13 мертвецов Кожин Олег
Потом, придя в себя и успокоившись, Эдик начал думать. В фильмах ужасов показывают, что зараза живой смерти распространяется через укусы, и поэтому люди, чтобы не стать ходячими трупами, должны опасаться, как бы их не укусили ожившие мертвецы. Позволил себя укусить – и все, пропал! Но что было бы, если б зараза распространялась через взгляд? Глянул в мертвые зрачки, пересекся взглядом – и началось: трупные пятна тебя уже покрывают и черви ползут сквозь твое сердце. Такой способ размножения мертвецов был бы куда эффективнее укусов.
Озорнов через взгляд передал Эдику личинки мертвых, и Эдик через взгляд передал что-то человеку в магазине. Что-то жуткое, выросшее из личинки. Невидимое, живущее по каким-то иным законам, нежели обычные существа.
Сначала оно двигалось внутри меня в виде светового пятна, – размышлял Эдик. Потом выросло, приготовилось к выходу, но почему же не вышло наружу просто так, почему перешло по взгляду, как по туннелю, в другого человека, и тогда уже вырвалось в мир? Каким законам подчиняются эти существа? Да и что они вообще такое?
В тот же день вечером Эдик прочел в Интернете горячие новости о том, как маньяк-убийца в продовольственном магазине загрыз насмерть двух женщин и тяжело ранил подростка. Назвали и фамилию маньяка, сообщили, что прежде он привлекался за что-то к суду и лечился от какой-то психической болезни.
Эдик понял одно: то, что вызревает в нем и ждет своего часа у него под кожей, не просто выходит через взгляд, а ищет себе подходящего человека, который мог бы послужить дверью. Эдик ведь много с кем пересекался взглядами, но, заглянув именно в те глаза, почувствовал приступ тошноты. Во всем этом была какая-то система, какие-то свои законы, действие которых Эдик уже начал чуть-чуть постигать. Может быть, даже сами личинки мертвых, обитающие в нем, как-то прикасались к его разуму и приоткрывали ему свои тайны.
Эдик вдруг поймал себя на том, что охвачен нездоровым возбуждением, злым азартом, словно бы он уже не просто жертва неведомых сил, а их сторонник и соучастник. От этой мысли на душе стало так скверно, что захотелось побыстрее смыть с себя всю мерзость, всю эту трупную гниль, которая, казалось, облепила его с ног до головы. Да только как очистишься от грязи, которую не видишь?
Отца вызвали в полицию. Когда вернулся, рассказал, что писатель Озорнов найден убитым в своей квартире. Зверски убитым. Перед смертью ему выкололи глаза, затем вогнали в лоб, над переносицей, какой-то острый металлический предмет – возможно, тот самый, которым выкалывали глаза.
– Спрашивали, где я был вечером в день убийства. Подозревали меня, – рассказывал отец. – Хорошо, что алиби железное.
В тот вечер, когда был убит Озорнов, родители Эдика, вместе со своими друзьями, ходили на джазовый концерт в Морском культурном центре. Там местный джаз-банд Сергея Корнеева выступал вместе с каким-то приезжим американским саксофонистом. Американские и европейские джазисты – не первосортные, конечно – часто приезжали по приглашению Корнеева, чтобы отыграть концерт с его ансамблем. Супруги Голобоковы, завсегдатаи таких джазовых концертов, были подписаны на SMS-рассылку с рекламой от организаторов, лично знали Корнеева и его друзей-музыкантов, приводили на их концерты своих знакомых.
Эдик, услышав про убийство писателя, взволновался, но виду старался не подавать. Тревога наполнила его, будто едкая жидкость.
На четвертый день после этого известия он проснулся под утро, еще в темноте, слегка разбавленной сумеречным полусветом, и увидел, что сразу несколько светлых пятен у него под кожей выросли в размерах. И двигались эти пятна быстрее остальных.
Днем Эдик старался никому в глаза не смотреть, ходил в солнечных очках, уставившись в землю, и веки под очками держал полуприкрытыми. Даже вечером, когда солнце скрылось и воздух начал темнеть, он продолжал ходить в очках. Поэтому и не заметил человека, подошедшего к нему на почти безлюдной улице. Незнакомец ткнул под ребро острием ножа и процедил у Эдика над ухом:
– Будешь дергаться – прирежу. Идешь со мной. Тихо и послушно. Иначе ты труп. Понял? Если понял, головой кивнул.
Эдик сделал судорожный кивок.
Мужчина больно обхватил его руку выше локтя своими сильными пальцами, цепкими и твердыми. Повел Эдика какими-то улочками, потом впихнул в автомобиль, припаркованный во дворе многоэтажки, сел за руль и поехал, как вскоре понял Эдик, на западную окраину города, где частные домишки терялись среди растительности, которая чем дальше, тем больше превращалась в настоящий лес, подступавший к городу с запада.
Потом Эдик сидел в сарае, привязанный к стулу под тусклой электрической лампочкой, в лицо ему лез назойливый комар, а мужчина, сидя перед ним на табурете, говорил:
– Писатель этот сдал мне перед смертью тебя и еще кой-кого. Чертовы детки! Думал, я его в живых оставлю, если все расскажет. Нет, сука! Таких оставлять нельзя. Он тебе хоть объяснил, во что тебя втянул, во что ты влип, а?
– Ну… – замялся Эдик.
– Что он тебе говорил? Невеста мертвых, да? Личинки? А что из тех личинок выходит, рассказал?
– Нет, не рассказал, – пробормотал Эдик.
– А сам-то ты понял что-нибудь? – Голос незнакомца, казалось, потеплел, что-то человеческое, сочувственное послышалось в нем.
– Я… не очень понял, – отвечал Эдик. – Ну, я подумал, это новое что-то происходит из мертвых. Эволюция, ну… Из живых – мертвые, а из мертвых – новое… Не знаю что. Что-то необычное.
– Так ты не знаешь, что это? – уточнил незнакомец.
То был крепкий коренастый мужчина лет за сорок, одетый в темные брюки и блеклую рубашку с короткими рукавами. Невзрачный, коротко стриженный, незапоминающийся, с невыразительными чертами лица, но с колючим пронзительным взглядом, в котором плясали обжигающие огоньки.
Этот человек, чувствовал Эдик, безумцем не был, зато был опасен – опасен чрезвычайно.
– Я тебе расскажу, – продолжал тот. – Ты должен знать. Говоришь, эволюция? Можно и так сказать. Мертвые перерождаются, но не все. Те, кто способен к загробному перерождению, становятся ангелами. Но это очень тяжело, для этого слишком много сил нужно, и эти силы они заимствуют из человеческого ужаса и крови. Они находят людей, способных проливать кровь и сеять ужас вокруг себя. Сами-то мертвецы поначалу бессильны, не могут никому причинить физического вреда, но зато могут расшатывать психику. Не у каждого – лишь у того, чей разум уже подточен. Таких они сводят с ума и подчиняют себе. Подчиненный человек начинает убивать для них, а они получают силу от пролитых крови и ужаса. Ужас в душе – это все равно что кровь в теле. Когда охватывает ужас, это значит, что в тебе рана – невидимая рана – и оттуда хлещет поток, темный, как венозная кровь. Не зря ведь кровь всегда связана со страхом и ужасом. Когда мертвый перерождается в ангела, он слаб, он бессилен и ему нужна пища. А когда досыта напьется чужого ужаса, то получает власть над людьми. Тогда они, бесплотные и потусторонние, начинают влиять уже не только на психику, но и на материю. Хотя, может, они не такие уж и бесплотные, тут вопрос тонкий. Есть материя грубая, есть нежная, есть невидимая и невесомая. В конце концов перерожденные мертвецы получают способность делать с нашей плотью все что угодно: перенести человека мгновенно на большое расстояние, сделать его устойчивым к холоду или к огню, трансформировать его тело, превратить в другого человека, в зверя или во что-то вообще невообразимое. Но это только с особо избранными людьми могут они такое вытворять – с теми, кто подчинился им полностью. И чем больше этих тварей над нами, тем все ближе наш конец. Потому что мы будем сходить с ума, звереть, убивать и мучить друг друга. И все для того, чтобы разливалась кровь, разливался ужас и была пища у этих тварей, а значит, и власть над нами. Они постепенно загоняют нас в тупик, из которого уже не будет никакого выхода. Их становится все больше, скоро у нас совсем не останется шансов. Те, кто выживет под их властью, превратятся в чудовищ, нормальных людей не останется.
Такие, как этот писатель, Озорнов, заключили с ними договор. Они выискивают детей, способных стать гнездами для этих тварей, вынашивать их в себе. На таких, как ты, эта нечисть учится контролировать людей, управлять их разумом, подчинять себе людскую волю. А потом находят… как сказать? Надломленных. Понимаешь? Есть надломленные люди, с трещиной внутри, которых легко доломать и полностью подчинить своей воле. Знаешь, как сказал один пророк: «Трости надломленной не переломит»; а другой пророк, наоборот, сказал: «Падающего толкни». Есть такие гадины среди пророков, которые объединились с этими тварями против людей. И вот сидят мертвецы в тебе, всматриваются твоими глазами в окружающих и выискивают, кого бы толкнуть и переломить. Поэтому таких, как ты, оставлять нельзя…
– Нельзя оставлять? – спросил Эдик; страх бежал по коже муравьиными потоками.
– Тебе надо было убить себя, – мрачно произнес незнакомец. – Только так ты мог остановить это. Есть и другой способ, но он еще хуже смерти. Самоубийство проще. А другой способ – это запечатать себя. Провести специальный ритуал и выколоть себе глаза. Тогда личинки этих тварей не смогут выйти из тебя никуда и начнут пожирать тебя изнутри. Не тело пожирать – нет. Будут пожирать психику, разум, память, волю, подсознание. Это будет ад на земле. Знаю одного, который сам так и сделал; совесть не позволяла ему совершить самоубийство. А других вариантов просто нет. Но люди-то за жизнь цепляются, за благополучие – по врожденной подлости своей. Каждому хочется, чтоб не он мучился, а другой кто-нибудь, не он подыхал, а посторонний. Вот и носят Невесты мертвых в себе отраву, и отравляют других, вместо того чтоб погибнуть самому, но остановить процесс.
– Вы… убьете… меня? – с трудом спросил Эдик; он задыхался, и слова едва выходили наружу.
Незнакомец покачал головой.
