Тугая струна Макдермид Вэл
— Это странно, — начал он, отрываясь от каминной полки и принимаясь расхаживать по шелковому бухарскому ковру ручной работы, выбранному им самолично и лежавшему на полу перед камином. Глядя вниз, на гармоничные переходы серого и бежевого у себя под ногами, он несколько успокоился и снова смог взглянуть в глаза женщины, словно задавшейся целью пробуравить его насквозь. — Это просто чепуха. Если бы ваше предположение не было таким чудовищным, над ним можно было бы посмеяться. К тому же я до сих пор в толк не возьму, какое отношение все это имеет ко мне.
— Все очень просто, сэр, — попыталась Шэз его успокоить.
Услышав в ее тоне снисходительность, Вэнс вдруг прекратил свое хождение по ковру и сердито уставился на нее.
— Что просто? — спросил он, в одно мгновение утратив весь свой шарм.
— Единственное, чего я хочу от вас, это взглянуть на несколько фотографий и сказать мне, не случалось ли вам раньше видеть кого-то из этих девочек. Возможно, они как-то особенно кокетничали с вами, и кто-то захотел их наказать. Может быть, вы видели, как с ними разговаривает кто-то из ваших людей. Или вы вообще никого из них никогда не видели. Только пара минут, и я уйду, — уговаривала Шэз. Склонившись, она разложила ксерокопии на скамеечке для ног величиной с журнальный столик.
Он сделал несколько шагов к ней, не сводя глаз с фотографий, которые она положила так, чтобы ему было лучше видно. Только небольшой фрагмент его работы, большего ей собрать не удалось. Но каждый улыбающийся взгляд со снимка, несомненно, был одним из тех, которые он уничтожил.
Вэнс принужденно рассмеялся:
— Семь лиц среди тысяч? Прошу прощения, детектив-констебль Боумен, но вы зря теряете время. Я никогда не видел никого из них.
— Посмотрите еще раз, — сказала она, — вы совершенно уверены?
В ее голосе ему послышались особые нотки, которых прежде не было. Голос вдруг зазвучал резко и взволнованно. Он с трудом оторвал взгляд от бледных оттисков живой плоти, которую он казнил, и встретил неумолимый взгляд пронзительных глаз Шэз Боумен. Она знала. Возможно, у нее пока еще не было доказательств, но он понял, что теперь она знает. А еще он понял, что она не остановится прежде, чем уничтожит его. Тут уже кто кого, а значит, у нее нет шансов. И даже закон его не остановит.
С грустной улыбкой он покачал головой:
— Совершенно. Никогда в жизни ни одной из них не видел.
Шэз, не глядя, подвинула к нему среднюю фотографию.
— Тиффани Томпсон. По просьбе родителей вы обращались к ней по национальному телевидению. Они просили ее позвонить домой, — проговорила она, не меняя голоса.
— Господи! — воскликнул он, заставив свое лицо принять выражение радостного изумления. — Знаете, совершенно вылетело из головы! Конечно же, вы правы. Теперь припоминаю.
Пока он говорил, ее внимание было целиком сосредоточено на его лице. Молниеносным движением он взмахнул своим протезом — искусственная рука описала короткую дугу и яростно обрушилась сбоку ей на голову. В ее глазах мелькнул испуг, перешедший в панику. Падая с кресла, она лбом ударилась о скамеечку для ног. Когда тело ее рухнуло на пол, она уже была без сознания.
Вэнс не стал терять времени. Бегом он спустился в подвал, где прежде всего схватил моток проводов для магнитофона и резиновые перчатки. Через несколько минут Шэз лежала на полированном паркете стреноженная, как молодой бычок. Потом он ринулся на верхний этаж, распахнул свой шкаф и, кидая вещи на пол, стал шарить в нем, пока не извлек на свет божий то, что искал. Снова спустившись вниз, он укутал голову Шэз в мешок из мягкой фланели, в котором прибыл в дом его новый кожаный дипломат. Затем закрутил провод несколько раз вокруг ее шеи — достаточно туго, чтобы ей было неудобно, но не настолько, чтобы это мешало дыханию. Он хотел, чтобы она умерла, но пока еще было рано. Она должна была умереть не здесь и не случайной смертью.
Как только у него не осталось сомнений, что ей не удастся освободиться, он подобрал с пола ее рюкзак и уселся с ним на диван, попутно подобрав с пола папку с бумагами и фотографии. Тщательно и методично он начал читать все, начав с папки. Выдержки из полицейских рапортов он лишь проглядел, уверенный, что позже у него будет время ознакомиться с ними в деталях. Когда он дошел до анализа, представленного Шэз ее коллегам, он начал читать особенно внимательно, взвешивая и прикидывая, насколько опасным он мог для него оказаться. Не очень, в конце концов решил он. Копии газетных вырезок, где говорилось о его поездках в эти города, ровным счетом ничего не доказывали. На каждую поездку, как-то связанную с исчезновением, он мог представить двадцать ни с чем не связанных. Отложив вырезки в сторону, он взял составленный ею список характерных черт преступника. Когда он прочел заключение, то впал в такую ярость, что, вскочив, несколько раз ударил лежавшую без сознания девушку ногой в живот. «Хрена тебе знать, сука?» — в бешенстве кричал он. Хотел бы он сейчас взглянуть ей в глаза. Теперь они бы не оценивали его, а молили о пощаде.
Вне себя от ярости он запихал бумаги вместе с ксерокопиями фотографий обратно в папку. Нужно будет изучить их внимательнее, но сейчас у него не было времени. Он был прав, что пресек это в зародыше, пока никого не заинтересовали голословные утверждения этой суки. Он снова взялся за ее вместительный рюкзак и извлек из него записную книжку на проволочной спирали. Быстро пролистав ее, он не нашел ничего интересного, если не считать номера телефона Мики и их домашнего адреса. Поскольку у него все равно не получится отрицать, что она была здесь, эти страницы лучше оставить. Но он вырвал несколько листков сразу за последней записью. Пусть все выглядит так, как будто кто-то уничтожил пометки, относящиеся к следующей намеченной встрече. После этого он засунул книжку обратно в сумку.
Следующим на очереди был диктофон, в котором все еще крутилась пленка. Он остановил запись и включил обратную перемотку, отложив диктофон вместе с чистыми листами бумаги в сторону. Оставив без внимания книгу Иэна Рэнкина в мягкой обложке, он вынул из сумки органайзер. Против сегодняшней даты стояла единственная запись: «ДВ, 9.30». Он подумал и решил добавить еще одну. После недолгого раздумья он ограничился маленькой буковкой «Т» под последней записью. Пусть поломают голову. Под верхней крышкой он обнаружил то, что искал: «Просьба вернуть III. Боумен, квартира 1, дом 17 по Гайд-Парк-Хилл, Хедингли, Лидс. Нашедшему — ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ». Его пальцы ощупали дно рюкзака. Так, ключей нет.
Вэнс запихал все обратно в рюкзак, взял папку и пошел к Шэз. Он хлопал ее по карманам до тех пор, пока в кармане брюк не нашел связку ключей. Улыбаясь, он поднялся наверх, в свой кабинет, и нашел толстый конверт, по размеру подходящий к папке. Он надписал адрес своего дома в Нортумберленде, наклеил марку и запечатал, положив внутрь бумаги Шэз.
Беглый взгляд на часы сказал ему, что уже почти половина одиннадцатого. Он прошел в спальню и переоделся в джинсы, одну из немногих футболок, бывших в его гардеробе, и джинсовую куртку. Из глубоких, уходивших под самые стропила встроенных шкафов он достал мешок. Нашел найковскую бейсболку, к которой был прикреплен профессионально сделанный парик из полудлинных седоватых волос, и надел ее. Эффект был потрясающий. Когда затем он добавил еще очки-консервы без диоптрий и заложил за щеки пару специальных подушечек, сделавших их из худых и впалых одутловатыми, перевоплощение завершилось. Его выдавал теперь только протез на месте правой руки. Но у Джеко и на этот случай было кое-что припасено.
Он вышел из дома, не забыв тщательно запереть за собой дверь, и открыл машину Шэз. Постаравшись как следует запомнить, в каком положении находится сиденье, он влез в нее и так отрегулировал его, чтобы поместились его длинные ноги. Несколько минут ушло на то, чтобы разобраться в управлении. Важно было убедиться заранее, что он сможет одной рукой переключать скорость и крутить руль. Потом он включил зажигание и поехал, остановившись только затем, чтобы на углу Лэдброук-Гроув бросить объемистый конверт в почтовый ящик. Добравшись в самом начале двенадцатого до въезда на автостраду-1, он позволил себе легкую, про себя, улыбку. Шэз Боумен очень и очень пожалеет, что встала у него на пути. Но жалеть об этом ей осталось совсем недолго.
Первое, что она почувствовала, была острая до судороги боль в левой ноге, пронзившая ее одурманенный забытьём мозг, — словно зазубренным ножом по костяшкам пальцев. Она бессознательно попыталась вытянуть ногу и расслабить мышцы, и эта попытка вызвала вспышку новой страшной боли в запястьях. Еще затуманенная голова отказывалась соображать, она пульсировала, как ушибленный молотком палец. Шэз заставила себя открыть глаза, но темнота никуда не ушла. Тут она заметила, что лицо ее укутано какой-то влажной тряпкой. Это было похоже на капюшон из толстой ткани с мягким начесом. Капюшон плотно облегал голову и на шее был чем-то прикручен, отчего ей было трудно глотать.
Постепенно она начала сознавать, что с ней и где она находится. Она лежала на боку на чем-то твердом, руки были скручены за спиной чем-то, что безжалостно врезалось в кожу запястий. Ее ноги тоже были связаны в лодыжках, путы были наложены так, что почти не давали ей двигаться. Любое движение, вроде попытки вытянуть ноги или изменить позу, давалось ценой немыслимой боли. Она не знала, насколько ограничена ее свобода, и не имела никакого желания это выяснять после тех мучений, которых стоила ей попытка перевернуться.
У нее не было ни малейшего представления о том, сколько времени она была без сознания. Последнее, что она помнила, было смеющееся лицо Джеко Вэнса, маячившее где-то высоко над ней. Было похоже, что он совершенно безмятежен, словно изначально и полностью уверен в своей безнаказанности, поскольку никто и никогда не согласится принять всерьез какую-то ничтожную девчонку-детектива. Нет, не совсем так. Что-то другое копошилось в ее памяти, не давая покоя. Применив технику полного расслабления, Шэз попробовала глубоко дышать, а затем попыталась представить себе, что же она видела. Память поддалась, и воспоминания постепенно приобрели очертания. Она вспомнила, как боковым зрением увидела его руку, поднимающуюся для удара, а потом обрушивающуюся вниз наподобие бейсбольной биты. Это было последнее воспоминание.
Вместе с памятью к Шэз пришел ужас, пронзивший ее сильнее, чем любое из физических страданий. Никто не знал, куда она направлялась, — кроме Крис, которая не ждет от нее звонка. Больше же никто ничего не знает, даже Саймон. Выслушивать их насмешки, пусть и самые дружеские, ей казалось выше ее сил. Сейчас этот страх перед тем, что над ней будут смеяться, может стоить ей жизни. Шэз не питала на этот счет никаких иллюзий. Она задала Джеко Вэнсу вопросы, из которых ему все стало ясно. Он понял — ей известно, что он — серийный убийца. Но поняв это, он вопреки ее предположениям не запаниковал. Вместо этого он сделал для себя вывод, что она действует в одиночку. А это означало, что, хотя ее выводы представляли для него несомненную угрозу, он мог выиграть время, избавившись от нее — белой вороны, на свой страх и риск проверяющей собственные еретические идеи. Даже в самом худшем случае он, убрав с дороги Шэз, выигрывал время, чтобы замести следы или даже уехать из страны.
Шэз почувствовала, как кожа вдруг стала влажной от пота. Все было предельно ясно. Ей предстояло умереть. Единственный вопрос — как.
Она оказалась права. И теперь правота будет стоить ей жизни.
Полин Дойл не знала, что ей делать. Полиция отказывалась видеть в исчезновении Донны что-то иное, чем обычное для подростка бегство из дома. «Вероятно, она отправилась в Лондон. Бессмысленно искать ее здесь», — раздраженно сказал ей один из полицейских в форме, когда она, в очередной раз придя к ним, умоляла их заняться поисками дочери.
Полин могла кричать на всех углах, что дочь похитили, но для полицейских, по горло загруженных работой, пропажа одежды была более чем достаточным доказательством того, что Донна Дойл — просто очередной подросток, которому осточертела жизнь дома, что она сбежала в уверенности, что где-то в другом месте есть молочные реки и кисельные берега. Стоило один раз взглянуть на фотографию, на эту искушенную улыбку, и сразу становилось ясно, что девочка уже давно не тот невинный ребенок, которого упрямо продолжала в ней видеть ее бедная глупая мать.
Когда полиция не проявила никакого интереса, разве что, как положено, внесла Донну в список пропавших, Полин почувствовала себя загнанной в угол. Без официальной поддержки ей не приходилось и мечтать о горячих призывах с телеэкрана с просьбами помочь в поисках пропавшей дочери. Исчезновением Донны не заинтересовалась даже местная газета, хотя женщина-редактор какое-то время тешила себя замыслом написать заметку о подростках, убегающих из дома. Но, как и полиция, лишь только она увидела фотографию Донны, как сразу передумала. В Донне было что-то такое, что пресекало всякую попытку изобразить ее как невинную девочку, которую ее детские мечты вовлекли в беду. Что-то в линии губ, подбородка говорило, что она уже переступила черту. Женщина-редактор подумала про Донну Дойл: она — все равно что Лолита, из тех женщин, что заставляют их товарок мечтать о шорах на глазах мужей.
Отчаяние Полин выражалось в слезах, которыми по ночам она орошала подушку, и в конце концов она решила, что пора брать дело в свои руки. Работа в агентстве недвижимости была не слишком прибыльной. Денег хватало лишь на еду и одежду для них с Донной и оплату жилья — дополнительные расходы исключались. У нее, правда, оставалась еще пара тысяч страховки, выплаченной когда-то за Бернарда по полису. Но Полин берегла эти деньги до того времени, когда Донна должна была отправиться в университет, — вот тогда-то им придется затянуть пояса.
Однако, если Донна не вернулась, нет смысла беречь их до университета, рассудила Полин. Разумнее будет потратит эти деньги на то, чтобы попытаться найти ее и вернуть домой, а высшее образование как-нибудь устроится. И вот Полин, взяв фотографию Донны, отнесла ее в местную типографию, заказав несколько тысяч листовок, где одну из сторон занимала фотография. На обратной стороне шел текст: «ВЫ НЕ ВИДЕЛИ ЭТУ ДЕВОЧКУ? В четверг, 11 октября, ушла из дома и не вернулась Донна Дойл. Последний раз ее видели в четверть девятого по дороге в среднюю школу для девочек города Глоссопа. На ней была школьная форма — коричневая юбка, коричневый жакет и блузка с открытым воротом. На ногах у девочки были черные „кикерсы“, сверху — черная куртка с капюшоном. С собой у нее был черный рюкзак фирмы „найк“. Видевших девочку позже указанного времени очень просим звонить ее матери, Полин Дойл». Были указаны их адрес по Корана-стрит и оба телефона Полин — рабочий и домашний.
Полин взяла недельный отпуск и с утра до вечера ходила, рассовывая листовки по почтовым ящикам. Начала она с центра, где совала листки с фотографией Донны в руки каждому, кто соглашался взять, и, постепенно расширяя круг, двигалась в направлении окраины, взбираясь на крутые холмы и стирая ноги до пузырей.
Никто не звонил.
В то время как Шэз Боумен лежала на жестком полу в Лондоне, испытывая боль и страх, Джеко Вэнс обследовал ее дом. Он быстро добрался до Лидса, по дороге остановив машину только один раз, чтобы заправиться и посетить туалет для инвалидов на бензозаправке. Ему понадобился туалет, чтобы избавиться от пленки, которую он извлек из диктофона Шэз. Саму кассету он раздавил каблуком на стоянке для машин, предоставив раскидывать ее остатки штормовому ветру мидландских просторов.
Найти дом Шэз оказалось даже проще, чем он думал, благодаря недавно купленному ею справочнику «От А до Я», где нужная улица была услужливо обведена в кружок синей ручкой. Он оставил машину за углом и нарочно медленно, чтобы успокоить нервы, прошел обратно по улице, пустой, если не считать стайки совсем маленьких мальчишек, игравших в крикет на противоположной стороне. Он свернул в ворота дома номер семнадцать и попробовал на удачу один из длинных ключей, не подойдет ли он к тяжелой викторианской двери. То, что дверь открылась с первой попытки, убедило его, что боги и в самом деле на его стороне.
Он оказался в ничем не примечательной прихожей, свет в которую проникал только через два узких сводчатых окна по обе стороны от входа. Вглядываясь в темноту, он увидел прямо перед собой широкую и красивую лестницу. По-видимому, в доме был всего лишь один этаж, где справа и слева находилось по квартире. Он выбрал левую, и снова оказался прав. Вздохнув несколько свободнее в убеждении, что все идет как надо, Вэнс ступил через порог. Он не собирался долго оставаться здесь, достаточно будет просто разведать место, поэтому, нигде не задерживаясь, он быстро прошелся по комнатам. Едва войдя в гостиную, он понял, что Шэз не могла выбрать для себя жилья более подходящего с точки зрения того, что он собирался сделать. Высокие, от пола до потолка, стеклянные двери выходили в сад, окруженный высокими стенами и находившийся в тени высоких фруктовых деревьев. В конце сада он сумел различить очертания деревянной двери, вделанной в кирпичную кладку.
Оставалась только одна вещь. Он скинул с плеч куртку и отстегнул протез. Из мешка он достал предмет, который год-другой назад специально попросил изготовить в бутафорском цехе, якобы для розыгрышей. Использовав ремни от одной из его прежних искусственных рук, старой списанной за ненадобностью модели, они сделали из пластмассы полый продолговатый предмет, снабдив его пальцами, до ужаса похожими на настоящие. Закрепив эту имитацию в перевязи и прикрыв поверх курткой для большей достоверности, он выглядел совсем как человек со сломанной правой рукой. Убедившись, что все сделано правильно, Вэнс убрал в мешок протез, глубоко вздохнул и подумал, что, пожалуй, пора идти.
Он вышел через стеклянные двери, прикрыв их за собой, а потом уверенной походкой зашагал по усыпанной гравием дорожке к воротам. Чувствуя, как волосы парика покалывают шею, он думал о том, смотрит ли сейчас из окон ему вслед кто-нибудь, кто сможет вспомнить увиденное после того, как дело его рук будет завершено и выставлено на всеобщее обозрение. Пытаясь себя успокоить, он напомнил себе, что, какое бы описание ни было составлено со слов этого свидетеля, оно ни единой черточкой не будет напоминать Джеко Вэнса.
Он снял засов с задних ворот, уверенный, что теперь уже никто не запрет их до того, как он успеет вернуться. Теперь он оказался на узкой тропинке, которая проходила между стенами, с обеих сторон огораживавшими сады позади домов, и сливалась с широкой улицей, ведшей в центр города. До вокзала пришлось идти почти час, зато поезд на Лондон прибывал всего через десять минут. В половине восьмого он уже вернулся в Холланд-Парк, где превратился снова в Джеко Вэнса.
Перед тем как приступить к последним приготовлениям, он засунул в духовку большую пиццу. Обычно вечером в субботу он ужинал несколько иначе, но углеводы должны были успокоить желудок, выделывавший сальто. Нервное напряжение всегда вызывало у него дискомфорт. Каждый раз, когда ему приходилось испытывать дрожь предвкушения, он неизменно чувствовал спазмы, тошноту и колики в желудке. Еще в те времена, когда ему приходилось комментировать спортивные состязания, он на опыте убедился, что единственным способом предотвратить это урчание и спазмы было заранее и как следует его набить. Что годилось для телевидения, как скоро выяснилось, годилось и для убийства. Теперь он всегда наедался перед тем, как выбрать себе цель. И уж конечно наедался перед самим действом.
Пока готовилась пицца, он погрузил все нужное в «мерседес». Физические упражнения лучше делать на пустой желудок. Теперь все было готово для того, чтобы Шэз Боумен могла участвовать в своем последнем представлении. Осталось только доставить ее на сцену.
~~~
Донна Дойл тоже была одна. Но, сходя с ума от боли, она не имела счастливой возможности заниматься самоанализом. Проснувшись в первый раз после неглубокого, беспокойного сна, она почувствовала в себе достаточно сил и решила обследовать свою тюрьму. Страх по-прежнему преобладал, но уже не сковывал ее по рукам и ногам. Там, где она находилась, что бы это ни было за место, было темно как в могиле и стоял сырой запах угольного подвала. Используя свою здоровую руку, она попыталась получить представление о том, где она и что ее окружает. Скоро стало ясно, что она лежит на покрытом клеенкой матрасе. Ее пальцы нащупали его края. Дальше шли холодные керамические плитки. Не гладкие, как дома в ванной, а скорее напоминавшие терракотовые, вроде тех, которыми выложены ступеньки в оранжерее у матери Сары Дайсон.
За ее спиной была стена из необработанного камня. Донна попыталась встать на ноги и только тут поняла, что ноги у нее закованы в кандалы. Она наклонилась и пальцами ощупала железные браслеты, обхватившие каждую из щиколоток. Браслеты соединялись с тяжелой цепью. Одной рукой она не могла дотянуться до конца цепи. Четыре неуверенных шага вдоль стены, и она уперлась в угол. Повернувшись на девяносто градусов, она снова двинулась вперед. Два шага — и девочка больно ударилась подбородком обо что-то твердое. Много времени не понадобилось, чтобы на ощупь и по запаху опознать в этом предмете биотуалет. Преисполнившись чувства благодарности, от которого защипало глаза, Донна опустилась на него и помочилась.
Но это напомнило ей, как страшно она хочет пить. Голод еще куда ни шло, но жажда определенно ее мучила. Она встала и прошла вдоль стены около метра, пока цепь на ногах не дернулась, не дав больше сделать ни шагу. Рука отозвалась на сотрясение резкой болью, тут же отдавшейся в шее и голове. Девочка ойкнула. Медленно и осторожно, согнувшись в три погибели, словно старуха, она вернулась назад. Дойдя до матраса, она теперь двинулась в противоположную сторону, на всякий случай придерживаясь рукой за стену.
Через несколько шагов вопрос о пище и питье прояснился: она наткнулась на железный кран, из которого брызнула ледяная струя воды; она принялась пить, опустившись на колени и подставив под струю ладонь. Делая это, она почувствовала, как что-то упало рядом. Утолив жажду, она принялась шарить вслепую, пытаясь найти то, что только что уронила. Пальцы скоро нащупали четыре коробки, большие и легкие. Она их потрясла и услышала знакомый шелест кукурузных хлопьев.
Через час, проведенный в попытках обнаружить что-нибудь, она была вынуждена признать, что на этом все. Четыре коробки хлопьев — она открыла каждую и попробовала содержимое — и столько ледяной воды, что можно было не бояться умереть от жажды. Она попыталась лить воду на растерзанную руку, но от боли чуть не потеряла сознание. Так обстояли дела. Этот мерзавец оставил ее здесь, посадив на цепь, как собаку. Оставил умирать?
Она снова села на корточки и заплакала — громко, безутешно, как мать, потерявшая ребенка.
С тех пор прошло уже несколько бесконечно долгих дней. Теперь, едва не теряя сознание от боли, она стонала и бредила, время от времени погружаясь в желанный и зыбкий сон на грани кошмара. Если бы Донна могла до конца понять, что с ней происходит, у нее бы пропало желание жить.
~~~
Машина остановилась. Шэз качнуло вперед, ударив о перегородку, отделявшую тесное пространство багажника от заднего сиденья, и удар этот в который раз отозвался резкой болью в плечах и запястьях. Она попыталась дотянуться до крышки и постучать в нее головой в отчаянной надежде привлечь чье-нибудь внимание, однако единственное, чего она этим добилась, была новая волна боли. Она старалась не разрыдаться, боясь, что слизь забьет нос, и тогда она задохнется. Дышать не давал кляп, который Вэнс засунул ей в рот поверх мешка, перед тем как протащить ее, причиняя страшную боль, по твердым половицам, затем через устланную ковром прихожую и наконец вниз по ступенькам лестницы, после чего запихнул в багажник машины. Сила и ловкость этого однорукого человека потрясла и ужаснула ее.
Шэз старалась дышать как можно глубже. Но затекшие плечевые мышцы не давали ей сделать по-настоящему глубокий вдох. Только сила воли удерживала ее от того, чтобы не давиться ужасной вонью, которую распространяла ее собственная моча. Посмотрим, как у тебя получится вытравить этот запах из покрытия в багажнике, злорадно думала она. Лишенная возможности предпринять хоть что-нибудь для спасения своей жизни, она по-прежнему намеревалась использовать любой шанс, чтобы помешать Джеко Вэнсу уйти от наказания. Если полиция сюда доберется, пятна от мочи в машине скажут им многое.
Неожиданно музыка, глухо доносившаяся до нее всю дорогу, оборвалась. С той минуты, как они тронулись в путь, он все время слушал хиты шестидесятых годов. Шэз заставляла себя внимательно слушать и считала песни. Поскольку каждая продолжалась в среднем минуты три, она смогла заключить, что их путешествие продолжалось примерно три часа, и, если не считать первых двадцати минут, проходило по автостраде. Это означало, что они, вероятнее всего, двигались в северном направлении, потому что, будь это запад, они бы выбрались на магистраль гораздо быстрее. Конечно, могло быть и так, что он, желая сбить ее с толку и окончательно запутать следы, нарочно кружил по кольцевой Лондона. Шэз это казалось маловероятным. Вряд ли он считает нужным ее обманывать. В конце концов, ей все равно не жить, а значит, она ничего никому не расскажет.
Сейчас уже, наверно, стемнело. И связанной в его доме она пролежала несколько часов, пока Вэнс не вернулся, чтобы разделаться с ней. Теперь они находились где-то в глубине страны, тут некому будет ни услышать, ни увидеть ее. Похоже, думала она, у Вэнса именно этот план. Наверно, чтобы избежать преследования, он увозил свои жертвы куда-нибудь в глушь. Она не видела причины, почему с ней он должен поступить иначе.
Дверь машины закрылась с еле слышным глухим стуком и слабым щелчком. Вслед за этим, уже совсем близко, послышался металлический скрежет и вздох гидравлики. Багажник открылся.
— Господи, да ты вся провоняла, — презрительно бросил Вэнс, грубо дернув ее к себе.
— Слушай, — заговорил он снова, видимо, склонившись к ней, — я сейчас развяжу тебе ноги. Я разрежу веревки ножом. Этот очень, очень острый разделочный нож. Обычно я им мясо режу. Улавливаешь?
Он понизил голос почти до шепота. Его горячее дыхание проникало сквозь мешковину где-то возле уха Шэз. Она снова почувствовала тошноту.
— Если ты попробуешь сбежать, я выпотрошу тебя, как свинью на бойне. Тут некуда бежать, поняла? Вокруг нас пустыня.
Однако уши Шэз говорили ей обратное. К своему удивлению, где-то совсем рядом она слышала шум машин, невнятный городской гул. Пускай у нее всего лишь полшанса, она этим воспользуется.
У щиколотки она на мгновение почувствовала холод — это к коже прикоснулось лезвие ножа. Потом ноги чудесным образом отпустило. На секунду она подумала, что сможет пнуть его ногой и бежать. Но кровь, опять свободно хлынувшая по жилам, дала знать о себе болью от тысячи иголок, которые исторгли стон из сухого зажатого неподатливым кляпом рта. Судорога еще не успела пройти, а Шэз уже почувствовала, что ее переваливают через край багажника. Она бесформенной кучей осела на землю, после чего он захлопнул багажник и рывком поставил ее на ноги. Наполовину волоком, наполовину на руках он дотащил ее до ворот или до какого-то проема, где она больно ударилась плечом о стену, потом дальше по дорожке и по ступенькам вверх. Тут он резко толкнул ее вперед, и она рухнула на устланный ковром пол. Ее ноги были как резиновые, и она по-прежнему не чувствовала их.
Несмотря на потерю ориентации и боль, шум закрывающейся двери и шорох, с которым задернулись занавески, показались Шэз странно знакомыми. Ее охватил новый приступ ужаса, от которого она невольно задрожала и снова обмочилась.
— Вот сука мерзкая, — поморщился Вэнс.
И опять она почувствовала, что ее потащили куда-то вверх. На этот раз он швырнул ее на жесткий стул с прямой спинкой. Прежде чем она успела справиться с очередным приступом боли в руках и плечах, она ощутила, как ее ногу снова привязывают, на этот раз к ножке стула: так накладывают шину на сломанную конечность. В отчаянной попытке освободиться она лягнулась свободной ногой, и ее охватили радость, когда нога пнула Вэнса, и злорадное торжество, когда он вскрикнул от боли и неожиданности.
Удар кулаком в челюсть — и ее голова дернулась назад с нехорошим треском, отчего вниз по позвоночнику пошли волны боли. «Корова безмозглая», — пробормотал он и, схватив ее вторую ногу, с силой придавил ее к стулу и накрепко связал обе ноги.
Между своих колен она чувствовала его ноги. Тепло его тела было едва ли не худшим из того, что ей до сих пор пришлось перенести. Мучительная боль вновь охватила ее, когда он резко поднял ее руки вверх, а затем отвел их назад, за спинку стула, заставив ее сидеть совершенно прямо. Потом мешок на ее лице оттянули, и она услышала характерный звук, с которым острое, как бритва, лезвие распарывает ткань. Часто моргая от внезапного и нестерпимо яркого света, Шэз вдруг поняла, что худшие ее опасения оправдались, и почувствовала, как желудок ее словно сжала ледяная рука. Она сидела посреди своей собственной гостиной, привязанная к одному из четырех стульев, которые всего десять дней назад она купила в «Икее».
Вэнс притиснулся к ней вплотную, обрезая мешок чуть выше кляпа, чтобы она могла видеть и слышать, но не могла издать ни звука, кроме сдавленного мычания. Потом он отступил на несколько шагов, напоследок больно ущипнув ее искусственной рукой за грудь.
Он стоял и смотрел на нее, легонько постукивая по краю стола лезвием большого разделочного ножа. Шэз подумала, что в жизни не встречала человека более высокомерного. Все в нем — и поза, и выражение лица — было насквозь пропитано уверенностью в собственной правоте и значимости.
— Ты испортила мне выходные, — сказал он с ледяной усмешкой. — Можешь мне поверить, я вовсе не так собирался провести субботний вечер. Я вовсе не мечтал сидеть в какой-то сраной спецовке, в дрянной квартирке в Лидсе, это не по мне, сука ты эдакая. — Он сокрушенно покачал головой. — Но это дорого тебе обойдется, детектив Боумен. Ты заплатишь за то, что была такой тупой дрянью.
Он положил нож и неловко пошарил под фуфайкой. Шэз увидела, как он достал футляр, расстегнул молнию и вынул диск. Ничего больше не сказав, он вышел из комнаты. Шэз услышала знакомые звуки: это сначала включился ее компьютер, а за ним принтер. Она напрягла слух, и ей показалось, что она различает щелчки мыши и стук пальцев по клавиатуре. А потом, уже совсем явственно, — шорох бумаги и гудение работающего принтера.
Когда он вернулся, у него в руках был единственный листок бумаги, который он поднес ей к самому лицу. В листке она узнала распечатку иллюстрации из электронной энциклопедии. Ей не нужно было читать текст, чтобы понять символический смысл рисунка вверху листка. «Знаешь, что это такое?» — спросил он.
Шэз уставилась на него. Ее глаза, хоть и воспаленные, по-прежнему притягивали взгляд. Она была полна решимости ни в чем не уступать ему.
— Это — наглядное пособие, начинающий детектив Боумен. Это — три мудрые обезьяны. Не видеть зла, не слышать зла, не говорить зла. Ты должна была зазубрить эти слова наизусть. Ты должна была держаться от меня подальше. Ты должна была не совать свой нос в мои дела. Но больше ты не будешь этого делать.
Он выпустил листок, и тот скользнул на пол. Внезапно он рванулся вперед и обеими руками с силой запрокинул ей голову. Потом его искусственный палец воткнулся ей в глазницу, целя вглубь и наружу, разрывая мышцы, выковыривая глазное яблоко. Голова Шэз взорвалась неслышным воплем. Но вопль этот был достаточно громким, чтобы перенести ее в блаженное забытье.
Джеко Вэнс внимательно изучил дело своих рук и остался доволен. Поскольку обычно его убийства диктовались совсем другими потребностями, он никогда раньше не оценивал результата с точки зрения чистой эстетики. Сейчас же перед ним было произведение искусства, полное скрытой символики. Он подумал, хватит ли у кого-нибудь ума прочесть его послание, а поняв, принять к сведению. У него почему-то не было полной уверенности.
Он наклонился и слегка поправил листок бумаги у нее на коленях, чуть изменив угол. Потом с чувством удовлетворения позволил себе наконец улыбнуться. Все, что ему еще оставалось сделать, это убедиться, что он не оставил позади никаких зацепок. Он начал методично осматривать квартиру, сантиметр за сантиметром, включая пустое мусорное ведро. Он привык находиться среди трупов, поэтому соседство останков Шэз его не смущало. Он настолько свободно чувствовал себя, исследуя ее кухню, что не заметил, как за работой начал напевать себе под нос.
В комнате, которую она отвела под кабинет, он нашел гораздо больше, чем рассчитывал. Коробка с ксерокопиями газетных статей, блокнот с записями, файлы на жестком диске ее ноутбука и копии на дискете, распечатки черновых вариантов анализа, который он раньше уже обнаружил в папке, захваченной ею с собой. Что было всего хуже, так это то, что значительная часть распечаток не имела соответствий в файлах компьютера. Имелись копии на дискете, но не на жестком диске. Это был кошмар. Когда он заметил модем, то и вовсе чуть не впал в панику. Отсутствие файлов на ее жестком диске означало, что они находятся где-то еще, скорее всего в одном из компьютеров Особого подразделения по портретированию. А туда ему никак не добраться. Единственное, на что ему оставалось надеяться, так это что Шэз Боумен в отношении своих компьютерных файлов была таким же параноиком, как и в нежелании поделиться своими планами с кем-то из коллег. В любом случае, тут он бессилен. Здесь, в квартире, он уничтожил все следы, а дальше приходится полагаться на то, что никто не начнет рыться в ее файлах на работе. Если знакомые ему луддиты-полицейские не были исключением, полиции вообще может не прийти в голову, что она была технически грамотна и разбиралась в компьютерах. Кроме того, ей не полагалось сейчас вести никаких дел, ведь так? Во всяком случае, так ему говорили, когда он со всей осторожностью, прикрываясь вполне естественным любопытством, использовал свои связи, чтобы собрать о ней кое-какую информацию перед их предполагаемой встречей. Нет никаких причин, почему кто-то должен связывать такую странную смерть с ее учебой на психолога-портретиста.
Ну а все-таки, что ему делать со всеми этими материалами? Он не мог забрать их с собой, чтобы их не нашел случайный патруль, если тому вдруг вздумается обыскать его машину. Точно так же нельзя было оставить их тут, словно гигантский перст, указывающий прямо на него. Теперь он уже перестал петь.
Он присел на корточки в углу ее кабинета и лихорадочно думал. Сжечь тоже нельзя. Займет слишком много времени, к тому же дым может привлечь соседей. А последнее, что он хотел здесь видеть, — это наряд пожарных. Он не мог спустить бумаги в унитаз, ведь это, как пить дать, приведет к засору: если не рвать все на мелкие клочки, чем опять же можно заниматься до утра, если не дольше. Он не мог даже вырыть яму в саду и все туда сложить, потому что, как только обнаружат труп этой суки, они тут же кинутся обнюхивать все кругом, начиная с мест, ближайших к дому, где был найден труп.
В конце концов, поскольку выбора не было, единственным выходом ему показалось, несмотря на риск, забрать все изобличающие его материалы с собой. Мысль об этом пугала его, но он не уставал повторять себе, что удача и боги на его стороне, что до сих пор с ним ничего не случилось потому, что он соблюдал все мыслимые предосторожности, полагаясь в ничтожной доле риска на волю благосклонной судьбы.
Вэнс погрузил все отобранные вещи в два мешка для мусора и с трудом поволок их к машине. На обезвреживание детектива-констебля Шэз Боумен ушло пятнадцать или шестнадцать часов, и теперь он был измотан душевно и физически. За работой он никогда не прибегал к наркотикам. Обманчивый прилив сил и чувство вседозволенности, которые они порождают, могут стать причиной опрометчивых поступков и промахов. Но именно сейчас он пожалел, что у него в кармане не лежит аккуратно свернутый пакетик с кокаином. Пару раз нюхнуть, и он бы одним махом доделал то, что осталось, а не тащился бы еле-еле по чертовой посыпанной гравием дорожке где-то в самой заднице этого Лидса.
Со слабым стоном облегчения Вэнс закинул второй мусорный мешок в багажник. На мгновение он замер, брезгливо сморщив нос. Когда он затем наклонился и принюхался, худшие его подозрения подтвердились. Эта дрянь описалась в его машине, и ковровое покрытие промокло насквозь. Еще одна вещь, от которой придется избавляться, подумал он, радуясь, что решение нашлось так быстро. Он сорвал с себя перчатки и всю экипировку, поглубже запихав их в запасную покрышку, потом бережно опустил крышку багажника, закрывшегося с мягким щелчком.
— Прощай, детектив-констебль Боумен, — пробормотал он себе под нос, устало опускаясь на водительское сиденье. Часы на приборной доске показывали почти половину третьего. Если повезет и копы не остановят водителя, едущего в неурочный час на такой классной тачке, в половине пятого он будет на месте. Единственная трудность была в том, чтобы преодолеть инстинкт, побуждающий вдавить педаль до упора, стремясь как можно быстрее увеличить пространство, отделяющее его от содеянного. Обе руки на руле — одна влажная от пота, другая ледяная, как ночной ветерок, — он выехал из города и направил машину на север.
Дорога заняла на десять минут меньше, чем он рассчитывал. Административно-хозяйственный корпус Королевской больницы в Ньюкасле был пустынен. Он знал, что таким он останется до шести утра, когда подъедет очередная смена — смена выходного дня. Вэнс нашел место для машины прямо у служебного входа, возле двойных дверей, через которые вел проход к печам. В этих печах сжигали отходы, скапливавшиеся в хирургическом отделении после операций. Часто, заканчивая свое добровольное дежурство в палатах, он приходил сюда поболтать с санитарами и выпить чашечку чаю. Они гордились тем, что могут запросто, по-приятельски общаться с такой знаменитостью, как Джеко Вэнс, и сочли честью для себя выдать ему личную магнитную карточку для входа сюда, чтобы он мог приходить и уходить, когда захочет. Они знали также и о том, что иногда ему случается появиться здесь среди ночи, когда никого нет вокруг, и помогать им, не гнушаясь грязной работой, наваливая в печь запечатанные мешки с отходами, поступавшими сюда из клиник, больничных палат и операционных.
Им не могло прийти в голову, что в пламя он добавляет и собственное горючее.
В этом состояла одна из многих причин, почему Джеко Вэнс никогда не боялся разоблачения. Он не какой-нибудь Фред Уэст с трупами, подпиравшими фундамент его дома. Когда ему надоедало развлекаться со своими жертвами, они навеки исчезали в очищающем пламени печей Королевской больницы в Ньюкасле. По сравнению с тем, сколько способна проглотить машина, в которой ежедневно без следа исчезают отходы целой больницы, два мешка, наполненные собранными Шэз Боумен материалами, выглядят просто смехотворно. Ему понадобится на все про все минут двадцать. А там уже и конец не за горами. И он сможет повалиться в свою любимую кровать в самом сердце и средоточии преступления, забыть о всех прочих соблазнах и спать сном праведника.
Часть вторая
~~~
— Кто-нибудь знает, где Боумен? — нетерпеливо вопрошал Пол Бишоп, в пятый раз за последние две минуты поглядывая на часы. Шесть недоуменных лиц смотрели на него.
— Не иначе как померла, а? — пошутил Леон. — Шэззи никогда не опаздывает. Кто угодно, только не она.
— Ха-ха-ха, — разразился саркастическим смехом Бишоп. — Будь хорошим мальчиком, сбегай и проверь на проходной, не было ли от нее звонка.
Леон со стуком опустил стул на все его четыре ножки и нехотя поплелся к двери. Подчеркнуто широкие плечи зауженной к талии куртки заставляли его метр восемьдесят с небольшим кожи и костей выглядеть вызывающе. Бишоп нервно забарабанил пальцами по пульту видеомагнитофона. Если не провернуть занятие как можно скорее, он может опоздать. Им предстоит просмотреть видеозапись с мест преступлений, а в обед назначена встреча с министром внутренних дел. Чертова Боумен. Почему из всех дней она выбрала для опоздания именно сегодняшний? Он решил все-таки подождать ее, пока не вернется Джексон, а там наконец начинать. Плохо, если она пропустит что-нибудь важное.
— Ты с пятницы разговаривала с Шэз? — шепотом спросил Саймон у Кэй.
Кэй покачала головой. Ее пушистые каштановые волосы падали на лицо, занавешивая щеку. Точь-в-точь полевая мышка, выглядывающая зимой из-за засохших травинок.
— Когда она не пришла на карри, я послала ей сообщение, но ответа так и не получила. Вчера вечером я думала, что увижу ее в бассейне, но туда она тоже не пришла. Впрочем, специально мы ни о чем не договаривались.
Прежде чем Саймон успел сказать что-то еще, вернулся Леон.
— Никаких почтовых голубей, — объявил он, — не сказывалась больной, ничего.
Бишоп сокрушенно поцокал языком:
— Ну что ж, придется нам обойтись без нее.
Он коротко ознакомил их с программой утреннего занятия, потом нажал кнопку «старт» на видео.
Картина последствий безудержных зверств и насилий, развернувшаяся перед их глазами, произвела мало впечатления на Саймона. Так же мало участия он принял и в последовавшем затем обсуждении. Отсутствие Шэз не выходило у него из головы. Он направился к ней вечером в субботу, как было условлено, чтобы перед ужином в обычной компании пригласить ее куда-нибудь. Но когда он подошел к двери в ее квартиру и позвонил, ему никто не ответил. Положим, он пришел немного раньше времени, поэтому она могла, скажем, быть в душе или сушить волосы феном и потому ничего не слышать. Подумав так, он вернулся назад, к дороге, и поискал телефон. Слушая гудки, он не вешал трубки до тех пор, пока автомат не отсоединился, а потом попробовал еще дважды. Не в состоянии поверить, что она раздумала идти с ним, ни слова ему не сказав, он снова вскарабкался на холм и стал звонить в дверь.
Он знал, в какой из двух квартир на первом этаже живет Шэз, потому что проводил ее как-то раз, когда они вчетвером допоздна засиделись в баре. Грустно утешая себя мыслью, что ему еще удастся собраться с духом и как-нибудь выманить ее из дома, он довольно долго простоял там, пытаясь понять, светятся ли ее окна. И он заметил, что шторы на эркере спальни по фасаду плотно задернуты, хотя стемнело только недавно. На его взгляд, это должно было означать, что она одевается, готовясь куда-то идти. Хотя, как было очевидно, не с ним. Он уже почти сдался и хотел отправиться в бар один и там залить унижение парой кружек пива, когда вдруг взгляд его упал на неприметную тропинку сбоку от дома. Не дав себе времени подумать, насколько правильно и мудро так поступать, Саймон нырнул в узкий проход между домами, проскользнул в украшенную железными завитушками калитку и оказался на заднем дворе, где было пусто и темно.
Он завернул за угол дома и чуть не налетел на ступеньки, ведшие к двум высоким стеклянным дверям. «Вот черт!» — вполголоса выругался он, насилу удержавшись на ногах, чтобы не грохнуться ничком. Загораживаясь рукой от лучей света, падавших из окон соседнего дома, он попытался заглянуть через стекло внутрь. В полумраке виднелись смутные очертания мебели. Очевидно, свет туда проникал из другой комнаты, дверь которой выходила в коридор и была сейчас открыта. Никаких других признаков жизни он не заметил. Неожиданно этажом выше вспыхнул яркий свет и на землю совсем рядом с Саймоном лег неровный желтый прямоугольник.
Сообразив вдруг, что в глазах человека со стороны он сам больше похож на бандита, чем на офицера полиции, Саймон тихонько отступил на несколько шагов назад, под прикрытие стены, от всей души надеясь, что не привлек ничьего внимания. Не хватало еще шуточек местных полицейских насчет коллег из Особого подразделения, страдающих нездоровым любопытством. Озадаченный явной неприветливостью Шэз, ни с того ни с сего давшей ему от ворот поворот, он грустно поплелся по направлению к Шиш-Махал, где их должны были ждать Леон и Кэй. Не желая обсуждать с ними более заманчивое предложение, которое, видимо, получила Шэз, он сосредоточился на том, чтобы залить себе в горло как можно больше светлого «кингфишера».
Сейчас же, утром в понедельник, он уже беспокоился всерьез. Одно дело не прийти на свидание. Если говорить честно, она могла подобрать кавалера и получше, и без особых усилий. Но пропустить занятие — это было совершенно не в ее духе. Не слушая поучений Пола Бишопа, Саймон сидел как на иголках, между темных бровей его пролегла складка. Лишь только грохот отодвигаемых стульев возвестил окончание утреннего занятия, он отправился на поиски Тони Хилла.
Психолога он нашел в столовой, за столом, который облюбовала для себя их команда.
— Можно вас на минутку, Тони? — обратился к нему Саймон. Его встревоженное, сумрачное выражение до странности напоминало выражение лица его наставника.
— Конечно. Берите кофе и садитесь сюда.
Саймон в нерешительности оглянулся:
— Ну, дело в том… Сейчас здесь будут остальные, а этот разговор… Одним словом, я бы хотел поговорить без посторонних.
Тони взял свою чашку и папку, которую просматривал:
— Ну что ж, попробуем занять какой-нибудь кабинет.
Саймон прошел следом за ним по коридору до первого из кабинетов, где обычно допрашивали свидетелей, но сейчас красная лампочка над дверью не горела. В воздухе висел запах пота, невыброшенных окурков и вроде как жженого сахара. Тони оседлал один из стульев и смотрел, как Саймон какое-то время кружил по комнате, выбирая, куда сесть. Наконец он примостился в углу, вжавшись в стену.
— Я насчет Шэз, — сказал Саймон. — Я беспокоюсь о ней. Она сегодня не пришла и даже не позвонила — ничего.
Тони без слов понимал невысказанное. Докапываться до сути было его работой.
— Согласен, это на нее не похоже. Она очень ответственная девушка. Но ведь могло же случиться что-то непредвиденное. Например, с родителями?
Угол рта у Саймона печально дрогнул и пополз вниз.
— Возможно, — неохотно согласился он, — но, будь это так, она бы обязательно позвонила кому-нибудь. Она не просто ответственная, она помешана на занятиях. Сами знаете.
— Она могла попасть в аварию.
Саймон ухватился за его слова:
— Вот-вот. О чем и говорю. Повод для беспокойства налицо, разве не так?
Тони пожал плечами:
— Если она действительно попала в аварию, нам так или иначе скоро сообщат об этом. Либо она сама позвонит, либо кто-то еще.
Саймон стиснул зубы. Теперь уже точно придется объяснять, почему это так срочно.
— Если она попала в аварию, то вряд ли это произошло сегодня утром. У нас с ней на субботу было назначено что-то вроде свидания. Леон с Кэй и мы с Шэз все вчетвером ужинаем обычно вместе по субботам: ну, карри там и стаканчик-другой. Но я договорился зайти за Шэз пораньше, чтобы отвести ее в бар. Посидеть вдвоем. Мы договорились, что я зайду к ней домой… — Стоило начать, как слова хлынули из него потоком. — Я пришел, а ее как будто нет дома. Я решил, что она передумала. Или забыла. Все что угодно. Но сегодня понедельник, а она не появлялась. Я думаю, с ней что-то случилось. И это что-то не из разряда обычных вещей. С ней могло что-то случиться дома. Она могла поскользнуться в душе, удариться головой. Или несчастный случай на улице. Может быть, она сейчас без сознания в больнице, и никто не знает, кто она. Вам не кажется, что мы должны начать действовать? Ведь мы вроде как команда, правда?
У Тони где-то в глубине души заворочалось нехорошее предчувствие. Саймон прав. Для такой девушки, как Шэз Боумен, два дня — слишком большой срок, чтобы пропадать из поля зрения, нарушая планы коллег и пренебрегая своими прямыми обязанностями. Он поднялся на ноги.
— Вы пробовали ей звонить? — спросил он.
— Миллион раз. Но автоответчик почему-то тоже не включен. Поэтому я и подумал, что с ней могло что-то случиться дома. Понимаете? Я имею в виду, что она могла прийти домой, выключить автоответчик, а потом что-то случилось, и… Не знаю, — нетерпеливо прервал он сам себя, — все это как-то по-дурацки. Чувствуешь себя мальчишкой, который неизвестно из-за чего поднимает шум.
Дернув плечом, он оторвался от стены и пошел к двери.
Тони поймал его за рукав:
— Я думаю, вы правы. В вас говорит инстинкт настоящего полицейского, который носом чует, когда что-то не так. Отчасти поэтому вы попали в нашу команду. Давайте съездим к ней домой и посмотрим, что там.
В машине Саймон сидел весь подавшись вперед, как будто побуждая ехать быстрее. Понимая, что попытки завязать разговор сейчас бессмысленны, Тони сосредоточенно крутил руль, следуя лаконичным указаниям молодого детектива. Они остановились перед входом в квартиру, и Саймон выскочил из машины раньше, чем Тони успел выключить двигатель.
— Шторы все еще задернуты, — поспешил он сообщить, лишь только Тони вслед за ним поднялся по ступенькам. — Вон там, слева — ее спальня. Они были задернуты и когда я был здесь в субботу.
Он нажал на звонок, под которым белела табличка: «Квартира 1: Боумен». Им обоим было слышно, как квартиру наполнили пронзительные трели электрического звонка.
— По крайней мере мы знаем, что звонок работает, — сказал Тони. Отступив на шаг он поднял глаза, рассматривая внушительное здание, каменная кладка которого почернела после века, проведенного с угольной печью внутри.
— Можно пройти сзади, — сказал Саймон, неохотно убирая руку с кнопки звонка.
Не ожидая ответа Тони, он устремился в проход между домами. Тони последовал за ним, но не так быстро. Когда он дошел до угла, до его ушей донесся вопль, словно в ночи вдруг взвыл обезумевший от боли бездомный кот. Тони успел как раз вовремя, чтобы увидеть, как Саймон шарахнулся от больших стеклянных дверей, словно человек, неожиданно получивший удар в лицо. С бессвязным мычанием молодой полицейский рухнул на землю, и его вывернуло наружу, прямо на траву.
Потрясенный этой картиной, Тони сделал несколько нерешительных шагов вперед. Когда он поднялся по ступенькам на уровень балконных дверей, от зрелища, лишившего присутствия духа Саймона Макнила, у него тоже все внутри похолодело. Безотчетно, ничего не понимая и не чувствуя, Тони стоял и смотрел сквозь стекло на нечто, что скорее напоминало оживленную рукой маньяка картину Бэкона. В первую секунду его сознание просто не могло этого вместить.
Когда же он понял, то готов был продать душу в обмен за свое прежнее непонимание.
Тони и раньше приходилось видеть изуродованные трупы. Но никогда еще он не был лично знаком с жертвой. На мгновение он закрыл глаза и поднес к лицу руку, указательным и большим пальцем потирая брови. Сейчас было не время предаваться скорби. Имелись вещи, которые для Шэз Боумен мог сделать только он и никто другой, но корчиться на траве словно раненый щенок явно было не из их числа.
Набрав в грудь побольше воздуха, он повернулся к Саймону и сказал:
— Позвоните в отдел. Потом возвращайтесь назад, к дому, и никого сюда не пускайте.
Саймон умоляюще смотрел на него, не в силах совладать с недоумением и болью:
— Это — Шэз?
Тони кивнул:
— Да, Саймон. Это — Шэз. Делайте, что я вам сказал. Позвоните. Потом встаньте у входа. Это важно. Нам сейчас нужна подмога. Действуйте.
Он дождался, пока Саймон поднялся наконец на ноги и поплелся прочь, раскачиваясь словно пьяный. Потом он повернулся и сквозь стекло снова принялся рассматривать изуродованные останки Шэз Боумен. Ему ужасно хотелось приблизиться, перевернуть тело и рассмотреть во всех чудовищных подробностях то, что сделали с ней. Но он слишком хорошо помнил, как важно сохранить нетронутым место преступления, чтобы даже подумать прикоснуться к телу.
Он заставил себя довольствоваться тем, что и так было видно. Для большинства людей этого наверняка оказалось бы более чем достаточно, но для Тони картина была мучительно неполной. Первое, что он должен был сделать, — перестать думать об этой искромсанной оболочке как о Шэз Боумен. Если он хотел принести следствию хоть какую-то пользу, ему необходимо было абстрагироваться и сохранять ясную голову, способную к четкой аналитической работе. Глядя на привязанное к стулу тело, он уже говорил себе, что не так-то и трудно отвлечься от воспоминаний о Шэз. Так мало человеческого осталось в этой уродливой голове напротив него за стеклом.
На том месте, откуда на него последний раз смотрели ее удивительные глаза, чернели две дыры. Выдавлены, догадался Тони, смотря на то, что с виду напоминало нити и веревки, свисавшие из ран. Засохшая кровь вокруг черных глазниц делала безобразную маску ее лица еще более гротескной. Ее рот был похож на сгусток пластмассы, где смешались все оттенки красного — от розового до лилового.
Ушей не было вовсе. Сзади и над тем местом, где раньше находились уши, волосы торчали во все стороны, слипшиеся от засохшей крови.
Его взгляд скользнул ниже, к ее коленям. Там, прислоненный к ее груди, белел листок бумаги. Тони стоял слишком далеко, чтобы разобрать слова, но рисунок был виден отчетливо. Три мудрые обезьяны. Холодная дрожь пробежала по его телу. Говорить что-то определенное было еще слишком рано, но судя по тому, что он видел, признаки изнасилования отсутствовали. Если прибавить к этому холодный расчет, который проглядывал в оставленной картинке, сценарий ясен. Это не было убийство на сексуальной почве. Шэз не стала жертвой случайного маньяка. Это была расправа.
— Ты сделал это не ради удовольствия, — тихо, ни к кому не обращаясь, сказал он, — ты хотел преподать ей урок. Ты хотел всем нам преподать урок. Ты говоришь нам, что ты лучше нас. Ты дразнишь нас, показываешь нам нос, потому что совершенно уверен, что мы никогда не сможем ничего тебе предъявить. И еще ты говоришь, чтобы мы не вмешивались в твои дела. Ты невероятно самоуверенный сукин сын, не так ли?
Картина преступления говорила ему такое, что никогда не открылось бы обычному полицейскому, приученному обращать внимание только на вещественные улики. Для психолога тут был виден ум одновременно проницательный и решительный. Это было хладнокровное убийство, а не спонтанная сексуальная атака. Тони видел, что убийца счел Шэз Боумен опасной. И поступил соответственно. Со зверской жестокостью, хладнокровно и методично. Еще до приезда экспертов Тони понял, что они вряд ли найдут здесь серьезные улики, которые позволили бы напасть на след преступника. Раскрытие этого убийства должно было произойти в голове, а не в лаборатории.
— Ты хитер, — прошептал Тони, — но я постараюсь тебя перехитрить.
Когда сирены разорвали тишину, а по проходу между домами затопали форменные ботинки, Тони все еще стоял у высокой стеклянной двери, запоминая картину преступления, впитывая каждую деталь, чтобы потом, когда это ему потребуется, она встала у него перед глазами. Потом и только потом он вернулся назад, к передней двери, чтобы попытаться утешить Саймона.
— И чего было так спешить? Спешкой дела не поправишь, — бормотал судебный медик, открывая сумку и доставая оттуда пару резиновых перчаток, — часом раньше, часом позже — ей теперь все равно. Не то что лечить живых, а? Чертов пейджер, проклятие моей проклятущей жизни…
Тони подавил в себе желание наброситься на толстощекого доктора с кулаками.
— Она служила в полиции, — резко ответил он.
Врач бросил на него быстрый проницательный взгляд:
— Мы с вами раньше не встречались? Вы здесь новичок?
— Доктор Хилл здесь по приглашению министерства внутренних дел, — пояснил местный инспектор. Имя его уже успело выскочить у Тони из памяти. — Он руководит тем самым Особым подразделением по портретированию, о котором вы наверняка слышали. Девочка была в его команде.
— А, понятно. Ну, лечить-то ее придется не больше любой нашей, йоркширской девчонки на ее месте, — только и сказал врач, приступая к своей неприятной работе.
Тони стоял за распахнутыми теперь стеклянными дверями и смотрел, как работают фотографы и эксперты, методично, шаг за шагом, обследуя место преступления. Он не мог отвести глаз от останков Шэз Боумен. Несмотря на все старания, ему не удавалось полностью изгнать из памяти то и дело возникавший перед ним прежний облик Шэз. Это укрепляло его решимость, но он свободно мог бы обойтись и без подобных подначек.
Саймону пришлось гораздо хуже, с горечью подумал он. Его, дрожащего и с серым как замазка лицом, увезли обратно в участок, давать показания относительно субботнего вечера. Тони был достаточно хорошо знаком с логикой следователей, чтобы понимать, что в их глазах Саймон сейчас являлся главным подозреваемым. И ему, Тони, нужно что-то с этим делать, и как можно скорее.
Инспектор, имени которого он не мог вспомнить, спустился по ступенькам и встал за его спиной.
— Чудовищное месиво, — сказал он.
— Она была хорошим полицейским, — откликнулся Тони.
— Мы поймаем этого мерзавца, — уверенно произнес инспектор, — не беспокойтесь.
— Я хотел бы помочь.
Детектив поднял бровь:
— Это не я решаю. Знаете, тут не маньяк орудовал. Мы в нашем городе еще такого не видывали.
Тони постарался скрыть разочарование:
— Здесь действовал не новичок, инспектор. Кто бы он ни был, он явно мастер своего дела. Возможно, он убивал и не в вашем округе, и не точно таким же способом, но ясно, что это не первое его убийство.
Инспектор хотел что-то ответить, но в эту минуту их прервали. Судебный медик закончил свою мало приятную работу.
— Ну что, Колин, — сказал он, направляясь к ним, — сомнений быть не может: она мертва.
Детектив покосился в его сторону:
— Хоть сейчас избавь нас от своего юмора висельника, док. Есть соображения насчет того, когда это случилось?
— Спросите своего патологоанатома, инспектор Уортон, — обиделся тот.
— Обязательно спрошу. А пока суд да дело, хоть намекнете?
С характерным звуком врач стащил с рук резиновые перчатки:
— Середина дня, понедельник… так-так… Что-то между семью часами вечера в субботу и четырьмя часами утра в воскресенье. Зависит от того, было ли включено отопление и как долго.
Инспектор Колин Уортон вздохнул:
— Слишком длинный промежуток. Нельзя ли сократить?
— Я врач, а не медиум, — съязвил эксперт. — А сейчас, если не возражаете, я бы вернулся к своей партии в гольф. Утром у вас будет мое заключение.
Тони поспешно положил руку ему на плечо:
— Мне нужна ваша помощь, доктор. Я знаю, вы не уполномочены разглашать, но наверняка уже проделали множество анализов…
Льсти, когда сомневаешься.
— А насчет увечий… Как вы думаете, она была еще жива, когда их нанесли, или это сделали уже после смерти?
Доктор вытянул трубочкой полные ярко-красные губы и задумчиво воззрился на тело Шэз. Точь-в-точь маленький мальчик, глядящий исподлобья на свою незамужнюю тетушку и одновременно прикидывающий, сколько карманных денег можно с нее получить.
— Имеются как те, так и другие, — в конце концов изрек он. — Я думаю, оба глаза были выдавлены, когда она еще была жива. Наверное, он засунул ей в рот кляп, а то крики подняли бы на ноги весь дом. После этого она, скорее всего, потеряла сознание от боли. Не знаю, какую гадость он потом влил ей в рот, но видимо, это была сильная кислота. Она и стала причиной смерти. Полное разрушение дыхательных путей — вот что им предстоит обнаружить, когда ее вскроют. Готов спорить на свою пенсию. Судя по количеству крови, уши, на мой взгляд, были отрезаны, когда она уже умирала, и в то же время оба уха отрезаны аккуратно. Никаких пробных попыток, как это обычно бывает при членовредительстве. У него чертовски острый нож и железные нервы. Если он хотел сделать так, чтобы она стала похожа на тех трех мудрых обезьян, он весьма и весьма преуспел.
Сказав это, он откланялся:
— Если позволите, я пошел. Теперь ваша очередь. Желаю поскорее его поймать. Кто бы он ни был, это законченный псих.
И он вразвалку заковылял в обход дома.
— Во всем Вест-Райдинге не найдется врача бестактнее этого сукина сына, — с сердцем сказал Колин Уортон, — уж простите.
Но Тони с ним не согласился:
— Зачем пытаться облечь такое зверство в красивые слова? Факт остается фактом: кто-то убрал с дороги Шэз Боумен. И постарался дать нам понять, почему он это сделал.
— Как вы говорите? — Уортон был явно удивлен. — «Понять, почему он это сделал» — что вы имеете в виду? Я, черт побери, почему он это сделал, не понимаю.
Читать бесплатно другие книги:
