Испорченный король

Я смотрю на него. Его подбородок касается моего лба, и легкая щетина щекочет мою кожу.

Одна из его рук обнимает меня за талию, ладонь покоится на середине моей спины. Другая безвольно лежит под моим ухом, потому что я использую его бицепс в качестве подушки.

Его нога сжимает обе мои, как будто он предотвращает мой возможный побег.

Мне приходится запрокинуть голову, чтобы полностью рассмотреть его лицо. Его ресницы кажутся гуще и длиннее, когда глаза закрыты.

Черты его лица безмятежны, как будто он не чувствует тяжести моей головы на своей руке.

Кто бы мог подумать, что кто-то вроде Эйдена будет выглядеть таким умиротворенным, когда спит?

И кто знал, что настанет день, когда я буду спать всю ночь напролет, обнимая его?

Когда он притянул меня к себе, я почувствовала… привязанность.

Нет. Я не должна чувствовать никакой привязанности к Эйдену, когда я все еще не разобралась в нем.

Это тот же самый человек, который душил меня в тот злополучный день и пообещал, что уничтожит меня. Я не могу начать доверять ему, потому что он забрался ко мне на балкон и прогнал кошмары.

…верно?

Чувствуя себя сбитой с толку, я медленно убираю его тяжелую руку со своей талии и подползаю к краю кровати, прихватив по пути свой телефон.

Я встаю и бросаю последний взгляд на массивное тело, распростертое на моей кровати. Мурашки пробегают по пальцам ног и позвоночнику.

Нет, я туда не вернусь.

Я плетусь в ванную и тихо закрываю дверь.

Вздох срывается с моих губ, когда я смотрю на свое лицо в зеркале. Беспорядок – это долбанное преуменьшение века.

Мои глаза, налитые кровью и опухшие, это чудо, что они все еще в состоянии открываться. Пряди моих светлых волос торчат из головы как антенны, а слезы оставили дорожки на моих щеках.

Как Эйден вообще мог смотреть на меня, не говоря уже о том, чтобы обнимать, пока я спала? Это мое лицо, и оно вызывает у меня отвращение.

Я открываю кран и брызгаю водой себе на лицо. Странно. У меня нет желания вытирать руки дочиста. Обычно это первое, что я делаю после кошмаров.

Почистив зубы и собрав волосы в неряшливый пучок, я поворачиваюсь, чтобы выйти из ванной.

На столешнице жужжит мой телефон.

Поскольку сейчас почти семь утра, мне не нужно гадать, кто мог написать мне в такую рань.

Тетя Б.: Доброе утро, милая. Сегодня выходные, так что выспись, ладно? Мы все еще заняты, так что, возможно, вернемся поздно вечером. Я буду проверять контейнеры, так что не пропускай приемы пищи.

Я смотрю на ее сообщение и обдумываю, что ответить.

Я не хочу отвечать прямо сейчас. Сегодня суббота, так что я притворюсь, что сплю, как она мне посоветовала.

Ты задумывалась о том, что, возможно, ты живешь их жизнью, а не своей?

Я бы хотела, чтобы Ким никогда не произносила этих слов, потому что я не могу перестать прокручивать их в голове.

Вчерашний кошмар напомнил мне о том, что я всегда откладывала на потом.

Например, о реакции тети и дяди на мои кошмары.

Зачем тете Блэр задавать вопросы? Почему дядя Джексон выгнал ее?

Как будто они знают больше, чем рассказывают.

Мои кошмары не являются обычными, и они всегда следуют одному и тому же шаблону. Я в подвале. В воде. В темноте.

Они были такими с тех пор, как мне исполнилось семь.

После смерти моих родителей.

Я хватаюсь за столешницу, когда мурашки страха пробегают по моему позвоночнику.

На протяжении десяти лет я всегда думала, что прошлое должно оставаться там, где ему и место.

Тетя и дядя предложили мне новую жизнь, и единственный способ принять ее – это стереть всю жизнь, которая у меня была до.

Но игнорирование прошлого не означает, что оно исчезнет.

Дрожащими пальцами я открываю Гугл и набираю текст.

Пожар в Бирмингеме десять лет назад.

Первые статьи, которые выходят, посвящены грандиозному пожару, произошедшему на медеплавильном заводе.

Пятьдесят человек скончались на месте, двадцать – в больнице, а через несколько недель за ними последовала дюжина других.

Это был масштабный пожар, который потряс страну и правительство. Причиной было признано неосторожное курение, и дело было закрыто слишком быстро.

Я проваливаюсь в кроличью нору и изучаю все статьи, комментарии и даже интервью. Несколько рабочих сказали, что Реджи, обвиняемый в курении на объекте, никогда не курил внутри. Не то чтобы Реджи мог защитить себя, учитывая, что он умер на месте.

Я возвращаюсь к основному поиску. Требуется пролистать несколько страниц, чтобы найти статью о домашнем пожаре.

Мой дом.

Нет. Тот дом. Странно называть это место своим домом.

Пожар произошел через неделю после трагедии в Бирмингеме.

Я прислоняюсь спиной к стене, пока читаю информацию, которую уже знаю.

«Неисправность газовой плиты унесла жизнь целой семьи. Единственная выжившая – дочь, находившаяся снаружи у озера»

Озеро.

«Огонь вспыхнул внутри дома и добрался до подвала, спалив все дотла. Детективам было трудно собрать улики»

Подвал.

«Останки мистера и миссис Стил были извлечены и опознаны»

Останки.

Я не знаю, почему я продолжаю видеть только технические детали.

