Когда выходит отшельник Варгас Фред

Данглар едва слышно сказал “да” и повесил трубку. Адамберг обвел взглядом своих молчаливых подчиненных, охваченных дурными предчувствиями.

– Есть куда более важные вещи, чем дурное настроение Данглара, – проговорил он с улыбкой. – Птенцы, например, ни при чем.

Именно эту глуповатую фразу услышал Данглар, открыв дверь. Он занял свое место, не взглянув ни на кого из своих коллег.

– Хорошо, теперь мы все в сборе, – произнес Адамберг, – и можно наконец сказать то, что все мы и так знаем: мы потерпели полный провал. Мы ошибались. Я хочу сказать: я ошибался. Версия была многообещающая, но ложная. Банда укушенных не трогала жуков-вонючек из сиротского приюта. Можно было бы упереться и копать дальше, но это было бы ошибкой. Если ни один из них ничего не сделал Вессаку, значит, и остальным тоже. Но я продолжаю настаивать на одном пункте – на колокольне, и по-прежнему утверждаю, что существует связь между приютом “Милосердие” и тремя убийствами: Клавероля, Барраля и Ландрие. Иначе невозможно объяснить использование такой диковины, как яд пауков-отшельников.

Зазвонил мобильник Адамберга, и он прервался, чтобы в него заглянуть.

– Убийства уже четыре: пятнадцать минут назад Оливье Вессак скончался в больнице Рошфора. Остается спасти двоих: Алена Ламбертена и Роже Торая. По моей просьбе их уже охраняют полицейские.

– Хорошо, – сказал Мордан.

– Но убийца готовился четырнадцать лет, – настойчиво продолжал Адамберг. – Мы сильно отстаем от него, майор. И если путь, ведущий к банде укушенных, был ясным и понятным, тот, на который над предстоит ступить, будет мрачным и холодным.

– Почему? – спросил Ламар.

– Не знаю. Мы выбрали не тот проход. Неудачный. Слишком хорошо освещенный. Не впервые расследование углубляется в боковое – как это говорится? – ответвление. Так, Данглар? Ответвление? И это ни к чему не приводит. Значит, нам надо искать другой проход, другой пролив, правильный, тот, который приведет нас к убийце.

– Вот видите, как все, оказывается, просто, – любезно проговорил Данглар. – И исходя из чего вы теперь собираетесь найти этот, как вы говорите, пролив, этот мрачный и холодный пролив? У вас осталась только одна достоверная деталь. Впрочем, может быть, вы надеетесь на то, что вас поведут вперед ваша вера, увлеченность, убежденность? Как Магеллана, который выбирал один ложный путь за другим?

– Магеллан? – удивленно переспросил Адамберг.

И все поняли, что Данглар сейчас постарается взять реванш на более удобном для него поле сражения – на поле слов и знаний. Магеллан. Никто из них, за исключением Вейренка, не сумел бы внятно сказать, кто это такой и что он сделал.

– Почему бы не Магеллан, майор? – заявил Адамберг, повернув кресло и обращаясь к Данглару. – Я бы не осмелился сравнивать наше краткое путешествие с его грандиозной экспедицией. Но поскольку вы о нем заговорили, давайте продолжим. С тех пор как я увидел порт в Рошфоре, я стал думать как моряк.

Адамберг поднялся и неторопливым шагом направился к большой карте мира, которую Вейренк когда-то прикрепил кнопками к стене. Чтобы освежить атмосферу в комиссариате, заявил он. И комиссар, и все остальные знали, чего добивался Данглар, упомянув Магеллана. Унизить его перед всей командой, показать его невежество и несостоятельность, чтобы в итоге он опять потерял поддержку своих подчиненных. Данглар, конечно, очень много всего знал о Магеллане, но он не подозревал о существовании путевого обходчика из деревни Адамберга. Этот человек за всю жизнь ни разу не спускался со своей пиренейской скалы. Он путешествовал, шаг за шагом изучая старинные героические экспедиции, сооружал макеты старинных кораблей, которые завораживали всех соседей на двадцать километров вокруг, воспроизводил даже блестящие детали украшений на корме. Детишки стайками собирались вокруг него и, затаив дыхание и не сводя глаз с огромных пальцев обходчика, прилаживавших к мачтам тоненькие ванты, слушали в сотый раз его бесконечные истории. Так что Адамбергу приключения Магеллана были более чем знакомы. Остановившись перед картой, он ткнул пальцем в какую-то точку на испанском берегу. Потом повернулся и встретился взглядом с Вейренком. Тот все знал и, на миг опустив веки, дал понять, что поддерживает друга.

