Дай мне руку, Тьма Лихэйн Деннис
Когда вы постоянно с детьми, это учит по крайней мере одному: что бы ни случилось, не опускай руки. У тебя нет выбора. Задолго до смерти Джейсона, точнее, еще до того, как я услышал о нем и его матери, я согласился взять к себе Мэй на полтора дня, пока Грейс будет занята на работе, а Аннабет отправится в Мэн на встречу со старым другом из колледжа.
Когда Грейс услышала о Джейсоне, она сказала:
— Найду кого-нибудь другого. Или постараюсь как-то освободиться.
— Нет, — сказал я, — никаких изменений. Я хочу взять ее.
И я взял. Это было одно из лучших решений, которое я принимал в жизни. Знаю, в обществе бытует мнение, что в подобных случаях хорошо поговорить с кем-то о трагедии, обсудить все с друзьями или, наоборот, незнакомцами, и все в таком духе. Но мне кажется, в нашем обществе придают слишком большое значение разговорам, считая слова панацеей от всех бед, чем они не являются, и закрывая глаза на непременный побочный эффект — болезненное самопоедание.
Я от природы склонен к размышлениям и провожу много времени наедине с собой, что только усугубляет ситуацию. Возможно, было бы лучше, если бы я обсудил с кем-то смерть Джейсона и мои ощущения по этому поводу. Но я этого не сделал.
Вместо этого я провел время с Мэй, и сам факт простого общения с ней, попытки развлечь ее, кормление, укладывание спать после обеда, разъяснение шуток братьев Маркс во время просмотра «Спятивших животных» и «Утиного супа»[14], последовавшее за этим чтение вслух доктора Сойса[15] — при этом она сидела в шезлонге, а я в спальне, — одним словом, простая человеческая забота о ком-то, о маленьком человечке, оказалась более действенным средством, чем тысячи бесед с психотерапевтом, и я подумал, может, минувшие поколения были правы, считая это нормой.
Примерно в середине рассказа «Лисичка в Соксе» веки Мэй начали слипаться. Я подтянул простыню к ее подбородку и отложил книгу.
— Ты любишь мамочку? — спросила она.
— Да, очень. Спи.
— Мамочка любит тебя, — пролепетала она.
— Знаю. Спи.
— А меня ты любишь?
Я поцеловал ее в щечку, снова подтянул одеяло к ее подбородку.
— Я обожаю тебя, Мэй.
Но она уже спала.
Около одиннадцати позвонила Грейс.
— Как там мой маленький ужастик?
— Прекрасно. Спит.
— Надо же! Неделями напролет она ведет себя как суперхулиганка, но, проведя день с тобой, превращается в ангелочка!
— Ну, — сказал я, — по правде сказать, я разбился перед ней в лепешку.
Грейс хихикнула.
— Что, она и вправду хорошо себя вела?
— Да.
— Тебе стало полегче насчет Джейсона?
— Насколько это возможно, пока не думаешь об этом.
— Понятно. Как самочувствие после той ночи?
— Той, вдвоем? — спросил я.
— Да.
— Разве тогда что-то случилось?
Она вздохнула.
— Скотина.
— Эй.
— Что?
— Я люблю тебя.
— Я тебя тоже.
— Разве это не прекрасно?
— Самая прекрасная вещь на свете, — сказала она.
На следующее утро, когда Мэй еще спала, я вышел на крыльцо и увидел Кевина Херлихи, стоящего на улице внизу и облокотившегося на позолоченный «диамант», который он водил для Джека Рауза.
С тех пор как анонимный «друг» прислал мне «незабудьзаперетьдверь», я постоянно ношу с собой оружие, куда бы ни пошел. Даже когда спускаюсь вниз за почтой. Точнее сказать, особенно тогда, когда спускаюсь вниз за почтой.
Поэтому, когда я вышел на крыльцо и увидел на улице психа-Кевина, который глядел на меня снизу вверх, я успокоил себя тем, что, по крайней мере, мой пистолет тут, под рукой. К счастью, это была моя «беретта», калибр 6.5, с пятнадцатизарядной обоймой, потому что у меня было предчувствие, что с Кевином мне понадобится не один выстрел.
Какое-то время он молча разглядывал меня. В конце концов я уселся на верхнюю ступеньку, вскрыл три конверта со счетами, пролистал последний выпуск «Спина», пробежал глазами статью о «Машинери Холл»[16].
— Слушаешь «Машинери Холл», Кев? — наконец спросил я.
Кевин молча смотрел на меня и тяжело дышал.
— Хорошая группа, — сказал я. — Советую купить диск.
Не похоже было, что Кевин собирался бежать в «Тауэр Рекордс» после нашего разговора.
— Правда, они несколько компилятивны, но кто сегодня без греха?
Непохоже было, чтобы Кевин знал значение слова «компиляция».
Он молча простоял так минут десять, не сводя с меня глаз, тусклых и мрачных, как болотная вода. Полагаю, это был утренний вариант Кевина. Его ночная ипостась обладала горящими глазами, жаждущими убийства. Утренний Кевин больше напоминал призрак.
— Итак, Кев, думаю, точнее, вижу, ты не слишком разбираешься в музыке.
Кевин зажег сигарету.
— Я, кстати, тоже не разбирался, но моя напарница смогла убедить меня, что кроме «Стоунз» и Спрингстина есть и другие. Многие из них — полнейшие бездарности, другие, пойми меня правильно, удостоены слишком высокой оценки. К примеру, Морриси. Но, если взять Курта Кобейна или Трента Резнора, можно с уверенностью сказать: это ребята что надо, и это вселяет надежду. Хотя, может, я и ошибаюсь. Между прочим, Кев, что думаешь о смерти Курта? Считаешь, мы потеряли лучший голос нашего поколения, или это уже случилось после распада «Фрэнки едет в Голливуд»?
Резкий порыв ветра закружил по улице, и, когда Кевин заговорил, его голос превратился в отвратительный бездушный свист.
— Кензи, пару лет назад один чувак стянул у Джека сорок штук.
— Круто, — сказал я.
— Он собирался через два часа отбыть в Парагвай или куда-то к черту на кулички, но я-таки нашел его у его шлюшки. — Кевин швырнул сигарету в кусты перед домом. — Я положил его на пол лицом вниз, вскочил ему на спину и прыгал по ней до тех пор, пока позвоночник не треснул пополам. Звук был такой, будто взламываешь дверь. Точно такой. Один громкий хлопок и вместе с ним это потрескивание мелких щепок.
Резкий ветер вновь прокатился по улице, и заледеневшие листья в сточных канавах зашуршали.
— Одним словом, — сказал Кевин, — парень орет, его подружка вопит, и оба не отрывают глаз от двери этой засранной квартиры — не потому, что надеются на счастливый случай, который поможет им выбраться, а потому, что знают: они заперты на замок. Со мной. А я силен. И мне решать, каким именно способом они отправятся в ад.
Кевин вновь зажег сигарету, а я почувствовал холодный ветерок в своей груди.
— И все же, — сказал он, — я поднял этого парня. Я заставил его сесть, опираясь на сломанный позвоночник, затем я насиловал его подружку на протяжении, не знаю, часов трех. Чтобы он не брякнулся в обморок, брызгал ему в лицо виски. Затем я выпустил в его подружку восемь, возможно, девять пуль. Налил себе виски и долго смотрел парню прямо в глаза.
— И, знаешь, все исчезло. Его надежда. Его гордость. Его любовь. Все перешло ко мне. Мне. Я завладел всем этим. И он знал это. Я стал позади него. Приставил револьвер к его голове, к центру мозга. И знаешь, что я сделал потом?
Я ничего не ответил.
— Я ждал. Примерно пять минут. И что бы ты думал? Догадайся, что этот парень сделал, Кензи. Догадайся.
Я скрестил руки на коленях.
— Он умолял, Кензи. Этот парализованный мудак. На его глазах другой мужик только что изнасиловал и убил его девушку, и он был бессилен что-либо предпринять. Ему больше незачем было жить на свете. Незачем, и тем не менее он умолял оставить его в живых! Безумный, дерьмовый мир, Кензи.
Он швырнул свою сигарету на ступеньки подо мной, и ее пепел, рассыпавшись, был подхвачен и унесен ветром.
— Я выстрелил ему прямо в мозг, как только он начал умолять меня.
Обычно когда я в прошлом смотрел на Кевина, мне казалось, я не вижу перед собой ничего, эдакую огромную дыру. Но теперь я понял, это не было «ничто»; наоборот, это было все — все зло мира. Свастики, минные поля, концлагеря, преступность, напалм, льющийся с неба. То, что я принял в Кевине за пустоту, на самом деле оказалось безграничной способностью ко всему вышеперечисленному и даже большему.
— Отвали от Джейсона Уоррена, — сказал Кевин. — Помнишь про парня, обокравшего Джека? А его подружку? Они были моими друзьями. А ты, — добавил он, — мне никогда не нравился.
Он постоял с минуту, не сводя с меня глаз, я же ощутил, как отвратительная грязь и порок вливаются в мою кровь и заражают каждый сантиметр моего тела.
Он обошел машину кругом и, подойдя к двери водителя, положил руки на капот.
— Слышал, ты уже почти завел семью, Кензи. Некая докторша и ее маленькая дочка. Девчушке, кажется, годика четыре?
Я подумал о Мэй, спавшей всего тремя этажами выше.
— Как считаешь, крепкий позвоночник у четырехлетней девочки, а, Кензи?
— Кевин, — сказал я, и голос мой стал низким и хриплым, — если ты…
Он поднял руку и изобразил стрельбу из автомата, затем, глядя вниз, открыл дверцу.
— Эй ты, говно, — сказал я, и голос мой прозвучал громко и резко на безлюдной улице. — Я к тебе обращаюсь.
Он взглянул на меня.
— Кевин, — сказал я, — если ты приблизишься к этой женщине или ее ребенку, я так изрешечу твою башку, что она сгодится для боулинга.
— Одни слова, — сказал он, открывая дверцу. — Много слов, Кензи. Увидимся.
Я вытащил из заднего кармана пистолет и пробил пулями круг в окне с пассажирской стороны.
Когда стекло посыпалось на его кресло, Кевин отпрянул и посмотрел на меня.
— За мной должок, Кензи. Как в банке.
В какую-то долю секунды я подумал, что он что-то сделает. Вот сейчас. Но нет. Он только сказал:
— Ты только что купил место на кладбище, Кензи. И ты это знаешь.
Я кивнул.
Он глянул на осколки на сиденье, и его лицо исказила ярость. Он полез к себе за пояс и быстро зашагал вокруг машины.
Я нацелил пистолет прямо в центр его лба.
И он замер, все еще держа руку за поясом, затем очень медленно, но улыбнулся. Он вернулся к своей дверце, открыл ее, затем положил руки на капот и посмотрел на меня.
— Слушай, что будет. Любись со своей подружкой, трахай ее дважды за ночь, если можешь, и будь особенно нежен с ребеночком. Скоро — может, сегодня вечером, может, на следующей неделе, я дам о себе знать. Сначала я убью тебя. Затем выжду немного. Может, схожу перекусить, прогуляться или выпить пива. Что-то в этом роде. А после этого отправлюсь на квартиру к твоей подруге и убью ее и малышку. Потом вернусь домой, Кензи, и буду над вами ржать.
Он сел в машину и отъехал, а я стоял на крыльце, и кровь моя бурлила и закипала в жилах.
Глава 20
Когда я поднялся наверх, то перво-наперво проверил, как там Мэй. Она лежала на боку, свернувшись калачиком, крепко обняв одну из подушек. На ее глаза упала челка, а щечки слегка разрумянились от тепла и сна.
Я взглянул на часы. Восемь тридцать. Сколько бы ее мать ни недосыпала от чрезмерной работы, ее дочурка восполняла этот пробел сполна.
Я закрыл дверь, вошел в кухню, где мне пришлось отбиваться от трех телефонных звонков раздраженных соседей, которые требовали объяснений по поводу моей стрельбы в восемь утра. Я так и не понял, что их разгневало больше — сам факт стрельбы или столь ранний час, но решил не уточнять. Я извинился, и двое, успокоившись, повесили трубки, а третий поинтересовался, не нужна ли мне помощь профессионала.
Когда и с третьим было покончено, я позвонил Буббе.
— В чем дело?
— У тебя найдется время, чтобы пару дней проследить за кое-кем?
— За кем именно?
— За Кевином Херлихи и Грейс.
— Конечно. Но, помнится, они не вращаются в одних и тех же кругах.
— Ты прав, нет. Но он может напасть на нее, чтобы отомстить мне, поэтому мне необходимо знать, где оба находятся в любое время дня и ночи. Это работа для двоих.
Он зевнул.
— Возьму Нельсона.
Нельсон Ферраре был парнем из нашей округи, он «халтурил» у Буббы в его оружейном бизнесе, когда тому нужен был лишний механик или водитель. Это был коротышка, голос которого не поднимался выше шепота, а за день он произносил не более нескольких слов. Нельсон был таким же чокнутым, как Бубба, с наполеоновским комплексом по части высоты каблуков, но, подобно все тому же Буббе, мог справляться со своим психозом только в период выполнения какого-то дела.
— Ясно. И вот еще что, Бубба. Если на следующей неделе со мной что-либо случится, скажем несчастный случай, можешь ты кое-что сделать для меня?
— Говори.
— Найди безопасное место для Мэй и Грейс…
— Лады.
— …и затем прокомпостируй этого Херлихи.
— Нет проблем. Это все?
— Все.
— Ну, все. Увидимся.
— Будем надеяться.
Я повесил трубку и заметил, что дрожь, охватившая мои руки и запястья с тех пор, как я выстрелом выбил окно машины Кевина, исчезла.
Мой следующий звонок был Девину.
— С тобой хочет поговорить агент Болтон.
— Разумеется.
— Ему не нравится, что ты так или иначе связан с двумя из четырех убитых.
— Четырех?
— По нашему мнению, прошлой ночью этот тип убил еще одного. Не могу сейчас углубляться. Ты заскочишь или Болтону подъехать к тебе?
— Я загляну.
— Когда?
— Скоро. Мне только что нанес визит Кевин Херлихи и предложил держаться подальше от этого дела, вот так.
— Он уже несколько дней у нас под наблюдением. Думаю, он не наш киллер.
— Я и не думал, что это он. У него не хватило бы воображения сотворить то, что сделал тот урод. Но каким-то краем он все-таки пристыкован к этому делу.
— Согласен, все это странно. Послушай, подними свой зад и дуй в штаб-квартиру ФБР. Болтон собирается раскинуть сеть и заполучить в нее тебя, Джерри Глинна, Джека Рауза, Толстого Фредди и других, кто хоть как-то связан с жертвами.
— Благодарю за намек.
Я повесил трубку, и в это время через открытое окно кухни в мою квартиру ворвался шквал музыки в стиле кантри. Ну, конечно, раз зазвучал голос Уэйлона, значит, уже девять.
Взглянул на часы. Точно, девять.
Вышел на боковой балкон. Лайл работал на соседнем доме и, когда увидел меня, сделал звук радио несколько тише.
— Привет, Патрик, как дела, сынок?
— Лайл, — сказал я, — у меня в гостях дочка моей девушки, и она спит. Нельзя ли сделать потише?
— Конечно, сынок. Конечно.
— Спасибо, — сказал я. — Мы скоро уедем, и вы сможете снова включить погромче.
Лайл пожал плечами.
— Сегодня работаю только треть дня. Проклятый зуб полночи не давал спать.
— Идешь к дантисту? — спросил я, морщась.
— Да, — мрачно ответил он. — Ненавижу платить этим подлецам, но пробовал вытащить зуб сам этой ночью, конечно, с помощью плоскогубцев и пассатижей, но этот паразит только чуть вылез, но пошевелиться и сдвинуться с места даже не подумал. К тому же, плоскогубцы из-за крови стали липкими, и вообще…
— Крепись, Лайл.
— Спасибо, — ответил он. — И вот еще что. Этот подлец не делает мне укол новокаина. Старина Лайл почти теряет сознание при виде шприца. Видимо, я из разряда осиновых листов, да?
Конечно, Лайл, думаю я. Ты большой трусливый кот. Продолжай вытаскивать свои зубы плоскогубцами, все равно каждый скажет, что ты недотепа.
Я вернулся в спальню и обнаружил, что Мэй исчезла.
Стеганое ватное одеяло лежало скомканное на полу возле ножки кровати, а мисс Лилли, ее кукла, покоилась на кушетке, глядя на меня своими неживыми кукольными глазами.
Затем послышался шум воды в туалете, и я вошел в коридор как раз в тот момент, когда Мэй вышла, протирая глазки.
Сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди прямо в пересохший рот, и мне захотелось плюхнуться на колени под тяжестью облегчения, разлившегося по всему телу.
— Хочу есть, Патрик, — сказала Мэй и пошла на кухню в своей пижамке, разрисованной Микки Маусами, и мягких тапочках.
— Что желаешь, «Эппл Джекс» или «Шугар Попс»[17]? — предложил я.
— «Шугар Попс».
— Вот тебе «Шугар Попс».
Пока Мэй переодевалась и чистила зубы в ванной, я позвонил Энджи.
— Привет, — сказала она.
— Как жизнь?
— Я… Нормально. Все пытаюсь убедить себя: мы сделали все, что смогли, чтобы уберечь Джейсона.
Наступила пауза, потому что я пытался делать то же самое.
— Узнала что-нибудь об Эрике? — спросил я.
— Немного. Пять лет тому назад, когда Эрик еще был почасовиком в Бостонском университете, городской советник по имени Пол Хобсон из Джамайка-Плейн затеял процесс против университета и Эрика лично.
— По поводу чего?
— Не знаю. Все, что связано с этим делом, словно за семью печатями. Похоже на полюбовное соглашение между сторонами, сопровождаемое приказом всем держать рот на замке. Впрочем, Эрик покинул университет.
— Еще что-нибудь?
— Пока нет, но я все еще роюсь.
Я рассказал ей о своей встрече с Кевином.
— Выбил выстрелом окно машины? Иисусе!
— Я был страшно взбешен!
— Да, но выбить выстрелом окно машины?
— Энджи, — сказал я, — он угрожал Мэй и Грейс. Он делает все, чтобы вывести меня из себя, и, возможно, при следующей встрече я вообще забуду о машине и убью его самого.
— Тебя ждет наказание, — сказала она.
— Увы, сознаю это, — вздохнул я, ощутив при этом тяжесть в центре черепа и неприятный запах страха, исходящий от моей рубахи. — Болтон приказал мне явиться в главное здание.
— Мне тоже?
— О тебе не было речи.
— Хорошо.
— Мне ведь надо быть с Мэй.
— Я заберу ее.
— Правда?
— С удовольствием. Привези ее. Мы пойдем с ней на детскую площадку напротив нашего дома.
Я позвонил Грейс и объяснил ситуацию. По ее мнению, оставить Мэй с Энджи было бы прекрасным выходом при условии, что сама Энджи не возражает.
— Она ждет не дождется, поверь мне.
— Прекрасно. Ты в порядке?
— Все хорошо. Почему спрашиваешь?
— Не знаю, — сказала она. — В твоем голосе какая-то дрожь.
Еще бы, после встречи с таким, как Кевин.
— Да нет, со мной все хорошо. Скоро увидимся.
Когда я вешал трубку, вошла Мэй.
— Послушай, зайка, — сказал я, — хочешь пойти на детскую площадку?
Она улыбнулась, это была улыбка ее матери, бесхитростная, открытая, лишенная малейшего колебания.
— Детская площадка? Там есть качели?
— Конечно, есть. Что же за площадка без качелей?
— А перекладины?
— Это тоже есть.
— А «русские горки»?
— Вот этого пока нет, — сказал я, — но я внесу это предложение начальству.
Она влезла на стул напротив меня и поставила свои незашнурованные кроссовки на мой стул.
— Давай, — сказала она.
— Мэй, — сказал я, завязывая ей шнурки, — мне надо встретиться с другом, и я, к сожалению, не могу взять тебя с собой.
Мгновенный взгляд, полный смятения, и ощущение потерянности в ее глазах в секунду разбили мое сердце.
— Но, — поспешил я сказать, — ты ведь знаешь мою подругу Энджи? Она хочет поиграть с тобой.
— Почему?
— Потому что ты ей нравишься. И она любит детские площадки.
— У нее красивые волосы.
— Да, правда.