Говорят, быть сожженным заживо – самая мучительная смерть. Я должна что-то чувствовать, понимая, что мои родители умерли в такой сильной агонии.

Однако я… отключена. Не вовлечена психологически. Наверное, потому, что я их на самом деле не помню. Но разве это оправдание?

«Единственный свидетель – мисс Стил, семилетняя девочка. Она находилась под внимательным психическим и физическим уходом. Врач сказал, что мисс Стил потеряла все воспоминания о произошедшем. После дальнейшего расследования полиция закрыла дело по факту неисправности газовой плиты»

Я закрываю статью, не желая читать дальше. Я не помню, чтобы рядом с нашим домом было озеро, не помню, что у нас был подвал. Но тетя и дядя ясно дали понять, что никогда не вернут меня обратно в Бирмингем.

Не то чтобы я этого хотела. По крайней мере, тогда. Сейчас – я не знаю.

Я делаю вдох через нос. Наверное, мне нужно снова увидеться с доктором Ханом.

Как только я выхожу из ванной, мой взгляд приковывается к Эйдену. Он в том же положении, в котором я его оставила. Его рука с татуировкой лежит на подушке, как будто я все еще сплю на ней, а другая лежит на кровати так, как я ее оставила.

Похоже, он крепко спит.

В это время по субботам я обычно занимаюсь йогой.

Не сегодня.

Я подхожу к кровати на цыпочках, беру Эйдена за руку и прижимаюсь к его теплому телу. Моя голова вновь покоится на его бицепсе. Я слишком быстро становлюсь зависимой от того, каково это – находиться в его объятиях.

Я обхватываю рукой его твердый, четко очерченный живот и прижимаюсь крепче.

В низ моего живота упирается безошибочно узнаваемая выпуклость.

Я замираю.

Должно быть, это то, что называется утренним стояком.

Интересно, может ли он стать еще тверже, пока он спит? Я провожу рукой перед его лицом, но Эйден не реагирует.

Неуверенными движениями я трусь об него животом.

Черт возьми.

Его член становится твердым, как камень, упираясь в темные джинсы.

Тепло разливается между моими бедрами, и моя кожа нагревается. Мои соски напрягаются под хлопчатобумажной пижамой.

Я должна остановиться, но я не могу.

Когда дело касается Эйдена, во мне просыпается постоянная тяга к большему.

Больше взаимодействия.

Больше прикосновений.

Просто… больше.

Если я не могу убежать от зверя или приручить, я могу, по крайней мере, изучить его.

Мои движения становятся смелее по мере того, как я набираю темп. С каждым новым толчком вверх и вниз внутренняя поверхность моих бедер покрывается влагой. Я подавляю стон тыльной стороной ладони.

– Тебе лучше не спать и хорошо осознавать, что ты делаешь, сладкая.

Я замираю на середине движения, мои уши горят.

Дерьмо. Разве не предполагалось, что он крепко спит?

– Я говорил тебе остановиться? – Его хриплый, сонный голос посылает дрожь прямо до глубины души.

Эйден медленно открывает глаза. Я всегда ненавидела его глаза. Этот серый цвет напоминает мне об облаках, штормах и металле.

И разрушает мою жизнь.

Но повторять себе, что я их ненавижу, было всего лишь способом отвлечься, не так ли? Потому что знаете, что не так с его глазами? Они чертовски великолепны.

Душераздирающе восхитительны.

Он запускает пальцы в мои волосы и стягивает резинку, прежде чем поднести прядь волос к своему лицу и вдохнуть.

– Хм, от тебя пахнет соблазном.

Я неловко улыбаюсь.

– Доброе утро.

– К черту утро.

Я смеюсь.

– Не любишь ранние подъемы?

Он пристально смотрит на меня с любопытством, прежде чем прищурить глаза и скользнуть рукой вниз с моей талии, чтобы схватить за бедро.

– Не смейся в присутствии других людей. Даже не улыбайся при них.

– Почему?

– Твои улыбки и смех принадлежат мне. Мне не нравится, когда другие смотрят на то, что принадлежит мне.

– Серьезно? – Я закатываю глаза. – Что дальше? Ты запрешь меня в своей пещере и поместишь в меня дюжину младенцев?

Его губы кривятся в усмешке.

– Ты сможешь с этим справиться?

– Справиться с чем?

– С дюжиной младенцев внутри себя.

– Ты это серьезно?

– Мы должны начать прямо сейчас.

Мой рот приоткрывается, пока я ищу какие-либо признаки того, что он шутит, но у него впечатляюще бесстрастное лицо.

Не помогает и то, что его эрекция прижимается ко мне, и он ни капельки не переживает по этому поводу.

Но, опять же, Эйден никогда ни о чем не переживает.

Я пытаюсь высвободиться.

– Не шути так.

– Любопытно, что я никогда не шучу с тобой, но ты все равно думаешь, что я шучу. – Он подминает меня под себя так, что я оказываюсь на спине. – Для протокола, я действительно хочу спрятать тебя там, где тебя никто не увидит.

– Почему? – Это такой глупый вопрос.

Он только что признался, что хотел бы похитить меня, и все, что меня волнует, – это причина.

Я начинаю мыслить так же, как ученые из поведенческого отдела. Их не волнуют сами поступки до тех пор, пока они знают причину, стоящую за этими поступками.

– Мысль о том, что какой-то другой мужчина прикасается к тебе, сводит меня с ума. Особенно с учетом того, что я еще не заявил о своих правах. – Рука Эйдена обхватывает мое горло, и он ласкает точку пульса. – Настала пора это изменить.