– Вот тут, – указал Адамберг, – расположен порт Севилья. Десятого августа тысяча пятьсот девятнадцатого года Магеллан – его настоящее имя Фернан Магальяйнш – вышел в море на пяти старых, наскоро починенных судах: “Сан-Антонио”, “Тринидад”, “Консепсьон”, “Виктория” и “Сантьяго”. Он командовал флагманом – кораблем “Тринидад”.

Адамберг обвел пальцем Африку, потом пересек Атлантику, спустился вниз вдоль Бразилии и Аргентины и остановился в какой-то точке на восточном побережье Южной Америки.

– Мы с вами на сороковом градусе южной широты. Некая карта указывала на то, что пролив, который все давно искали, ведущий в гипотетический океан, впоследствии названный Тихим, пролив, который должен был доказать всем людям и особенно Церкви, что Земля круглая, находится на этом самом сороковом градусе. Но это была ложная версия.

Все офицеры, совершенно успокоенные и увлеченные рассказом, повернулись к Адамбергу и внимательно следили за перемещениями его пальца. Вейренк наблюдал за выражением лица Данглара, особенно когда Адамберг перечислил названия пяти кораблей, отправившихся в плавание под командой португальца Фернана Магеллана.

– И Магеллан пошел дальше на юг, – продолжал Адамберг, – и становилось все холоднее и холоднее. Он заходил в каждый залив, в каждую бухту, надеясь найти проход в другой океан. Но заливы упирались в берег, бухты были закрытыми. Он разбивал корабли, он шел вперед через шторм, вместе с экипажем умирал от холода и голода в бухте Сан-Хулиан. Он прошел еще дальше на юг и на пятьдесят втором градусе наконец отыскал пролив, носящий теперь его имя. Его и его экипажа.

Экипаж, команда – все поняли. Адамберг, не отрывая пальца от карты, провел линию дальше на юг Патагонии, вышел в Тихий океан и положил на него ладонь.

– Нам надо начать все снова, – произнес он и опустил руку, – искать пролив. Именно об этом я и хотел сказать просто и коротко, пока Данглар не прервал меня, упомянув о Магеллане.

– О котором вы, комиссар, судя по всему, много знаете, – ввернул Данглар, оказавшийся на краю внутренней пропасти и пытавшийся напоследок побольнее укусить Адамберга.

– Это вас расстроило?

– Нет, скорее удивило.

При этих оскорбительных словах Ноэль рывком подскочил, опрокинув стул, и приблизился к майору, приняв драчливую позу.

– Неписаный морской закон гласит, – гневно проговорил он, воспользовавшись выражением Адамберга, – что капитан не может оскорблять адмирала. Заберите назад свои слова.

– Неписаный морской закон гласит, – ответил Данглар, в свою очередь поднимаясь с места, – что лейтенант не может отдавать приказы майору.

Адамберг на секунду зажмурился. Данглар изменился в лице, он превратился с полного идиота. И хотя у этого человека не хватило бы сил совладать с разъяренным Ноэлем, который теперь держался как надменный и опасный уличный мальчишка, это все-таки был Данглар. Адамберг схватил Ноэля за руку, пока тот не заехал в челюсть майору.

– Не надо, Ноэль, – сказал Адамберг. – Спасибо, сядьте, пожалуйста.

Ноэль, ругаясь себе под нос, опустился на стул, Данглар последовал его примеру, бледный как мел, его тонкие, темные с проседью волосы были мокрыми от пота.

– Инцидент исчерпан, – произнес Адамберг спокойным голосом. – На борту “Тринидада” тоже случались стычки. А сейчас перерыв, – приказал он. – Не выходите все сразу во двор, чтобы посмотреть на птенцов. Вы спугнете родителей, и они могут больше не вернуться. И вот с этим мы уже ничего не сможем поделать.