– Ты уж прости, пацан, но поздно тебя убивать. Это раньше надо было делать. Теперь бесполезно. Личинки выросли настолько, что твоя смерть их уже не остановит. Они быстро найдут себе других носителей. Поэтому я запечатаю тебя. И отпущу. Они начнут пожирать тебя изнутри. Ты останешься жить, но сойдешь с ума, а они будут годами, десятилетиями все жрать и жрать твою душу. Так она и станет для них ловушкой. Они сроднятся с ней. Пустят корни, сплетутся намертво с твоим «я». И когда ты наконец умрешь, они уже не смогут покинуть тебя и перейти в кого-то другого. Ты умрешь, а они продолжат жрать тебя после смерти. Твоя душа пойдет на дно, в самую глубокую тьму, и они вместе с ней. Так ты уведешь их подальше от поверхности, от нашего мира, в глубь бездны. Канешь, будто камень. Это единственный выход. Просто все уже слишком далеко зашло. Если бы я нашел тебя раньше, хотя бы месяца полтора назад, в июле…
Эдик расплакался. Он просил, умолял этого страшного человека не делать ему больно, не мучить его, пожалеть и отпустить, ведь он всего лишь мальчик, маленький, перепуганный, совсем ребенок, который ни в чем не виноват и никому не сделал ничего плохого…
Но страшный человек подошел к нему, взял его левой рукой за подбородок, схватил крепкими, будто из дерева, пальцами. В правой его руке был четырехгранный инструмент из черного металла, острый на конце. То ли слишком длинный кованый гвоздь, то ли какая-то короткая пика. Этой пикой он чертил в воздухе над головой Эдика сложные фигуры и бормотал непонятные слова, от которых расползалась морозная жуть. Лицо его побледнело, глаза провалились в овраги теней под надбровными дугами, зрачки расширились, оскалились неровные зубы, безобразно кривился рот.
И точным движением отяжелевшей руки, превратившейся в беспощадный механизм, он быстро вонзил острие в один глаз Эдику, потом тут же – в другой.
Эдик заорал от боли и, проваливаясь в черноту, смешанную с кровью, услышал над собой исступленный крик незнакомца:
– Я запечатываю тебя!
А из черноты, в которой он утопал, смотрели на Эдика хищные глаза внутренних звезд, и голодный их блеск отзывался в его душе беспредельным ужасом.
Максим Кабир
Форпост
Как только они миновали ущелье, погода испортилась. Сердитый ветер срывал шапки чуть ли не с головой и жалил щеки. Скрежетал зубами старик на козлах рессорного «студебекера», к нему жалась черноволосая девчонка. Температура опустилась на двадцать пять градусов, до минус четырех должно быть. Пирсу почему-то казалось, что вернись они к ручью, своеобразной границе, сдуру пересеченной, – и сразу же потеплеет. Будто за студеным потоком простиралась страна ледяных сумерек. Вглядываясь в потемки, слишком рано окутавшие своей паутиной лес, Соломон Пирс, тридцати пяти лет от роду, вспоминал россказни, слышанные в детстве. Про кровожадных индейских демонов, которые были реальны и вечно голодны. Про гигантских черных псов и ведьм. Про ползучих чудовищ, что рыскают под снежными покровами. На узкой тропе путникам приходилось двигаться по одному, и Пирсу, замыкающему вереницу, чудилось, что незримые клешни вот-вот вцепятся в загривок, сдернут с седла. Он облизывал сухие губы и то и дело касался ореховой рукояти револьвера.
Пирсу, многократно видевшему смерть, суеверная боязнь была в новинку. Страх, как страховочный трос, накрепко связал всадников. Отыскал лазейку в черствые сердца разжалованного лейтенанта Рубена Эллисона и забулдыги Итана Родса. Это были суровые и грубые мужчины, убийцы, но и они трепетали, почуяв неладное примитивными фибрами душ. Вислоусый Эллисон держал наготове карабин. Картежник Родс энергично перемалывал челюстями жевательный табак и не спускал пальца с курка армейского «Драгуна».
За всадниками наблюдали. Из дупл, из расщелин, из мрака, клубящегося вдоль старой колеи, будто дым пожара. Горельник в фиолетовой полутьме напоминал клыкастый рот. Лошади торопились быстрее покинуть чернолесье, а мулы, запряженные в продуктовый фургон, наоборот, противились командам. Седобровый возница, сипло ругаясь, хлестал упрямцев.
Что заставило Пирса примкнуть к банде Мерфи и переться на север, к черту на рога из-за какой-то байки? Лопал бы сейчас горные устрицы в сонном коровьем городишке, штат Оклахома, где виски льется рекой, а цыпочки из заведения «Эпплхерт» так любят законников. Но должность помощника шерифа, застолбленная им в начале войны, оплачивалась скупо: два доллара в день. А по словам того коммивояжера, среди обветренных черных стволов лежало, как на подносе, целое сокровище. Двадцать пять тысяч долларов – это примерно четыре с половиной тысячи галлонов ржаного виски или двести пятьдесят голов Абрахама Мерфи, по оценке рейнджеров.
…Месяц назад шериф Маккаллен вразвалочку подошел к коренастому чужаку, сидящему за столиком салуна в окружении дружков. Маккаллен проявил особую жестокость, участвуя в подавлении восставших дакота, но в мирное время был добрейшим увальнем. Он велел барному псу притащить джин и обратился к чужаку:
– Эйб Мерфи, я полагаю?
