Псы войны Стоун Роберт

Майку By,

настоящему несгибаемому

марксисту-ленинцу и отличному парню.

Твой друг на вечные времена,Председатель Мао

Это написал Конверс перед своим отъездом во Вьетнам.

Р. Дуглас Долтен, в котором ничто — ни цвет лица, ни запах — не выдавало алкоголика, сидел в этот поздний час за своим столом, печатая на машинке заключительную историю недели. Он был бледен и опрятен, как всегда. Завидев Конверса, он медленно встал.

— Вот те на! — воскликнул он. — Наш юный Джон, прямо с полей сражений! — Губы его раздвинулись в дракульей улыбке. — Гип-гип, — тихо крикнул он, — ура! Гип-гип…

— Дуглас, — укоризненно сказала Франсес, — пожалуйста! — Она смотрела на Конверса, умирая от любопытства. — Твой тесть очень хочет тебя видеть.

— А я — его, — сказал Конверс.

Элмер Бендер работал в огромной полутемной комнате. Из всей обстановки, кроме письменного стола, тут были только кресло под кожу, старомодная вешалка да электрическая кофеварка. На столе — россыпь фотографий мертвецов, которыми «Найтбит» обычно иллюстрировал свои истории. Писать о мертвецах можно было что угодно: что они бродяги-убийцы, судьи-садисты, малолетние нимфоманки — в суд они подать не могли. Только в Юте можно было подать в суд от лица покойника, поэтому было крайне важно, чтобы мертвец прибыл из какого угодно штата, кроме Юты.

Элмер, сложив руки, сидел с важным видом за макетом первой полосы еженедельника. Через всю страницу шел заголовок аршинными буквами: СУМАСШЕДШИЙ ДАНТИСТ ВЫРВАЛ ДЕВУШКЕ ЯЗЫК.

— Садись, дорогой мой мальчик, — сказал Элмер. — Ты ничего не понимаешь?

Конверс рухнул в кресло.

— Абсолютно, — ответил он. — Кто-то разрисовал наши стены всякой жуткой хренью.

— О стенах ничего не знаю. Мардж где-то скрывается. Джейни в Канаде.

— В Канаде? Какого черта она делает в Канаде?

— Она у Филлис и Джея. Мы отправили ее из Калифорнии к ним в Канаду.

— Зачем?

— Зачем? Затем, что ее родители — преступники. На кой черт ты занялся героином? Совсем спятил?

Конверс прикрыл глаза. В памяти снова всплыла заполненная паром душевая.

— Я так понимаю, — проговорил он, — что мы спалились.

Элмер коротко кивнул.

— Кто следит за мной?

— Не знаю точно. Ты оторвался от них?

— Да. В «Мейси».

— Чего я не понимаю, так это почему они тебя просто не арестуют.

— Значит, меня ищут. Прямо сейчас.

— Ищут? Дорогой, тебя уже нашли. Ты знаешь, где Мардж?

Конверс помотал головой:

— Может, с парнем, который доставил товар.

— А может, уже мертва. — Элмер встал из-за стола. — На этот раз я умываю руки. Она — моя дочь, но я больше не в силах помогать ей. Она уже взрослый человек, а я старик. — Он смотрел на Конверса, свет с потолка сверкал на металлической оправе его очков. — Кем ты себя вообразил? Наркобароном? Это была ее идея?

— Наша общая.

— Мардж я могу понять, она ненормальная. Но в тебе я разочарован.

— Это была безумная идея, — вздохнул Конверс. — Во Вьетнаме только и слышишь: все, мол, этим занимаются. Все-таки перспектива там сильно сбитая.

— Так нам внушают, — сказал Элмер. — С кем ты имеешь дело?

— Да с этими людьми… Вроде бывшие дружки Ирвина Вайберта.

У Элмера была привычка будто улыбаться, когда ему говорили неприятные вещи.

— Ирвина Вайберта! Того ловкача? Это правда?

— Думаю, да.

— Так ты, дурень, решил стать вторым Ирвином Вайбертом? Нужно объяснять тебе, во что вы оба влипли?

Он вытащил из-под письменного прибора визитную карточку и протянул ее Конверсу. На карточке стояло: «Бенджамин Уайтсон. Адвокат» и адрес на Эллис-стрит.

— Зайди к нему. Это друг.

Конверс спрятал карточку в карман и откинулся затылком на спинку кресла.

— Совсем крыша едет, — признался он Элмеру. — Постоянные галлюцинации. Я же прямо с самолета.

Элмер поджал губы и уставился в потолок.

— Невероятно, что я ввязался в такое, — продолжал Конверс. — Самому не верится.

Элмер помахал рукой, словно отгонял неприятный запах.

— Чувство нереальности происходящего не является достаточным оправданием в суде.

— Думаю, ты прав.

— Приходил тут некий Антейл — федеральный агент, но языком мелет как юрист. Спросил, известно ли мне, что моя дочь замешана в делах с наркотиками. Я сказал, что не могу в это поверить, — разумеется, когда я услышал такое, то сразу понял, что это правда. Ты знаешь о моих проблемах с федералами?

— Очень хорошо знаю, — ответил Конверс; проблемы Элмера с федералами были политического свойства.

— Так вот, этому Антейлу все известно. Он обвинил меня в том, что я укрываю ее, грозил всяческими карами. Еле удалось убедить его, что я ни сном ни духом.

— Они следят за редакцией?

— Нет, они следят за моим домом. Да и у дома на этой неделе появлялись нечасто. Конечно, теперь, когда ты отвязался от хвоста, могут и здесь появиться.

Конверс встал, стараясь стряхнуть с себя усталость.

— Уверен, что они знают обо мне? Может, у них крот в той, вайбертовской компании. Вот и тралят широким неводом, а меня случайно зацепили.

Элмер сделал кислое лицо и покачал головой:

— Я не понимаю, что они делают. Знаешь девчонку по имени Джун? Такая психованная блондиночка?

— Не знаю я никакой Джун, — сказал Конверс.

— Джейни оказалась у нее. Мардж ее с ней оставила. Все, что я знаю о Мардж, я знаю от Джун, а эта Джун лыка не вязала, так что никаких подробностей было не добиться. Твой порошок явно еще у Мардж, и она уехала с парнем, который его привез. С кем-то он там круто обошелся.

— Как Джейни себя чувствует?

— Подавлена и напугана — как еще она может себя чувствовать? Сейчас она в безопасности, но это ненадолго.

— Не знаю, что делать, — сказал Конверс. — Просто ума не приложу.

— Рассудительностью ты никогда не отличался. Ты и Мардж — два сапога пара. Пока тебя что-нибудь еще не осенило, советую поговорить с Беном Уайтсоном.

Конверс, пошатываясь, остановился посреди комнаты и засмеялся:

— Всю жизнь ждал, чтобы вот так вляпаться.

— Что ж, — сказал Элмер, — наконец-то дождался. Поздравляю.

— Правду говорят, — хмыкнул Конверс, — характер — это судьба.

Элмер пожал плечами. Он не любил высокопарных слов.

Конверс снова принялся мерить шагами комнату.

— Если б я только мог сейчас вернуться во Вьетнам, все, может, и утряслось бы. Там можно скрыться так, что тебя никогда не найдут.

— Так, что никогда не найдут, — повторил Элмер. — Звучит очень недурно.

— Уж лучше Вьетнам, чем Макнил-Айленд[44].

Элмер достал из нижнего ящика стола две чашки и налил кофе из кофейника.

— Тебе выбирать. Но происходит что-то непонятное. Как говорит Джун, те, кто ищет Мардж, не похожи на федералов. Если здесь и правда замешаны дружки Ирвина Вайберта, все может очень осложниться. Да еще Антейл. — Он задумчиво прихлебывал кофе. — В Антейле есть… нечто богемное, если понимаешь, о чем я. Подобный коп может доставить большие неприятности. — Он посмотрел на кофе так, словно его сейчас стошнит. — Слишком часто мне приходилось сталкиваться с агентами под прикрытием. Сыт по горло.

— Ты был шпионом, — сказал Конверс. — А это другое дело.

В этот момент открылась дверь и вошла Франсес с корзинкой яблок. Она свирепо зыркнула на Конверса и яблока не предложила. Элмер отказался.

— Твой тесть не был шпионом, — сурово сказала Франсес Конверсу. — В любом случае они были на нашей стороне. — Она сочувственно поглядела на Элмера и вышла.

Элмер вздохнул:

— Кто говорит, что я был шпионом?

— Мардж. Она говорит, вся ваша семья шпионила.

— Мардж — идиотка.

Некоторое время они сидели молча. Конверс смотрел на вытертый ковер на полу.

— Мне следовало бы знать, что делать дальше, — сказал он. — Но я не знаю.

