Рождение волшебницы Маслюков Валентин

Золотинка поджидала его у костра, откуда бежали все, способные унести ноги.

— Так-то ты терпишь? — встретила она медведя.

— А что? — затравленно спросил Поглум, озираясь и скидывая с себя обломки брусьев.

Рассвет окрасил небо в пронзительные тона, и повсюду проступили следы ночного погрома. Однако крепость стояла незыблемо, не понесли урона сложенные из камня стены; разгром, постигший все преходящее, уже не производил подавляющего впечатления, как в темноте ночи. Побитые градом лошади среди разваленных повозок, неубранные тела мертвых словно бы стали меньше, незначительней в виду громады нового дня. Все тот же без перемены ветер, свистевший в худых крышах, затянул половину небосвода иссиня-черной клубящейся тучей, рыхлый испод которой пронизывали лучи восходящего светила.

— Не хватило бы градом, — заметил кто-то из стражников.

Сыпануло сухим листом — ничего похожего на град, на его жестко вычерченные, косо упавшие столбы, которые подпирают тучу. Пожухлая листва вперемешку с обломками веток, кусочками коры — всякий древесный дрязг в мутном замедленном падении.

— Едулопы, — приглушенно прогудел Поглум.

Золотинка обернулась:

— Ты откуда знаешь?

— Бабушка сказки рассказывала, — пробормотал Поглум, вперив пристальный взгляд в неуклонно растущую тучу.

Ближе к земле едулопы растеряли сходство с листвой. Они уже не кружились вихрями, а тяжеловесно падали. Раздались разрозненные хлопки.

— Поглум, это опасно? Кто такие? Что это — едулопы? — говорила Золотинка, тревожно озираясь.

— Во всяком случае, бабушка никогда не поминала, чтобы едулопы шли на засолку, — мрачно отвечал Поглум.

Вдруг — все равно вдруг! — прямиком с поднебесья увесистый едулоп угодил в середину обширного кострища. Ухнул — пригасший костер полыхнул клубами горячего пепла, так что и Золотинка, и Поглум отпрянули. То, что билось в жарких углях, съежилось и затихло. Густо оседающий пепел покрывал место самосожжения седым саваном.

На грязную мостовую под ноги приглушенно хлопнулась голова. Не треснула — хотя с мгновенным содроганием Золотинка успела пережить это в воображении, — а смялась с невозможной гримасой и упруго подскочила, расправившись чертами лица, и распахнула глаза. Переворачиваясь, ударяясь о камни густыми рыжими патлами, а то и прямо носом, который каждый раз плющился, голова скакала, успевая при этом, к ужасу Золотинки, зыркать по сторонам. На месте шеи, где следовало ожидать хаос перерубленных, хлещущих горячей кровью жил, бледнела землистая кожица. Заскочив на обод колеса, башка прыгнула еще выше и сквозь изорванную градом рогожу провалилась в кибитку.

Падали руки и ноги, ягодицы, ступни, носы, пальцы, уши. Жестко хлестнуло костяным градом зубов. Шлепнулся Золотинке в щеку и отскочил совершенно круглый, с жемчужным отливом, глаз, пал на мостовую, и без промедления был раздавлен рухнувшим на него с неба безобразным комом зеленоватого мяса — брызнул.

Омерзительный озноб заставлял Золотинку отряхиваться от воображаемых прикосновений, шарахаться, чтобы избежать падающей, летящей по небу косяками нечисти. То же самое происходило по всему двору. Едва вырвавшиеся из тюрьмы послужильцы Рукосила оказались готовы к отвратительной напасти не больше курников — в благоустроенных странах никто прежде и слыхом не слыхивал ни о каких едулопах.

Подобравшаяся низом рука хватила Золотинку за щиколотку. Девушка со вскриком брыкнулась, пытаясь вырваться, прежде чем осознала, что за капкан ее ухватил. Три разномастных руки неравной величины и сложения срослись плечевым поясом. В бугристом сплетении невозможно было заподозрить даже подобия головы, однако стояло торчком ухо и пузырился прилепленный по-рачьи глаз. Паук держал Золотинку цепким захватом одной руки, другая шарила в воздухе, хватая пустоту, а третья конечность тянула в сторону, шкрябая по неровностям мостовой.

Растерянно подвывая, Золотинка приплясывала и судорожно дергала широко раскиданную тройчатку. При этом частью сознания она отмечала беспрестанную самовозню: паучьи руки смещались одна относительно другой, от тряски свалился глаз и устроился в кожистой впадине, ухо сползало, отыскивая более естественное положение. В горсти третьей конечности появились собранные на мостовой зубы, они расползались по руке, как крупные жуки, и, не находя себе лучшего применения, начинали пристраиваться на кончиках пальцев, образуя чудовищный орган: руку-пасть.

— Поглум! — вскричала Золотинка, изнемогая. — Поглум!

Голубой медведь не исчез. Он высился среди всеобщего безобразия, как снежная гора над взбаламученной ненастьем равниной. И с замечательным достоинством озирался, приглядывался к дальнему концу площади, где очень уж верезжала женщина, и обращал изучающий взор на мучения Золотинки, чтобы завести потом глаза вверх, уставив их на крутую кровлю крыши — там, цепляясь за обнаженные стропила, копошились мелкие и крупные уроды. Потом, задержавшись внимательным взглядом на снабженной отростками рук голове, что раскачивалась на оборванном оконном ставне, Поглум поднимал нос к мрачно клубящимся тучам и в полном соответствии с худшими своими опасениями убеждался, что зловещий листопад продолжается без перемены. Долго-долго, не выражая чувств, разглядывал он вихри желто-зеленого мусора.

— Поглум! На помощь! — взывала Золотинка, теряя силы.

— Я терплю! — обронил тот, не оглянувшись. — Ты сказала терпеть, и я терплю.

По горбатой спине медведя, хватаясь за шерсть, поднимался довольно развитый урод, который состоял из поджарых ягодиц с посаженной на них головой, непарных рук и одной густо поросшей волосами ноги с толстыми, как колода, икрами. Не находя себя иного дела, нога часто лягала медведя, тот поеживался и терпел. Но когда предприимчивый не по разуму едулоп свел руки на необъятной шее и вознамерился душить, терпение Поглума лопнуло, и он, вызверившись, прихлопнул уродца, как надоедливое насекомое. Брызнула буро-зеленая тина, медведь брезгливо стряхнул раздавленные остатки нечисти.

Между тем Золотинка упала. В единоборстве с пауком она не остереглась другого свалившегося с небес выродка: то была одиночная рука, и цепкая тварь замкнула ей горло. Паук же нащупал другую ногу, и скованная Золотинка рухнула. Через мгновение Поглум разломил в плече едулопа, севшего ей на шею клещом, и Золотинка обнаружила над собой голубую морду.

— Мир, — сказал он.

— Мир, — торопливо согласилась она. Медведь тронул когтями щеку, на который висели ошметки раздавленной гадины, и Золотинка, внезапно подхваченная, вознеслась в теплых объятиях высоко-высоко над головами людей — Поглум поднялся в рост.

— Бей их, ребята, в хвост и в гриву! Где наша не пропадала! — метались сиплые от возбуждения крики. — Двум смертям не бывать!

Произошла разительная перемена. Поветрие единого чувства вернуло людям отшибленную волю. У большинства не было настоящего оружия, и в ход пошло дреколье — обломки брусьев, оглобли, доски. Выродки ответили недружным воем, который перемежался злобным шакальим тявканьем.

Но Золотинка в объятиях Поглума видела над собой грозовой испод неба, из которого по-прежнему падала живая труха. За первым порывом мелочи сыпались уже и туловища. Едулопы заселили крыши, там обретались взрослые, почти законченные особи. Золотинка приметила поднявшуюся на ноги тварь — полное подобие человека, единственным недостатком которого являлось отсутствие головы. А с неба летели все новые и новые россыпи готовой к мерзкому соитию нечисти.

— Укройся в подземелье, пока я не управлюсь, — сказал Поглум.

Золотинка не нашла возражений, хотя с близким к отчаянию беспокойством помнила, что даром теряет время: мгновение уходит за мгновением, и каждое мгновение — это муки Юлия.

И она никак не предполагала, что Поглум замурует ее в темнице. Раскидав ногами завал, он шире открыл воротца, чтобы впустить Золотинку, а потом принялся засыпать вход обломками разрушенной сторожки. Оказавшись на лестнице в темноте, она услышала частый грохот, щель между створами исчезла под грудами каменного и деревянного мусора.

Поглум усердствовал. Он засыпал ворота с верхом, так что и следов не оставалось, а потом кинул сюда же дохлого едулопа. Уродец наскочил на него со всех ног — их насчитывалось четыре — и очутился с переломленным хребтом в общей куче. Медведь, расправив плечи, оглядел результат:

— Та-ак…

Золотинка же, очутившись во тьме, прислушивалась. Под сводами неопределенно простиравшегося покоя шелестели вздохи и стоны. Где-то в недрах мрака родилось бормотание и — жуткий вопль. Шум, словно кто-то перекатывался по полу, вскрики.

— Ратуйте, люди добрые! — взывал знакомый как будто голос. — Ой, мамочки, кто-нибудь! Боже ж мой! Род всеблагой!

Когда в поднятой руке Золотинки зажегся красный перстень, можно было разглядеть пустые клетки с распахнутыми вразнобой решетчатыми дверями, людей — какие лежали, какие жались к стенам и загородкам… Она сбежала вниз к Дракуле. Ошеломленный до заикания, откинув в ужасе голову и задрав бороду, тот сидел в дальнем конце прохода возле положенной на пол двери.

— Царевна-принцесса, — жалко пробормотал он. — Милая царевна, я напился до чертиков.

В руках Дракулы тормошилась голень, имеющая на коленном суставе два уха. И здесь же, на колене, как на голове, кривлялся зубастый рот, голень повизгивала и потявкивала. Кровавый синяк на щеке, подозрительно напоминавший поцелуй, говорил о происхождении безмерного испуга в глазах дворецкого. И он совершенно протрезвел.

— Дракула, это едулоп. Его нужно мм… прихлопнуть.

— Тогда отвернитесь, царевна, — молвил благовоспитанный дворецкий. — Я сейчас это сделаю.

Она отвернулась. Что-то вякнуло с хрустом. Покосившись, она увидела забрызганные тиной прутья решетки, при последнем издыхании корчилась расшибленная голень.

— Фелиса! — крикнула Золотинка, озираясь.

Никто не отзывался и потом, когда она снова и снова начинала кричать.

Дракула ничего не мог сообщить о Фелисе. С некоторым замешательством он обнаружил на расстоянии вытянутой руки корзину с ключами, которые признал за свои.

— Вы можете вывести меня отсюда? — спросила Золотинка. — Мне нужно в книгохранилище Рукосила.

— Недостаток скромности — это недостаток ума, — отметил Дракула, с несколько преувеличенным изумлением перебирая собранные на связки ключи. — Однако, имея полный набор ключей, я могу вывести вас отсюда. Не думаю, чтобы такое утверждение было большой нескромностью с моей стороны. Да, царевна-принцесса, могу!

Не прошли они и двадцати шагов, углубляясь в подземелье, как наткнулись на человека — все тот же молчаливый дядька с укутанной Фелисой на руках.

— Бьется, — с глухим отчаянием произнес парень, показывая расцарапанную щеку.

Он опустил руки, выражая тем самым полный отказ от защиты.

— Фелиса, — позвала Золотинка, — это я. Помнишь? У меня золотые волосы. Я тебя поцелую.

Безумная насторожилась, отстранившись. Неловкий смазанный поцелуй волшебницы не привел девушку в чувство. Что-то было утрачено. И теперь уж образумить Фелису наново, догадывалась Золотинка, будет труднее, чем в первый раз. Вот результат торопливого, на бегу, волшебства. Расстроенная Золотинка все же потянулась к Фелисе, чтобы обнять… Девушка встретила ее хлестким ударом ладони и вскочила. Золотинка отпрянула, щека горела. Потупившись, парень поднял соскользнувший плащ и укрыл сумасшедшую.

— Не покидай ее, — сказала Золотинка стражнику. — Ждите Поглума.

Углубляясь в путаницу боковых ответвлений, принцесса-царевна с дворецким вступили в область глухой тишины, где не было даже крыс и не капала, просачиваясь через неровные своды, вода. Они отперли преграждавшую ход решетку, а за ней вторую. Но сам перелаз из одного подземелья в другое выглядел по-иному: заделанная в стену плита, на которой висел полурассыпавшийся скелет.

— Для отводу глаз, — пояснил Дракула, со скрипом выворачивая из плиты основание кольца. Под железным кольцом, зажимавшем обломленные кости скелета, открылась потайная скважина замка. — Посветите, царевна… светите лучше… У вас есть оружие? Где же ваш искрень?

— Искрень я потеряла, — призналась она.

— Вот как? — молвил он, изумляясь. — В пользу кого, простите?

— Просто потеряла.

Упираясь ногой в стену, дворецкий растворил неподатливую дверь и церемонно пропустил вперед девушку — во мрак и неизвестность. Потом они достигли другой потайной двери, миновав которую, уперлись в бок необъятных размеров бочки. Ее поставили здесь с тем же умыслом, с каким повесили на предыдущей двери скелет. Между гладкими клепками бочки и стеной остался тесный, протиснуться боком, лаз.

Это был подвал черной кухни, и его заполняли крикливые голоса, под заросшим плесенью потолком стлался блеклый свет. Золотинка ступила в воду и, выбравшись на простор, поняла, что промочила ноги в вине. Темная жидкость хлестала из выбитых затычек, какие-то безликие тени, шаткие и шумливые, хлебали пенистую влагу, подставляя рот. В конце подвала, миновав короткую лестницу, она отобрала у глупо хихикающей женщины платок и закуталась по самые брови, чтобы не сверкать зря золотом.

Особой надобности таиться, впрочем, и не было. В кухне, представлявшей собой очень высокое и очень длинное помещение с бойницами окон по одну сторону, царила суматоха. Повара, поварята, судомойки поспешно закладывали окна скамьями, поленьями дров — чем попало. Гурьба кухонной прислуги, вооружившись вертелами и тяжелыми черпаками, суетилась вокруг извивавшегося на полу едулопа. Опасность представляли не только окна, но и все четыре огромных очага. Едулопы валились в дымоходы. Их давили прямо в золе, сокрушали столом, как тараном, и насмерть забивали грязными котелками.

Счастливо избегая недоразумений с людьми и столкновений с едулопами, Золотинка с Дракулой проследовали чередой коридоров. Миновали захламленные чуланы, склады, амбары. Они отпирали и с особым удовлетворением запирали за собой двери. Выходили из шкафов, поднимались по узким винтовым лестницам и снова куда-то спускались через откинутые в полу творила. Наконец, добрую долю часа спустя они проникли в Старые палаты — самое большое здание замка на верхнем северо-западном углу горы.

В пустынном покое, заставленном разновысокими колоннами и арками, по боковым приделам лежал нетронутый с ночи мрак. Настоявшаяся долгим безлюдьем тишина обязывала к шепоту.

— Мы у цели, — негромко сказал дворецкий.

— Кто-то идет, — прошептала в ответ Золотинка.

Отчетливо определились шаги. Сквозивший откуда-то сверху свет едва достигал пола. Напряженный взгляд выхватывал колонну с фигурами святых на капители, то приземистые, то взлетающие дуги сводов, и своды над сводами — колонны второго яруса, зависшую в пустоте балюстраду, обозначенное туманным столбом света окно…

Только что запертая дворецким дверь содрогнулась, и отскочил запор. Порывай распахнул расщепленную дверь и вошел, не теряя мерности шага. Медное тело его со сплющенной головой едва ли не сверху донизу залито было буро-зеленой жижей. Медный истукан остановился, чтобы достать письмо, сложенный вчетверо лист, и протянул его по назначению.

— Ага! — молвила Золотинка, разворачивая письмо Рукосила. — Спасибо.

Порывай молчал — болван болваном. Дракула ушел в тень и не выдавал себя.

Несколько заваливающихся строчек были исполнены невозможным прыгающим почерком. Почерк глубоко больного или рехнувшегося человека: ломаные буквы не держали равнения, то сливались в лихорадочной давке, то разнузданно разбегались. Само же послание не содержало в себе ничего важного или хотя бы внятного. Лжевидохин бессвязно и грубо бранился. Не было ни обращения, ни подписи.

Медный болван надежно хранил в груди (вряд ли он пользовался для этой цели исковерканной головой!) тайну своих скитаний между повредившимся в уме хозяином и потерявшейся в недрах замка Золотинкой. Как он ее нашел? Почему Лжевидохин не использовал болвана ни в каком ином деле, кроме как в бесцельном хождении взад-вперед?

— Ладно, — пробормотала она, мало что соображая. — Идем со мной. Там получишь ответ.

Выплыл из-за колонны Дракула. Он шевелил губами, без слов, одной мимикой, умоляя спутницу не тащить истукана за собой.

— Да-да! — кивнула Золотинка, не вдаваясь в бессловесные кривляния. — Да, Дракула, вы тоже мне нужны. Идемте.

— Охотно, — сказал тот, оставив трусливые ужимки, как только обнаружил их бесполезность. Однако через три шага он споткнулся и с грохотом вывалил на пол ключи.

Когда Золотинка нагнулась собирать, Дракула прошептал ей на ухо:

— Куда идти?

— Все туда же, — прошептала она в ответ. — И как можно скорее!

Втроем они поднялись на верхний ярус Старых палат в личные покои Рукосила. И хотя Лжевидохин не был уже в полном смысле Рукосилом и трудно было бы ожидать, чтобы дряхлый старик для какой-то неявной цели вернулся в дорогие его памяти места, где остались без применения притирания, щеточки, ножнички, щипчики и множество других мелочей, которые придают изящество и помыслам, и чувствам, — хотя трудно было ожидать от Лжевидохина в его положении неодолимой потребности провести ночь в мягкой постели своего предшественника Рукосила, и Золотинка, и Дракула невольно замедлили шаг.

Здесь было пусто, холодно, сиротливо. Огромную кровать Золотинка помнила. Подвязанный балдахин мутно-розового атласа открывал нетронутые золотистые покрывала. На тяжеловесном столе письменные принадлежности мешались с дорогими безделушками и валялся длинный плетеный кнут.

Золотинка выдвинула ящик, где видела у Рукосила ключ от библиотеки, и принялась шарить среди груды каких-то писем. Ключа, естественно, не было. Она еще раз огляделась. На противоположном конце покоя мокрый плиточный пол блестел битым стеклом — низенькое двойное оконце глядело во двор, откуда сквозило ветром. Доносилось разноголосое тявканье едулопов, словно бы там, во дворе, хозяйничали собравшиеся в неисчислимом множестве бездомные собаки.

Осторожный взгляд во двор убедил Золотинку, что пробитое на достаточной высоте решетчатое оконце не доступно ни людям, ни едулопам. Разве только занесет сквозняком какую мелочь.

— Здесь, — сказала она, возвращаясь к северной стене покоя, — здесь лежит то, что мне нужно. Чтобы написать ответ, который ждет Рукосил, нужна бумага, Порывай. Она хранится в этой стене, в камнях. Разломай мне стену.

Книги, как хорошо помнила Золотинка, были замурованы внутри стены. Это место четко ограничивалось шпалерными коврами справа и слева. Конечно же, никто и предположить не мог — Рукосил в последнюю очередь! — что за разборку каменной преграды возьмется не знающий устали болван.

— У тебя за спиной возьми, что надо, — подсказала Золотинка. — Все, чтобы крошить камень. Разделай сначала швы.

За кроватью угнездилась мраморная кадка, плотно заставленная оружием: мечи всех видов и размеров, прямые и кривые, обоюдоострые и палаши, копья, украшенные султанами и без, секиры на великанову руку, целый подлесок дротиков и стрел. Весь этот железный букет медный болван поднял вместе с кадкой и ухнул подле стены с книгами. Под обрывистый грохот гулом раскатившихся ударов Золотинка вернулась к оконцу, где в немом столбняке взирал на площадь Дракула.

Верхний двор кишел голой нечистью, едулопы скакали, как шкварки на сковородке, тявкали, шипели и остервенело лезли на приступ дверей и окон, которые защищали люди. Едулопы оттаскивали мертвых сородичей и бросали под ноги, как падаль, — новая волна нечисти устремлялась под топоры и мечи.

А забрызганные тиной мертвяки дергались, из чудовищного месива выворачивались и выползали уцелевшие члены. Дохлые едулопы распадались на части, чтобы попытать доли в иных сочетаниях. Вторичные твари довольствовались тем, что осталось от собратьев: парой крепких ног, волосатым задом, еще одной ногой на месте шеи, разбросанными без порядка ушами, глазами — всем, что вывалилось из разбитой башки.

Немногие едулопы — с головой! — орудовали секирой или дрекольем, прикрывались щитами или напялили помятый шлем. Вооружившиеся уроды при своей дикой силе представляли уже двойную и тройную опасность. Удачным ударом меча однорукий едулоп разрубал дубовую дверь наискось до половины.

И Золотинка поняла вдруг, что они жрут.

Мертвечину. Раздирают лапами трупы. Вгрызаются мордами, лезут в кишки падших лошадей. Жующие пасти их лоснились жиром.

Подмывающая дурнота заставила Золотинку зажать рот. Дракула шевельнул побелевшими губами. Опасаясь приступа рвоты, она отвела взгляд на небо: сыпался поределый мусор. Тучи как будто бы поднялись и посветлели. Запоздалые едулопы кружились, опускаясь на горы, на вспаханные градом склоны… Посев этот был обилен.

Закоченев чувствами, Золотинка едва воспринимала ужасающий грохот рушившихся за спиной камней, и даже падение всей стены не произвело на нее впечатления. И только тишина за спиной заставила оглянуться. Порывай стоял, опустив руки. На полу высились неровные стопы книг, в груде битого камня валялись ломаные мечи и секиры. Завеса пыли заволокла покой, седина покрывала книги и стол, медные плечи и скошенную голову болвана.

Золотинка черкнула коротенькую бессмысленную записку: «Пока терплю. Юлий» и отправила ее с истуканом Рукосилу. Нисколько не озабоченный тем, какое применение будет найдено плодам его титанического труда, Порывай удалился.

— Проверьте двери и заприте получше, — сказала Золотинка Дракуле, кидаясь к книгам.

Она сдула налет известковой пыли с переплета книги и провела ладонью по глубоким бороздам узора, на ощупь постигая существо сокровенной мудрости. Нечто вроде суеверного страха удерживало ее, однако, от намерения заглянуть под покров. Она отложила том и другой, пока не нашла поменьше и поскромнее с виду.

Памятная неудача с «Дополнениями» на корабле Рукосила сдерживала ее. Но как давно это было! Три месяца назад несмышленая девочка стояла перед великой книгой, не зная, как подступиться к листам, ничего не говорящим невежде… Да, было это, кажется, в другой жизни. Еще не зная наверное, Золотинка чувствовала, что все пережитое за три месяца дает ей право — не только надежду, но и право — и знать, и понимать сокровенное. Ничто не прошло даром, многое она испытала и значит…

Она увидела письмена. Иные строки колебались, не складываясь в нечто отчетливое, местами страница зияла пропусками — то были недоступные ей понятия, но можно было уже читать!

— Дракула! — воскликнула она, озираясь. Не глядя, стащила с головы косынку и уронила на пол. — Все в порядке!

И знаменательное везение! Она держала в руках указатель к полному изводу «Дополнений». Сразу же взгромоздилась на стопку томов, как на сидение, и поерзала в бессознательном побуждении утвердиться, умять под себя все книжное мироздание. Безмерность открывшегося ей мира, звездная россыпь понятий холодила грудь, заставляла трепетать сердце.

Как ни спешила Золотинка, она, однако, не могла справиться с соблазном задержаться без надобности там и здесь, чтобы вдохнуть чувственный аромат слова, уже набухшего своим скрытым значением, как семя, готовое произвести из себя и росток, и листья, и могучее с раскидистой вершиной дерево. Сияющая мудрость мира дразнила и заманивала ее в свои дебри.

Но должна была она остановиться и приняться за поиски слова «едулоп» — нужно было искать отсылку к статье «едулопы». Она несколько раз внимательно пересмотрела указатель. Указатель к полному изводу «Дополнений» не знал такого понятия — едулопы. В силу своей низменной природы они, вероятно, остались вне поля зрения такого выдающего свода знаний.

То был немалый удар по Золотинкиной вере в «Дополнения». Опять она листала… Указатель не содержал понятий «лопы еды», «лопающие еду», «лопоеды».

— Дракула, — пожаловалась Золотинка. — Ничего не выходит! Едулопов зуб в руке Юлия, как он выдержит? Сколько можно терпеть? Я утону в этой книжной премудрости! — первый восторг ее сменился испугом.

Дворецкий покивал в смысле согласия. Она же отложила обманувший ее указатель и положила на колени невозможно тяжелый и древний, судя по затертому переплету, том. И раскрыла его.

Только что она скользила глазами по буквенной ряби и вдруг, непонятно как, прошла сквозь письмена, как сквозь утратившую жесткость решетку, и провалилась внутрь внезапно ставшего ей внятным смысла и чувства.

Неверная попытка удержать свое прежнее, собственное я, ощущение твердого сидения под собой, тяжесть книги на коленях (все те мышечные ощущения, которые делали ее частью действительности), — эта слабая попытка удержаться, падая, походила на заранее проигранную борьбу с мягко обнимающим сном.

Она исчезла. Потерялись понятия, самые названия вещей — не осталось слов. Окружающий мир был нераздельным, переливающимся из одного в другое впечатлением, которое, не имея названий, не удерживалось в памяти. Та, что раньше была Золотинкой, не слышала и не воспринимала мерного жужжания, которое издавала она в полете. Пространство вокруг нее слагалось из противопоставлений светлых и темных пятен, из пронизанных солнцем цветовых далей. Все это не имело пределов, а выплывало из смутной дымки по мере полета и растворялось в мареве клубящегося света.

Но шум запахов, их несмолкающий беспокойный гомон, разноголосица ароматов давала ей исчерпывающее представление обо всем, что находилось впереди, что оставалось сзади, со всех сторон многомерного пространства. Сладостные дуновения и темные завихрения угроз давали понятие о протяженности и глубине. Запах шиповника — это и был весь куст во всем его важном и сложном значении, в то время как зрительный образ шиповника, цветы и листья, не имел глубины. Зрительно куст распадался на отдельные частности, почти не имеющие между собой связи: яркая под солнцем зелень была совсем не то, что глухомань ветвей, влажный сумрак у подножия куста… Она опустилась в глубокую чашу лепестков, которые поднимались вокруг белоснежными мясистыми склонами, целиком, ничего иного не ощущая и не сознавая, окунулась в дурманящий сладостный дух, и сразу же…

Сверзилась на пол — еще в пчелином своем естестве, — ощущая, как заскользили под ней небрежно сложенные книги, — грохнулась. Дико озиралась она, ошеломленная нагромождением грубых поверхностей, бессмысленным узором резьбы, покрывавшей основание стола, и чрезмерной правильностью сложенного квадратами потолка.

— Вы не ушиблись? — спросил бородатый старик с печальными глазами и хищным носом… Полуседые волосы до плеч пышно обрамляли худое лицо… Дракула. Вот кто это был!

Золотинка пришла в себя. Повесть пчелиной жизни, заключенная в безобразно толстой, со смятыми страницами книге, валялась на полу.

И больше того вспомнила она: Юлий и Рукосил, едулопы… все, что занимало ее в страстной человеческой жизни, все то, что бесследно изгладилось из сознания, когда она провалилась сквозь зыбкую решетку букв. Взошло на ум нехорошее подозрение: оттуда, куда вошла она с такой беспечностью, можно не возвратиться. Не вернуться совсем. Счастливый случай — своевременное падение на пол — спасло рассудок. Ловушки ожидали ее на первой же случайно раскрытой странице книги, в первой же случайно подвернувшейся строке. Сколько таких страниц и строк в сорока томах «Дополнений»?

Примостившись на краю стола, дворецкий полистывал книгу с полупустыми листами.

— Дракула, — Золотинка поднялась с пола. — Где вы все это время были, когда я… Что вы делали?

— Читал, царевна-принцесса.

— Много прочли? И вы не… не провалились?

— По правде говоря, немного. Почти ничего. Все какая-то белиберда и невнятица. Через пень-колоду. И я, видите ли, позакрывал двери. На ключ. И смежные комнаты посмотрел. И вот тоже, — указал пальцем. Разбитое окно во двор он задвинул высокой посудной горкой. — Провалиться никуда не возможно. Будьте покойны.

— Ладно, — сказала Золотинка. — Дайте то, что читали, а это… что у меня, лучше и не смотрите.

На этот раз Золотинка уселась за стол по-человечески и нарочно предупредила Дракулу: если зачитаюсь — толкните в плечо. Он кивнул.

Она опасливо заскользила по строкам, убеждая себя не забываться, ни на мгновение не расставаться со своим подлинным «я». Это главное. Порука против гибельного забвения.

Однако ясное самосознание мешало ей вникнуть в значение тесно составленных букв. И пока она помнила это главное, решетка букв держала ее на своей непроницаемой, но зыбкой поверхности. Вроде того, как до поры держит человека тонкий лед.

И вдруг Золотинка очутилась в воде с головой. И только потому не захлебнулась, что по врожденному навыку ныряльщицы сдержала дыхание, отказавшись от суетливых движений. Грудь стиснулась, зажатая внезапно и сильно. Мгновения хватило ей, чтобы уяснить себе, на какой нешуточной глубине она оказалась — саженей пять. Темно-зеленую толщу воды едва разжижал свет. Озабоченная только спасением, сильным толчком рук она послала себя вверх и начала подниматься, выгребая из темноты, из холодной темной глубины к глубинам светлеющим, все более ярким и солнечным, где косяками ходила рыбешка. Облипшее тяжелое платье задерживало подъем, но она не позволяла себе пугаться. От нехватки воздуха она чувствовала где-то у переносицы нарастающую боль.

С трудно бьющимся сердцем Золотинка пробила снизу искрящуюся, переливчатую поверхность и выскочила в пологую волну. Судорожно разевая рот, отплевываясь соленой влагой, с гребня невысокой волны она увидела залитый расплавленным солнцем окоем. Пустыня вод. Ни берега, ни паруса. Теперь она вспомнила, что там, на холодной глубине, где она очутилась, когда впала в книгу, нельзя было обнаружить даже признаков дна.

— Вот те раз, — растерянно пробормотала она, глубоко озадаченная. И приметила скользящий поодаль гребень акулы. — Вот те два… — сказала она, меняясь в лице.

Может быть, следовало только убедить себя: тяжесть увлекающего в пучину платья, вкус соли на губах, жар солнца, плеск воды под рукой — все это как бы не существует… Однако невозможно было понять как. В чем выражается недействительность совершенно явного, поражающего чувства мира? Можно ли утонуть в воображаемом море и очутиться в пасти условно существующей акулы? Будет ли ужасная, но воображаемая смерть Золотинки действительным несуществованием?

Надо свалиться со стула и тем самым вернуться в комнату, подумала она. И принялась барахтаться, полагая, что это каким-то образом передастся той Золотинке, что сидит за книгой на стуле и читает. Ничего подобного! Изворотливые упражнения ничего не меняли в поразительно ярких ощущениях и чувствах: ленивое скольжение акульего плавника в заштилевших водах.

С лица отхлынула кровь. Великий Род и Рожаницы! Где там Дракула?! Что стоит ему толкнуть в плечо?! В самом деле… Хоть кричи!

Ощупывая пояс, Золотинка нашла Лепелев нож в ножнах, небольшой остро заточенный кинжальчик, и это приободрило ее. Опустив ноги вглубь и слегка ими пошевеливая, она оттянула ткань как можно дальше и принялась обрезать подол. По настоящему резать следовало у самого пояса, но нельзя оцарапаться — любая незначительная ранка означала верную смерть, потому что распущенная в воде кровь неминуемо приманит акулу и, может, не одну. И она резала натянутую ткань вкруговую на две ладони от пояса, с запасом, только чтобы освободить ноги. И несмотря на неловкость орудовать у себя за спиной на плаву, несмотря на сжимающий сердце страх, побуждающий торопиться, удалила подол ровно, так что получилось нечто вроде невозможно короткой юбочки. Волнующийся пласт ткани пропустила по ногам — сминаясь и складываясь, как плоская водоросль, подол неспешно пучился и уходил вниз.

Озирая ослепительную поверхность моря, Золотинка не видела больше плавника. Она легла на волну лицом в воду — нельзя было исключить, что акула заходит из глубины. Но изумрудный полусвет под волной оставался покоен, не мелькнула стремительная тень.

По прошествии доброй доли часа, исполненной самого тягостного ожидания, Золотинка расслабилась, поверив, наконец, что от одной напасти избавилась, спрятала нож и перевернулась.

С исчезновением акулы море обратилось в подлинную пустыню. Погружаясь, она не видела рыб. Поднимая глаза, не могла различить на выжженном небосводе даже следов облачка. Безжизнен оставался окоем, повсюду утомительно гладкий и правильный. Опустилась полная, невозможная на суше тишина, не нарушаемая даже всплеском. Иногда она принималась бултыхаться и фыркать только для того, чтобы оживить мертвящее спокойствие моря.

Большей частью она лежала на спине, прислушиваясь и чего-то ожидая. Тоскливо сжималось сердце. Она придумала себе занятие: стащила башмаки, а после некоторого размышления и чулки. Солнце преследовало Золотинку и под волной. Отвыкшая от солнца кожа горела, некуда было спрятаться. Солнце — совершенно правильный, изливающий из себя жар круг — стояло высоко, но невозможно было сказать, который теперь час и миновал ли полдень. Оно стояло прямо в середке неба, как вбитое. Так высоко солнце не поднималось в Колобжеге даже в середине лета, в изоке месяце. Имея представление о мореходстве, Золотинка сообразила, что оказалась в низких южных широтах. Может статься, в том самом беспредельном океане, что простирается за границы обитаемых морей и земель.

Безмерность водной пустыни и собственное ничтожество перед лицом безмерности угнетали Золотинку.

— Дракула! — воззвала она во все легкие. — Толкните меня! Чего же вы ждете, я ведь нарочно вас просила!

И после недолгой передышки снова:

— Юлий! Я тут застряла… Совсем худо!

Юлий не отзывался, как не отзывался и Дракула.

— Поплева! — подняла она голос. — Милый мой, родной! Никого у меня не осталось, кроме тебя! Где ты? Где твоя лодка? Поплева, милый! Тучка! Прости, Тучка!.. Где вы все? Мамочка, где ты моя? — и закончила, как прозрела, с ощущением ужаса: — Ты утонула.

В обессиленную душу стало прокрадываться иное. Она задумалась о смерти. Покачиваясь на спине с раскинутыми руками, разведя ноги, горящим лицом вверх, она охватила сознанием чудовищную бездну моря. Прежде она никогда не пугалась глубины, как-то вот не брала в голову… Через несколько суток, если до того не случится бури, измучившись жаждой, она утонет. Захлебнется еще живая. Потеряв силы и самообладание, утратив последнюю возможность сопротивляться слабости — вода хлынет в рот и в нос… Дикое, судорожное усилие: нет!

Страстное воображение завладело Золотинкой: она пережила свою смерть въяве, пережила каждое мгновение до самого последнего, окончательно неуловимого, кратчайшего.

Мертвая, вниз головой, с безобразно разинутым ртом, распущенными руками станет она погружаться, о том не зная… Медленно меркнет свет, давит холодная вода. Наверное, у нее лопнут глаза — там, внизу, несказанная тяжесть. Но она не будет знать, не будет знать ничего — вот это невозможно постичь… Мягко-мягко, неопределенно провиснув, опустится тело на заглаженные, похожие на застывшие волны гряды ила. От касания бесшумно вздымется чернильная взвесь…

Была она когда-то стойкая и славная девушка…

Золотинка стала обследовать все, чем располагает.

У нее было обрезанное до размеров куртки платье, и хорошо, что она это оставила — под солнцем.

Потом нож — вообще нужная штука.

Пояс и сумка — тоже пусть будут.

Затем хотенчик — кусок дерева на воде не помешает.

И еще, да! Перстень Рукосила на правой руке. Целое богатство! В открытом море без волшебного камня ее положение было бы совсем отчаянное. С ним не так страшно. И напоследок оловянное колечко, подарок Буяна.

Золотинка обвешена волшебными вещами, как новогодняя елка игрушками, — можно ли жаловаться?

Она сняла волшебный перстень, а когда повертела его перед глазами, нашла способ отщелкнуть плоский камень, он отошел вверх, как крышка ларчика. И там, в ларчике, лежали загадочные жемчужины. Четыре штуки. Их нужно было придержать пальцем, чтобы вода не смыла. Если проглотить одну, то она, может, взорвется. Или взлетит на воздух, как праздничная ракета. Что, может быть, и веселее, чем тонуть. Задумчиво защелкнула камень и вернула перстень на палец.

Никакого применения нельзя было измыслить для оловянного колечка пигаликов. Если перышко-письмецо найдет ее по этому колечку, то через месяц, не раньше, и уж конечно, будет искать ее на дне морском. Как глубоко перышко сможет уйти под воду?

А вот хотенчик… Мелькнула мысль… Куда поведет ее рогулька в совершенной пустыне?

Еще подумав, она восстановила петлю на оборванном, измочаленном хвосте хотенчика и взяла узел в зубы. С этими предосторожностями, перевернувшись животом вниз, она пустила рогульку…

Которая погрузилась в воду, неопределенно пошевеливаясь.

Вот рогулька учуяла, выбрала направление и двинулась достаточно медленно, чтобы Золотинка успевала за ней плыть. «Но если она намеревается показать мне ближайший берег, надеюсь, островок окажется не далее пятидесяти верст», — с натужным ехидством подумала Золотинка, возбуждаясь, однако, неясной, дикой надеждой.

Плыли они недолго. Золотинка не успела особенно устать, когда палочка вильнула развилкой и пошла вглубь.

Вглубь!

Золотинка оттащила хотенчик назад и вынырнула, чтобы сообразить, как же это все надо понимать? Погружение в бездну? Смерть?

Воображение помогло ей решить загадку. Мысленно уходя вслед за хотенчиком в давящую, темную уже глубину, она осознала себя в пяти саженях под поверхностью моря… Там именно, где она занырнула сюда из книги.

Вот!

Значит, вернуться в книгу и к безопасности, к спасительной тверди можно через то самое место, сквозь которое она первоначально сюда попала — перевалилась! Это место связывает между собой два раздельных мира! И никакой оставшейся в замке за книгой Золотинки нет. Одна Золотинка, и для нее один мир, тот что печет солнцем. Она здесь, а не там. Нужно нырнуть в глубину, точно туда, где она первоначально очутилась, и в попятном движении затиснуться в книгу, а через книгу на стул в комнату Рукосила.

Золотинка хорошо знала, как трудно отыскать что-нибудь под водой, если нет и признаков дна. Об этом нечего и думать.

Только хотенчик знает. И вот — ведет.

Она набрала воздуху, сомкнула губы на поводке хотенчика и нырнула. Рогулька тянула ее отвесно вниз, помогая движению; сильными толчками она смыкала руки вдоль тела, гибко извиваясь, и оставляла свет, все дальше погружаясь в густой давящий мрак. На глубине, знала Золотинка, потребность в воздухе меньше: когда сильно сдавит грудь, дышать как будто уже и не надо, можно протерпеть долго. Отвесно, хотя и неровно шедшая рогулька вильнула, что Золотинка почувствовала в темноте по натяжению поводка. Она незамедлительно последовала за хотенчиком и тотчас толкнулась обо что-то плечами. Руки попали в пустоту. Сильно ударивший поток швырнул ее боком и ногами вперед. Не соображая, что делает, она, тем не менее, сомкнула за собой книгу — ударившись спиной о залитый стол, очутилась она в воде на полу.

Все в комнате Рукосила бурлило. Хлестнувшая из книги волна посшибала с постели подушки, и они, расплывшись по комнате, садились теперь на мели. Словно стая медуз, плавала смытая со стола бумага.

Золотинка перехватила рогульку и, поднявшись, спрятала ее под клапан кошеля. Ноги у нее были голые, обгоревшие на солнце. Из захлопнутой мокрой книги торчал зажатый между страницами кончик водоросли.

Откинув голову на спинку кресла, Дракула похрапывал и недовольно морщился, поджимая промокшие ноги. Вода уходила под двери, но спадала медленно. Прежде всего надо было спасать книги. Золотинка добрела до выхода и провернула торчащий в скважине ключ. Потоп все равно уже нельзя было скрыть.

Спавшая вода нашла себе выход в последней по счету двери, следующей за двумя запертыми. Ступая по залитому ковру, Золотинка осторожно глянула. Взору ее предстала площадка винтовой лестницы. Последняя вода струилась по уходившим спиралью вниз ступеням. А прямо на Золотинку глядела испуганными глазами прильнувшая к осевому столбу статуя. Выпятив гладкий живот с достоверно прорезанным пупком, беломраморная женщина тщилась прикрыть грудь ворохом рассыпавшихся цветов, тогда как другая рука пыталась удержать скользнувшее с бедер покрывало. Лицо красавицы исказилось смятением.

Золотинка вернулась в библиотеку, заперла замок на два оборота, для верности подхватила опрокинутый стул и заложила дверные ручки.

Потревоженный ею, дворецкий сокрушенно вздохнул, а потом уж приподнял веки. Едва прояснившийся взгляд его уперся в пару стройных девичьих ног, спереди необыкновенно розовых… И это было такое разительное впечатление, что, не останавливаясь на следах потопа, блуждающий взор дворецкого пугливо возвращался к обгорелым ногам девушки. Вид неприлично укороченного платья мешал Дракуле сосредоточиться и уяснить положение дел.

— Где это вы так мм… простите, царевна, ободрались? — промямлил, наконец, он, поводя мутными глазами.

— На солнце! В низких широтах! — огрызнулась она.

— Вам не холодно мм… простите, без юбки?

— Меня трясет!

Она подняла разбухший от влаги том и так шмякнула его на стол, что хлюпнуло и разлетелись брызги.

— Соберите книги, чтоб не мокли, — кинула она Дракуле.

Покоробились от воды страницы, но чернила и краски нисколько не пострадали, они как будто бы стали ярче. Прежнюю книгу Золотинка отодвинула, опасаясь даже задеть зажатый между страницами хвост водоросли. Но и в новую книгу, это был третий том «Общих дополнений», не решалась погружаться, отвела взгляд, стиснув сплетенные пальцы.

Потом, не шевельнувшись, она выпалила нечто невразумительное, да так сердито, что честный Дракула почел своим долгом переспросить. Золотинка не ответила и после молчания внезапно соскочила со стула, чудом его не опрокинув. Стремительное внимание ее привлек брошенный на залитом полу указатель. Лихорадочно полистав книжицу, она нашла слово «истина», отыскала десятый том «Дополнений» и статью, занимавшую добрую долю тома. Возвращаясь за стол, она пробормотала знаменательные, навсегда оставшиеся для Дракулы загадкой слова:

— Провалиться, так с треском!

И с этим провалилась. То есть исчезла.

Оставив после себя раскрытый том и внезапно осиротевшего Дракулу, который принял эту новую превратность со стоической покорностью.

Едва поймала она глазами заглавие статьи «Истина», как очутилась в кромешной тьме.

Тьма эта отличалась от всякой другой. Во-первых, несмотря на полнейший, непроницаемый мрак, Золотинка отлично видела свои обгоревшие на солнце ноги. Видела плечи, живот, растопыренную для пробы пятерню. Тело ее было равномерно и сильно освещено, хотя самый источник света не поддавался определению. Во-вторых, она ни на чем не стояла, то есть под ней не было никакой опоры. И не было ощущения, что она висит или парит… Золотинка просто… пребывала. Обреталась во тьме. Не чувствуя ни жары, ни холода. Воздух был свеж и чист, хотя ни малейших токов его не ощущалось. Она попыталась сдвинуться, и ничто не мешало ей шагать, как бы подниматься или даже спускаться, переворачиваться через голову. При той, однако, странности, что в полнейшей мгле невозможно было понять, действительно ли она движется или перебирает ногами на месте. Вокруг ничего не менялось.

— Вот так истина! — сказала Золотинка, совершенно не рассчитывая на то, что громогласному ее недоумению сыщется свидетель. — Это что, издевательство?

— Да что ты, малышка! Как можно! — раздался ласковый голос. Золотинка узнала его прежде, чем оглянулась.

И со щенячьим визгом кинулась навстречу Поплеве, который, шумно вздохнув, принял ее на широкую, как лемех плуга, грудь.

— Поплева! Поплева! Да ведь Поплева! — восклицала она, вдыхая запах смолы, махорки, ощупывая, перебирая, терзая, целуя, дергая за бороду и снова кидаясь обнимать со слезами и смехом. Он это, он — нечесаный, свирепо всклокоченный, краснорожий, добрый, в парусиновой рубахе и в штанах, босиком, как привык он разгуливать по палубе «Трех рюмок». Но здесь под огромными его ступнями с оттопыренными пальцами была тьма.

— Поплева, да ты ли это? — отстранилась Золотинка в недоумении и восторге.

— Как бы это сказать, малышка… — смутился он, — я, конечно, совершеннейший Поплева. И в то же время, как бы это выразиться… плод твоего воображения. К сожалению.

— Да? — протянула Золотинка, отступая на шаг.

Поплева, заметно задетый, вздохнул и прижал к груди пятерню:

— Для полноты истины следует признать, что вообще-то… я учитель мудрости.

И тут раздался голос Тучки:

— А ты присядь, малышка! — улыбаясь, Тучка подвинул ей небольшое, уютное облачко.

Она замерла, а он, круглолицый, остриженный, как арбуз, призывно раскинул руки и сказал жалобно:

— А мне?

— Тучка, ты тоже ненастоящий? — сказала Золотинка, не справившись с голосом. — Ты убит?

Круглое лицо Тучки исказилось, он неровно задышал и прикусил зубами дрогнувшую нижнюю губу.

Страницы: «« ... 2425262728293031 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Жизнь ацтеков причудлива и загадочна, если видишь ее со стороны....
Мужественные, отважные люди становятся героями книг Марии Семёновой, автора культового «Волкодава», ...
В очередной том серии включена новая книга Марии Семёновой, рассказы и повести о викингах, а также э...
Мужественные, отважные люди становятся героями книг Марии Семёновой, автора культового «Волкодава», ...
Мужественные, отважные люди становятся героями книг Марии Семёновой, автора культового «Волкодава», ...
Развитие такой общественной структуры, как государство, подчиняется определённым эволюционным закона...