Мой чужой дом Кларк Люси

– Ты хоть представляешь, до чего противно читать муть, которую ты регулярно вывешиваешь? Отретушированные снимки из дома, красиво размытые селфи, статистика написанных слов, вдохновляющие тебя виды… Ах да, и еще советы начинающим писателям! – Она идеально копирует мой голос: – «Не думаю, что у меня достаточно опыта, чтобы давать советы…», но все равно – вот вам туча дерьма. И самое поразительное – тысячи людей смотрят эти глупые эфиры! Ты несешь околесицу, раздаешь советы из своей стекляшки… И кому? Настоящим писателям, трудягам, которые работают без шестизначных авансов и международных контрактов. Цирк да и только! – Она тычет пальцем мне в грудь. – Я слушала тебя, Эль, все эфиры. И по душе пришелся только один совет. – Повисает короткая пауза. – «Наведите на своих героев объектив. Отрегулируйте угол обзора так, чтобы показать – или разоблачить – их истинное лицо». – Наши глаза встречаются. – Поистине мудрый совет.

В голосе столько желчи, что я отступаю еще на шаг.

– Откуда ты узнала пароль?

– С твоего жесткого диска, – отвечает сестра, кивая в сторону ящика с электроприборами.

Вот, значит, как она это провернула! На жестком диске есть все пароли, в том числе данные для входа в Облако, на страницу «Фейсбука» и логины электронных ящиков. У Фионы был доступ ко всему. Какой ужас…

Я знаю ее тридцать три года. Ее привычку в последнюю секунду менять заказ в ресторане. Девчачью манеру держать голову высоко над водой при купании в море. Мы вместе бегали в магазин выбирать конфеты…

Часть меня бунтует: «Не может твоя сестра такое сделать!» Увы, может. Еще как может. В ней безжалостность журналиста. Умение сосредоточиться без эмоций на основной задаче. Нацеленность на успех, воля к победе.

Теперь в фокус переходят эти черты. Я в ярости сжимаю и разжимаю кулаки. Это же Фиона открыла сундук и запустила прямой эфир из пустого кабинета – маленькое послание, предвестник грядущих бед. До чего она изобретательна в своей злости! Провернула все перед собранием книжного клуба.

– Боже, – снова осеняет меня. – Мертвый мотылек… – Так и вижу, как она стоит на пороге, рассматривая воротник. – К пальто приколола его ты.

– Да, – говорит сестра.

Ее темные глаза пусты, взгляд еще непроницаемее, чем обычно.

– Ты прикрепила его на место маминой броши.

– А ты не помнишь? Мама купила брошь в день публикации ее первого рассказа. Она ничего себе не позволяла, берегла каждый пенни, чтобы у нас была новая обувь и сумки не хуже, чем у других детей. Я так радовалась, что мама наконец себя побаловала! Я спросила, почему она выбрала серебряного стрижа? А она сказала, что когда пишет, то будто парит… – И поджатыми губами Фиона бросает мне: – Ты не заслужила носить эту брошь.

– Значит, ее забрала ты.

– Да.

– Но на этом не остановилась, – повышаю я голос, в горле клокочет гнев. – Ты приколола мотылька на место броши! Бред… полный бред!

В изгибе лежащего на столе пресс-папье, мерцая, отражается свет. Я беру в руки прохладный стеклянный шар, провожу пальцем по выбитой щербинке.

– А пресс-папье… – говорю я.

Я ведь делилась с Фионой предположением, что в кабинет кто-то заходил и расколол пресс-папье. А она презрительно засмеялась. «Это лишь твое воображение».

Но воображение оказалось ни при чем.

– Ты его разбила. – При мысли о недостающем осколке, загадочным образом очутившемся на полу спальни, я еще крепче сжимаю в ладонях синий шар. Нет, не с подошвы обуви он туда попал – его целенаправленно воткнули в мягкий ковровый ворс, прямо перед зеркалом. – А осколок спрятала в ковре, в том месте, где я, по твоим расчетам, буду стоять.

– Именно. – В твердом голосе ни капли сожаления.

Подлости исподтишка, скрытые угрозы, непостижимая жестокость замысла…

Воздух в комнате сгущается так, что не вдохнуть. Под ногами качается пол, кружатся стены. Родная сестра намеренно, по своей воле, причиняла мне боль, снова и снова…

Вес стеклянного шара оттягивает ладони, палец вжимается в щербатую выемку.

В темных радужках Фиониных глаз я вижу ненависть.

Рука отходит назад, натягиваются жилы.

Взгляд сестры упирается в пресс-папье, в недвусмысленно изогнутое запястье. Ее брови изумленно взмывают вверх, и спустя миг Фиона резко приседает, закрывая лицо руками.

Я с силой швыряю шар, но, когда он срывается с кончиков пальцев, меня разворачивает инерцией.

По стеклянной стене разбегаются трещины. Расколотые фрагменты будто склеены паутиной в совершенный морозный узор.

В полной тишине отчетливо слышен тонкий свист морского ветра, сочащегося в узкие щели разбитой стены.

– Ты хотела бросить это в меня… – Грандиозности в голосе Фионы поубавилось.

А я думаю о часах, что провела в этом кабинете, пытаясь искупить свою вину и создать роман, достойный позаимствованного у матери. О словах, над которыми трудилась, шлифовала, сомневалась и переписывала.

– Ты удалила мою рукопись? – спрашиваю я и сама знаю ответ.

Фиона обшарила мои файлы, почтовые ящики и облачное хранилище накануне сдачи книги – чтобы сделка точно сорвалась.

– Все копии, до единой.

Стиснув зубы до боли в челюстях, я запрокидываю голову, из горла вырывается глухой, сдавленный стон.

– Что тебе надо? – Я иду через комнату к столу и хватаю мамину рукопись. – Хранишь черновик как залог? Выжидаешь удачный момент, чтобы показать его прессе и опозорить меня публично? Хочешь оповестить людей о том, что я обманщица? Или тебе нужно другое? Деньги? Возмездие? В чем дело, Фиона?

– Посмотри конверт.

Я достаю из-под листов конверт, переворачиваю – он адресован моему редактору, Джейн Райли.

– Я хочу, – говорит сестра, – чтобы ты сама отправила ей мамину рукопись.

Я зажмуриваюсь, пытаясь представить, чем мне это грозит. Все экземпляры книги, разумеется, изымут из оборота. Состоится суд. В результате финансовый крах. Меня никогда больше не опубликуют. Все, кто мне близок и дорог, узнают неприглядную правду.

– По-твоему, я бы выбрала такую жизнь по своей воле? – интересуюсь я, открывая глаза. – Да, мне хотелось писать… но в других обстоятельствах. Я мечтала о доме, о детях, о браке…

– Ты не раз делала выбор, – отрезает Фиона. – Ты сотни раз лгала в мелочах. Жила во лжи и навсегда ее увековечила. А последствия затронули всех нас! Не передергивай, не строй из себя жертву.

– Думай, как тебе нравится. Убеждай себя, что все было заранее рассчитано и распланировано. Но, по-моему, ты сама знаешь – подобное не в моем духе. – Я меряю ее тяжелым взглядом. – А в твоем.

Я прижимаю пачку исписанных листов к груди: эти строки – плоды многочасовых трудов матери, а чернильные кляксы – минуты ее раздумий, когда она, прервавшись, упиралась кончиком пера в страницу.

Сначала при перепечатывании романа я намеревалась его подправить, создать свою историю, но ничего не вышло – слишком отчетливо звучала интонация, каждое слово било в яблочко, каждое стояло на своем месте. Ни прибавить, ни убавить. Рукопись в полном блеске раскрывала мамин талант, ее гениальность и чуткость – настоящая жемчужина среди сохраненных мною памятных вещей.

И лучше бы эта жемчужина никогда не попадала мне в руки.

Глава 37

Эль

Фиона требовательно протягивает руку.

– Отдай.

Я не шевелю даже пальцем.

Брови сестры резко изгибаются, словно говоря: «Немедленно!»

Повернувшись к Фионе спиной, я начинаю шарить в ящике стола. Где же? Должно быть здесь… Вот он, пластиковый прямоугольник! Я быстро подношу его к краю рукописи, кручу большим пальцем металлическое колесико – и оно высекает ровный желто-голубой язычок пламени. Достаточно подержать зажигалку несколько секунд…

Бумага вспыхивает. Нижний угол рукописи чернеет и закручивается. Пламя ползет выше и выше, пожирает слова, предложения, абзацы. Когда огонь хорошо разгорится, брошу пачку в металлическую мусорную корзину под столом.

Фиона, как ни странно, не трогается с места – не кричит, не пытается меня остановить…

– Ты и правда думаешь, что это единственный экземпляр?

Разумеется, у нее есть копии! План продуман до мелочей. Ничего не упущено из виду. Языки пламени начинают лизать мои пальцы. От неожиданности я с воплем отбрасываю горящую рукопись.

Подожженные страницы парят в воздухе, словно огненные крылья, а я остолбенело смотрю, как они, скручиваясь, опускаются на деревянный пол.

Кабинет ярко озарен бумажным костром.

Черт! Надо затушить пламя хотя бы подошвами! Я топчусь по горящим листам, невзирая на жар, опаляющий лодыжки. Погасив одну страницу, бросаюсь к следующей, вдавливая огонь каблуками в пол, но едва справляюсь с одной, разгорается новая.

У меня же на кухне огнетушитель! Сбегать за ним вниз – одна минута. Я кидаюсь к двери, но сзади испуганно кричит Фиона.

Оборачиваюсь – у сестры полыхает подол пальто. Синтетический материал горит легко, пламя быстро ползет вверх. Дергаясь, она отчаянно пытается выпутаться из рукавов, в глазах ужас. Я бегу на помощь, стягиваю с нее пальто, швыряю его на пол и яростно топчу ногами. Над тлеющей тканью клубится дым, обдирая горло.

– Ты цела? – задыхаясь, спрашиваю я.

От шока Фиона не может вымолвить ни слова.

Тем временем от горящей страницы занимается обивка кресла у сундука.

Я хватаю со стола кувшин с водой – там от силы стакан – и выплескиваю содержимое на кресло. Ткань шипит, огонь затухает, выпуская облачко дыма. Уцелевший язычок пламени добиваю ногой.

Слава богу! Я ставлю ненужный кувшин на пол.

– Эль…

Отражение Фионы в стеклянной стене в страхе прижимает к щекам ладони.

– Что еще? – Я оборачиваюсь.

В углу у двери пульсирует непонятное мерцание. Присматриваюсь… Языки пламени в книжном шкафу, на нижней полке! Книги в мягком переплете, карты, туристическая литература – все горит, словно хворост.

– Господи… – шепчу я.

Огонь охватывает шкаф целиком и добирается до дубового сундука. Из пластиковых кармашков фотоальбомов вырываются сине-зеленые завитки безжалостного пламени, а над ними вьется едкий дым.

– Нет! – кричу я, бросаясь к сундуку и падая на колени.

Спасти, спасти хотя бы один альбом! Невыносимый жар отгоняет меня назад. Вскочив на ноги, я беспомощно наблюдаю, как огонь пожирает самое дорогое: открытки от Флинна, фотографии матери, мои дневники, журналы… Целая жизнь сожжена за считаные секунды.

В комнате ревет пламя, скрежещут трескающиеся доски.

– Надо выбираться! – Фиона тащит меня за руку прочь.

К потолку поднимается горячее, темное облако дыма.

Воздух обжигает легкие, я прикрываю рот горлом свитера. Мы спешим к дверям, но там такое пекло, что не пройдешь, – рама превратилась в огненное, смертельно опасное кольцо.

Клубы дыма под потолком становятся гуще, мы пригибаемся к полу.

– Что теперь делать?! – В голосе сестры отчаяние.

Думай, думай… Я разворачиваюсь к разбитой стеклянной стене – единственный выход там.

– Помоги мне! – кричу я, хватая тяжелый дубовый стул с резными ножками.

Мы оттаскиваем его от письменного стола к стене и направляем ножки в стекло.

– На счет три! – командую я.

Размахнувшись, мы с силой бьем стулом в поврежденную середину, расширяя отверстие, второй раз, третий. Остальное я выбиваю ногой, осколки ссыпаются с джинсов на пол.

– Надо прыгать! – объявляю я сестре.

Под кабинетом выступает балкон спальни, однако добраться до него нелегко – придется одолеть зазор в несколько футов. Если ошибешься, упадешь на острые скалы.

– Нет, не могу! – чуть не плачет Фиона.

Я тащу ее за руку по хрустящему под ногами стеклу.

– Прыгаем по моей команде! Постарайся сильнее оттолкнуться! Хорошо?

Сестра молчит, в ее взгляде дикий страх. Я помогаю ей забраться на край разбитой стены. Непростое дело! Мы стоим в облаке черного дыма, пригнувшись между острых зубцов стекла. Даже за металлическую раму не ухватишься, так она раскалена.

Времени нет – надо прыгать.

– Готова?

Я крепче сжимаю руку сестры.

– Один… два… три!

Когда мои ноги отталкиваются от края, ладонь Фионы выскальзывает у меня из пальцев. Вокруг черная ночь. Из моего горла вырывается крик, с высоты ему вторит другой.

Я падаю в темноту одна, позади – озаренный языками пламени кабинет.

Приземляюсь неудачно, удар выбивает из легких весь воздух.

Спустя несколько секунд сознание возвращается. Похоже, я снова могу дышать! Пошатываясь, встаю на ноги, кружится голова. Кажется, разбила лоб. Проверяю – на пальцах кровь.

Что происходит наверху? Сначала вижу только бушующий пожар. Огонь объял всю комнату, поглотил и кресло, и шкаф. Но где же сестра?..

– Фиона-а!

Она все-таки прыгнула… и промахнулась?

Нет, только не это…

Медленно-медленно зрение обретает четкость, и я различаю на краю разбитой стеклянной стены скрюченную фигурку, прикрывающую голову руками. За ее спиной полыхает огонь, из пролома в ночь вырывается черная струя дыма.

– Фиона, прыгай!

Никакой ответной реакции.

– Фиона, пожалуйста! Прыгай! Скорее!

С моря, из-за скалы, налетает очередной порыв ветра и врывается в кабинет. Языки пламени выплескиваются из разбитой стены наружу.

Фиона издает пронзительный вопль обожженного человека.

Все происходит с головокружительной скоростью: сестра вдруг поднимается на ноги и шагает в пустоту.

Не так! Неправильно! Слишком наклонилась вперед! Она отчаянно молотит воздух руками и ногами. Надо было отталкиваться сильнее и прыгать дальше!

Мне только и остается, что смотреть, как Фиона летит в темноту: волосы развеваются, в расширенных глазах ужас.

Падая, она вытягивается, цепляется каким-то чудом ногой за балконные перила и валится на деревянный пол. Жуткий хруст коленных чашечек, истошный визг… Озаренная светом луны, бледная, сестра лежит, распластавшись, на балконе. Голова вывернута вбок, на губах кровь, глаза закатились.

– Фиона! – Я бросаюсь к ней.

Она издает полустон-полувсхлип.

Через окно спальни видно, как дым окутывает коридор и ползет к лестнице. Пора уходить!

Я пытаюсь поднять Фиону, но она страшно кричит. Ясно – на ноги ей не встать.

Когда я опускаю ее на пол, из кабинета выпадает горящий кусок ткани и, зацепившись за край балкона, осыпает нас мелкими угольками. Я торопливо их стряхиваю. Времени мало, надо спасать сестру.

Я обхватываю ее вокруг груди и, собрав все силы, тяну с балкона в спальню. Мышцы спины едва не лопаются от напряжения; стиснув зубы, я выбираюсь в коридор, хочу на секунду перевести дух, но дым такой густой и тяжелый, что меня душит кашель. Огонь наверху пробивается сквозь двери, расползается по невидимым шахтам, прожигает внутренние стены.

Покрепче сжав Фиону, я волоку ее вниз по лестнице. Вопреки ожиданиям, она не вскрикивает от каждого удара о деревянные ступени – вообще не издает ни звука.

Наконец-то, первый этаж! Я хватаю с бюро телефон, распахиваю дверь наружу и последним усилием вытаскиваю сестру из дома на восхитительно холодную подъездную дорожку.

Одной рукой я набираю номер экстренной помощи, другой пытаюсь нащупать на шее Фионы пульс. Слабый, но есть. Я поднимаю валяющееся на крыльце пальто, укрываю им сестру и устраиваюсь рядом в ожидании врачей. Скорей бы завыла сирена, скорей бы замигали в темном проулке голубые проблесковые маячки…

Внутри дома беснуется огонь, снаружи кружит, свистит морской ветер, грохочут о скалы волны. Я плотнее закутываю пальто на плечах Фионы.

Сестра, бледная как призрак, неподвижно лежит на земле.

Я закрываю глаза. Ну же, «скорая», поторопись! Неустанно шумит накатывающий на берег прилив.

Мне вспоминается мечта матери: писать книги в домике с видом на море.

Ее мечта.

Моя мечта.

Мечта моей сестры.

Открыв глаза, я вижу мертвого мотылька на ключице Фионы и полыхающий красным пламенем мой кабинет.

Эпилог

Год спустя

Скрип почтового ящика, тихий шелест, затем глухой стук – из металлического рта на коврик выпадает пакет. Крышка ящика с клацаньем захлопывается.

Набирая под краном воду, Флинн рассказывает мне историю о своем ученике-арбористе. Поворот крышечки – и струя прозрачной жидкости заперта в бутылке, которая вместе с яблоком и пачкой печенья отправляется в рюкзак.

Флинн, наклонившись, целует меня в губы, между нами пробегает ток. Слава богу, ужасное расставание позади, хотя забыть его невозможно. Мы ведь едва друг друга не потеряли! Я хватаюсь за ворот футболки и, сминая ткань в горячих ладонях, тяну его к себе.

Я призналась Флинну во всем, показала самые запутанные нити. Да, нужно время, чтобы их распутать, но мы потихоньку подбираемся к центру узла в надежде, что сумеем вновь связать наши жизни.

Флинн возится в прихожей: стучит рабочими ботинками, звенит взятыми с подоконника ключами, скрипит дверью.

– Тебе пакет! – громко сообщает он с порога и исчезает в голубизне утра.

Я смотрю в окно, обдумывая предстоящий день. За фермерскими полями мерцает море. Мы остановили свой выбор на Северном острове Новой Зеландии. Рано или поздно мы переедем, но сейчас я счастлива как никогда. Я пишу, плаваю, засыпаю рядом с Флинном…

Мои мысли часто возвращаются к ночному пожару. Я стараюсь принять это воспоминание, поэтому время от времени говорю о событиях той ночи с Флинном. Не хочу, чтобы оно тихонько гнило, отравляя меня, в дальнем уголке сознания.

Интересно, обсуждает ли те события Фиона?

Она по-прежнему живет с Биллом и Дрейком в Корнуолле. Мы не поддерживаем связь, но, по слухам, она быстро поправилась – у нее были сломаны обе ноги. До сих пор в ушах стоят ее истошный крик и ужасный хруст костей.

С домом на вершине скалы покончено. Его купил какой-то лондонский богач и вроде бы переоборудовал сгоревший кабинет в тренажерный зал. Как ни странно, по дому я ни капельки не скучаю – по-моему, явный признак того, что он для меня и не предназначался.

После пожара звонила редактор. Она с большим сочувствием отнеслась к известию о том, что роман погиб в огне – хотя ее, несомненно, удивило, что не сохранено ни единой копии на удаленном сервере. Но как ей объяснишь? Наверное, я могла бы вымолить себе возможность переписать книгу с новым сроком сдачи, но не стала. И то время, и та часть меня сгинули вместе с романом – пусть и остаются в прошлом.

Итак, я начала новую книгу. Семена идей пока не проросли в полноценный сюжет, но я делаю первые шаги, учусь, у меня все получится. Какое счастье – просто писать! Без контрактов, без поджимающих сроков, без давления. Я чувствую свободу, простор для творчества!

Теперь у меня нет письменного стола: я пишу на полу гостиной, за столиком в кафе или прислонившись к шершавому стволу эвкалипта. Без разницы где. Писать – все равно что медитировать: прокладывая путь через страницы, ты выходишь за рамки себя.

Пожалуй, начну день с работы в саду…

Уже на выходе вспоминаю о пакете под дверью. Нечасто нам приходит почта – адрес знает очень узкий круг людей.

Я наклоняюсь за толстым конвертом: судя по весу и форме, внутри книга. Наверное, рекламный экземпляр. Марка британская. Литературный агент присылает мне такое все реже и реже. Я открываю конверт, ищу письмо от издателя, однако его нет. Странно! Извлекаю книгу, осматриваю обложку. Рекламный экземпляр, издательство крупное, известное – «Харпер Коллинз».

От обложки мороз по коже: дом с длинной пустой лестницей, в лаконичной серо-белой гамме. Лишь присмотревшись, я замечаю тень, которую отбрасывает притаившийся у края лестницы человек. Человек наблюдает. Человек выжидает.

Меня охватывает дрожь.

На темной части картинки напечатано имя автора.

Не может быть!

Сердце рвется из груди, воздуха не хватает, буквы дрожат, плывут, мерцают перед глазами. Я едва заставляю себя открыть обложку, на которой отпечатались мои взмокшие ладони.

Когда я начинаю читать, возникает ощущение дежавю – смутно знакомая, но немного искаженная реальность, будто смотришь издалека или через запотевшие очки.

Знакомый ритм слов. Взгляд охватывает предложения, абзацы, страницы, я даже моргать забываю. Ноги сами уносят меня в спальню. Я сижу на краю матраса, полностью поглощенная книгой.

Рассказ о женщине, живущей в доме на вершине скалы. О женщине, которая выпустила чужой роман под своим именем. Ужасное происшествие в кабинете университетского преподавателя изменило ее восприятие себя, и она долгие годы живет в вымышленном мире, не зная, чему верить, а на что не обращать внимания. Словом, на страницах та самая, созданная мной история.

Не поднимая головы, я читаю главу за главой. Мне знакомо каждое предложение, я почти ощущаю под локтями деревянный письменный стол, а под ногами – доски пола. Сколько часов проведено в кабинете в попытках создать достойный роман, сравнимый с тем, что написала мать, – роман, который меня оправдает.

Это моя удаленная рукопись!

Фиона все-таки сохранила копию.

Однако сюжет о Люке Линдене из уничтоженного романа перемежается с параллельным сюжетом – этого я не писала, хотя и прожила те события.

Здесь все: найденный в спальне осколок разбитого пресс-папье; слово «ЛГУНЬЯ», вырезанное на ножке стола; прогулка по пляжу с малышом, который приделал себе бороду из морской пены; необыкновенные рассветы корнуоллского побережья…

Билл как-то упоминал, что после завершения брошюры Фиона работает над новым проектом. Значит, книга у меня в руках и есть ее проект… Она выжидала благоприятного стечения обстоятельств, разрабатывала сюжет, структурировала фабулу – ей требовалась история целиком, и журналистский инстинкт не подвел.

Настоящая шахматистка, Фиона всегда умела просчитывать на три шага вперед. Семь раз отмерит, один отрежет. Конечно, автор контролирует только часть истории, у него есть представление о векторе и развитии действия, но с определенного момента персонажам надо давать свободу, возможность управлять событиями. Тогда они оживают.

Фиона наблюдала. Ждала…

В книге изображены мы обе. Изменены имена, некоторые детали, выдумано место действия, однако то, что касается нас, – чистая правда.

Интересно, когда она решила внести в роман отрывки из моей рукописи? Видимо, поставить собственное имя под моим текстом потребовала ее неумолимая жажда справедливости.

Око за око.

Я чувствую отголосок силы, очаровавшей Фиону своей чистотой и подкупившей ее символизмом расплаты.

В конце концов, кому принадлежит история? Рассказчику? Читателю? Главному герою?

Или им всем?

Дочитав последнюю страницу, я снова перелистываю книгу в поисках письма от сестры или хотя бы записки.

Ничего.

За окном догорает день, в душе умиротворение. Фрагменты трех жизней: моей, сестры и матери – сплелись в этой истории воедино. Она о выборе и ошибках, правде и вымысле, мечтах и провалах, о заботах, которые подкидывает и от которых избавляет нас судьба. Прилив всегда сменяется отливом.

Мои слова не стерты, не утрачены. Страницы, рассказывающие правду, обрели свободу, чтобы парить в чужом воображении, – как рукопись матери.

В окно заглядывают сумерки, пора включать свет. Только под лучом лампы я замечаю в книге посвящение.

Три слова.

Знать бы, чем они продиктованы… Ненавистью? Ехидством? Прощальный выстрел Фионы? Заключительный аккорд?

Пальцы скользят под строкой. В глубине души я надеюсь, что Фионой двигало более высокое чувство – понимание.

Посвящается моей сестре.

Страницы: «« ... 1415161718192021