцу?
– Чтобы никто не узнал о его прошлом. Впрочем, он сам мне во всем признался. Но это был не официальный допрос. Признание не имело силы, и он это знал.
– Ну, может, и так. Я-то наверняка сумею заставить Элизабет сказать правду. Мы ничего друг от друга не скрываем.
– Тогда приезжайте.
– Из Буржа?
– А что здесь такого? Пять часов в болеутоляющей позе – разве вас это пугает?
– Все не так просто, комиссар. Дело в той женщине, вместе с которой мы снимаем дом. Я ведь вам говорила, что снимаю жилье пополам с еще одной женщиной? Луиза – так ее зовут. Надо сказать, она… как бы это объяснить… немного того. Совсем того, если честно. Особенно в отношении пауков-отшельников: она с ними никак не может поладить. Только о них и говорит: отшельники то, отшельники сё. А при том, что сейчас происходит, она и вовсе с катушек съедет, когда меня не будет. Они ей повсюду мерещатся.
– Элизабет – ваша подруга, а кроме того, нам нужно знать, лжет она или нет. Ее Оливье при смерти, ему осталось жить дня два. Я же вам говорил: она в отчаянии. Вы ей будете очень нужны.
– Я понимаю, комиссар. Пусть Луиза сама с пауками разбирается. Я еду.
– Спасибо. Где встретимся? В Сен-Поршере есть ресторан?
– “Соловей”. У них кормят недорого, и они сдают комнаты. Я могу там переночевать. Позвоню Элизабет.
– Встретимся там в половине третьего. Приезжайте, Ирен.
Они уже видели вдалеке Сен-Поршер, когда им позвонил Меркаде.
– У нас еще одна жертва, – с ходу сообщил ему Адамберг. – Оливье Вессак.
– Один из тех мерзавцев?
– Да, лейтенант. Раскаявшийся мерзавец, но не насильник. Сообщник.
– Не насильник? И вы верите ему, потому что он вам так сказал?
– Да, именно.
– Почему?
– Меркаде, я не могу вам объяснить. Я дал слово мужчины.
– Это другое дело, – сказал лейтенант. – А у меня еще один.
– В смысле?
– Насильник. Шестьдесят седьмой год. В данном случае у меня есть имена. Клавероль, Барраль – наш ударный тандем, и Роже Торай. Женщина тридцати двух лет, в Оранже.
– Вы молодец, лейтенант. Сколько они отсидели?
– Ни одного дня: процессуальное нарушение. Следовательно, суда не было. Вот почему я не мог ничего найти.
– Какое нарушение?
– Кретины полицейские вынудили их к признанию без адвоката. У них было свидетельство той женщины, Жаннеты Бразак, и они пошли ва-банк. Да еще с применением силы. После этого на суде был поставлен крест. А Жаннета Бразак спустя восемь месяцев покончила жизнь самоубийством.
– Ты слышал, Луи? – спросил Адамберг, когда закончил разговор. – Это действительно была чертова банда насильников. Та женщина в шестьдесят седьмом году из-за них умерла.
– Жуки-вонючки они или насильники – оставшихся двоих нужно защитить.
Пока Адамберг набирал номер Мордана, Вейренк затормозил на площади Сен-Поршера.
– Езжай дальше, улица Бешеных Гусей, дом три.
– А у гусей бывает бешенство?
– Наверняка. Ты же сам сказал, что все вокруг невротики.
– Но насчет гусей я сомневаюсь.
– Мордан? Это Адамберг. Оливье Вессак умирает в больнице Рошфора.
– Черт! Вы там?
– Я только что оттуда. Майор, мне нужно организовать надежную охрану для двоих оставшихся. Позвоните в жандармерию Сенонша и Лединьяна, попросите выделить людей. Скажите просто: стало известно, что те двое под угрозой. И пусть парни будут в форме, пусть будет заметно, что они полицейские.
– А если Торай и Ламбертен откажутся?
– Поверьте, Мордан, после того как семеро уже погибли, и зная, что Вессак при смерти, они согласятся.
Вейренк остановил машину у дома номер три по улице Бешеных Гусей. Вдвоем они осмотрели место, грунтовую дорогу, примыкающий участок леса, тяжелую деревянную калитку дома Вессака. Никаких дров поблизости. Вейренк медленно прошел короткое расстояние между входом и припаркованной на обочине машиной.
– Никакого сомнения, – сообщил он. – Следы Вессака и Элизабет, примявших влажную траву, видны хорошо, но третьего, который шел бы за ними, не было. И никто не подходил к ним с другой стороны, там следов нет.
– Здесь тоже, – проговорил Адамберг, присев на корточки перед калиткой и проводя рукой по верхушкам травинок. – Они действительно были вдвоем.
Он любил траву. Нужно так и сделать в их общем с Лусио садике: вынуть грунт на полметра, снять каменистую парижскую землю, засыпать чернозем и посеять траву: пусть растет. Лусио был бы доволен.
Лусио: “Дочеши этого паука-отшельника, парень, чеши до крови”.
“Лусио, я не хочу. Позволь мне от этого уйти”.
“У тебя нет выбора, парень”.
Адамберг снова почувствовал, как наливается тяжестью затылок, как в горле застревает комок, и в этот момент внезапно подумал о матери. На секунду закружилась голова, и он оперся ладонью о землю.
– Черт, Жан-Батист, не порть следы.
– Извини.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – с беспокойством спросил Вейренк, заметив, как побледнело лицо друга.
Адамберг, смуглый уроженец Беарна, бледнел крайне редко.
– Очень хорошо.
“Лусио, я не хочу”.
Адамберг продолжал механически водить рукой по траве.
– Смотри, Луи, – произнес он и протянул Вейренку какую-то невидимую вещицу, держа ее большим и указательным пальцами.
– Кусочек нейлоновой лески, – сказал Вейренк. – Наверное, парни ловили рыбу в неприметном месте.
– Парни ловят рыбу повсюду. Леска запуталась тут, в крапиве.
– Но не она же укусила Вессака.
– Принеси-ка из машины пластиковый пакет, я боюсь уронить эту леску.
Адамберг и Вейренк еще четверть часа обследовали траву и дорогу, искали все подряд или хоть что-нибудь, но не нашли ничего, кроме этого обрывка лески. Они пошли к машине, и разочарованный Адамберг на этот раз сам сел за руль. По всей видимости, Вессак и его “дама сердца” действительно были одни.
– Ты чего-нибудь хочешь? – спросил Вейренк, внимательно глядя на друга.
– Мы со вчерашнего дня ничего не ели. Поедем в “Соловей”, закажем себе завтрак а-ля Фруасси и будем ждать Ирен. В ее присутствии Элизабет Бонпен лучше перенесет допрос.
– Одобряю.
– Куда ты положил пластиковый пакет?
– В дорожную сумку. Ты так боишься его потерять?
Адамберг пожал плечами.
– У нас ведь ничего, кроме этого, нет.
– То есть просто ничего.
– Вот видишь!
Глава 26
– Ноль, – произнес Адамберг, швыряя телефон на стол в “Соловье”. – Ретанкур пока не обнаружила в окрестностях никого похожего на Жанно Эсканда, но она собирается устроить набег.
– Набег?
– Когда Виолетта проводит поисковую операцию, этот не разведка, это набег.
– Жанно мог переночевать в машине.
– Это было бы умно с его стороны. Кстати, команда Ламара не нашла Жанно в Палавасе. Это хорошая новость. Но они еще только приступили.
– Малыш Жанно! Кто бы мог подумать?
– Луи, доказательств пока нет.
– Но он единственный отсутствует.
– Да.
– Ты сомневаешься?
Адамберг отодвинул недоеденный завтрак и заказал себе еще одну чашку кофе.
– Как ты, получше? – озабоченно спросил он у Вейренка. – Ты ведь почти не спал.
– Отдохну в машине. У нас впереди еще три часа.
– Ты иди, Луи, а я погуляю, может, даже побегаю. Матери позвоню.
– Ты мне не ответил, – поднимаясь из-за стола, проговорил Вейренк. – Ты сомневаешься?
– Я не знаю. Жду, когда снова буду видеть.
– В своем тумане?
– Да.
Адамберг выбрался за пределы Сен-Поршера и нашел лесную дорогу. Благодаря своему нюху или, может, влечению он находил деревья с такой же уверенностью, как слоны находят водоем. Он уселся на пригорке между двумя молодыми вязами и позвонил домой – в Беарн. Мать уклонилась от разговора о своей истории с рукой и метлой, потому что не хотела тратить время на жалобы. Главным для нее было узнать, что нового у Жан-Батиста.
– Над каким делом работаешь, сынок? Ты устал, я права?
– Во время расследований случаются трудные моменты, только и всего.
– Так над каким делом ты работаешь? – настойчиво повторила мать.
Адамберг вздохнул, замялся.
– Над делом отшельника, – выдавил он.
На секунду повисло молчание, потом мать снова заговорила, только уже немного торопливо:
– Ты имеешь в виду человека или паука?
– Почему ты спрашиваешь? Ты знаешь?
– Знаю что?
– Уже во второй раз мне задают этот вопрос, а я не понимаю. Какой человек?
– Да так, ничего особенного, Жан-Батист. Тебе будет неинтересно.
– Нет, все-таки скажи, что за человек.
– Ты устал, зачем тебе слушать всякую ерунду?
– И все-таки?
– У одного человека недалеко от Комменжа была ферма под названием “Отшельник”. Этот тип никого не хотел видеть и в конце концов повесился. Так обычно и происходит: когда люди подолгу никого не видят, они вешаются. Ты знаешь, что Рафаэль переехал?
– Да, на остров Ре.
– Там у него полно работы. И знаешь, у него очень красивый дом на берегу.
И мать положила трубку. Почему она не захотела говорить? Что за история про какого-то человека и ферму “Отшельник”? Адамберг почувствовал, что неприятное ощущение сейчас вернется.
Оно не просто вернулось, а обрушилось на него. Он растянулся на пригорке, прикрыв рукой глаза, спина у него заледенела, затылок налился тяжестью. Мать. Отшельники. Сбитый с толку, он заставил себя встать и тронулся в путь сначала неверным шагом, потом рысцой, убегая от чего-то, стремясь неведомо куда по узким тропинкам, где тонкие ветки орешника хлестали его по лицу. Он остановился, очутившись на поляне, со всех сторон окруженной лесом. Сколько времени он бежал? Он посмотрел на часы в мобильнике. До приезда Ирен оставалось всего сорок пять минут. Выбора не было, пришлось вернуться на тропинку и мчаться назад, теперь уже галопом.
Он ворвался в ресторан “Соловей”, мокрый от пота, в куртке, повязанной на бедрах, с всклокоченными волосами, зато напрочь избавившись от головокружения. Вейренк чинно сидел за столом с Ирен Руайе и Элизабет Бонпен, которая держала подругу за руку. Они уже пообедали, только Элизабет, одетая во все темное, как будто она уже была в трауре, не притронулась к своей тарелке.
Ирен как привилегированная особа тут же поднялась, чтобы поприветствовать “своего” комиссара. Вейренк ей нравился, но она отдавала безусловное предпочтение Адамбергу – с тех самых пор, когда он угостил ее горячим шоколадлом в “Звезде Аустерлица”.
– Что с вами стряслось? – спросила она с легкой тревогой.
– Я бежал.
– Пресвятая Дева! Куда? У вас поранены щеки.
Адамберг провел руками по лицу и обнаружил, что пальцы у него в крови. Он не почувствовал, как исцарапался о ветки орешника. Вейренк молча протянул ему бумажную салфетку, Адамберг пошел в туалет отмывать лицо и шею и вернулся еще более мокрым.
– Извините, – сказал он, подсаживаясь к ним за стол.
– Мы понимаем, столько волнений! – прошептала Ирен.
– Как он? – обратился комиссар к Элизабет Бонпен.
Она вновь залилась слезами, и Вейренк тут же протянул ей бумажную салфетку: он заранее попросил принести целую стопку.
– Состояние у него не очень хорошее, – ответил он комиссару.
Элизабет сидела, закрыв лицо руками. Незаметно для нее Вейренк нацарапал несколько слов на салфетке и пододвинул ее комиссару: “Гемолиз, уже начался некроз внутренних органов. Огромная доза”. Адамберг спрятал записку, вспоминая слова, которые сказал на прощание умирающему: “Пока, Вессак”.
– Что, нет никакой надежды? – спросила Элизабет, поднимая голову.
– Нет, – ответил Адамберг. – Мне очень жаль.
– Но почему?
– В этом году инсектициды, судя по всему, увеличили токсичность яда пауков-отшельников. Или все дело в жаре.
Слово мужчины.
– Мадам, вы должны мне помочь, – продолжал он. – Нам нужно найти, где прячутся эти пауки. Это правда, что Оливье почувствовал укус снаружи, перед калиткой?
– Да-да. Он сказал: “Черт!” Он так сказал, потом почесал руку пониже плеча.
– И никто больше этого не видел? Может, какой-нибудь мужчина, женщина или хоть ребенок?
– Мы были одни, комиссар. На этой дороге после шестичасовой вечерней службы не встретить ни души.
– И еще один вопрос. Оливье любил рыбалку?
– Он ходил на озеро каждое воскресенье, комиссар.
Адамберг сделал знак Ирен, что они оставляют их наедине. Комиссар поднялся, Вейренк – следом за ним. В “Соловье” продавали табак, и Адамберг купил пачку любимых сигарет Кромса.
– Ты куришь это дерьмо? – удивился Вейренк, выходя вместе с Адамбергом на тротуар и закуривая предложенную им сигарету.
– Это любимые сигареты Кромса.
– И почему же ты их покупаешь?
– Чтобы таскать их у него, ведь сам я не курю.
– В этом есть какая-то логика, только не знаю какая. Похоже, эта женщина говорила искренне?
– Ирен это проверит. Но я думаю, да.
В этот момент Ирен вышла к ним.
– Она говорит правду и ничего, кроме правды, – подтвердила она. – Они были одни. Не хотела бы я оказаться на вашем месте, комиссар. Очень тяжело.
– Очень. Вы побудете с ней?
– Немного. Я не могу надолго оставлять мою соседку в одиночестве, у меня такое ощущение, что она перевернет весь дом вверх дном. Извините, я имела в виду женщину, с которой мы вместе снимаем жилье, Луизу. Она знает, что еще одного мужчину укусил паук. Она уверяет, будто видела трех отшельников на кухне и двух у себя в спальне. И что они размножаются! Так что скоро у нас появятся еще пять пауков, которые будут разгуливать по квартире средь бела дня!
– Пять? Она видела пять пауков-отшельников?
– В своем воображении, комиссар. Завтра их будет уже десять, послезавтра – тридцать. Мне нужно вернуться, иначе, когда я приеду, окажется, что она сидит на стуле, подобрав ноги, а вокруг нее бегают три сотни пауков. У нее плохо с головой, только и всего. В том-то и проблема с этими форумами: на них все говорят, говорят, люди спорят и сами себя заводят, и у некоторых едет крыша. Мне не повезло, такая женщина и живет со мной под одной крышей.
– Сколько ей лет?
– Семьдесят три года.
– Я был бы не прочь с ней познакомиться, – неопределенно бросил Адамберг.
– А зачем? Вам что, мало сумасшедших, при вашей-то профессии?
– Мне хотелось бы увидеть, как в сложившейся ситуации паук-отшельник становится причиной помешательства.
– А, тогда другое дело. Если хотите понаблюдать, как она съезжает с катушек, с удовольствием вас с ней познакомлю. Будем вместе изображать, будто давим пауков. А Оливье? Сколько ему осталось?
– В лучшем случае два дня.
Ирен покачала головой. Ее лицо выражало покорность судьбе.
– После похорон я предложу Элизабет пожить у меня. Я смогу о ней позаботиться, и свободная комната есть.
– Попрощайтесь с ней от нашего имени, – попросил Адамберг, положив руку ей на плечо. – Скажите добрые слова.
– Комиссар, мне не хотелось бы вас шокировать, но вы не могли бы дать мне сигарету? Вообще-то я не курю. Но когда такое происходит…
– Пожалуйста, берите, – ответил Адамберг, протягивая ей три сигареты. – Это от моего сына.
Они смотрели, как Ирен возвращается в “Соловей”. Адамберг стоял на тротуаре и, разделив сигареты Кромса пополам, раскладывал их по карманам куртки.
– Не люблю пачки, – объяснил он Вейренку.
– Имеешь право.
– Луи, я с тобой обратно не еду.
– И куда же ты? Искать ясности в исландских туманах?
– Мой брат Рафаэль сейчас живет на острове Ре. Я давно с ним не виделся. Высади меня в Рошфоре, оттуда идет автобус в Ла-Рошель. Завтра вернусь.
Вейренк кивнул. Брат и море, и до них рукой подать. Разумеется. Но есть и что-то еще. Вейренк не обладал талантом видеть в тумане – да и у кого он есть? – зато он умел читать по глазам Адамберга.
– Я отвезу тебя к брату. И сразу же уеду.
– Будь осторожен в пути. Помни: ты мало спал. Нам с тобой далеко до Ретанкур.
– Очень далеко.
– Попроси, чтобы жандармы в Куртезоне дали нам знать, как только Жан Эсканд вернется домой. Только пусть в комиссариат не звонят. Я имею в виду: пусть не звонят Данглару. Только тебе или мне.
– Понял.
– Сегодня вечером тебе нужно будет наесться гарбюра и завалиться спать.
И два беарнца, быстро переглянувшись, сели в машину.
Глава 27
Два часа спустя Адамберг медленно брел босиком по песчаному пляжу, повесив рюкзак на плечо и неся в руке ботинки. Он издалека заметил брата: тот сидел на террасе маленького белого домика. Мать считала, что у сына просторная вилла на берегу, и разубеждать ее он не собирался.
На таком большом расстоянии никто не смог бы узнать Адамберга. Но Рафаэль повернул голову, увидел идущего по берегу человека и тут же встал. И уверенно, но почти так же неспешно пошел навстречу.
– Жан-Батист, – только и произнес он, после того как они обнялись.
– Рафаэль.
– Пойдем выпьем. Останешься на ужин или опять улетучишься?
– Останусь на ужин. И переночую.
Обменявшись этими короткими фразами, два брата, удивительно похожие друг на друга, пошли к дому, больше не обмолвившись ни словом. Молчание не вызывало у них неловкости, как и у всех близнецов – или почти близнецов.
Адамберг решил не касаться мучившей его темы, пока они ужинали на воздухе, под крики чаек, с двумя зажженными свечами на столе. Тем не менее он знал, что Рафаэль заметил его беспокойство, но ждет, когда он сам заговорит. Каждый из них не раздумывая мог понять, что на душе у другого, и почти всё, за исключением женской любви, они могли дать друг другу. И потому они редко виделись.
Адамберг закурил в темноте сигарету и стал излагать брату все факты, которые стали известны с начала расследования по нынешний день, и это давалось ему непросто, потому что он был не в ладах ни с хронологией, ни с обобщениями. Спустя двадцать минут он сделал перерыв.
– Наверное, я тебя замучил, – сказал он. – Но мне нужно рассказать тебе все, ничего не упустив. Не для того, чтобы поведать о тяжкой доле полицейского.
– Смятение, – произнес Рафаэль. – Ведь именно это ты испытываешь?
– Что-то еще более неприятное. Что-то имеющее отношение к этому проклятому пауку. И мне становится еще хуже, когда я думаю о матери. Я чувствую какой-то страх.
– Какая связь?
– Никакой. Просто это происходит – и все. Давай я продолжу, чтобы не упустить ни одной подробности прошедшей недели, ни одного жеста, ни одного слова на тот случай, если страх так и останется, спрятавшись, например, в щели между досками паркета, или в глубине шкафа Фруасси, или в пасти мурены, или в цветке липы, или в пылинке, которая попадет мне в глаз, а я не замечу.
Рафаэль не был беспечным, как брат, скорее более приземленным, более образованным и лучше ладил с реальным миром, хотя устройство этого мира и направление, в котором он развивался, нередко вызывали у него отвращение. Рафаэль был иным, нежели Жан-Батист. Зато он был наделен даром, коим не обладал больше никто: он мог встать на место брата, влезть в его шкуру до самых кончиков пальцев, почти перевоплотиться в него, сохраняя способность смотреть на него со стороны.
У Адамберга ушел еще целый час на то, чтобы завершить рассказ обо всех событиях, серьезных и пустяковых, которыми была отмечена его охота на убийцу. Потом комиссар сделал паузу и зажег вторую сигарету Кромса.
– Ты такие куришь? Если хочешь, у меня найдутся другие, получше.
– Нет, это сигареты Кромса. Он остался в Исландии.
– Понимаю. Хочешь стаканчик мадирана? Мне привезли. Или ты боишься, что вино собьет тебя с мысли?
– У меня нет мыслей, Рафаэль, и все напрочь перепуталось. Так что налей нам по стаканчику. У нас только один человек гуляет неведомо где, Жан Эсканд. Ты запомнил?
– Я все запомнил, – заверил его Рафаэль тоном человека, которому приходится произносить ненужные слова.
– Все стрелки направлены в его сторону. Все, по логике вещей, указывает на него как на убийцу Вессака. Жертвы, вероятнее всего, по очереди отправлялись истреблять своих мучителей. Все идеально, все сходится: банда укушенных выпускает яд, поражая банду пауков-отшельников. Тем не менее от меня что-то ускользает, мне нужно заставить себя выйти из круга – в одной точке или в другой, я не знаю. А не знаю потому, что не вижу. А не вижу, потому что не выношу этого паука-отшельника, даже его названия не терплю, слышать его не могу. Он меня пожирает, он вызвал у меня некроз.
Читать бесплатно другие книги:
