Мой чужой дом Кларк Люси

В памяти всплывают отрывки записей… К щекам приливает кровь. Все начиналось как безобидные девчачьи выдумки: то описания комплиментов, которые он шептал мне на ушко, то рассказ о случайной встрече в коридоре, где он украдкой коснулся моей руки. Постепенно записи превратились в целый роман с тайными поцелуями и объяснениями в любви.

Ловушка сработала. Однажды в обед мать позвала меня на кухню. На столе стояли две чашки чая и тарелка с куском глазированного лимонного пирога, от одного вида которого у меня всегда текли слюнки. «Мне тут птичка на хвосте принесла…» – начала мать. Услышав эту фразу, я чуть не прыснула от смеха, однако решила пока молчать. Мать делилась своими тревогами, ее беспокоил интерес старшеклассника, серьезен ли он или так…

А я выжидала подходящий момент, чтобы завопить: «Попалась! Ты читаешь мой дневник!» Правда, вскоре до меня дошло, что от моего объяснения, почему история выдумка и зачем я это подстроила, мне же будет хуже. В любом случае, рассказ вышел симпатичный. Мне понравилось переживать описанные эмоции. Поэтому я ответила: «Конечно, мама, я понимаю». Она как будто удивилась, но потом расслабилась. Мы обнялись и съели пополам второй кусок лимонного пирога.

В течение следующих дней я начала сочинять историю охлаждения наших чувств с Р. Подробно описала прощальные слезы, объятия и длинное письмо, которое он подбросил мне в шкафчик в раздевалке. Мать кидала на меня все менее настороженные взгляды, явно внимательно следя за каждой записью.

Теперь я обращаюсь к Фионе:

– Ты раньше не говорила, что читала мой дневник.

– На правах старшей сестры, – подмигивая, отвечает она. – Мне все равно нравились твои рассказики. Кто бы мог подумать, что однажды ты начнешь зарабатывать этим на жизнь?

На моих губах играет улыбка, хотя в душе я чувствую себя униженной: не только потому что Фиона читала мой дневник, а потому что меня выставили лгуньей.

– По-моему, бесчисленные отсылки к Платону и Гомеру немного утомляют, – говорит Лора, когда мы наконец начинаем обсуждать книгу.

Тема сегодняшнего вечера: «Тайная история» Донны Тартт.

– А мне это в книге больше всего понравилось, – возражает Ана.

– Ничего другого от тебя и не ждала, – заявляет Мейв. – У тебя ведь степень не то по древнегреческой литературе, не то по теологии?

– По философии, – поправляет Ана. – Работа в кофейне – так, прикрытие. В душе я философ. – Она усмехается.

Кажется, мне нравится Ана. Надеюсь, мы подружимся.

– А вы изучали английскую литературу? – обернувшись ко мне, спрашивает Лора.

Тут главное – правильно сформулировать ответ.

– Я начинала изучать английскую литературу в Кардиффском университете, но любви не случилось, и после первого курса я ушла, – говорю я как можно беззаботнее, с улыбкой в голосе.

По моему опыту, стоит лишь замяться, показать неуверенность, так люди сразу прицепятся, кинутся выспрашивать, расследовать…

Я отхожу к окну и, открывая створку пошире, задеваю край шторы. Краем глаза замечаю в ткани какое-то движение, трепет – и вдруг чувствую на щеке легкое скольжение крыла.

Естественная реакция не заставляет себя ждать: с визгом, размахивая руками, я пячусь назад. Ни воцарившееся в комнате молчание, ни ошарашенные взгляды гостей, перепуганных моей лихорадочной жестикуляцией, – ничто меня сейчас не волнует, кроме застилающего глаза животного страха.

Я вжимаюсь в стену.

С другого конца гостиной раздается мягкий, успокаивающий голос Фионы:

– Эль, все в порядке. С тобой все в порядке. Я ее выпущу. – Сестра направляется к окну. – Завели себе бабочкофобию, мотылька боятся, – беспечным тоном говорит она женщинам, пытаясь сгладить впечатление от выходки.

В ушах стучит кровь. Мысленно я повторяю себе, что опасности нет, бояться нечего. Я часто дышу и часто моргаю, а тело застыло, словно каменное.

Взгляд прикован к Фионе. Она ловит мотылька в ладони, как в клетку, выпускает его на волю, быстро захлопывает створки и поворачивает ручку вниз.

Несколько секунд мотылек бьется в стекло, а затем исчезает в ночи.

Какое-то время я смотрю на черноту за окном и, наконец, медленно выдыхаю.

Все взгляды устремлены на меня.

Что за унижение! Заливаясь краской, дрожащим голосом я извиняюсь перед гостями.

– Бабочкофобия… – произносит Лора. – Надо же! Никогда о такой не слышала.

– Моттефобия, – поправляет Ана и ласково обращается ко мне: – Это у вас давно?

– Да, – отвечаю я, не глядя Ане в лицо.

– Ну нет, в детстве за тобой такого не водилось, – как настоящий педант возражает сестра. – Ты была грозой насекомых, ловила всех, кто помещался в твою коробочку с увеличительным стеклом, – муравьев, пауков, мотыльков, божьих коровок…

– Правда? – мямлю я. – Значит, отклонения появились позже.

Фиона подливает в бокал вино и протягивает мне.

– Выпей.

– Просто не верится, что вы боитесь мотыльков, – говорит Лора без тени недоброжелательства, хотя в интонации неподдельное изумление. – Они же безобидные!

Я заставляю себя изобразить улыбку.

– Я знаю.

Начинается обычная суета перед уходом гостей: последние глотки вина, поиск сумочек, застегивание пальто, слова благодарности, проводы до дверей.

Еще не оправившись от шока после неожиданной встречи с мотыльком, я придерживаюсь рукой за косяк. Дом пустеет на глазах. Ужасно хочется позвать гостей обратно, попросить задержаться подольше, не бросать меня здесь одну…

Последней уходит Лора. Уже шагая через порог, она вдруг останавливается и оборачивается ко мне.

– Ой, чуть не забыла! Я же кое-что принесла! Называйте это как хотите. Хоть подарком на новоселье, хоть приветственным корнуоллским подарком…

Порывшись в сумочке, Лора достает красиво упакованную коробочку.

– Лора… – смущенно начинаю я, но она отмахивается.

– Как только я это увидела, то сразу поняла, что вам понравится.

Я осторожно разворачиваю обертку. Как неловко! Зарплата у Лоры скромная, библиотекарская, – а она тратит ее на подарок!

– Вот! – восклицает она, когда я извлекаю из коробочки кружку. – Просто создана для вас!

На кремовой поверхности надпись черным печатным шрифтом: «Осторожнее, а то станешь героем следующего романа!»

– Спасибо, – с чувством благодарю я.

Ее лицо становится серьезным.

– Не могу не спросить… В чем ваш секрет?

Я растерянно моргаю, обдумывая вопрос.

Глаза Лоры искрятся от выпитого вина.

– Вы что-то от нас скрываете! – заявляет она. – И мне интересно: что именно?

Я мотаю головой.

– У меня…

– Смотрите, вам едва за тридцать, а вас уже особняк и мировая слава. С чего вдруг на вас это свалилось? Кого вы убили?

С улицы доносится мерный рокот волн, на другом конце подъездной дорожки хлопает дверца автомобиля. Губы Лоры неожиданно расплываются в широкой улыбке.

Она шутит, разумеется, шутит!

Я тоже начинаю улыбаться.

– Все мои убийства строго на бумаге.

– Я же ваша поклонница номер один! Все проверить – моя задача! – Лора весело машет рукой, разворачивается и, перейдя дорогу, запрыгивает в машину к Мейв.

Урчит мотор, вспыхивают фары, все возвращаются домой к мужьям и детям. Морозный воздух щиплет щеки. Я стою на пороге до тех пор, пока в конце гравиевой дорожки не исчезает последний автомобиль. Теперь можно закрывать дверь.

По шее внезапно бегут мурашки, меня охватывает неприятное ощущение. Похоже, за мной наблюдают. Я оборачиваюсь.

Сенсорные фонари погасли, подъездная дорожка окутана темнотой. Потягивающий от обрыва ветер сочится мимо меня в открытый проем. Озаренная светом прихожей, я продолжаю стоять на верхней ступеньке.

Никого здесь нет. Просто нервы шалят.

И все-таки край глаза замечает признак жизни – слабое оранжевое сияние, крохотный огонек. Прищурившись, я вглядываюсь в черноту.

Неожиданно вспыхивает соседский фонарь, подсвечивая фасад дома. На пороге с сигаретой в зубах, привалившись к двери, стоит Марк и смотрит прямо на меня. Ни улыбки, ни приветственного взмаха рукой – просто буравит издалека сумрачным взглядом.

Какое-то время мы молча глядим друг на друга. Наконец Марк медленно поднимает правую руку и, будто дуло пистолета, направляет на мою голову два пальца – так сперва кажется.

У меня перехватывает дыхание. Я растерянно моргаю, наваждение исчезает – это ладонь, мне машут открытой ладонью.

Глава 11
Эль

Глубокая, словно океан, темнота. Четыре часа утра. Медленно, но верно меня засасывает безмолвие.

Всего несколько часов назад в доме кипела жизнь, звенели разговоры книжного клуба. А теперь никого. Тишина все гуще, все осязаемее.

Сидя на кровати, точно на необитаемом острове, я думаю о Флинне.

Как бы хотелось, чтобы он был со мной!

Когда мы познакомились, Флинн жил с тремя друзьями в съемном доме. Его комната представляла собой чулан, где помещалась только вешалка-перекладина для двух пар джинсов и горстки свитеров да узкая кровать, на которой мы проспали в обнимку целых четыре месяца. Прижавшись к спине Флинна, я упиралась коленями в теплый изгиб его согнутых ног и слушала медленный, успокаивающий ритм дыхания.

В то время я прекрасно спала.

А на этой кровати… Она слишком огромна. Другая сторона матраса всегда холодна как лед.

«Да пошел ты!..» – говорю я в пустоту, откидывая пуховое одеяло.

Я сижу на краю, свесив ноги, и с силой прижимаю к глазам ладони. Бессонные ночи все больше истощают мои силы. Это значит еще один день на кофеине, еще один день в состоянии сомнамбулы.

Чем бы заняться? Можно посмотреть фильм или послушать радио. Кстати, у меня же в кабинете сигнальный экземпляр последнего романа Клэр Макинтош! Уйду с головой в чтение, затеряюсь в чужих словах…

В доме прохладно. Закутавшись в пушистый халат, плетусь наверх.

В кабинете я включаю настольную лампу, на стеклянной стене проступает мое отражение. Днем бескрайность пространства умиротворяет, словно ты в святилище, а в ночной темноте кажется зловещей. Здесь ты как на ладони, беззащитная – ни шторы не задернуть, ни в уютный закуток не спрятаться. Море ревет и грохочет так громко, будто волны бьют прямо в стекло.

Рука сама собой тянется к лежащему на столе пресс-папье, кончик пальца скользит по щербинке в центре шара. Я беру его в ладонь. Тяжелый, прохладный… Удивительно, что осколок оказался в спальне на ковре перед зеркалом.

Словно кто-то знал, где я буду стоять, и специально воткнул его в это место.

Меня передергивает, я откладываю пресс-папье и осматриваю письменный стол. Итак, если сюда поднимался посторонний, что бы он увидел? Куда бы заглянул?

Снизу доносится приглушенное постукивание. Настороженно повернув голову на звук, замираю.

Это на первом этаже?

Во входную дверь стучат не так – стук чересчур тихий. Я жду, прислушиваюсь. Сердце едва не выскакивает из груди.

Опять стук. Два или три раза. Будто легкий хлопок костяшками по окну.

Начинает посасывать под ложечкой.

Я вспоминаю стоящего на крыльце Марка, его пристальный взгляд и странный взмах рукой.

Интересно, когда я повернулась и зашла в дом в полном одиночестве, он продолжал смотреть в мою сторону?

И вновь стук, теперь более отчетливый, а затем скрежет. Я пристально оглядываю балкон, опоясывающий спальню этажом ниже: видно лишь качающееся от ветра декоративное лавровое дерево в горшке – это же царапают дверное стекло его ветви! Вот кто меня напугал!

Я громко хохочу, пытаясь сбросить напряжение, однако в огромном пространстве смех звучит нервно и неубедительно.

Я иду к дубовому сундуку, опускаюсь на колени и поднимаю тяжелую крышку.

Сундук набит доверху: старые фотоальбомы, стопка дневников, ворох выцветших блокнотов с разрисованными полями. Первой попадается под руку стянутая резинкой пачка открыток – и перекочевывает ко мне на колени.

Здесь все открытки, которые дарил Флинн. Я снимаю резинку. Думаю, затем я и поднялась в кабинет – пересмотреть свои сокровища.

На верхней открытке изображены розы с серебряной переплетающейся надписью: «С днем рождения». Флинн не отличался особым мастерством в выборе открыток.

Дорогая Эль, с днем рождения! Не забудь, у меня есть чеки. Вот они, преимущества возмездного шопинга (в этом году). Целую. Флинн.

Не могу сдержать улыбку, меня трогает простота его слов. Следующую открытку из зеленой папиросной бумаги он сделал сам. В центре наша фотография: Флинн сидит на скамье, я у него на коленях, оба сосредоточенно смотрим в землю; половину моего лица скрывают, точно занавесь, длинные волосы, загорелые руки Флинна обнимают меня за талию. На заднем фоне могучие стволы секвой и зеленый купол палатки. Под фотографией подпись: «Сегодня 3 года!»

1 континент, 2 страны, 4 провинции, 8 регионов, 8500 миль, 10000 комариных укусов и, наконец, 1 скверно состряпанная открытка. Но мы по-прежнему безумно друг друга любим. Солнышко, с годовщиной!

Я улыбаюсь, а на глазах проступают слезы.

Вот, вот оно, настоящее…

Среди открыток я нахожу еще один снимок. Какая у Флинна красивая широкая улыбка… Как он смотрит на меня сияющими глазами… Фотография сделана в тот вечер, когда я подписала контракт с издательством. Флинн встретил меня после работы, и мы отправились с друзьями в бар в центре Бристоля. Он постоянно меня целовал, повторяя, как мной гордится и до чего же я потрясающая. «У тебя получилось!»

Вспомнился и другой эпизод того вечера, хотя он занял от силы несколько минут. Я выскользнула из бара в темноту. Молча исчезла, словно глава романа, который никто не прочитает. Было уже за полночь, от беспрестанной улыбки до ушей у меня разболелась челюсть. На выходе я показала вышибале чернильный штамп на внутренней стороне запястья, он молча кивнул. Цокая каблуками, в развевающейся вокруг бедер юбке, я перешла дорогу. Моросил дождь, мелкие капли, точно жидкие бусины, прозрачной короной оседали на волосах.

Я направлялась к банкомату, но в последнюю минуту передумала и, нырнув за угол здания в неосвещенный узкий проулок, прижалась лопатками к влажной кирпичной стене. Мне не хватало воздуха, сердце колотилось в груди. Мелко, часто дыша, я уткнулась носом в сложенные ладони: выдохнула – и втянула этот воздух обратно в легкие.

Сердцебиение потихоньку унялось. Запрокинув голову, я смотрела на сверкающие под уличными фонарями капли дождя, мокрые бисеринки сыпались мне на лицо. Я знала, что вернусь к друзьям, Флинну и продолжу развлекаться как ни в чем не бывало.

