Псы войны Стоун Роберт

— Ну да, — сказал мальчишка, — был. Извини, но я не могу посадить вас позади себя: тропа слишком крутая.

— Мы пойдем пешком, — ответил Хикс.

Кейджелл стукнул пятками коня и потрусил вдоль речки.

Хикс достал у Мардж из сумки флягу и спустился к воде.

— Гиббс был здесь, — сказал он, — и я с ним разминулся.

— Это очень плохо?

— Ирония долбаной судьбы. Обхохочешься.

Три часа они карабкались на вершину, и единственным облегчением было то, что тропа шла в тени. На каждом повороте они приваливались к скале, чтобы глотнуть из фляги и лизнуть соли. Мардж брела за Хиксом, стараясь не отставать; к тому времени, как они добрались до вершины, у нее сводило ноги судорогой и слезы лились из глаз.

За последним поворотом открылся еще лесок — кедрово-сосновый. Сквозь шум ветра в деревьях различались странные нежные звуки — какой-то тихий перезвон. Оглядываясь на звук, Мардж всякий раз ловила глазом крохотную разноцветную вспышку — сверкание блестящего металла или стекла. Бредя за Хиксом, она увидела, что на некоторых ветках притаились воздушные куранты и зеркальца, колокольчики и раскрашенные куклы.

— Он весь лес вокруг так разукрасил, — сказал ей Хикс. — У него тут еще и динамики. И фонарики.

— Он не любит деревья такими, как они есть?

— Это не для него. Он новатор.

Лес кончался у стены, сложенной из обломков скалы. Они пошли вдоль нее вверх по склону, пока не увидели сводчатый проем, в который можно было войти только пригнувшись. Над входом было начертано: A.M.D.G.[80]

Мощенная камнем дорожка поднималась от ворот к прогалине, окаймленной с двух сторон лесом. На первый взгляд казалось, что это уже вершина горы, но над деревьями виднелся поросший кустарником утес, с которого устремлялся вниз узкий ручей. С четвертой стороны прогалины был отвесный обрыв, огражденный барьером из длинных толстых жердей. С края обрыва открывался вид на узкую долину внизу, за ней — еще один хребет, пониже, а дальше — еще. И уже совсем вдалеке — призрачный снежный пик, который, казалось, парил в воздухе, свисая с ясного неба.

На краю дальней от обрыва стороны прогалины располагался кораль, в котором стоял нестреноженный пони Кейджелла и смотрел на подходящих Мардж и Хикса. Рядом с коралем, под деревьями, виднелась бревенчатая хижина, с крыши которой в разных направлениях тянулись провода. Из хижины доносилось низкое деловитое гуденье.

Но в первую очередь взгляд притягивало беленое сводчатое строение с высокой колокольней. Строгие и простые его формы нарушались лишь росписями по фасаду вокруг двери с крылечком в три стоптанные ступеньки. Фасад был узок, но расписан искусно; среди свастик и дождевых подтеков виднелись изображения свитков с текстами и библейских сцен. Фигура в сутане и католической митре взирала на мучеников, несших в одной руке собственную голову, а в другой — церемониальный тыквенный сосуд. У змия, искушающего Еву, были тщательно выписаны гремушки, как у гремучей змеи. Над всем этим был изображен Христос в Судный день — в уборе из перьев на голове, как индейский вождь.

Мардж перевела взгляд с фасада на колокольню и увидела прикрепленные наверху громкоговорители, обращенные на четыре стороны света. Она прикрыла глаза ладонью от слепящего солнца, ощущая, как ее бьет дрожь.

С церковного крыльца сошел лысеющий краснолицый мужчина. Первое, на что обратила внимание Мардж, был его рот. Темная окладистая борода только подчеркивала, какие толстые и румяные у него губы. Ветерок шевелил редкие волоски на его розовом черепе.

— Смотри-ка, — сказал мужчина, — мы снова обрели тебя.

Хикс поклонился ему с улыбкой одновременно ласковой и надменной.

— Я не был уверен, что застану тебя здесь. Приехал наудачу.

— Мы остались, — сказал лысый, — на тот случай, если все начнется сначала. — В его голосе чувствовался легкий акцент, то ли датский, то ли немецкий.

— В последний раз, что я был здесь, — сказал Хикс, — я ловил форель. Кейджелл только что напомнил. — Он бросил вещмешок себе под ноги.

— Надо было тебе у нас остаться, — сказал лысый.

Все с той же ироничной улыбкой Хикс наклонился и прикоснулся к мексиканским сандалиям лысого. Человек попытался остановить его.

— В чем дело, Дитер? Уже нельзя развязать тебе сандалию?

— Уже можно делать все что душе угодно.

Он взглянул на Мардж:

— Устали?

Она кивнула. Он улыбается точно как его сын, подумала она, слишком безмятежно, на ее взгляд.

— Хотите чего-нибудь?

— Кто, я? Нет, ничего не нужно.

— Пошли, — сказал Хикс, — мы только что взобрались пешком на твою чертову гору. Угости нас хотя бы пивом.

Они проследовали за Дитером в расписную дверь и оказались в большом прохладном помещении с огромным, выложенным из камня очагом напротив входа. В помещении было единственное узкое оконце, выходившее в тенистый сад, и, когда дверь закрыли, стало почти ничего не видно. Над притолокой Мардж разобрала те же буквы: А. М. D. G.

Возле очага стоял холодильник; Дитер распахнул его, и они увидели полки, заставленные мексиканским пивом и несколькими кувшинами с какой-то жидкостью цвета чая. Он открыл им по банке пива, а себе налил из кувшина.

Хикс отобрал у Дитера стакан и понюхал содержимое:

— Что это еще за моча?

— Вино из шиповника, — ответил Дитер.

— Просветляет лучше, чем пиво?

— Да, — сказал Дитер. — Вкус дзена и вкус вина из шиповника одинаковы.

Напротив кресла с прямой узкой спинкой, в которое села Мардж, располагался алтарь. На алтаре стояло распятие, увешанное, как рождественская елка, шарами и подношениями в подарочной упаковке. Позади него — большая репродукция картины Ильи Репина с изображением умирающего Мусоргского.

— Вот так он выпивает чуть ли не по двадцать кувшинов в день, — послышался чей-то голос.

Это был Кейджелл, который развалился на тюфяке среди электронной аппаратуры: микрофонов, наушников, мегафонов и путаницы проводов. Поверх этой кучи лежала раскрытая книга — «Остров сокровищ».

— Я делаю его сам, — сказал Дитер, — оно крепче пива. Уверен, у иезуитов получалось лучше, но они были куда организованней. — Он обернулся к Мардж, которая беспокойно ерзала в кресле. — Тебе что-то нужно? Привести себя в порядок?

— Думаю, да.

— Без подъемника сюда долго добираться. — Он встал, готовый проводить ее. — Это снаружи. Я покажу тебе.

Мардж нервно шарила в своей сумке.

— Я знаю, где это, — сказал Хикс. — Сам покажу.

Он поднял с полу вещмешок и вывел ее через занавешенную дверцу позади алтаря в залитый солнцем коридор и дальше в заросший сад на берегу горной речки.

— Тебе нужно в туалет или этого? — спросил он, показывая на пакет.

— Пожалуй, и то и другое.

— Ты переходишь с дилаудида сразу на чистейший в Америке белый. Скоротать время в дороге — это я еще понимаю, но лучше бы ты не гнала лошадей.

— Какого черта! — сказала Мардж. — В танцкласс я все равно уже опоздала. — Она взяла у него пакет. — Это все, наверное, из-за мальчишки. Он меня раздражает.

Хикс укрылся от ветра и зарядил для нее шприц.

— Когда-нибудь, — сказала она, — и я получу Джеральдово. — Она держала шприц иглой вверх и смотрела на небо. — Здесь для этого подходящее место.

— Ну-ну, — сказал Хикс.

Высунув от усердия кончик языка, она ввела иглу себе в ляжку, легла на спину и передала ему шприц.

Он сидел рядом и следил за ней, пока она не заулыбалась.

— Как, лучше?

— Издеваешься?

Он оставил ее дремать на берегу речушки, бросил мешок со всем арсеналом в углу коридора и вернулся к пиву.

— За муки, на кои мы осуждены! — провозгласил Дитер, поднимая стакан. — Да продлятся они!

— Вижу, тебе весело, Дитер.

Дитер посмотрел на сумку, которую Хикс поставил в ногах:

— А в сумке у тебя небось веселый порошок?

— В сумке его до фига, — сказал Хикс. — Хочу вот толкнуть.

— Поэтому ты и приехал?

— Нам сели на хвост. Надо избавиться от товара.

— Я думал, ты хочешь пожить у нас.

— Так как, приятель?

— Не здесь. И не с моей помощью.

Хикс посмотрел Дитеру в глаза:

— Нет? Но ведь Гиббс был здесь недавно. Кейджелл сказал мне.

Кейджелл поднял голову от «Острова сокровищ»:

— Гиббс привозил грибы для фиесты. Это единственный наркотик, какой теперь здесь у нас бывает.

— Тебя никто не спрашивал, — сказал сыну Дитер. — Иди настрой свою гитару.

Кейджелл отбросил книгу и вышел в главную дверь.

— Гиббс привозил грибы для фиесты. Это единственный наркотик, какой теперь здесь у нас бывает.

— Дитер, друг, все, что от тебя требуется, — это позвонить кое-каким людям.

— Я больше не звоню никаким людям.

— Слушай, — сказал Хикс, — я обязательно должен разобраться с этим товаром. После всего, что было…

Он рассказал Дитеру о Конверсе и Мардж и о том, что произошло. Дитер подошел к холодильнику, достал еще кувшин вина.

— Завидую твоей энергии.

— Мне показали цель, — сказал Хикс. — Я взял и пошел. Может, на следующий год все повторю опять.

— А потом еще и еще, так и будет продолжаться. Сплошная суета и никакой награды. Надо было тебе у нас остаться.

— Да, — кивнул Хикс, — рыбалка в тот раз была отличная, ничего не скажешь. Теперь я, чтобы уснуть, не овец считаю, а мысленно сижу там и опять ужу, раз за разом. Как Хемингуэй. — Он потер ладонями лицо и встал. — Я совсем мертвый, приятель. Надо бы упасть задрыхнуть.

— Ну так иди упади, — сказал Дитер. — Сам знаешь где.

В заводи, на берегу которой сидела Мардж, рыба была чуть ли не ручная. Она пощипывала Мардж руки и доверчиво заплывала в подставленные ладони, однако мгновенно отплывала при малейшей попытке поймать ее, оставляя на поверхности воды переливающуюся солнечными бликами рябь. Мардж сидела, играя с рыбой под сводом вечности и тишины, к которым уже начала привыкать.

В какой-то момент она решила окунуться. Она сбросила с себя пропахшую потом одежду и осторожно ступила в воду. Дно было галечное, вода нагрета солнцем; она окунулась с головой и встала, чувствуя легкое подташнивание. Ветер был напоен ароматом сосен.

На камне в нескольких ярдах ниже по течению сидел Кейджелл. Она обернулась и машинально помахала ему.

— Хочешь мыло? — крикнул он.

— Хочу.

Он сбегал в дом и вернулся с бруском домодельного мыла, пахнущего щелоком.

— Послушай, — сказал он, показывая на угол дома, — там есть душ. Пойди туда, тогда мыло не повредит рыбам.

Он серьезно смотрел, как она выбирается из воды и идет к душу. Вода была холодная, намного холоднее, чем в речке. Она намылилась под взглядом мальчишки, ополоснулась и обернула полотенце вокруг себя, став похожей на индонезийскую женщину в саронге.

— Так прилично? — спросила она его.

— Конечно.

Он перешел ручей, перепрыгивая с камня на камень, и уселся на берегу напротив нее.

— Хорошо тут, — сказала она.

— Очень хорошо. Хотя было гораздо лучше.

— А как было?

— О, всегда было полно народу.

— Так, как сейчас, разве не лучше?

— Не знаю. Для рыбалки — лучше.

— Как ты можешь ловить рыбу, — спросила она, — если беспокоишься, как бы мыло не повредило ей? Разве крючок не причиняет боли?

— Не думаю, что это то же самое, — ответил Кейджелл. — Некоторые здесь говорили, что ловить рыбу — это жестоко. Дитер говорит, что многие из тех, кто не одобрял рыбной ловли, теперь сами убийцы.

— Ты имеешь в виду — они убивали людей?

— Ну, может, он говорит иносказательно. А может, они и убивали людей.

— Понятно. Ты всю жизнь здесь живешь?

— Почти. Хотя родился в Париже.

Он был само совершенство, утонченный артефакт, как индийские колокольчики на деревьях. Он был дитя грядущего, как и она сама, — рожденное для привольной жизни на заре Нового Века.

Невозможно было не думать о Джейни, но наркотик полностью притупил страх за нее.

— Где твоя мать?

— На Востоке в больнице. Она давно уехала отсюда.

— Устала от множества народу?

— Она считала его богом.

— Ну, — сказала Мардж, — с ее стороны это было глупостью.

— Нет, — возразил Кейджелл, — она думала, что он действительно бог. Она не единственная, кто так думает. Однажды его посетили настоящие церковники, чтобы спросить его об этом.

— И что он им сказал?

— Прикинулся, что так оно и есть.

— А сам он верил в это?

— Похоже, что верил. Теперь он говорит, что был богом не больше, чем любой другой человек, только другие не знали, что они боги, а он знал.

— Ты думаешь, он был богом?

— Я не знаю. Может, он и бог. Я хочу сказать, как мы можем это знать?

— Когда я была маленькой, — сказала Мардж, — было такое объединение, называвшееся Лига Обезбоженных Воинов.

— Обезвоженных?

— О-без-бо-жен-ных. Обходились без Бога.

— Злые?

— Все были злые, когда я была маленькой. Я тоже злилась. — Мардж встала, продрогнув в одном полотенце. — Как здесь хорошо! Что это за место?

— Это целая история, — сказал Кейджелл. — Оно называется Эль-Инкарнасьон-дель-Вербо — Воплощенное Слово. Во времена миссионеров здесь жили иезуиты, но мексиканцы их запретили, и монахи закопали все свое золото и ушли. Потом это место стало частью ранчо Мартинсона. Мы — я и Дитер — ходим иногда с металлоискателем. Нашли много чего замечательного. Только не золото.

— Как ранчо досталось Дитеру?

— Думаю, от матери. Ее девичья фамилия была Мартинсон.

— Что же, — сказала Мардж, — повезло ему.

Она оделась и неторопливо пошла искать Хикса.

— Он спит, — сказал ей Дитер. Он предложил ей пива, и она не стала отказываться. — Через пару часиков встанет, быстро соберется, и вы отправитесь по своим делам.

— Я думала, мы их сделаем здесь.

— К сожалению, я не могу помочь вам с героином.

— Значит, я ошибалась. Я думала, вы как-то с этим связаны.

— Вы ошибались. — Он глотнул вина и осуждающе, как ей показалось, взглянул на нее. — Большую дозу колете?

— Честно говоря, и не знаю, — ответила она. — Его так много.

— Если он вьетнамский и если вы будете колоться дальше, у вас выработается сильная зависимость. Может быть, уже и выработалась.

— Мы думаем, а вдруг это все у меня в голове.

— Давно это у вас?

— Нет, не очень.

— Это хорошо, — сказал Дитер. — Тогда вы можете завязать, если захотите. Я могу вам помочь.

— Неужели?

— Поменьше высокомерия, — сказал он. — Это некрасиво.

Мардж внутренне напряглась. Она не испытывала к нему неприязни.

— Пожалуйста, только не надо хиппанских проповедей, мистер Естественность[81]. Я не принадлежу к вашей Церкви.

Его маленькие серые глазки испытующе смотрели на нее.

— Насколько для вас важны деньги? Вы действительно хотите, чтобы он этим занимался?

— На деньги мне плевать.

— Хорошо. Бросьте героин в пропасть и пойдемте удить рыбу.

— Предложите это ему.

Он замолчал, сидя со стаканом вина на нижней ступеньке алтаря, словно собираясь с силами.

— Вы мне нравитесь, — сказал он наконец. — Рад видеть вас здесь.

— Приятно слышать это от вас.

— Хикс рассказывал, чем мы тут занимаемся?

— Он говорил, что вы хиппующий роши. Я не очень хорошо понимаю, что это значит.

Дитер сделал большой глоток.

— Когда-то давно, — мрачно сказал он, — здесь на горе происходило нечто совершенно особенное.

— Что-то вроде духовных поисков?

— В сущности, да, духовных поисков. Но это трудно выразить словами.

— Так я и думала. Это связано с тем, что вы были богом?

Дитер вздохнул:

— Теперь я не бог, и никогда им не был. В любом обычном понимании этого слова. По политическим соображениям я сделал кое-какие заявления. Я был убежден, что эпоха требует этого. Если бы у меня получилось, все было бы оправданно.

Мардж засмеялась:

— Вы как мой отец-коммунист. — Она смахнула светлую героиновую слезу и покачала головой. — Как много людей думают, что знают все лучше всех, и гонят дикую лажу. Это грустно.

— Слушай хиппанскую проповедь, — объявил Дитер. — Когда душа оставляет тело, она попадает в пустоту, и там ее одолевают искушения. И первое искушение таково: она видит пару в постели — и естественно, что в душе пробуждаются остатки неодолимого желания. Зрелище манит сильней и сильней, пока не затягивает по-настоящему. Душа зримо увидела собственное зачатие. Она проделывает обратно путь, каким явилась на свет, и это конец освобождения. Вот что случилось с нами. Думаю, это наркотики погубили нас. Нас затянуло, потому что это было так приятно. Ты ведь сама употребляешь, так что должна понимать.

— Абсолютно, — сказала Мардж. Она прикрыла глаза. — Это ужасно, действительно ужасно. Ужасно, что мы не можем избавиться от этого дерьма ради чего-то лучшего. Если бы существовал способ, я бы сказала… я бы сказала: сделаем это.

— Сделаем это, — сказал Дитер. — Заставим его остаться.

Блаженно паря в облаке наркотика, Мардж засмеялась.

— Если бы я могла молиться, — сказала она, — я бы попросила Бога бросить бомбу на всех нас — нас и наших детей, — чтобы уничтожить всех до единого. Чтобы нам ничего не было нужно. Ни наркотика, ни любви, ни чьей-то грязной задницы, ни чьей-то идиотской выпендрежной болтовни. Это выход, — умиротворенно добавила она. — Окончательное решение.

Дитер выпрямился и внушительно посмотрел на нее.

— Глупость, — негромко сказал он. — В том-то и дело, что это не выход. Это в тебе говорит дешевый торчковый пессимизм. И откуда взяться чему-то еще, если ты только и делаешь, что дырявишь себя и пялишься на трещины в стенах? Начни здесь новую жизнь, — закричал он на нее, — жизнь принадлежит сильному!

— Сильному? — презрительно спросила Мардж. — Сильному? Кого это ты, черт возьми, имеешь в виду? Супермена? Социалиста? — Она устало поднялась и прислонилась к стене. — Ты кретин, — сказала она Дитеру. — Фашист. Где ты был во время Второй мировой?

Смеясь про себя, она нетвердой походкой вышла из комнаты и двинулась по коридору к келье, где спал Хикс. Рюкзак лежал рядом с ним; она взяла его, открыла и долго с удивлением смотрела внутрь. Рассеянно гладя пакет, она подумала, что он похож на ребенка, только доставляет меньше беспокойства. Это была глупая мысль, даже не смешная. Она встала и снова вышла в сад, где села на берегу, стиснув ладонями голову. Когда она подняла глаза, то увидела Дитера, стоявшего в дверях.

— Лучше не будет, — сказал он.

— Ты не знаешь, о чем говоришь. Занимайся своим делом.

Когда она снова подняла голову, он стоял на прежнем месте.

— Не будь у меня дури, я уже сходила бы с ума. Это просто ужасно, сумасшедший дом какой-то. Словно неделю не спала.

Его толстые губы в дебрях бороды растянулись в улыбке, которая сначала показалась ей необычайно жестокой, но, присмотревшись, она засомневалась, жестокость ли это.

— Но тебе хорошо, — сказал он. — Дурь у тебя есть.

Первую ночь Конверс и его сопровождавшие провели в гостинице под названием «Фримонт». Это было в горах, и через дорогу тянулся желтый склон, на котором паслось стадо герефордских коров.

Как только Конверс понял, что живет не последний день, он начал пить в честь этого. Пил он бакарди, потому что Данскин предпочитал ром.

Данскин и Смитти сидели на кровати и играли в шахматы на дорожной доске с крохотными пластмассовыми фигурками на штырьках. Данскин играл, не выказывая никаких эмоций; он сидел ссутулясь, выпятив толстый живот, ноги опустил на пол. Дышал он всегда шумно; несмотря на крупное сложение и очевидную силу, он не казался здоровым человеком.

Смитти мурлыкал что-то себе под нос, постукивал ногой и непрестанно облизывал губы.

— Шах… — устало сказал Данскин. — И мат!

Смитти широко раскрыл глаза. Взял своего попавшего в ловушку короля и посмотрел на доску:

— Как это, блин, случилось? Я даже не заметил.

— Шах и мат! — повторил Данскин.

Он смотрел, как Смитти водит королем по доске и наконец возвращает того на место.

— Подловил-таки, — сказал Смитти.

Данскин вздохнул.

Когда они встали, он ударил Смитти кулаком в зубы — мгновенным хуком справа, вложив в удар весь вес своей туши. Смитти даже не успел уклониться. От удара он отлетел назад и ударился спиной о стену. Он потрогал губы, сплюнул кровь и побрел в ванную. Данскин флегматично пошел за ним.

— Безмозглый ублюдок, надоели мне эти арестантские шахматы. Научись сначала играть.

Он повернулся к Конверсу, который наливал себе очередную порцию бакарди.

— Ненавижу такие шахматы, — объяснил он. — Ненавижу, как играют тюремные пташки. Видит только на ход вперед, ни соображения, ничего. Прямо как дите малое. — Он поджал губы, потом сказал резко и громко, так чтобы Смитти в ванной слышал: — Расчирикался, что твоя птичка! «А я вот так пойду! А я вот этак пойду!» С тобой играть, так сам дураком станешь.

Смитти вышел из ванной, прижимая полотенце к губам, и сел на кровать.

— Ты мне чертов мост расшатал.