– Шериф. – Мерфи коснулся полей шляпы. При этом он смотрел за плечо Маккаллена на Пирса.
– Не мое дело, куда и откуда вы идете, – промолвил ленивый и безалаберный Маккаллен. – Главное, чтобы вы не устроили переполох на моей территории. Это не нужно ни мне ни вам.
– Мы просто странники, – невинно ответил Мерфи. – Мы избегаем неприятностей.
Взор его черных глаз прожигал Пирса. Помощник шерифа изобразил равнодушие. В отличие от своего шефа, он видел Мерфи раньше – воочию, а не на листовках. В прошлой жизни.
– Всего наилучшего, господа. – Маккаллен удалился пить джин и ловить мух в конторе. А Мерфи, встав из-за стола, направился к Пирсу.
– Неожиданная встреча.
– Вы с кем-то меня спутали. – Пирс пыхнул сигаретой.
Мерфи ухмыльнулся, демонстрируя желтые пеньки зубов.
– Миннесота, парень. Ты был пацаном, но чертовски метким пацаном. Я считал, из тебя выйдет первоклассный грабитель, Соломон Гроб.
Под ложечкой у Пирса неприятно засосало. Много лет никто не называл его этим имечком. Пирс повзрослел и остепенился. В свое время ему хватило пулевых ранений и ночки в пустыне, где, подыхая, он вяло отбивался от стервятников. Перед мысленным взором возникла хромая карга – его родная бабка. Потрясая Святым Писанием, она восклицала: «Ты дьявол! Ты не человек! Черти подсунули тебя во чрево моей бедной доченьки!»
– Что вам надо? – Пирс наконец-то повернулся к Мерфи.
– Вопрос в том, что надо тебе.
В чащобе хрустнула ветка. Жалобно заржали лошади. Пирс погладил гнедого по крупу и перехватил встревоженный взгляд Эллисона. Интересно, Мерфи чувствует то же самое? Пещерный страх вперемешку с желанием бежать прочь от этих странных извивающихся теней, изрыгнутых лощинами?
Восемь человек скакали сквозь лес. Мерфи, Хелл Мердок и Эмилио Круз. Эллисон, Родс и Пирс. Посредине – повозка. Старик по имени Кассиус Дефт примкнул к группе под Джаспер-Хорном. Упросил взять его с собой. Бандиты Мерфи щерились, глазея на спутницу старика – невзрачную девчонку лет восемнадцати. Индейская кровь текла в ее жилах, а старику она приходилась падчерицей. Коли седой черт сказал правду.
– Ты не знаешь, о чем просишь, болван, – бросил надменно Мерфи, гарцующий на техасском мерине.
Старик потупился, заслонив собой девушку.
– Я слышал, вы едете в Ад.
– По-твоему, нам по пути?
Мужчины засмеялись. Все, кроме Пирса и мексиканца Круза, чрезвычайно серьезно относившегося к их миссии.
– Мы вас не затрудним, – сказал Дефт. – Я – знахарь, травник, как и моя Малка. Мы можем лечить ваши раны и везти провиант.
– Видать, крепко уцепились законники за ваши шкуры, раз вы готовы примкнуть к головорезам. – Мерфи кивнул. – Так тому и быть. Родс, слезай с фургона, у нас новый возница.
Старик от кого-то бежал. Они все, каждый по-своему, бежали от прошлого. А дорога вилась и постепенно расширялась. Лес редел. Тысячемильный перегон закончился ступенчатым спуском, и тогда они узрели Ад.
Официально ад назывался Лост-Лимит. Оборонительную крепость основали французы в конце семнадцатого столетия. Однако обороняться им было не от кого: краснокожие сторонились темных ущелий. Форпост опустел. Судачили, что солдаты попросту исчезли, растворившись в тенях среди сосен. Полвека тому назад некто Элия Девенлоп, священник, привел в Лост-Лимит дюжину семей. Они разобрали блокгаузы и построили дома в крепостных стенах, дабы с божьей помощью сопротивляться – не дикарям, но греховным помыслам. Наступившая зима была суровой; снегопад изолировал общину от цивилизации, а звери и птицы сгинули из лесов. В апреле группа трапперов добралась до поселка. Они обнаружили пустые дома, но хуже всего было то, что они нашли внутри. Обглоданные ребра со следами человеческих зубов. Высосанные кости. Грудины и черепа, разбитые топорами. Остатки страшного пиршества в котле. Куда девались выжившие каннибалы, никто так и не узнал. Суровые северные зимы порой подталкивали колонистов к страшным поступкам. Но те, кто рассказывал историю Лост-Лимита, приберегали под конец самое странное. Парализованные ужасом трапперы наткнулись на припасы. В поселке была сушеная рыба и вяленая говядина, а коровы и лошади умерли от голода в стойлах. Но люди предпочли есть людей, породив очередную загадку и слухи об одержимости. Мол, преподобный сменил покровителя и присягнул Сатане; в стенах крепости творились оргии и богохульные ритуалы; младенцев приносили в жертву лесному дьяволу. Прозвище Ад закрепилось за бывшим форпостом.
«Даже клад Генри Олкотта не заманит меня в Лост-Лимит!» – воскликнул подвыпивший коммивояжер на дилижансовой станции. Так об этом рассказывал Мерфи. Собутыльники коммивояжера согласно заворчали. Мерфи, обедавший за соседним столиком, повернулся к горлопану.
«Ты говоришь о мулате Олкотте, грозе китайцев? Олкотте Томагавке?»
«О нем! – подтвердил коммивояжер, снимая котелок, чтобы утереть вспотевшую лысину. – Олкотт как минимум трижды бывал в Аду. Он прятал там награбленное. Двадцать пять тысяч долларов серебряными монетами по сей день пылятся в одной из барсучьих нор Лост-Лимита. И Олкотт не слинял в Канаду, нет, друзья. Он все еще в Аду. Но деньги не нужны мертвецам!».
Мерфи пропустил бы пьяную болтовню мимо ушей, если бы лично не знал Генри Олкотта, на самом деле пропавшего без вести вместе с кругленькой суммой. И то, что Олкотт живо интересовался проклятой крепостью, Мерфи знал из первых уст.
Пару дней Мерфи обдумывал авантюру. Он заручился поддержкой налетчика Хелла Мердока и Рубена Эллисона, бывшего лейтенанта из корпуса топографических инженеров, который мог провести экспедицию к Утесу Забвения. А там… там, как обычно, вопрос удачи.
Потемневшие и прогнившие бревна походили на кости великанов. Фортификационные гурдиции – на гнезда хищных птиц. Ад оказался гораздо больше, чем Пирс предполагал. Высокие стены охраняли гарнизон от подступающего сосняка, но не от призраков, коими кишели здешние легенды. По крайней мере, снаружи форпост сохранился в первозданном виде: массивные ворота, смотровые башенки с четырех сторон света, бойницы для стражи. От Лост-Лимита веяло чем-то нечестивым, чем-то дурным и испорченным.
Мерфи подстегнул жеребца, стал спускаться по вихляющей дорожке. За ним последовали остальные. Дефт едва справлялся с мулами и с шириной тропы. Задняя ось проседала на выбоинах, фургон терся днищем о камни.
У форта мужчины, за исключением Мерфи, спешились. Засов на калитке отсутствовал, но сами ворота не поддавались.
– Поднажмите! – крикнул Мердок, стройный брюнет в элегантном пальто из оленьей шкуры. Ладони уперлись во влажное и какое-то осклизлое препятствие. Пирс стиснул зубы. Рядом засопел Круз. Пять человек надавили, и сосновые створки нехотя отворились, пропуская к караульной будке.
Ветхий тротуар скрипел и проседал. Люди преподобного Девенлопа снесли казармы и возвели хибары в тени сосновых куртин. Домишки обветшали, поросли лишайником. В окнах шевелилась тьма.
Пирс бывал в заброшенных ковбойских городах на скотопрогонных трактах, в деревеньках, захваченных сорняком и бизоньей травой, но Лост-Лимит разительно отличался от городов-призраков. Ни кабака, ни дансинга, ни почтамта или постоялого двора. Только тоскливые лачуги, сараи, давно не использовавшиеся факелы на вкопанных шестах, маленькая церковка с острым шпилем. От французов сохранился крепкий двухэтажный дом в глубине. Там, вероятно, размещались офицеры, а позже жил духовный лидер общины.
В центре просторной площади торчал столб, который Пирс принял за виселицу. Приглядевшись, он различил медный колокол, болтающийся на веревке.
Каблуки застучали по настилу. Гости вертели головами, хмурились.
– Ветер воет, будто Ла Йорона, – пробормотал Круз. И пояснил для американцев: – Так мы называем плакальщицу, мертвую, но живую.
– Миленько, – буркнул Мердок, прислушиваясь к непогоде.
Мерфи приказал Дефту разгрузить «студебекер», мулов и лошадей привязать к коновязи и накормить. Старик настороженно всматривался в темные оконные проемы. Его губы беззвучно двигались. Малка, индеанка, участливо приобняла Дефта.
Как и калитка, дверь главного дома была распахнута, засовы выбиты. Внутри пахло прахом и плесенью. Пирс чиркнул серной спичкой, поджег лампу и прикурил от той же спички. Керосиновые фонари разогнали мрак. Будто черную жижу выкачали из резервуара. Громоздкий камин раззявил напичканную золой пасть. Вокруг сгрудились колченогие стулья. Пол покрывал слой пыли. Тускло блеснул какой-то кругляш. Пирс наклонился и подобрал его. Всего-то башмачная пуговица.
Пока товарищи втаскивали в гостиную пледы и провиант, Пирс прогулялся по изогнутой лестнице на второй этаж и исследовал грязные комнаты. Катышки сухого крысиного помета рассыпались под подошвами. На тумбе в угловом помещении, в оправе паутины, лежала распухшая Библия. Пирс коснулся обложки кончиками пальцев в перчатках.
«Не смей! – донесся из прошлого дребезжащий голос бабки. – Не смей трогать Священную Книгу, выродок!»
Старые шрамы зачесались на спине. Следы плетей. Ожоги. Бабуля дымила папиросами и обожала тушить их о кожу внука.
Из окна Пирс смотрел не мигая на площадь. Пики сосен раскачивались за куртинами, как нетерпеливо перетаптывающиеся гиганты. Узкие нагроможденные хибары казались домовинами, поставленными на попа, могильными плитами. Столб с колоколом отбрасывал длинную тень. Пирс поискал источник света и увидел луну в разодранном саване облаков – лобастую, круглобокую, напоминающую голый череп.
«Зачем я здесь?» – спросил Пирс у мертвого поселка.
Ответом был скрип половиц, но, обернувшись, бывший помощник шерифа и бывший грабитель банков никого не обнаружил за спиной.
На растопку камина пошло крыльцо соседней лачуги. Огонь с остервенением пожирал доски. Мужчины сидели полукругом, время от времени прикладываясь к горлышкам бутылок. Мердок забросил ноги на стол и наслаждался сигарой. Круз играл на красивой губной гармошке, которую отказывался ставить, картежничая с Родсом. Эллисон, выпускник военной академии Вест-Пойнт, пролистывал пожелтевшую книгу, найденную в шкафу в смежной комнате. Отсутствовал Дефт: по указке Мерфи старик устанавливал засовы на ворота, калитку и на двери дома.
– Завтра придется поработать, – сказал Мерфи. – Будем взламывать полы, пока не наткнемся на клад.
– А если нет никакого клада? – спросил Родс.
– Он есть. – Мерфи покрутил ус. – Я чую.
– Послушайте, – Эллисон ткнул пальцем в книгу. – Здесь описывают «земли к северу от Утеса Забвения». «Алгонкины не врали, он обитал в лесах. Горе тому, кто увидит его: ростом до звезд, он шагает по верхушкам деревьев и бьет в луну, как в бубен».
– Что за дрянь ты читаешь? – полюбопытствовал Мердок.
– Забавная книжица про ведовство.
– И кто же там шагает по соснам?
– Его называют…
– Вендиго. – Мужчины синхронно посмотрели на Малку. За все дни путешествия это было первое слово, сорвавшееся с ее уст. Индианка поднесла к камину котелок с картошкой и мясом. Мердок причмокнул, оценивая линию ее тела под шерстяной юбкой. Малка подвесила котелок над огнем и оглядела присутствующих расширившимися зрачками, окаймленными карей радужкой. – Бог-людоед. Тот, кто встретится с ним, почувствует убийственный голод. Это случилось с французами. И с переселенцами после. И с теми, кто по глупости забредал в леса. В его угодья.
– Ты в это веришь? – спросил Мерфи. Индианка достойно выдержала взор убийцы, чем вызвала у Пирса симпатию.
«Не такая она и замухрышка, как мне показалось сперва».
Малка промолчала, но это было молчание-утверждение.
– Веришь, – сказал Мерфи, – и все равно поплелась за нами?
– От судьбы не уйти, – рассудительно сказала Малка. – Так ведь вы, белые, говорите?
Дверь открылась, в гостиную вошел Дефт, за ним влилась волна холода, прокрались тени.
– Полнолуние, – сказал старик, приплясывая от мороза. – Луна не идет на убыль, хотя должна.
Лица мужчин вытянулись. Мердок и Круз пошли к окнам, чтобы убедиться, что старик не бредит. Пирс прикусил губу. Дефт был прав. И как он сам не сообразил? Над крышами поселка должен был висеть убывающий месяц, а не голый круглый череп ночного светила!
– Эль диабло… – процедил Круз.
И лишь Пирс заметил ухмылку на губах Абрахама Мерфи, заманившего их всех в Ад.
Соломону Пирсу приснился каньон. Чаша, полная зноем и стервятниками. Грифы парили в голубом небе, где солнце расплылось, как яичный желток. Гранитные глыбы нагревались под его лучами. Грифы окружали прислонившегося к булыжнику Пирса. Крылья шелестели по камням. Ближе и ближе подходили падальщики.
Пирс задрал голову. Прямо над ним, на булыжнике, восседала его бабка. Обнаженная, рябая, злорадно усмехающаяся.
– Больно тебе, отродье?
Лицо бабушки вытянулось, превратившись в птичий клюв, а растопыренные пальцы рук и ног стали папиросами с тлеющими кончиками.
Старуха захохотала.
Пирс проснулся на втором этаже скрипучего дома, откинул плед и глубоко вдохнул затхлый воздух. Хохот ведьмы стоял в ушах. Пирс вылез из спального мешка и прошел к окну. Неправильная луна заливала светом форт. Лошади фыркали в стойле. И что-то бесформенное сидело на крепостной стене у южной башенки. Как исполинская ворона. Как мертвая старуха из снов.
Пирс поморгал и снова посмотрел в окно. Никого там нет, кроме теней, кроме луны.
Утром недосчитались двоих. Родс и Круз пропали, а с ними пропали две лошади из конюшни.
– Чертовы трусы, – процедил Мерфи. – Им место в воловьем караване!
– По-твоему, они… – Эллисон осекся. Мерфи зыркнул на подельника, как на законченного идиота.
– Конечно, сбежали! Или ты думаешь, их слопали крысы?
Пирс, прищурившись, смотрел в камин. Из угла, скрестив на груди руки, наблюдала Малка.
Мерфи отхлебнул горький чай.
– Они говорили, что хотят уйти. Дрожали, как линейные шлюхи. Навалили в штаны, увидев луну. Желтопузый втемяшил себе, что тут обитают призраки. – Мерфи хохотнул, но никто больше не разделил его презрительную веселость.
Пирс и Эллисон переглянулись. Разжалованный лейтенант открыл рот, но его перебил Мердок:
– Я видел, как Родс и Круз уезжают. Кричал вслед, но они и слушать не желали. Пожиратель бобов и алкоголик.
– К слову, – подал голос Пирс. – Зачем ты взял нас с собой, Абрахам? Почему не забрать себе все серебро?
Мерфи поперхнулся чаем от удивления.
– Ты совсем отупел в конторе шерифа, Гроб? А махать кайлом я буду один?
– Эти доски можно крошить пальцами. – Пирс топнул ногой, и половица сломалась.
– Я не Круз, – сказал Мерфи, отставляя чашку. – Но и мне было бы тошно в этом чертовом поселке без вас, ребята. – Мерфи подмигнул приунывшему Эллисону. – А теперь за дело!
При свете дня Лост-Лимит не стал ни уютнее, ни гостеприимнее. Солнце едва проклевывалось сквозь хмарь. Желтоватые испарения клубились внутри крепостного двора, образовывая фантомные петли и узлы, навевая мысли о болотных чудищах и вековых захоронениях. Поселок каннибалов поскрипывал, кряхтел, шуршал, и казалось, что истинная цель живых – не клад искать, а создавать шум, чтобы заглушить звуки постороннего присутствия.
Физический труд немного успокоил Пирса. Так юношей он уединялся за сараем, чтобы рубить дрова, представляя на колоде щуплую шею бабки. Шахтерская кирка крушила лачугу. В соседних хибарах пыхтели соучастники. Подумалось, что грохот не выпроводит незваных духов, а наоборот, привлечет их внимание.
Аскетическое убранство домишек состояло из покореженных сундуков для одежды, лежанок, столов и стульев, примитивных очагов. В сундуках попадалось заплесневелое тряпье. Встречались осколки глиняной посуды. Ничего ценного. Хлам выкидывали на улицу с хохотом и улюлюканьем, излишне громким, фальшиво-бодрым. Мердок напялил найденную в комоде шляпу с плоской тульей и, изображая проповедника, восклицал:
– Сие есть плоть моя! Приятного аппетита!
Посмеивался Эллисон. Посмеивался, пока в здании, которое могло быть кузницей, не ковырнул настил. Из-под разбухших досок полезли черви. Толстые, розовые, кольчатые. Подпол кишел червями, как могила. Это и была могила: разбросав шевелящуюся мерзость лопатой, мужчины увидели кости, старые и желтые. Детский скелет без черепа, слишком долго пролежавший в тайнике, чтобы представлять интерес для червяков.
– Разве их не убивают холода? – спросил Эллисон.
– Насекомые живут и не в таких условиях, – сказал Мердок.
– Черви – это не насекомые, – возразил Эллисон. – Линней писал…
Но всем было плевать, что писал Линней. Приумолкшие мужчины вернулись к работе. В полдень Пирс отодвинул покрытую коркой грязи кровать и постучал по полу каблуком. Нахмурился, взял кирку обеими руками. Что там спрятано внизу? Деньги Олкотта или извивающаяся скверна?
Кайло легко проткнуло древесину и провалилось в пустоту. Пирс сорвал еще несколько досок, взял лампу и поднес к дыре. От половиц до промерзшей почвы было фута полтора. Кто-то вырыл под лачугой яму – она уходила налево, за внешнюю стену и, судя по всему, за территорию крепости.
Изучив пространство на предмет клада и не найдя его, Пирс оповестил соратников о подземном лазе. Мерфи позвал Малку и приказал ей лезть в дыру. Для мужчин проход был слишком узким, а вот Малка с ее телосложением могла в него проникнуть.
Индианка покорно подчинилась. Пирс смотрел, как она уползает в темноту, отталкиваясь ногами, обутыми в мокасины. Минут через пять смуглая и чумазая мордашка Малки показалась снова: девчонка умудрилась развернуться в лазе. Пирс подал ей руку, и Малка выбралась на поверхность.
– Ну что? – поторопил Мерфи.
– Он ведет наружу.
– Подкоп?
Пирс отринул образ существа, ночью вылезающего из-под кровати мирно спящих людей. Индейца с ножом в зубах, или кого похуже, кто издревле хоронится в лощинах и распадках…
– Копали из комнаты, – сказал Пирс. – Кто-то отсюда сбежал.
– Может, Круз с Родсом и конями? – Но шутку Мердока никто не оценил.
– Продолжайте, – буркнул Мерфи.
В течение следующего часа единственной находкой стал дохлый разложившийся барсук в медной чаше ванны.
Туман сгустился, а крики птиц за куртинами напоминали отчаянные вопли раненых.
Пирс замешкался у порога церкви. Кривое, наспех сколоченное здание источало угрозу. В нем никогда не было Бога, только вездесущие тени, язычество косматого леса. На миг Пирс перенесся из Лост-Лимита в Вайоминг и словно наяву увидел другую церковь – чистенькую, аккуратно побеленную. Услышал ропот прихожан и возбужденный бас священника. Почувствовал железную хватку старческих пальцев на своем запястье.
Под фланелевой рубашкой зачесались шрамы.
Пирс тряхнул головой, прогоняя наваждение, и переступил порог. Лампа озарила пыльную рухлядь: скамьи, алтарь, кафедру. К сосновому кресту, висящему напротив входа, можно было запросто приколотить взрослого человека. Пирс вспомнил, как пугали его в детстве распятия без деревянного или металлического Иисуса. Словно Назарей слез с креста, предоставив вакантное место ему, Пирсу.