Таково мое решение – остается только смириться.

Я откладываю фотографии с открытками и нащупываю в сундуке кожаную папку. Сердце начинает учащенно биться. Мне хорошо известно ее содержимое. Не стану открывать, не буду смотреть.

Даже держать ее опасно, но деваться некуда. Я заталкиваю папку глубже, на самое дно, и закрываю крышку.

Нет, не за книгой я сюда поднялась и даже не за открытками Флинна – я пришла из-за папки. Хотелось ее увидеть. Убедиться, что она на месте.

Теперь можно возвращаться в кровать. Я беру роман и тянусь через стол, чтобы выключить лампу, и, не рассчитав расстояние, сбиваю ее локтем на пол.

Слава богу, не разбилась! Я наклоняюсь за лампой, луч света бьет в ножку стола, высвечивая на ней непонятные черточки. Странная резьба… Прежде такой не было. Когда глаза привыкают к яркому освещению, я различаю на светлом дубе вырезанные буквы. Так в школе ученики высекают на партах свои имена и объяснения в любви со стрелами и сердечками.

Склонив голову, я пытаюсь разобрать надпись – и волосы встают на голове дыбом. Я несколько раз моргаю, но это не наваждение, буквы не исчезают. Все заглавные.

Разумеется, стол старинный, однако Флинн немало поработал, чтобы его отреставрировать, часами полируя ножки и с трудом вычищая старый лак из резных завитушек. А буквы на вид свежие, светлее, чем остальная древесина.

Я пробегаюсь пальцами по другим ножкам, изучая желобки и трещины, осматриваю с лампой нижнюю поверхность стола. Ничего. Ни отметки, ни насечки. Лишь одно слово жжет мозг.

ЛГУНЬЯ.

2004 год

Весенний семестр выдался веселым: первая половина дня с поздними подъемами и лекциями пролетала как в тумане; послеобеденное время занимали прогулки в парке и метание дисков. Лишь по ночам, если не было ни работы, ни вечеринок, Эль наконец открывала учебники. «Ну хорошо. Сначала рефераты».

Задумчиво пощипывая бровь, она пыталась сосредоточиться на домашнем задании, но едва бралась за реферат о постмодернизме, ее непременно что-то отвлекало, и вся сосредоточенность сходила на нет. Отчаявшись, Эль решила ненадолго заглянуть в студенческий союз – пропустить по стаканчику с соседями по общежитию.

После непродолжительного осмотра нарядов она остановила выбор на новом темно-голубом платье в спортивном стиле, отлично сочетавшемся с конверсами.

Когда Эль, извиваясь, натягивала платье, то внезапно поняла: за ней наблюдают. Похолодев от страха, она повернулась к окну, за которым открывался вид на железную дорогу с зарослями усеянных мусором кустов.

Глаза быстро привыкли к темноте, ей удалось рассмотреть движущийся по обочине черный силуэт. Спустя мгновение человек нырнул в гущу ветвей и растворился в ночном сумраке.

Кто это? Пьяный студент, бредущий на очередную вечеринку? Или кто-то, торопясь домой, решил срезать путь? Даже если посторонний увидел, как она переодевалась, что с того? Пусть себе смотрит! Ей недавно исполнилось девятнадцать, она была свежа и прекрасна. Расцвела Эль поздно. Брекеты, прыщи, дурацкая челка… Мальчики долго ее не замечали. Однако в последние полтора года произошло поистине волшебное преображение: под металлическими скобами оказались ровные белоснежные зубы, страдающая от гормональных скачков кожа стала чистой и сияющей, челка отросла, светлые карамельные волосы волнами спускались по плечам.

Одевшись, Эль вернулась к столу проверить срок сдачи реферата, незнакомец за окном вылетел у нее из головы. На реферат оставалось еще два дня. Значит, сегодня можно повеселиться, а дописать работу завтра. И вообще, можно подготовить реферат за ночь – когда времени в обрез, сосредоточиться проще. План просто отличный!

Как выяснится позже, количество баллов за реферат не сыграют для нее никакой роли. Собственно, все утратит смысл – и оценки за рефераты, и оценки за экзамены.

Тогда она этого не знала.

Довольная своим отражением, положив руку на бедро, Эль вертелась перед зеркалом. Она даже не догадывалась, что наденет новое платье всего два раза, а потом сбросит его, точно ящерица шкуру, и затолкает комом в мусорный мешок. Что единственным ее желанием станет – забыть ту девчонку в темно-голубом наряде.

Глава 12
Эль

Приоткрывая завесу одной тайны, создавайте новую. Интрига – вот что держит внимание читателя.
Писательница Эль Филдинг

Комната окутана темнотой, точно плащом. Час ночи. Я лежу с открытыми глазами, вспоминая девочку, которой я была в двадцать лет. Которая переехала из Кардиффа в Бристоль и сняла комнату в просторном доме-общежитии. Которая носила стрижку каре и обводила глаза черным карандашом. Которая не вешала шторы на окно, потому что время суток не имело значения, так как спала эта девочка редко.

Отмотай назад десять-двенадцать лет – и вот она, лежит в полночь на узкой кровати с впивающимися в спину пружинами и смотрит, как я сейчас, в черноту. Бессонница только-только пускает корни, заползает под веки, вьет в голове гнездо.

Как бы я утешила ту девочку, если бы могла докричаться? Я показала бы ей восхитительный дом, где она однажды поселится, королевских размеров кровать и пуховые подушки. Рассказала бы, чего она достигнет, продемонстрировала бы награды, на которых вытиснено ее имя. Подвела бы ее к окну с видом на сверкающее море и воскликнула: «Смотри! Видишь, чего я достигла? Все будет хорошо!» А она, посмотрев сквозь меня, спросила бы: «Тогда почему у тебя до сих пор бессонница?»

Постепенно в свои права вступает утро. С трудом поднимаюсь с кровати, чувствуя себя разбитой. Одни органы восприятия реагируют на внешние раздражители обостренно, другие почти ничего не чувствуют. Дневной свет режет глаза, струйки воды в душе впиваются в кожу как иголки.

Спускаюсь на кухню, на столе стоит кофе. Даже не помню, как его заварила. Не дожидаясь, пока остынет, подношу чашку к губам. Обжигаю язык.

Часом позже сижу в кабинете без окон и разговариваю со своим банковским управляющим. Его блеклые глаза быстро скользят по разложенным на столе бумагам – от одного этого зрелища у меня потеет спина.

Он качает головой, мое сердце уходит в пятки.

– Здесь четко и понятно написано, что в октябре прошлого года мы уже корректировали платежи по ипотеке. Вам дали возможность выплачивать только проценты в течение оговоренного периода, то есть в течение двенадцати месяцев. И два последних платежа вы пропустили…

– Пришел итоговый счет от строителей, – перебиваю его я. К сожалению, выдержать нейтральный тон не удается. Банки, офисы, счета – не мой конек. – Я не ожидала, что они потребуют всю сумму разом! Но со следующего месяца я опять начну платить.

Мои губы через силу растягиваются в улыбке.

– Должен предупредить вас, миссис Филдинг, при задержках с оплатой ипотеки банк по закону имеет право забрать дом.

Я медленно перевариваю чудовищность заявления. Мне это известно – то же самое написано в письмах, трусливо запрятанных в недра кухонного ящика. Но сейчас я в банке, лицом к лицу с управляющим, который одолжил мне заоблачную сумму.

В юности, зарабатывая чуть больше минимальной зарплаты, мы с Флинном умудрялись жить по средствам – и этим гордились. Почему же, когда дело коснулось дома на вершине скалы, желание создать идеальную писательскую обитель затмило доводы разума? Чтобы доказать себе реальность происходящего? Что жертвы принесены не зря?

Как чертик из табакерки, выскакивает убийственная мысль: а может быть, в глубине души мне хочется все разрушить? Будто стоишь в опасной близости от края железнодорожного пути в ожидании, когда у тебя перед носом промчится поезд, чтобы ощутить кожей мощный воздушный поток.

Как бы справилась с ситуацией Фиона? Она не позволила бы банковскому управляющему разбрасываться угрозами в отношении того, что ей дорого и нужно. Я выпрямляюсь.

– Среди бумаг есть договор на книгу. В следующем месяце придет вторая половина аванса. Если вы смогли бы потерпеть…

Поправив очки на узкой переносице, управляющий просматривает документы.

– Да, я вижу. Но меня беспокоит пункт, где говорится, что если вы не предоставите рукопись к определенной дате, то обязаны вернуть первую часть аванса… – Он поднимает взгляд на меня. – …а это внушительная сумма.

Спокойно. Вдох-выдох.

– Могу я узнать, миссис Филдинг, вы действительно сдадите книгу вовремя? По моим расчетам, срок наступает через двадцать один день. Вы укладываетесь в график?

Я думаю о рукописи, о сюжете, который преследует меня точно призрак, не дает спать и тянет туда, куда не хочется возвращаться, но куда необходимо вернуться. Пора с этим заканчивать.

Я изображаю улыбку.

– Конечно, не отступаю от графика ни на шаг.

Я выхожу из банка в холод послеполуденных улиц. Всего два часа дня, а вокруг уже мерцают фонари, разбавляя тусклым оранжевым сиянием густеющую синеву небосвода.

Надо сразу идти домой, прямиком к письменному столу. И писать-писать-писать. К несчастью, разговор с банковским управляющим выбил меня из колеи: на душе тревожно, мысли разбегаются.

Я бреду в противоположную от машины сторону мимо мастерской по изготовлению ключей. Обойдя хозяина, затаскивающего внутрь деревянный стенд, я останавливаюсь перед следующим, цветочным, магазином. Меня завораживают выставленные на тротуаре деревянные ящики с лилово-розовым вереском – есть что-то успокаивающее, умиротворяющее в нежности цветов.

Я толкаю бледно-желтую дверь, звякает колокольчик. Внутри чудесно пахнет цветами и осыпавшейся пыльцой. Пока я медленно иду среди витрин, воспоминания о холодном официальном приеме в банке улетучиваются: красота изящных лепестков, хрупкие розовые тычинки, сладкие ароматы поднимают мне настроение.

– Сейчас подойду, милочка, – приветливо говорит флористка, заворачивая букет стоящему перед ней покупателю.

Покупатель оборачивается. Это Марк. Равнодушно скользнув по мне взглядом, будто мы не знакомы, он продолжает разговор с флористкой.

– Думаю, цветы украсят ее комнату.

– Еще как! Тебе отдам за десятку.

– Очень любезно с вашей стороны, Мардж. Спасибо!

Я ухожу в дальний угол магазина, где выставлены ведерки с цветами: классическими розовыми розами, фрезиями в пурпурную крапинку, длинными веточками маргариток. Слышны шелест бумаги и звук вытягиваемой ленты.

– Как мама?

– Почти без изменений. До сих пор не чувствует правую руку. Никаких прогнозов. Возможно, никогда не почувствует.

– Проклятый инсульт. С каждым ведь может приключиться…

У Энид был инсульт? Господи, бедняжка! Вот почему Марк внезапно вернулся в Корнуолл. Вот почему я после приезда не видела ни Фрэнка, ни Энид. Надо отправить открытку. Будет ли это уместно? Энид мне нравится, несмотря на наши разногласия из-за перестройки дома. Разумеется, я пошлю ей открытку – в конце концов, мы соседи.

– Главная причина инсультов – стресс, – громко и отчетливо звучит голос Марка.

– Точно-точно, я слышала. У твоих родителей с домом на скале неприятное дело вышло, да?

Я ступаю как можно тише.

– Его приезжая купила.

– Так и думала. Видела, во что его превратили. Безразмерная громадина!

– Да, все загородила, даже свет в окна не попадает.

Флористка сочувственно цокает языком.

– Маме от меня большой привет. Когда ее выпишут, принесу ей морковный пирог.

Звенит касса; шелестит чек, укладываемый в кошелек; шуршит обертка букета, передаваемого из рук в руки. Делая вид, что поглощена выбором, достаю из ведерка несколько роз.

Судя по звуку шагов, Марк идет прямо к двери. Нет. Шаги в мою сторону. Марк неожиданно склоняется над плечом.

– Красивые, – говорит он, оглядывая розы. – Подарок особенному человеку?

– Нет. Просто для себя.

– А вы не считаете себя особенной? – Он снова буравит меня сумрачным взглядом. – По вам этого не скажешь.

Меня бросает в жар, к щекам приливает кровь.

– Розы. Классический выбор. Отлично будут смотреться на прикроватной тумбе. Рядом с кремовой лампой.

От удивления у меня открывается рот, но Марк уходит из магазина прежде, чем я успеваю что-то спросить.

В кафе «Мистер Жаб и дядюшка Выдра» пахнет застарелым, намертво въевшимся в истертый ковер табаком. Я заказываю полный бокал белого вина и сажусь у барной стойки. От наплыва мыслей гудит в голове, пальцы механически отгибают края бумажной подставки под напитки.

«Отлично будут смотреться на прикроватной тумбе. Рядом с кремовой лампой».

Явный намек на то, что он наведывался в мой дом – в том числе в спальню. Но как и когда? После завершения стройки Энид с Фрэнком нас не навещали, значит, описать обстановку не могли. Окна спальни выходят на море, внутреннее убранство со двора соседей не увидишь. Может быть, это Марк стоял тогда на пляже?

– За что вы так беднягу?

Я растерянно поднимаю взгляд. Криво улыбаясь, бармен кивает на разорванную в клочья подставку под напитки.

– Простите, – бормочу я, сгребая обрывки, и прячу их в карман пальто.

Я неторопливо иду мимо мигающих игровых автоматов к пустому столику, сжимая пальцами бокал – руки у меня трясутся. Сажусь, откидываюсь на спинку стула, пытаюсь расслабиться, но тело не слушается, будто одеревенело. Одним глотком я выпиваю половину бокала.

Если Марк знал, что дом выставлен на сайте аренды жилья, то мог из любопытства изучить выложенные фотографии. Я тщательно выбирала кадры, угол съемки, чтобы подчеркнуть просторность комнат и обилие света.

Я достаю из сумки телефон и начинаю просматривать снимки, подготовленные для сайта. Вот спальня: красиво заправленная кровать со свежими кремовыми простынями и взбитыми подушками. Тумбочка с лампой в кадр не попали. В социальные сети свою комнату я никогда не выкладывала. Может, Марк ляпнул наугад.

Хотя – у меня новое озарение – вдруг он заходил в дом, когда там гостили постояльцы? Мне вспоминается вырезанное на ножке стола слово «ЛГУНЬЯ». Неужели его работа? Что если он знаком с Джоанной и ее семейством? Возможно, он и предложил им снять мой дом? Нет… Слишком фантастично.

Я сжимаю пальцами виски. Вероятно, Марк познакомился с семьей Джоанны, представился слесарем и попросился внутрь под благовидным предлогом: проверить бак для воды или еще какую-нибудь мелочь. Вполне правдоподобно.

Но даже если ему удалось проникнуть в мой дом, мою спальню и мой кабинет, мне все равно не дает покоя вопрос: зачем?

Напрасно я заказала второй бокал. Или третий. За руль уже не сядешь. Приходится возвращаться домой через пляж пешком. Бессонница и алкоголь – убийственная смесь, пора бы мне усвоить, слишком сильно искажается реальность.

Моя одежда явно не предназначена для прогулок по темному пляжу: кожаные лодочки проваливаются в сырой песок, постепенно разбухая от влаги; тонкая куртка не греет, я вся в мурашках.