Элмер поставил чашку на подоконник. Из окна были видны пожарные лестницы на соседнем здании.

— Держись подальше от своего дома. Переночуешь сегодня здесь, в редакции. Уайтсон возвращается с работы около трех, немедленно отправляйся к нему. — Мгновение он смотрел на Конверса, потом достал чековую книжку. — Хочешь получить свою зарплату?

Конверс кивнул.

Элмер выписал ему чек на двести долларов.

В смежной комнате Франсес, шевеля губами, читала законченный Дугласом Долтеном очерк, который назывался «Безумный отшельник насилует туристок».

— Поработай еще, — швырнула она очерк обратно. — Добавь огонька.

Долтен вернулся за пишущую машинку; Элмер с покорным видом наблюдал за его нетвердой походкой.

— Бездарь, — шепнул Элмер Конверсу. — Может подгонять картинки по размеру, и не более того.

Франсес смотрела на чек, который Конверс все еще держал в руке.

— Есть идея, — язвительно предложила она. — Что, если Джонни-малыш напишет нам несколько отличных историй, раз уж он вернулся? Серию горячих спецрепортажей?

— Сейчас у него слишком много других забот, — ответил Элмер.

— Да ну? Даже несколько заголовков не сможет родить?

Элмер улыбнулся:

— Хорошая мысль. Ты как, не против? Даже в тяжелые времена нужно что-то есть.

— Особенно в тяжелые времена, — сказала Франсес.

— Нам тебя не хватало, — сказал Элмер Конверсу. — С тех пор как ты отправился искать приключений, с фантазией у нас не фонтан. Всяким непотребством только и спасаемся. «Найтбит» сейчас — это такая грязь, что нас запретили в пяти штатах.

Конверс спрятал чек в карман.

— Ну-ка, Джонни, — сказала Франсес, — дай заголовочек.

Элмер мягко хлопнул в ладоши:

— Что-нибудь о взбесившемся животном, на пятьсот слов.

Конверс замотал головой.

— Да ради бога. — Он принялся расхаживать между столом и окном. — Птицы…

— Смотри и учись, — сказал Элмер Франсес. Положил руку на плечо Конверса, как тренер. — Так, «Птицы…», а дальше?

Подошел Дуглас Долтен с исправленным «Безумным отшельником». Франсес нетерпеливо просмотрела очерк. Элмер продолжал держать руку на плече Конверса.

— Продолжай, Дуглас, — вздохнув, сказала Франсес. — С огоньком.

— Ладно, — сказал Дуглас Долтен и снова сел за машинку.

— «Птицы…», а дальше что? — мягко спросил Элмер.

— Ничего!

Элмер убрал руку с плеча Конверса.

— «Птицы гибнут от голода»! — предложил он.

Конверс сел на краешек стола.

— Так, голодные птицы, — сказал он. Усталый и злой, повернулся к Элмеру. — Пожалуйста: «Голодные птицы растерзали парашютиста!»

Франсес изумленно уставилась на него.

— Я схожу с ума, — сказал Конверс.

Элмер уже записывал заголовок на уголке макета.

— Отлично. Мне нравится. Только ты можешь придумать такое. Ну-ка, еще одну конфетку. Давай о насильнике.

— Хватит на сегодня, Элмер.

— Насильника, — настаивал Элмер. — Пожалуйста!

— «Насильник…», — тупо пробормотал Конверс.

— «Насильник подыхает с голоду».

— «Насильник-лизун подыхает с голоду!»

— Ну и где тут огонек? — нахмурилась Франсес.

— «Аквалангист-насильник»?

— У нас уже есть парашютист, — покачал головой Элмер. Помолчал с сосредоточенным видом. — «Парашютист-насильник»?

— «Парашютист-насильник проткнул домохозяйку!» — предложил Конверс.

— Господи! — пожала плечами Франсес. — Почти получилось, да.

— Хватит, — объявил Элмер. — Он чуть жив. И голова у него сейчас другим забита.

Дуглас Долтен сунулся с переписанным в очередной раз «Безумным отшельником», и Франсес, едва взглянув на листы, сказала:

— Сплошная грязь.

Когда Элмер и Франсес уехали домой в Атертон, Конверс подсел к Дугласу, и они распили бутылку бурбона, которую тот держал в нижнем ящике. Этим вечером была очередь Дугласа нести готовый макет еженедельника на стоянку междугородных автобусов «Грейхаунд», откуда тот доставят в Сан-Рафаэль печатнику, не состоящему в профсоюзе. Дуглас закончил с выходками своего безумного отшельника, и сейчас ему нужно было набраться сил, чтобы одолеть дорогу по Мишшн-стрит до стоянки и дальше, к себе в отель на Саттер.

У Дугласа было из чего пить, в том же ящике стола он держал и пластиковые стаканчики. Конверс составил вместе четыре стула и бросил на них старый спальный мешок, который Элмер держал в том же шкафу, что и нелегальный телефон.

— Мне достаточно знать, — продолжал говорить Дуглас, — что у тебя неприятности. Этого для меня достаточно.

Конверс еще раз поблагодарил его.

— Как давно у меня не было возможности помочь другу. Господи, ну и вид у тебя! Я тебе не даю спать?

— Я бы выпил еще, — сказал Конверс.

Дуглас со счастливым видом кивнул:

— Помогать другу всегда было важно для нас. Когда я говорю «нас», я имею в виду свою компанию. Старую мою банду.

Он налил стаканчик до краев и выпил одним глотком, уже третий. От выпивки он, похоже, бледнел еще больше.

— Кто они, эти твои друзья?

— Их уже нет. Умерли. Разъехались. Исправились. Все, кроме твоего покорного слуги — последнего из грязного старого племени. Элмера я не считаю. Элмер — гигант, но он не умеет пить.

Конверс позволил Дугласу налить себе еще.

Дуглас продекламировал:

— Знаешь, кто это написал?

— Да, — ответил Конверс.

— Это тебе не Лоуренс Ферлингетти[46].— Дуглас осушил стаканчик и тут же неуверенной рукой налил себе снова.

Конверс лег на спину на составленных стульях.

— Расскажи, как там было, — неожиданно попросил Дуглас. — Как там было?

— Во Вьетнаме?

Дуглас с серьезным видом кивнул.

Конверс принял сидячую позу.

— По-настоящему, тебе надо бы спросить кого-нибудь из пехтуры. Для меня это была так, прогулка. Жил в основном в гостиницах. Иногда выбирался на передовую. Не часто. Слишком там страшно. Однажды я до того перепугался, что заплакал.

— Это редкость?

— По-моему, — ответил Конверс, — большая редкость. Думаю, естественно плакать от боли. Но плакать заранее — это не круто.

— Но ты все-таки бывал на передовой, — сказал Дуглас. — Это главное.

Конверс не видел в том никакой заслуги, но все равно кивнул. Дуглас снова налил себе. Смотреть, как он пьет, не доставляло большого удовольствия.

— Я тоже бывал на передовой, — заявил Дуглас. — Я был таким же, как ты. Только моложе. Тебе сколько, двадцать пять?

— Тридцать пять.

— Ага, — сказал Дуглас. — Ну а мне было двадцать. Отец пытался отговорить меня, но я не желал его слушать. Знаешь отель «Билтмор» в Нью-Йорке?

— Да вроде бы.

— Должен знать. Он в квартале от Рузвельт-авеню. Неужели не назначал свидания под часами на «Билтморе»?

— Не приходилось.

— Так вот, отец нашел меня в «Билтморе», в «Мужском баре». Это было первый раз, когда мы с ним выпивали вместе. И насколько помню, последний. Он мне сказал: «Ты сдохнешь в окопах за коммунизм, и поделом тебе будет». Знаешь, что я ему ответил? Я сказал: «Отец, если мне судьба умереть в окопах, чтобы занять свое скромное место в истории, тогда я самый счастливый из здесь присутствующих».

Глядя, как Дуглас морщится, словно ему прихватило живот, Конверс заключил, что Дуглас просто беззвучно смеется.

— А дело-то, заметь, было в баре отеля! — Дуглас хлопнул Конверса по колену. — В тот же вечер — в тот же самый вечер — я уже был на борту «Каринтии», которая направлялась в Гавр. Три дня спустя я уже был в Испании. — Поколебавшись мгновенье, он все-таки налил себе еще. — Так что я, как ты, побывал на фронте.

— Дуглас, — сказал Конверс, — это не то же самое. Околачиваться в Сайгоне или отправиться добровольцем на войну в Испанию — все же разные вещи. Я имею в виду, что, по сути, мы были по разные стороны баррикад.

— Кто? — удивился Дуглас. — По разные стороны? Ты и я? — Он засмеялся и замахал руками. — Ты, наверно, фашист.

— Если объективно, то, думаю, так оно и есть.

Дуглас наслаждался.

— Объективно! Объективно то, объективно это. Так любил говорить Элмер. Ты знал, что он был у нас замполитом? Говорил, бывало, что нет большой разницы между миссис Рузвельт и Гитлером. Объективно! И это была тогда не партийная линия — это Элмер сам.

Конверс натянул на себя спальный мешок и оперся на локоть. А Дуглас продолжал:

— У меня был друг в Амхерсте[47], которого звали Энди Стрич. Он погиб в Хараме[48]. А еще был парнишка из университета Индианы, его звали Питер Шульц. И другой, Гелб, которому было только восемнадцать. Едва школу окончил, можешь себе представить? Они все погибли в Хараме.

К удивлению Конверса, он запел на мотив «Долины Красной реки»[49]: «Есть долина в Испании по названью Харама». Но, пропев первую строчку, замолчал.

— Ох, не пой, — сказал он кому-то невидимому. — Мавры! Они были маврами. Я тогда думал — молодой был, глупый, — что это как в «Песне о Роланде». Мавры. Они подходили к проволочному заграждению, делая вид, что сдаются. Некоторые из них говорили по-английски. Нам, несчастным простачкам, всегда хотелось верить им. Были ребята, которые пропускали их через ограждение и получали ножом в живот.

— Чурки не лучше, — сказал Конверс. — Объективно.

— Ты не должен называть их чурками, — сказал Дуглас. — Мы мавров так не называли.

— Косоглазые же нас так называли. По-вьетнамски.

— Был у меня еще один друг из Амхерста, Поллард. Его расстреляли за трусость. Хотели расстрелять и меня. Тоже за трусость. Не то чтобы я был настолько труслив, вовсе нет. Элмер спас мне жизнь. Но это задело мои чувства, понимаешь? Задело самым неприятным образом. Так что я не пошел воевать во Вторую мировую.

— Если бы я был на твоем месте, меня бы расстреляли, — сказал Конверс. Локоть у него совсем затек. — Меня еще могут убить.

— В Сан-Франциско не убивают за трусость, Джон.

— Убивают.

Конверс уже засыпал, но тут неожиданная мысль заставила его сесть на стульях.

— Чармиан! — воскликнул он. — Ах ты черт! Все это из-за нее.

— Очень милое старинное имя, которое любят давать в Южных штатах.

— Дело в ней. Из-за нее я и влип.

— А, — сказал Дуглас, — так ты влюбился.

— Какое там «влюбился». Просто я был там, она тоже, и хотелось сделать ей приятно.

Дуглас отставил бутылку и встал. Его походка была на удивление твердой.

— Для меня все это больше не имеет значения, — сказал он весело. — После Харамы.

Стояло изумительное утро, когда Мардж и Хикс заехали на Стрип, чтобы позавтракать. Было ясно и тепло; ветер внешнего мира развеял смог, и солнце ласково сияло на гладких боках автомобилей и телах молодых людей, прохлаждающихся перед закусочной «Бен Франклин».

Тела наслаждались в этот день, купаясь в чувственном предвкушении, что вот-вот непременно произойдет что-то необыкновенное. Мардж тоже всей кожей впитывала это ощущение, забыв о тревогах.

— Должно быть, рай когда-то был в здешних местах, — сказала она, когда они допивали кофе. — Если б только здесь ничего не трогали.

Хикс признался, что Лос-Анджелес нагоняет на него тоску.

Они собирались заглянуть к Эдди Пису. Если кто и мог сбыть товар, сказал Хикс, так это Эдди Пис.

Его дом стоял в самом конце Лорел-Кэньон. На мощеной площадке перед домом были припаркованы три машины: «бентли» только что из ремонта, запыленный «мазерати» и «фольксваген»-седан. Хикс поставил свою машину рядом с «фольксвагеном», чуть выше по склону, и они подошли к двойным дверям.

Хикс подождал, прежде чем позвонить; слышно было, как в доме скандалят две женщины. Одна кричала по-испански, другая отвечала ей по-английски. У первой голос был громче.

— Puta![50] — вопила она. — Puta! Puta!

Потом в доме хлопнула дверь. Хикс нажал мелодичный звонок. Дверь приоткрылась, насколько позволяла цепочка, и маленькая женщина в огромных солнечных очках уставилась на них.