Глава 30

Люди разбрелись кто куда. Ретанкур, специалист по рукопашному бою, похвалила Ноэля за точное направление несостоявшегося хука справа, Данглар укрылся в своем логове, а комиссар тем временем незаметно улизнул в свой кабинет, взял в руки пластиковую коробочку, повертел ее перед глазами, разглядывая мертвого паука, и снял трубку.

– Ирен? Это Адамберг. Вы уже в курсе?

– Смерти Вессака? Конечно. Я говорю шепотом, потому что я сейчас с Элизабет в коридоре больницы. Попытаюсь ее отсюда увести.

– Я хотел бы знать, как на все это реагирует ваша Луиза. Она тоже знает?

– Конечно знает! Во всем районе только об этом и говорят. Осторожнее, никто не знает, что это убийства, я держу слово, комиссар. Но сеть вовсю обсуждает “проклятие” пауков-отшельников. Все убеждены, что их яд мутировал.

– А Луиза? Она по-прежнему их видит?

– Чем дальше, тем хуже. Она заперлась в своей комнате, которую пропылесосила с пола до потолка не знаю сколько раз. Скоро она начнет пылесосить стены снаружи, я вам гарантирую. Пора бы мне вернуться. Но клянусь вам, это не самый удачный момент, у меня ведь на руках Элизабет. Такое уж мое везение – попасть на такую, как Луиза. Я не сразу заметила, что она больная на голову. Все началось с мыла.

– С мыла?

– Ну да, знаете, жидкое мыло с такой штукой: нажимаешь, и оно вылетает струйкой. Это все-таки более гигиенично, мне кажется. Ну вот, а она от этого как завопит, взяла и выбросила флакон в мусорное ведро. Я его оттуда, конечно, достала, у меня не так много денег, чтобы выкидывать их на помойку.

– Отчего она кричала? Из-за мыла или из-за струйки?

– Из-за струйки. Это какие же, извините, у нее тараканы, а вернее, пауки в голове, извините за такую шутку, простите.

– Мне ваша шутка нравится.

– Что ж, тем лучше. Они у меня сами собой получаются, всякие шутки. От них веселее, правда?

– На то они и шутки, Ирен. А отчего еще она кричит?

– От всех таких штук, на которые нажимаешь, и они что-то выплевывают. Например, увлажняющий крем. Ах да, и еще масло. Она не выносит, когда нажимаешь сверху на бутылку и масло вытекает. И как мне, спрашивается, делать салат?

– И уксус тоже?

– Нет, на уксус ей наплевать. Я же вам говорю, она ненормальная. А еще когда я заказываю доставку продуктов – коробки всегда привозят мужчины, – то это, уверяю вас, целая история. Я ее должна предупреждать заранее, чтобы она успела запереться в своей комнате.

– Вы знаете что-нибудь о ее жизни, о том, что было раньше?

– Ничегошеньки. Она никогда со мной об этом не говорит. С удовольствием выставила бы ее, но мне неудобно. Потому что кто еще согласится с ней жить? А я девушка не злая, вот и не могу ее прогнать.

– Она выходит из дома, хоть иногда?

– Одна? Вы шутите, комиссар. Зато когда я отправляюсь в путешествие в болеутоляющей позе, она садится ко мне в машину. А мне хочется хоть иногда побыть в покое. Но поскольку я девушка не злая, то не могу ей отказать. Потом я оставляю ее в гостинице, потому что она мне уже осточертела, ой, извините, потому что я от нее устала, а сама иду гулять и фотографировать. А потом покупаю шары.

– Шары?

– Шары, в которых идет снег, если их потрясти. Это так красиво, правда? У меня их больше пятидесяти. Слушайте, если вам нравится собор в Бурже, я вам подарю.

– Большое спасибо, – сказал Адамберг, который в тысячу раз больше ценил своего мертвого паука. – Тем не менее я очень хотел бы с ней познакомиться.

– Чтобы понять, что такое арахнофобия?

– Это так называется? Арахнофобия? Подождите минутку, я запишу.

– О том, чтобы встреться с ней, забудьте. Вы же мужчина, комиссар.

– А я и забыл.

– Что вы мужчина? Странно, комиссар. Вообще-то это очень заметно.

– Нет, я забыл, что она не выносит мужчин. Подумаю об этом, а сейчас мне пора возвращаться на совещание.

– По-моему, у вас в голове какая-то другая идея, помимо арахнофобии, – заметила Ирен. Прямота и болтливость не могли скрыть ее острый ум. – Вы все-таки полицейский.

– Какая идея?

– Увидеть собственными глазами, размножились или нет пауки-отшельники.

Адамберг улыбнулся:

– Не буду отрицать.

Он в растерянности положил трубку. Эта Луиза Шеврие, о которой ничего не известно, была не просто чокнутой и ненормальной, она страдала настоящим неврозом. До такой степени, что боялась струйки белого мыла из флакона: с силой изливающаяся жидкая субстанция вызывала у нее воспоминание о пережитом изнасиловании. Он работал над многими делами об изнасилованиях, знал многих женщин, для которых присутствие мужчин было невыносимо, но ни разу не слышал о том, чтобы при виде струйки густоватой жидкости кто-то испытывал ужас и отвращение. Фобии Луизы граничили с безумием. Он, конечно, мог понять навязчивую идею, связанную с жидким мылом, но у него не укладывалось в голове, какое отношение к сперме имеет масло.

Он на несколько секунд закрыл глаза и прижался лбом к стеклу напротив липы. Масло. Когда он слышал это слово? Когда крошил кекс? “Вы испортите брюки, комиссар”. Нет. Рев мотоцикла, проезжавшего вдали, заглушил писк птенцов.

Масло, черт возьми. Моторное масло, разлитое на дороге перед мотоциклом одного из жуков-вонючек – Виктора Менара, третьей жертвы.

Адамберг обхватил ладонями лицо. Это не совпадение, Меркаде рано или поздно обнаружил бы информацию об изнасиловании Луизы. Но с какой целью эта женщина, до смерти боящаяся пауков-отшельников, заявилась к Ирен Руайе? Ирен никогда не скрывала: она не убивает пауков, и все об этом знали. Бессмыслица какая-то. Если только Луиза с самого начала лгала. И поселилась в этом доме ради того, чтобы оказаться рядом с пауками-отшельниками, там, где им оказывали гостеприимство, где их защищали, так же как ее. Потом, опасаясь расследования и запутывая следы, она стала играть противоположную роль – роль арахнофоба. Притом что сама не только не боялась пауков, но любила их и была отшельникофилом. Впрочем, такого термина наверняка не существует.

Интересно, откуда она могла узнать о расследовании? Ирен держала слово, в интернет ничего не просочилось. Но он разговаривал с Ирен, и Луиза, вероятно, слышала, как та называла его комиссаром.

Он потянулся, внезапно встревожившись. Потом расслабился: Ирен не мужчина и не член банды пауков-отшельников. Она ничем не рискует. Если только… Если только Луиза не забеспокоится, узнав, что расследование продвигается, а у Ирен возникли сомнения и в один прекрасный день она может сообщить о них своему проклятому комиссару.

Он снова позвонил своему личному арахнологу:

– Ирен, это срочно. Вы одна?

– Элизабет спит. Что происходит?

– Слушайте меня внимательно. Не звоните мне в присутствии вашей соседки. Вы следите за моей мыслью?

– Мысль что-то не прослеживается.

– Ладно, не важно. Я вас прошу, и все. Обещайте.

– Хорошо. Но что?

– Она вас обо мне расспрашивала? О человеке, с которым вы переписываетесь?

– Никогда. Зачем ей это? Вы думаете, что с ее тараканами в голове ее интересует кто-нибудь, кроме ее самой? Вот уж нет.

– Такое может вскоре случиться. Если она у вас спросит, что это за комиссар, с которым вы болтаете, ответьте вот что, в точности: я ваш старый друг из Нима, мы с вами снова встретились, совершенно случайно. В свободное от работы время я, как и вы, интересуюсь пауками. Я зоолог, но работать по специальности не смог. Это объяснит, почему мы с вами беседуем о недавних злодействах пауков-отшельников. Вы меня слышите?

– Да, – ответила Ирен, окончательно запутавшись и растеряв все слова.

– Кроме того, я коллекционирую шары, шары со снежинками.

– Вы?

– Это ложь, Ирен, вы следите за моей мыслью?

– Не слежу. Не могли бы вы объяснить? Как я сказала, комиссар, я девушка не злая, но я и не марионетка.

– Я не считаю, что ваша Луиза просто чокнутая. Я считаю, что она серьезно больна психически. И способна, – соврал Адамберг, – раскрыть всю информацию о следствии, которую получит от вас.

– А, вот теперь начинаю понимать.

– У нее ни на секунду не должно возникнуть подозрение, что я думаю об убийствах. Малейшая утечка в СМИ станет катастрофой.

– Я слежу за вашей мыслью.

– Договорились, Ирен? Я всего лишь старый друг, несостоявшийся зоолог, увлеченный пауками и шарами со снежинками.

– Ну, тогда я вот что сделаю, – откликнулась Ирен, обретя свою обычную бойкость. – Куплю в Рошфоре два шара. Вернувшись домой, скажу, что один – это мне, а другой – вам. Что мы с вами снова встретились невзначай в сувенирной лавке. Например, в По, у меня есть шар из По. Вот так я ее сама и обману.

– Прекрасно. А если будете писать мне подробное сообщение, то, как только отправите его, сразу же удалите.

– Я слежу за вашей мыслью. Вы думаете, она копается в моем мобильнике?

– И в компьютере тоже.

– Ну, раз так, надо этим воспользоваться. Я могу отправлять вам фальшивые сообщения о шарах, с фотографиями, и напишу: “А такой у вас есть?” Как будто мы соревнуемся, у кого коллекция лучше. А по поводу пауков могу рассказать вам о домовых пауках, о пауках-крестовиках, о черных вдовах. Поскольку вы несостоявшийся арахнолог, то у вас нет никаких причин интересоваться только пауками-отшельниками.

– Превосходно, так и сделайте, Ирен.

– Есть одно “но”. Если мы с вами старые приятели, которые снова встретились – к моему большому удовольствию, – почему я вас называю комиссаром?

Адамберг на секунду задумался, и у него возникло впечатление, что Ирен соображает быстрее его.

– Скажите, что это такая игра. Что раньше вы звали меня Жан-Батист, но, когда мы встретились вновь, вы узнали, что я стал комиссаром. Вот мы и начали поддразнивать друг друга, и это вошло в привычку.

– Не очень удачно, комиссар.

– Нет.

– Я стану чередовать: иногда буду говорить “комиссар”, иногда – “Жан-Батист”. Или даже “Жан-Бат”, так проще и получится более естественно.

– Ирен, вам бы полицейским работать.

– А вам – арахнологом, Жан-Бат. Извините, я тренируюсь.

Глава 31

– Перед нашим путешествием к Тихому океану, – начал Адамберг, когда все снова заняли свои места в зале капитула, – я говорил о том, что нам нужно найти новый проход.

– На широте пятьдесят два градуса, – вполне серьезно уточнил Меркаде как бы про себя.

– Майор Данглар утверждает, что нам не за что зацепиться. Это не совсем точно. С самого начала у нас перед глазами было то, на чем мы не остановились.

– Что? – спросил Эсталер.

– Не что, Эсталер, а кто.

– Убийца?

– Я думаю, это женщина.

– Женщина? – удивился Мордан. – Женщина? Которая убила восемь мужчин за двадцать лет? Что привело вас к этой мысли, комиссар, к этому… проливу?

– Банда пауков-отшельников переродилась в банду насильников, нам это известно. Меркаде работает над тем, чтобы обнаружить их преступления с тех пор, когда мальчишки стали взрослыми, и, скажем, до того времени, когда им исполнилось шестьдесят пять лет. Получается, примерно за пятьдесят лет. Это очень трудная задача, и ничто не указывает нам на то, что они действовали только в департаменте Гар. Фруасси будет помогать лейтенанту.

Адамберг заставлял себя говорить нейтральным тоном, что умиротворяюще действовало на его сотрудников, но выпад Данглара слишком сильно его задел. Он отдавал себе отчет в том, что майор ходит по краю своей внутренней пропасти, что его самоубийственная агрессия напоминает корни дерева, цепляющиеся за зыбкую почву. И все же это был первый случай, когда майор при всех сознательно оскорбил его и выразил свое презрение к нему. Природная гибкость Адамберга побуждала его забыть об этом подводном камне. Но камень был слишком острым. Инстинктивно он хотел уйти с совещания и где-нибудь побродить. Тогда Данглара больше не будет в поле зрения, не придется выстраивать и обосновывать аргументы в пользу поисков в новом, таком неопределенном направлении. Настал момент передать эстафету Вейренку: ему всегда легко давались логические построения.

– Есть идея, кто эта женщина? – спросила Фруасси. Потрясенная поведением Данглара и смущенная реакцией Ноэля, она старалась ровно держать руки на клавиатуре. Болеутоляющая поза, подумал Адамберг.

– Несколько, и одна банальнее другой. Но лучше начать сначала, поскольку мы не заметили проход.

– Пролив, – уточнил Жюстен, подняв указательный палец.

Путешествие Магеллана явно произвело на сотрудников сильное впечатление, придав делу героический смысл, и, судя по всему, их вдохновило. Несмотря на то что расследование терпело бедствие и все были сбиты с толку, Адамберг заметил, что люди держались прямее, чем в начале совещания, что выглядели они более решительно и что их взгляды постоянно останавливались на карте мира. Некоторые, возможно, представляли себе, что находятся далеко от этой комнаты с пластиковыми стульями и, цепляясь за мачты, спускают паруса во время бури, затыкают пробоины, жуют черствые сухари. Кто знает? Некоторые предавались мечтам.

– Она совершает убийства на протяжении двадцати лет, – продолжал Адамберг, – и сделала это уже восемь раз. Она разрабатывала свои преступления в расчете на долгое время, эта программа уничтожения превратилась в ее больной голове в жизненную цель и выстроилась еще в детстве. Ни внезапных импульсов, ни единой случайности. По поводу этой неизвестной убийцы можно точно сказать, что она неимоверно страдала. Вот первая банальность, о которой я упоминал. Там, в ее юности, и состоялось превращение в безжалостную преступницу.

– Трудное детство, – проговорил Жюстен, – не тот критерий, который поможет нам сузить круг поисков.

– Конечно нет. Мы также знаем, что она была изнасилована, что тоже мало нам поможет. Даже если она подавала заявление в полицию и независимо от того, привело это к чему-нибудь или нет, эта женщина продолжает сама вершить правосудие. Единственная зацепка, которая поможет нам ее обнаружить, – это странный выбор орудия убийства, яд паука-отшельника. Вначале она не думала о пауках, использовала разные подходящие средства: огнестрельное оружие, несчастный случай, ДТП с мотоциклом, бледную поганку. А потом, вероятно, все переменилось, идея обрела форму. Для четвертого убийства она выбрала ядовитую субстанцию – яд бледной поганки. Ее научное название, намекающее на фаллос[12], также имеет значение. Здесь уже намечается связь между ядами разного происхождения.

– Да, – подтвердил Вуазне, – это переход от растительных ядов к животным.

– Но получить яд паука не то же самое, что пойти в лес и сорвать поганку. Это настолько сложнее, что, одержимая мыслью о новом яде, она добывала его четырнадцать лет. Вы ведь помните рассказ Вуазне о связи между веществами, выделяемыми ядовитыми животными, и всемогуществом. Эта женщина научилась управлять пауками и завладела их властью. В нее насильно впрыснули струю губительной жидкости, а она в ответ тоже использует жидкость, убивая своего мучителя.

– Своего мучителя, – подчеркнул Мордан. – Почему она не остановилась только на этом мужчине? Почему решила разделаться со всей бандой пауков-отшельников?

– Мы не знаем, что ей пришлось пережить. Одно или несколько изнасилований.

– Всеми десятью жуками-вонючками? – спросил Ламар.

– Жуки-вонючки, бывшие хозяева пауков, – наш самый надежный компас. Если эту женщину изнасиловал один из них – а поскольку они предпочитали нападать вместе, то, скорее всего, их было двое или трое, – она распространила свою месть на всю стаю.

– “Любовь – это крапива, которую нужно косить ежечасно, если хочешь сладко поспать, растянувшись в ее тени”, – прошептал Данглар. – Пабло Пикассо. Любовь, а может, страсть.

Все взгляды обратились к майору, от которого никто не ожидал услышать ни слова. Может, это был поворот, первый шаг к возвращению? Ничуть не бывало. Броня на его бледном лице была крепка, как никогда. Отныне Данглар говорил только сам с собой.

– Но ведь ей нужно было знать, – подал голос Керноркян, не обращая внимания на неожиданную остановку, – что они входят в одну банду.

– Обязательно.

– И ей нужно было знать, – гнул свое Керноркян, – что эти люди связаны с пауками-отшельниками.

– И это тоже, – подтвердил Вейренк. – Один из них проговорился.

Тут комиссар, которого утомило сидячее положение, поднялся и стал по привычке кружить по комнате.

– Меня интересует один случай, – задумчиво проговорил он, – но он произошел далеко от колокольни “Милосердия”.

– Мне казалось, нам не надо упускать из виду эту колокольню, – произнес Ноэль.

– Я и не упускаю. Речь идет о Луизе Шеврие. Она была изнасилована в Ниме в восемьдесят первом году, в возрасте тридцати восьми лет, и ее насильник был пойман. Его зовут Николя Карно, и он не имеет никакого отношения к сиротскому приюту. Он получил пятнадцать лет и освободился в девяносто шестом году. Связан ли он как-нибудь с бандой жуков-вонючек? Меркаде уже ищет. Фруасси, займитесь Луизой Шеврие. Нам нужно знать о ней все. Встречаемся в четыре часа.

– Комиссар, – сказал Жюстен, – но нам не о чем говорить в четыре часа.

– Речь не об этом. В четыре часа майор Данглар прочтет нам короткую историческую лекцию о средневековых отшельниках. Я имею в виду, женщинах-отшельницах.

– Средневековых женщинах-отшельницах? – изумленно переспросил Ламар.

– О них самых, бригадир. Майор, сможете?

Данглар только кивнул в ответ. Четыре часа. Ему хватит времени собрать вещи.

Адамберг встретил во дворе Фруасси.

– Я собираюсь походить.

– Я поняла, комиссар.

– Сотрясения во время быстрой ходьбы и пеших прогулок приводят в движение микроскопические пузырьки газа, которые блуждают у нас в мозгу. Они двигаются, встречаются, сталкиваются. И когда нужно найти мысль, это самое лучшее средство.

Фруасси замялась.

– Комиссар, в мозге нет пузырьков газа, – робко сказала она.

– Но если это точно не мысли, то как их назвать?

Фруасси не нашлась что ответить.

– Вот видите, лейтенант. Это пузырьки газа.

Глава 32

По привычке Адамберг дошел до набережной Сены. В этом городе ему до крайности не хватало прозрачных вод Гав-де-По. Он спустился к самой воде и сел рядом с другими любителями прогулок и студентами, которые, так же как и он, побродив, присаживались отдохнуть. И так же как и он, подавленно смотрели на сотню всплывших брюхом вверх мертвых рыб, которых лениво несла серо-зеленая река.

Расстроенный Адамберг поднялся по лестнице и зашагал по набережной к Сен-Жермен. По дороге позвонил психиатру Мартену-Пешра – повезло, что он сумел запомнить такую фамилию, – с которым познакомился не так давно в связи с проведением экспертизы на дееспособность. Таких, как он, по первому впечатлению обычно называют просто жизнерадостными толстяками, однако этот бородатый мужчина с густой шевелюрой обладал бездонным умом, был настоящим ученым, невозмутимым и красноречивым, смешливым и печальным – в зависимости от обстоятельств или от того, какой стороной, пылкой или сумеречной, поворачивалась к миру его душа на очередном витке жизни.

– Доктор Мартен-Пешра? Это комиссар Адамберг. Вы меня помните? Экспертиза Франка Маллони.

– Конечно. Очень рад вас слышать.

– А мне хотелось бы с вами увидеться.

– Снова экспертиза?

– Нет, мне нужно узнать ваше мнение по поводу отшельниц, женщин, которые отрезают себя от мира.

– Которые жили в Средние века? Это не по моей части, Адамберг.

– Про Средние века у меня есть вся нужная информация. Я имею в виду наше время.

– Но отшельниц больше нет, комиссар.

– Когда мне было двенадцать лет, я с одной такой познакомился. Возможно, теперь и с другой.

– Комиссар, я один на один сражаюсь со слишком жирным бланкетом из телятины, и мне скучно, а я очень плохо это переношу. Я на площади Сент-Андре-дез-Ар, слева от табачной лавки.

– Буду через десять минут.

– Вам заказать еду? Я только что начал обедать.

– Спасибо, доктор, выберите мне что-нибудь сами.

Адамберг пробежал рысцой по набережным Турнель и Монтебелло, повернул на улицу Юшет и присоединился к толстяку доктору, который поднялся и приветствовал его с распростертыми объятиями. Адамберг помнил, что Мартен-Пешра всегда держался приветливо, в какой бы фазе ни пребывала его душа – темной или светлой.

– Треска под нормандским соусом – пойдет?

Адамберг не решился сказать врачу, что картина, которая только что открылась ему на Сене, отбила у него желание есть мертвую рыбу. Он улыбнулся и сел, а тем временем доктор наблюдал за ним с едва заметной озабоченностью.

– Отвратительное времечко, да? – спросил он. – У вас.

– Это все из-за расследования, которое забирается в самую глубину – и прошлого, и разума. Очень трудное дело, я сел в лужу.

– Я говорю о вас, комиссар. Вам пришлось пройти через что-то отвратительное, причем совсем недавно, или я ошибаюсь?

– Так и есть, это случилось вчера и уже не важно.

– Для меня это важно. Мне станет понятнее, почему вы так срочно захотели меня видеть, и будет легче отвечать на ваши вопросы. Что произошло с вами вчера?

– Мой брат на острове Ре вытащил больной зуб из моей памяти. Оказалось, этот зуб глубоко запрятан. Раньше он никогда не беспокоил меня, а на прошлой неделе начал. Но это прошло. Все хорошо.

– Что это было за воспоминание? Отшельница, которую вы видели в двенадцать лет?

Доктор Мартен-Пешра не любил медлить и перескакивал через промежуточные этапы. Перед ним невозможно было притворяться.

– Именно так. Я не помнил, что видел ее, я вообще ничего не помнил. Но, когда я слышал слово “отшельник”, мне с каждым разом становилось все хуже и хуже.

– Слабость? Головокружения?

– Да. Но когда мой брат это вытащил…

– Как я понял, ваш брат там был.

– А еще мать.

– Мать позволила вам смотреть на ту женщину?

– Нет, что вы! Она не заметила, как я туда заглянул. А потом было уже поздно.

– Ребенок, который любит приключения и нарушает правила, – с улыбкой сказал врач.

– Когда мой брат это вытащил, когда я снова увидел ее ужасное лицо, гнилые зубы, ощутил тошнотворный запах и услышал вопль, то потерял сознание. Кажется, в двенадцать лет я тоже упал в обморок. Перед тем как все забыть.

– Закрыть.

– Не хочу, чтобы вы тратили на это свое время.

– Пусть мое время вас не беспокоит, мой первый пациент отменил свой визит.

– Я и о своем времени беспокоюсь, – сказал Адамберг. – Ведь мой убийца не отменял своего визита. Уже четыре покойника и два на подходе. А на самом деле всего десять.

Мартен-Пешра на несколько секунд замолчал, отодвинул мясо на край тарелки и принялся за рис, полив его сливочным соусом.

– Речь идет о смертях, вызванных укусами пауков-отшельников? Ходят слухи о мутации яда, ее приписывают инсектицидам. Лично я в это не верю. Я имею в виду – не в таких количествах и не за один год. Хотя что можно сегодня знать наверняка?

– Я только что видел, как по Сене плывут сотни мертвых рыб.

– И увидим их еще много. Как и увидим моря, сплошь покрытые пластиковыми бутылками. Будет удобно: мы сможем ходить пешком из Марселя в Тунис. Предполагаю, что треска вам сегодня не по вкусу.