Капля пота скатилась по виску.
Библейские строки, таящиеся в памяти Пирса, как черви под настилом, выбрались на поверхность. В осажденной Самарии бушевал голод. Обезумевшая женщина обратилась к царю Израиля, ища справедливости, ибо другая женщина сказала ей: «Отдай своего сына, съедим его сегодня, а моего сына съедим завтра». «И сварили мы моего сына, и съели его. И я сказала ей на другой день: «Отдай же твоего сына, и съедим его». Но она спрятала своего сына.
Маленький Соломон, внимая Книге Царств, думал, что это ужасно несправедливо, и надо было есть детей по кусочкам: ножка одного, ножка второго.
Тени скользили по стенам, вязли в паутине. За кафедрой стояла старуха. Руки – как лапы стервятника. Тлеющая папироса между пальцев и тлеющие угли в глазах. Голосовые связки, давно истлевшие, породили прокуренный хрип:
– Дьявольское отродье! Задавить пуповиной! – Бабка закашлялась. Ее легкие булькали, как бесовская топь. – За… да… вить…
Пирс отшатнулся от призрака, которого нарисовало его собственное воображение, и врезался в Малку. Девушка пристально поглядела на него. В уголке возле ее правого глаза было небольшое родимое пятно, не только не портившее лица, но, напротив, украшавшее его. Словно она подводила глаза у зеркала, но бросила это занятие, решив, что и так хороша.
– Чего тебе? – раздражением Пирс замаскировал смущение.
– Проведешь к ручью? Вода закончилась.
– У ворот есть колодец.
– Я не стала бы пить из него.
Пирс подумал о червях и крошечном скелетике под половицами. О людях, которые ходили по костям своих младенцев. Он прислонил кайло к скамье, кивнул:
– Пойдем.
В лачугах стучали кирки. Туман крался по пятам; казалось, его источник находится прямо под ногами, под прохудившимся уличным настилом. Задвижка поддалась с трудом, будто не была прибита Дефтом вчера, а гнила и разбухала вместе с форпостом. Но ведь и хижины, и церковь, построенная всего-то полвека назад, выглядели неимоверно ветхими… ветхозаветными.
За пределами Ада мгла праздновала триумф. Пагубными испарениями заволокло деревья. Белесые полотнища висли на сучьях. Туман искажал звук шагов, звук осыпающихся камушков, звук, с которым черти копошились во мраке.
Впереди, как единственное материальное пятно в бесплотном мире, маячил темный затылок Малки. Пирс, пожалуй, был рад, что эта девчонка рядом.
– Почему вы здесь? – нарушил он молчание.
– В Аду это главный вопрос. Грешники постоянно задают его друг другу. Сами себе. И Ему.
Малка указала пальцем туда, где, по идее, находилось небо; на деле же – низкие своды, слепленные из мглы и зарешеченные ветвями. Тропинка змеилась среди валунов и корневищ.
– Ты веришь в христианского Бога?
– Он живет в ваших храмах и сердцах, разве нет?
– Не во всех храмах, не во всех сердцах.
Малка посмотрела через плечо. Это что, насмешка промелькнула на ее лице?
– Не в твоем, да?
– От чего вы бежите? – настаивал Пирс.
– От Него, – и опять жест в сторону неба. – Точнее, от тех, кто смеет подписываться Его именем.
– Вас преследует церковь?
– Не промочи обувь. – Они уперлись в мелкий ручей. Пирс взял у Малки ведро и подставил под ледяной поток.
– Нас с отцом всегда недолюбливали, – сказала Малка. – Соседи полагали, отец – ведьмак. А я, само собой, ведьма. Мы давали им снадобья, лечили их суставы, печенки и желудки, но оставались дьяволопоклонниками.
«Сатанинское исчадье», – каркнул в сознании прокуренный голос. Отражение Пирса в ручье исказилось. Будто уродливая старуха таращилась на него со дна. Пирс поморщился.
– С каждым неурожаем, с каждым заморозком, с каждым умершим теленком они все враждебнее смотрели на нас. А падре все чаще упоминал колдунов в воскресных проповедях.
– И вы ушли?
Малка невесело усмехнулась. Нет, она не была красавицей, но что-то в ее жестком обветренном лице приковывало взгляд. Встревоженно раздувающиеся ноздри, рубленые скулы…
– Мои предки, тсистсистас, шайенны по-вашему, снимали скальпы с врагов. Ваши предки вешали своих собственных дочерей и жен. Но дикарями называют нас.
– Инквизиции больше нет.
– Но есть Бог в сердцах подлых трусливых людей.
Пирс наполнил второе ведро. В дебрях завыло что-то, что выдавало себя за волка, но каждый, кто хоть раз слышал волчий вой, почуял бы подвох. Глумливо заохали незримые птицы. Заскрипел валежник.
– Ты не боишься? – спросил Пирс.
– Демонов?
– Да хотя бы нас. Не боишься спать под одной крышей с мужчинами, которые изнасиловали бы и свинью?
– Я не свинья. – Глаза Малки блеснули. – Я найду способ постоять за себя.
Пирс сильно сомневался. Однако ему понравился норов индианки.
На обратном пути, в тумане, пахнущем прелой листвой и кровью, Малка произнесла:
– Тебя называют Гробом. Откуда это прозвище?
Читать бесплатно другие книги:
