Псы войны Стоун Роберт

Неожиданно они стали орать на него:

— Ты соображаешь, где находишься, сволочь! Очнись!

— Я не знаю, где нахожусь.

— Ах не знаешь! — закричал Данскин. — Так я тебе сейчас покажу, поджарю тебе морду! Говори, где скэг!

— Клянусь, не знаю! — завопил Конверс. — Он у жены! А ее уже не было, когда я приехал!

Данскин похлопал его по спине:

— Тебе тридцать пять. Твой отец был официантом. Ты католик или протестант?

— Католик.

— Ходишь в церковь?

— Нет, — ответил Конверс. — Я больше в нее не верю.

— Ты веришь, что нужно говорить правду?

— Да, — сказал Конверс. — Верю.

— Ты нас боишься? — Данскин огладил его зад, словно он был женщиной.

— Конечно, — ответил Конверс.

— Где твоя жена?

Конверс в ужасе повернулся к нему.

— Клянусь… клянусь… я не знаю. Она пропала. — Слезы бежали по его щекам.

Смитти как будто смутился.

— Ты, козлина, мы можем неделю поджаривать тебе морду, — сказал он.

Данскин ласково спросил:

— Ты же не врешь, а, Джон? Ты же не врешь, чтобы спасти ее задницу?

— Что ты! Как я могу врать?

Данскин кивнул:

— Конечно не можешь. И если мы с тобой договоримся, если ты сможешь нам помочь, ты ведь поможешь, а, поможешь?

— Да, — ответил Конверс.

Они отпустили его. Он вышел из кухоньки и вернулся в комнату, где были разбросаны полотенца.

— Тут — пусто. — Данскин пожал плечами.

— Ничего у тебя не выйдет, малый, — донеслось из телевизора.

Конверс снова поплыл, когда в комнату ворвался обезумевший Смитти и принялся молотить его так, что Конверсу не удавалось упасть на пол. Он очнулся в ванной комнате, ноги скользили в собственной блевоте; Смитти толкнул его под душ, пиная его, ванну, стены. Он был вне себя оттого, что вода идет чуть теплая.

Но для Конверса она была даже слишком горяча. Его обожженной руке она была как кипяток. Он с трудом выбрался из ванны и, встретив град ударов Смитти, рухнул на грязный кафель.

Когда Смитти ушел, Конверс пополз к двери ванной. Он хотел закрыть ее, чтобы они его не видели.

— Наша страна — ваша страна, — сказали по телевизору.

Данскин выключил его. Смитти говорил по телефону. Он протянул трубку Джулсу:

— Это Антейл.

Еще только начало светать, но Хикс уже был в полной готовности. Присев на корточки возле дома, он в редеющей тьме увидел отблески голубых полицейских маячков на кромке дальней стены каньона. Пригнувшись, чтобы его не было видно на фоне светлеющего неба, он выбрался из тени дома. На шее у него висел бинокль, украденный на «Кора Си».

Он выбрал позицию на склоне повыше дома, у подножия карликового дуба, и потопал по земле, чтобы спугнуть змей. Сквозь переплетение сухих корней он как на ладони видел весь каньон. Верхние склоны постепенно светлели, но внизу, где находилась полиция, еще стояла тьма.

На дне каньона крутились голубые проблесковые маячки четырех патрульных машин; чуть выше ползли по крутой дороге машина «скорой помощи» и четыре обычные. По дну каньона двигалась цепочка людей с зажженными фонарями, чьи лучи выхватывали из тьмы пустые колючие кусты, пивные банки и ржавые части автомобилей. Один человек вел на поводке двух собак; позади двигалась вторая цепочка людей — с граблями, — которые прочесывали чапарель.

Хикс вскочил и помчался назад к дому. Мардж еще спала на куче одеял возле печки; он опустился рядом на колени и осторожно, чтобы не испугать, разбудил ее. Легкий сон лежал на заострившихся чертах усталого лица, как тонкий снежок на камнях. Она проснулась мгновенно.

— Чего тебе дать?

Она поморгала и стала чесаться; всю ночь она чесалась во сне.

— Пока не знаю.

Он протянул ей на ладони две таблетки: риталина и успокоительного. Она взяла успокоительное и согнула его пальцы над риталином.

— Надо сматываться, — сказал он. — В каньоне полно копов. Они будут здесь с минуты на минуту.

Она ойкнула.

Он схватил лопату и чистую тряпку из-под раковины и выбежал наружу, к тайнику. Утро было холодное, дыхание облачком застывало в воздухе. Одет он был не по погоде, но, копая, быстро согрелся; когда он вытащил наконец дорожную сумку с эмблемой авиакомпании, над краем каньона показалось солнце.

В кустах за домом у него стоял накрытый брезентом «лендровер» без распределителя зажигания. Сумка полетела за заднее сиденье, под кучу промасленной ветоши. Так безопаснее.

Он немного отдохнул, прикрыв ладонью глаза от солнца, потом снова взял лопату и принялся копать сухую землю у задней стены хибары. Здесь, в металлическом солдатском сундучке, густо покрытые смазкой, хранились разобранная полуавтоматическая М-16 и М-70, подствольный гранатомет к ней. Обоймы для М-16 и заряды для маленького, но мощного М-70 он держал в запаянном пластиковом пакете под сундучком.

Он достал из «лендровера» матросский вещмешок и бросил туда очищенное от смазки разобранное оружие.

Из дому вышла Мардж с коробкой «клинекса». Он махнул ей, чтобы не торчала на виду.

Потом сам нырнул в дом. Все, что могло им понадобиться или помочь федералам установить их личности, он затолкал в вещмешок. Скрыть следы их присутствия было невозможно. Когда федералы придут, они сразу поймут, что здесь кто-то был. Увидят разрытую землю там, где он прятал свою контрабанду, заблеванный матрас за домом.

Он забросил вещи в «лендровер» и полез под капот, чтобы установить на место распределитель зажигания. Копошась в моторе, он ждал, что они в любой миг могут появиться на дороге. Крысиный рефлекс спасения. Он старался подавить его в себе, чтобы голова оставалась ясной, а действия четкими.

«Лендровер» завелся с первого раза. Мардж сидела рядом, руки сложены на груди, голова отвернута от солнца.

— Пристегнись, Мардж.

Он проехал несколько сот ярдов по дороге, а потом — рисковать так рисковать — свернул вбок, на первую же тропу, которая, извиваясь, бежала вниз по склону, обращенному к морю.

— Я видела их, — сказала Мардж. — Что они ищут?

— Трупы, — Хиксу доставляло удовольствие гнать по извилистой узкой тропе. Внедорожник, привод на все четыре колеса. — Иногда здесь находят пустую машину, слетевшую с дороги. Приходится искать водителя.

Мардж кивнула.

— Есть среди этих поганцев наверху такие, кто обожает обчищать разбившиеся машины. Увидят, как пьяный водитель рухнет в каньон, и пробираются ночью вниз за бумажником бедняги. Ищут кредитки.

— Господи!

— Там, наверху, сильный пожирает слабого. — Он показал свободной рукой на висячие сады обитателей каньона. — Летом — пожары, зимой — ливни и оползни. По ночам всякая сволочня шастает под верандами, и они знают это! — чуть не кричал Хикс, чтобы заглушить свист встречного ветра и шум мотора. — Чертов Лос-Анджелес, мужик, — поедешь в воскресенье покататься, и сразу на волосок от зари мироздания.

— Те девчонки… — сказала она, помолчав. — Это их ищут.

— А если не их, — кивнул Хикс, — то кого-нибудь еще.

Он посмотрел на нее; вид у нее был поникший, на глазах слезы.

— Детей, — едва расслышал он.

— Да. Детей.

Меньше чем в миле от Топанга-Кэньон-драйв они обогнали трактор. Человек даже не повернул головы, когда они его обгоняли, но, глянув в зеркальце, Хикс увидел, что тот внимательно смотрит на их номер.

Они свернули на съезд, ведущий на бульвар Топанга-Кэньон; перед съездом стоял знак «Только для служебного транспорта». Хикс оглянулся, нет ли поблизости патрульных машин, и рванул по полосе, ведущей на запад. В небе пролетел вертолет и скрылся над отрогами соседнего каньона.

Дорогой вдоль побережья они доехали до заповедника Корильо. Зарулив в ворота, Хикс остановил «лендровер» у закусочной, торговавшей хот-догами. Крышу закусочной украшала фигура таксы в поварском колпаке. Хикс взял три хот-дога и два кофе. Парень за прилавком поблагодарил его, присовокупив:

— Слава Господу нашему, Иисусу Христу!

— Есть можешь?

Она попробовала откусить от круглого края сосиски, потом — от подогретой булочки. Подняла руку с хот-догом, заслоняя глаза от солнца; ветер с океана сдувал слезы, текущие по ее скулам. Она проглотила кусочек и раскрыла рот, глотая воздух.

— Нет, не могу.

Стыдясь своей слабости, она отшвырнула хот-дог.

— Не расстраивайся, ты не виновата, — сказал Хикс.

Он поднял ее хот-дог и бросил в урну. Потом проглотил свои два и кофе, и они снова двинулись в путь.

Береговой ветер дул с такой силой, что он с трудом удерживал «лендровер» на дороге. Хикс ехал почти час, пока они не увидели торговый центр, где магазинчики были построены в виде бревенчатых хижин, а перед автостоянкой красовались коновязи. По другую сторону дороги, ближе к океану, стояла группа бунгало, выкрашенных в пастельные тона, а посредине — фермерский дом с флагштоком перед ним. Хикс свернул с дороги и подъехал к этому дому.

Мардж зашевелилась и прикрыла ладонью глаза от солнца.

— Что это?

— Заведение Кларка.

Они выбрались из джипа, и он оглядел ее:

— Как ты?

— Погано, — ответила Мардж. — Как будто простудилась, но, думаю, это не простуда. И… — она посмотрела на него (казалось, даже глаза у нее побледнели), посмотрела так, словно была обижена, — голова совсем дурная.

— Могло быть хуже, да?

Она утерла нос рукавом:

— Наверно.

Контора располагалась в фермерском доме. Высокий загорелый человек за столом был похож на футболиста, переквалифицировавшегося в актеры. Он как будто умышленно не смотрел на них.

— Вам с видом на океан?

— Само собой, — ответил Хикс.

Хикс протянул пять долларов и получил ключ. Они зарегистрировались как чета Пауэрс из Оджаи и сами отнесли свои вещи. Пока Хикс парковал джип, Мардж отперла бунгало. Когда Хикс вошел в домик, она лежала на кровати, свернувшись калачиком и закутавшись в покрывало.

В грязное и широкое, во всю стену, окно не только открывался вид на океан, но и сильно сквозило. Снаружи было очень красиво. Подгоняемые ветром волны прибоя, сверкающие на солнце брызги над бурунами.

— Холодно! — пожаловалась Мардж.

Он нашел возле двери в ванную комнату выключатель обогревателя и включил его на полную мощность.

— О господи, — сказала она, — проклятый ветер!

Он сел рядом с ней на кровать и потер ей плечи, но это не помогло, она как задеревенела. Ему было не понять, как ей плохо. Одно время он пристрастился к опиуму, но расстался с этой привычкой без особых последствий. А вот как действует дилаудид, он себе не представлял.

— Послушай, как воет, — сказала она. — Просто жестоко.

Когда он отнял руки, она села на простынях, продолжая кутаться в покрывало. Ему приятно было видеть выражение боли в ее глазах. Если бы он мог облегчить ее страдания, подумал он, чтобы она стала, как прежде, нервной и живой, ему тоже было бы приятно. Он как будто долгие годы ждал того, чтобы она оказалась в его власти. Эта мысль заставила его вздрогнуть.

— Для наркоманки у тебя слишком живое воображение.

Она отвернулась от него.

Он достал из вещмешка бутылку бурбона «Уайлд тёрки», купленную на деньги Конверса, и пузырек с успокоительным. Сделал два больших глотка, а Мардж скормил очередную таблетку.

— Хочешь виски, запить?

— Нет.

— Мне это помогало. Хотя меня, наверно, так не колбасило.

Она смотрела в стену, и он подумал, что она плачет.

— Все бы ничего, — пробормотала она, — вот только мерещится всякая жуть.

— Это просто нервы. Скоро полегчает.

— Если есть какое-то слово, которое я всю жизнь ненавижу, — сказала Мардж, — так это «нервы». Знаешь, какие ужасы я вижу?

— Думаю, что знаю.

— В самом деле?

— Да. Сам с этим сталкивался.

В конце концов, подумал он, придется ради нее распечатать пакет. Он дождался, пока она задремлет, тихонько приотворил дверь и выскользнул из бунгало.

Едва он оказался на солнце, неодолимое желание охватило его — уехать, немедленно, не теряя ни секунды.

Джип стоял в десяти шагах. Ключи — в его ветровке.

Уезжай!

Он обошел джип вокруг, разглядывая следы. Новых не было.

В дорогу, Джек! И никогда сюда не возвращайся[63].

Мечты.

В конце концов, не так уж много нужно человеку — настоящему мужчине, самураю. Но кое-что все-таки нужно. Если серьезный мужчина остается привержен какой-то иллюзии, то только самой возвышенной, и не изменяет ей. Это может быть иллюзорная надежда на то, что некая женщина вверит ему свою судьбу. Что их жизнь и чувства будут едины.

Если я сейчас откажусь от этой надежды, думал он, то превращусь в старика — мне останутся только призраки, угрызения совести да сладкие воспоминания. К черту, сказал он себе, слушайся зова сердца. Вот она, та единственная волна. Которая понесет тебя, пока не разобьется в мелкие брызги.

Он смотрел на поток машин, направлявшихся к югу.

Все равно уезжай!

Он улыбнулся. Ах, дзен. Дзен хорош для стариков.

Между бунгало шел заборчик из штакетника, отделявший патио от берега. От ворот к песчаному пляжу тянулись мостки. Хикс пошел к прибою, опустив голову, чтобы ветер не запорошил песком глаза. Постоял на рыхлом песке, глядя, как подкатывают волны, вспугивая куликов. Очень скоро ему стало холодно.

Чтобы согреться, он повернулся к океану и начал делать упражнения, как какой-нибудь шаолиньский монах. Он чувствовал, что выпады и удары, которые он наносил океанскому ветру, слабы и неуверенны. Тело было вялым, и чем холоднее ему становилось и чем сильнее он уставал, тем больше слабела и его решимость.

Шансов нет. Ни единого.

Она — коматозница, гиря на ногах, ловушка для дурака.

Это глупо. Безнадежно.

Он с криком ударил ветер ногой в зубы.

Слева, подумал он, долбаный Лос-Анджелес. Справа — ветер. Упражнение называется «оседлай волну и несись, пока не разобьешься».

Возвращаясь обратно по пешеходной дорожке, он увидел над мысом Мьюгу несколько планёров на буксире и остановился, наблюдая за ними. Он не просто согрелся, а даже взмок: так или иначе, но тай-чи взбодрило его.

Выбор был сделан, и нечего больше рассуждать. Роши были правы: сознание — это обезьяна.

Мардж проснулась, едва он притворил дверь. Она забилась в щель между краем матраса и стеной.

— Все хорошо, — сказал Хикс. — Давай-ка удолбаемся.

Она села на кровати, прикрывая глаза от света.

— Это шутка?

Он достал из сумки пакет, завернутый в целлофан, и положил на стул.

— Нет, не шутка.

Он расстелил чистый лист писчей бумаги на телефонном справочнике и открыткой с морским пейзажем набрал чуть-чуть белого из пакета. Она смотрела, как он наклоняет открытку и легонько постукивает по ней пальцем. На лист бумаги высыпалось немного порошка. Белого на белом.

— Надо причиндалами обзавестись, если собираешься стать настоящим торчком. Может, Эдди Пис подгонит.

Из кусочка плотной бумаги он сделал трубочку, взял Мардж за влажную трясущуюся руку и подвел к столу.

Разделив трубочкой порошок на две части, он ссыпал одну часть на глянцево-голубое небо открытки.

— Я мало знаю о дилаудиде, так что не в курсе, какой у тебя порог. Вдохни, как вдыхают кокаин, и посмотрим, полегчает тебе или как.

Он убрал сумку со стула. Мардж села и уставилась на открытку.

— Страшно, — сказала она.

— Хватит болтать.

Она нагнулась над порошком, как ребенок, и втянула его одной ноздрей. Тут же выпрямилась, так резко, что он испугался, как бы она не вырубилась. Она потрясла головой и шмыгнула носом.

Он насыпал ей еще немного.

— Давай. Нюхни еще.

Она вдохнула еще дозу и, выпрямившись, замерла; из-под сомкнутых век бежали слезы. Потом медленно наклонилась и опустила голову на стол. Хикс отодвинул подальше телефонный справочник.

Через несколько минут она вновь выпрямилась и посмотрела на него. На ее лице появилась улыбка. Она обняла его за талию; слезы и мокрый нос оставили влажное пятно на его рубашке. Он наклонился к ней, она положила голову ему на плечо. Она тихо всхлипывала, освобождаясь от напряжения.

— Лучше, чем неделя на природе, правда?

Держась за него, она встала, и он довел ее до кровати.

Она легла поперек, выгнув спину и широко раскинув руки и ноги.

— Куда лучше, чем неделя на природе, — сказала она. И засмеялась. — Не то что дилаудид. Прекрасно.

Она перекатилась на живот и обхватила руками плечи.

— Бьет прямо в голову! — Она сложила пальцы в виде пистолета и приставила к виску. — Прямо в голову.

Он подсел к ней на кровать. Ее кожа вновь была горячей, тело — влекущим и податливым. Глаза снова ожили и сверкали огнем. Хикс был поражен. И счастлив.

— Такое чудное ощущение. Ты как будто на седьмом небе. Невероятно.

— Некоторым это заменяет секс.

— Но это просто свински здорово, — счастливым голосом сказала Мардж.

Хикс коснулся ее груди:

— «Прогулка с королем». «Великий Г.». «Если Бог и создал что получше, он тебе не раскроет секрет»[64]. Я знаю все эти песни, дорогая.

Мардж села в кровати, с изумлением глядя на небо за окном, синее, красивое, как на открытке с морским пейзажем.

— Я понимаю, что происходит. У тебя или есть доза, или нет. Если есть — все о’кей, если нет — все погано. Да или нет. Кайфуешь или подыхаешь. Балдеж или ломка.

— Напиши об этом поэму, — сказал Хикс.

Она встала с кровати и подошла к столу. Обернулась и взглянула озорно:

— Пожалуйста, сэр, можно еще чуточку?

Он показал широким жестом: можно.

Она отделила немного от порошка на листе бумаги.

— Только удовольствия ради, — сказала она. — Чисто в развлекательных целях.

Он прикинул размер горки, а она уже приложилась и взвыла.

— Он сам себе поэма, — сказала она, когда героин подействовал. — Очень содержательная, утонченная поэма.

— Он ничем не отличается от всего остального, — отозвался Хикс.

Она нашла за вещмешком его пачку сигарет и закурила. До этого он ни разу не видел ее с сигаретой. Она долго стояла у окна, глядя на берег. Хикс смотрел на нее, и ему хотелось, чтобы она продолжала говорить с ним, но она молчала, улыбаясь и пуская дым в широкое окно.

— Помнишь ночь, когда мы выгнали тех хиппарей? А потом занимались любовью. Помнишь?

Она повернулась к нему, улыбаясь надменной, отсутствующей улыбкой, и чувство одиночества — снова — пронзило ему душу.

— Я помню все. Помню абсолютно ясно. С того момента, как ты пришел ко мне. — Ее рука, державшаяся за подоконник, соскользнула, и Мардж едва не потеряла равновесие. — Помню каждое движение. Каждую каплю пота. Каждое содрогание. Верь мне.

— А что остается, — сказал Хикс. — Придется поверить.

— Я крошка-малютка, — сказала Мардж, — сплошной первичный процесс[65]. Живу познанной жизнью[66]. Ничего не упускаю, до самой распоследней мелочи.

Он встал и подошел к столу, где на лос-анджелесском телефонном справочнике лежал лист бумаги с остатком порошка.

— Ты удачно подвернулась. Где ты раньше была?

— Укрепляла семейные отношения. Вот где я была.

Трубочка, которой пользовалась Мардж, намокла. Он скатал новую.

— Ты имеешь в виду своего муженька? С ним укрепляла отношения?

Мардж опустилась на пол под окном.

— Не трогай моего мужа, — сказала она. — Он человек тонкой души. Этот муравейник лучше не ворошить.

Хикс втянул ноздрей порошок и отчаянно замотал головой.

— В следующий раз, когда он назовет меня психопатом, я ему это расскажу.

Он сел, ожидая, когда подействует наркотик, но сразу вскочил и ринулся в ванную, где его вывернуло остатками бурбона. Когда тошнота отступила, он почистил зубы.

Вернувшись в спальню, он решил, что приход наступил-таки. Комната стала приятной взору, свет смягчился, ноги — как ватные. Он включил телевизор, но не смог толком настроить изображение. По экрану бегали славные цветные полосы, и он какое-то время полюбовался ими, потом выключил телевизор.

— Ты подумал, что я совсем от тебя улетела? — спросила Мардж. — Поэтому тоже улетел?

Хикс пожал плечами:

— Просто по старой привычке.

Он прилег рядом с ней и смотрел на столбы света, бьющего в окно, и кружащиеся в них пылинки.

— Как легко! — сказал он, глупо смеясь. — Как хорошо.

— Отлично, правда? — сказала Мардж. — Я имею в виду — высший сорт.

— Мне так и сказали. — Он положил голову на подушки и вдохнул всей грудью. — Совсем другое дело, это тебе не колеса.

Мардж с благоговением смотрела в потолок.

— Колеса меня чуть совсем не доконали, — сказала она. — Вечные спазмы. Из носу текло не переставая. Мне было по-настоящему плохо.

— Может, тебе все только чудилось.

— Нет, не все.