Псы войны Стоун Роберт

Антейл кашлянул:

— Ты — умный подонок, да?

Конверс попытался напрячь волю. Но напрягать было нечего. Воля обессилела.

— Знаешь, в чем я уверен в какой-то степени? Я уверен, что ты контрабандой привез в эту страну груз героина.

Конверс даже не попытался ответить на это обвинение.

— Я уверен, что ты — ушлый подонок, который пишет слезливую антиморпеховскую пьеску, а потом делает поворот на сто восемьдесят и берется за доставку героина.

— Отрицаю подобное обвинение, — сказал Конверс. — Больше ни слова о литературе, пока я не позвоню своему адвокату.

— Какие мы модные, — скривившись в презрительной усмешке, протянул Антейл. — Кто твой адвокат?

— Бенджамин Уайтсон. Коламбус-авеню, тридцать пять.

— Уайтсон? Уайтсон — коммунист, ты, придурок! Он не сможет помочь тебе. Давай говорить серьезно, что собираешься делать?

— Еще не решил.

— Я решил за тебя, — сказал Антейл. — Думаю, сейчас я тебя отпущу. Гарантирую, что в двадцать четыре часа тебя пришьют где-нибудь на улице. — Он доверительно наклонился к Конверсу. — Ты подумал о тех, кому перебегаешь дорожку, везя сюда скэг? О байкерах. О черномазых в Окленде. О Синдикате. Пожалуй, я сдам им тебя.

— Скажите мне вот что, — спросил Конверс, — кто эти двое?

— Вы незнакомы?

Конверс промолчал. Антейл был доволен, он засмеялся:

— Ладно, детка. Знаю, что вы знакомы. Черт побери, ну и нагнали же они на тебя страху, а? Они, Джим, просто ручные крысы. Никакого сравнения с теми, кого ты встретишь на улице.

— Кто они?

— Мои свидетели. Помогают мне вести расследование.

— Понимаю, — сказал Конверс.

— Знаешь, как обычно поступают с чужаками, которые хотят вклиниться на этот рынок?

— Ко мне это не относится.

— Тебя накачают по уши эс-ти-пи[75] и поднесут паяльную лампу к яйцам.

— Слышал такие истории, — сказал Конверс.

— Видишь ли, они умеют только две вещи: толкать дурь и мудохать людей до посинения. Могу представить, как они с тобой разберутся.

В окно спальни Конверс видел мистера Роча, поливавшего из шланга лужайку позади своего бунгало. Похоже, тот еще и напевал.

— Что думаешь о жене и Хиксе?

— Чувствую себя третьим лишним.

Антейл так посмотрел на Конверса, будто у того не было половины лица.

— Я бы сказал, что тебя поимели.

— Послушайте, — сказал Конверс, — нам не о чем говорить.

— Ну ты дурень. Учти, от меня так просто не отделаешься.

— И дальше что?

— А то, что можешь склеить ласты. Или жить дальше, если это можно назвать жизнью.

Конверс засмеялся.

— Что с тобой? Думаешь, я шучу?

— Нет, — ответил Конверс. — Я знаю, что вы не шутите. Вы меня раскусили.

Мгновение Антейл молча смотрел на него.

— И будь так добр не забывать этого, — сказал он.

— Да как тут забудешь.

— Ты образованный человек. И превратился в зверя ради грязных денег.

— Тут я с вами не согласен, — сказал Конверс.

— Ты превратился в зверя ради грязных денег. Где твоя дочь? Тебя не беспокоит, что с ней?

— Разумеется, беспокоит. Она там, где ее оставила Мардж. Где — я не знаю.

— То-то здорово для ребенка.

Антейл с негодованием встал.

— Слушай, Конверс, — сказал он искренне, — никакой адвокат-коммунист тебя не спасет. А вот я могу — могу помочь тебе сохранить жизнь. Если захочу.

— Понимаю, — сказал Конверс.

— Расскажи мне о своей жене. Что ты знаешь?

Конверс задумался о Мардж и о том, что можно рассказать Антейлу.

— Она работала в кинотеатре. До этого — на кафедре антропологии Колумбийского университета. Театральное искусство изучала в Нью-Йорке, но это было уже давно.

Антейл снова сел. Покачал головой, сдерживая раздражение:

— Все это мне известно, приятель. Я все знаю о ее ненормальной семейке. Мне нужно, чтобы ты рассказал то, что тебе хочется рассказать о ней.

Психотерапия, подумал Конверс. Однажды ему довелось присутствовать на сеансе групповой психотерапии; другие участники сказали, что он ведет себя холодно и отчужденно. Один даже назвал его «автоматом», и всей группой они пытались заставить его заползти под матрас.

Итак, последние трое суток — это просто обычные калифорнийские дела, продолженные иными средствами. Сплошная конфронтация между освобожденными душами, сплошь вольные ассоциации.

Он напрягся, желая рассказать Антейлу что-то о Мардж и наконец поняв, что это может быть. В эзаленовском стиле[76].

— Она наполовину ирландка, наполовину еврейка, — сказал Конверс.

Обычно это проходило — шутка имела общеизвестный подтекст. Мардж не на шутку бесилась, когда он говорил это в компании.

— Я пытаюсь обходиться с тобой как с человеком, — разозлился Антейл, — но ты — грязное животное. Погоди, вот закопают тебя по шею в песок перед самым приливом — тогда поумнеешь.

Конверс поспешил извиниться.

— Я хочу понять, с кем имею дело. То ли она распоследняя сука, которая обманула мужа, сбежала с любовником и теперь наслаждается жизнью. Или она жертва обстоятельств? Кому, как не тебе, ее знать.

В его голосе прозвучало нечто похожее на озабоченность госслужащего при исполнении. Конверс почувствовал, что ему дают возможность выбора. Если он хочет, чтобы она вернулась, Антейл предлагает спасти жену от пытки паяльной лампой. Если жаждет мести, тогда ее малость поджарят.

— Думаю, — сказал Конверс, — что в своей основе она человек высоконравственный.

Антейл мгновение задумчиво смотрел на него, потом расплылся в усмешке:

— Неужели?

— Она наблюдалась у психиатра.

Антейл прикрыл лицо ладонью и расхохотался от души.

— Бог ты мой! — закричал он. Его веселое настроение едва не передалось Конверсу. — Все-таки вы — парочка лопухов. Наверно, просто рехнулись оба. «Наблюдалась у психиатра»! Ну и ну. — Он не сразу успокоился. — Так вот, слушай: если убедишь меня, что мне будет с этого какой-то прок, я позабочусь о вас обоих. Только чтобы никакой самодеятельности.

— Сам как-нибудь выпутаюсь, если припрет.

— Тебя уже приперло по самые гланды, друг мой, тебя и твою чокнутую женушку. Если будешь со мной честным, сможешь выбраться из этой истории целым. Если будешь вилять, дам тебе сдохнуть, пальцем не пошевелю.

— Чего вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы ты помог нам выйти на нее.

— И мне хотелось бы помочь вам, — сказал Конверс. — Но, как я уже объяснил вашим свидетелям, присутствующим здесь, я понятия не имею, где она.

— И я пришел к такому же выводу, — благожелательно сказал Антейл. — А вот мы, пожалуй, уже знаем, где она.

— Тогда почему сами с ней не поговорите?

— Те, с кем она связалась, — очень скверный народ. Когда мы сойдемся с ними, будет не до разговоров. Если увидишь ее, убеди помочь нам — так будет намного лучше для вас обоих.

— С кем еще она связалась? Я думал, она с Рэем Хиксом.

— Знаешь таких, которые называют себя «Те, Кто Есть»?

— Нет, — ответил Конверс.

— Мерзкие типы. Друзья Хикса.

— Не собираюсь острить, но все-таки с чем их есть, «Тех, Кто Есть»? — поинтересовался Конверс.

— Лучше бы не есть их ни с чем, — сказал Антейл. — Это наркоторговцы, педерасты, экстремисты. Подонки общества.

— Что они имеют в виду, так называя себя?

— Не знаю, — сказал Антейл, — и знать не желаю. Ну так что решил — будешь помогать нам или попытаешь удачи на улице?

— Я поговорю с адвокатом, посмотрю, что он посоветует.

— Не выйдет, приятель. Ни с кем ты не поговоришь — я не намерен рисковать. Если хочешь выпутаться из всей этой истории, мы поместим тебя куда-нибудь, где сможем спасти тебя от самого себя. И ты будешь держать язык за зубами.

— Предположим, я уйду? Прямо сейчас.

— Я уже сказал, что тебя ждет.

— Предположим, я все равно уйду.

— Не получится, — сказал Антейл. Впервые за время разговора он, кажется, разозлился по-настоящему.

Конверс решил до конца сохранить иллюзию свободной воли — того, что от нее осталось.

— И куда вы хотите меня отвезти?

— За город. Не слишком далеко.

— Но это нарушение закона.

— Пусть это будет моей заботой. В суде я очень убедителен.

— Ладно, — сказал Конверс.

Антейл вздохнул с явным облегчением:

— Сейчас ты для разнообразия поступил умно. Может быть, умнеешь помаленьку.

— Надеюсь, что так, — ответил Конверс.

— А теперь, пожалуйста, не пугайся, — игриво сказал Антейл. — Я собираюсь пригласить мистера Данскина и мистера Смита.

Он открыл дверь в гостиную и позвал:

— Мистер Данскин! Мистер Смит!

Мистер Данскин и мистер Смит вошли с таким видом, будто им не слишком приятно делать то, что им приходится делать. Антейл повернулся к Конверсу:

— Думаю, вас не надо представлять друг другу.

— Приятно видеть, когда настоящий лузер проигрывает по-крупному, — сказал Конверсу бородатый. Это был мистер Данскин.

— Я только что сказал ему, что он умнеет.

Данскин пожал плечами:

— Кто говорил, что он не умен?

— Собирайтесь в дорогу, ребята, — сказал агент. — Вы знаете, что делать.

— Знаем, — кивнул мистер Данскин.

Антейл хлопнул в ладоши:

— Вот и отлично. За дело.

— Надолго мы едем? — спросил Конверс. — Надо брать какие-то вещи?

Он не был уверен, стоит ли об этом спрашивать, боясь, что ответом будет молчание или насмешка.

И действительно, за его вопросом последовало недолгое молчание.

— Конечно, — сказал наконец Антейл. — Бери что хочешь.

Мистер Смит прошел с ним в другую спальню и смотрел, как он собирается. Мистер Смит был тот, кто помоложе, блондин. Конверс вытащил несколько рубашек и свитер из сумки, которую еще не успел распаковать. Сложил вещи в картонную коробку из-под рубашек. Когда они вернулись в комнату Джейни, Антейл любовался изображением на стене.

— Вот она, ваша контркультура, — сказал он.

Никто не стал с ним спорить.

— Конверс, я получил удовольствие от нашего разговора, — заявил он. — Ты во многом подтвердил мое мнение о том, куда движется мир. Я действительно рад, что познакомился с тобой.

— А вы не едете?

Антейл помотал головой:

— Тебе не о чем беспокоиться. Ты будешь в хороших руках.

Он направился к двери, и тут, видимо, ему пришла в голову какая-то мысль.

— Знаешь, — сказал он, обращаясь к Данскину, — у меня есть сын, сейчас ему двенадцать. Он живет с моей бывшей. Прошлым летом я отправил его в школу выживания. Чтобы он получил закалку, не спасовал, когда наступит большой бенц.

— И что они там делают? — поинтересовался Смит.

— Что делают? Учатся выживать.

Все вежливо улыбнулись.

Данскин посмотрел на Конверса:

— Ты не посещал школу выживания, это уж точно.

— Нет, — ответил Конверс. — В мое время их еще, наверно, не было.

Хикс гнал машину в амфетаминовом угаре. Усталый мозг украшал траву пустыни фантастическими цветами, наполнял овраги светящимися кораллами и призраками. Земля была плоской, дорога — прямой как стрела; лучи фар часами мерно покачивались в ночном пространстве, высвечивая даль, которая мчалась навстречу и уносилась назад под рев мотора и горячего ветра. Оглушительный вопль каждого встречного грузовика оставался в сознании видением катастрофы в пустыне — гигантские колеса вращаются в воздухе, мертвые водители до рассвета горят в кюветах.

Мардж клевала носом, подремывая на заднем сиденье. Время от времени она просыпалась и заговаривала с Хиксом, но он ее не понимал. И все время чесалась во сне.

Мардж казалось, что она не спит. Просто спряталась в себя, отгородилась от хаоса движения. В сознании всплывали странные, причудливые образы — то она превращалась в резину, то в голове у нее вместо мозга оказывалась кассета.

Мысли о безопасности остались далеко позади. Иногда она просто ставила мешок на сиденье рядом с собой и не обращала внимания на то, что порошок разлетается вокруг. Сиденье уже было липким от него, белые крупинки блестели на резиновом коврике в ногах. Уколовшись, она на какое-то время перебиралась к Хиксу на переднее сиденье, но разговор у них не клеился, все темы были исчерпаны.

Ночью они остановились — чтобы Хикс поспал часа три и снова закинулся амфетамином, а потом снова дорога. Они избегали скоростных автомагистралей, военных дорог и дорог, проходящих через индейские резервации, ища шоссе пусть и неосвещенные, но не пустынные.

К концу второго дня они ехали мимо бесконечных полей шпината, поливаемых разбрызгивателями. Боковые дороги подходили к шоссе под прямым углом; вокруг белых фермерских домов росли тополя. На пыльной главной улице маленького городка под названием Морони стоял гипсовый ангел[77]; тут они остановились, чтобы заправиться, и купили банку тушенки и пшеничный каравай в японской лавке.

Под вечер шоссе пошло вверх по склонам полуразрушенных гор, где обвалившиеся каменные глыбы громоздились друг на друга. В сумеречном свете громадные скалы казались статуями, а карликовые сосны, торчавшие из расщелин под ними, — жертвенными цветами.

Всю ночь они взбирались на хребет. За несколько часов до рассвета Хикс съехал на обочину, чтобы немного поспать.

— Кто там живет? — спросила она его.

— Там, наверху, моя альма-матер, — проговорил он с закрытыми глазами. — Мой старый хиппующий роши. Бывают же доктора-писатели. Вот и этот человек — роши-писатель.

— Ты хочешь сказать, что он дилер, дурью барыжит?

— Дилер — не то слово.

Он спал, а Мардж слушала крики сов.

Позже, утром, Хикс вел машину и посмеивался про себя. Небо было бесстыдно в своем великолепии, багровые скалы — как дурная шутка. Потом извилистая дорога, виток за витком, постепенно пошла вниз. Деревья стали выше и пышнее, на обочинах появились цветы. Внезапно возникла как бы улица с дощатыми домишками по обеим сторонам дороги — некое подобие городка у подножия отвесной скалы, укрывавшей половину построек манящей тенью.

Они ехали по улице, и тут до Мардж дошло, что городишко не пуст: между некрашеными домами попадались люди. Первыми они увидели группку детей: это были маленькие девочки в белых блузках с оборками и лакированных туфельках. Дальше, перед следующей хибарой, — кучку мужчин в бежевых костюмах и темных галстуках. Некоторые из мужчин держали под мышкой книги. Еще дальше молодая черноволосая женщина в розовой блузке укачивала в тени ребенка.

Дорога кончалась у зарослей над дугообразной впадиной, на песчаном дне которой валялись останки нескольких машин и гниющего вигвама. По ту сторону впадины лепились несколько оранжевых и голубых палаток; перед палатками выстроились в линию десятка полтора пестро раскрашенных грузовиков «интернешнл харвестер». В открытых кузовах были устроены скамьи, а вдоль бортов натянуты веревочные поручни. В таких грузовиках в Южной Калифорнии обычно возили брасеро — мексиканцев-сезонников.

У «лендровера» постепенно собралась кучка молчаливых людей. Это, как видела Мардж, были мексиканцы, одетые до странного строго и однообразно. На всех мужчинах были одинакового покроя бежевые костюмы с широкими лацканами и швами. В темных галстуках — дешевые металлические булавки. Набриолиненные волнистые волосы над бронзовыми лицами зачесаны назад. Среди них были мальчишки — точная копия взрослых, вплоть до булавок в галстуках. Вместо ботинок на ногах пластиковые сандалии поверх носков; ноги покрывал слой пыли. Мардж смотрела на них сквозь ветровое стекло, мутное от раздавленных насекомых, они — на нее, и их глаза не выражали ничего: ни враждебности, ни дружелюбия.

— Они мне не мерещатся? — спросила она Хикса.

Хикс выключил мотор и взглянул на нее:

— Не знаю уж, что там тебе мерещится.

Он сидел, потирая виски и смеясь над чем-то.

Мардж выбралась из машины и повернулась к мексиканцам. Хикс обошел машину и присоединился к ней.

— А, вот ты о ком, — сказал он. — Нет, они тебе не мерещатся… Привет, братья! — поздоровался он с ними. — Hola, muchachos.

Мексиканцы расступились, чтобы пропустить их.

— Caballeros, — сказал Хикс, крепко обняв ее. — Caballeros, muy formal[78].

На дорогу высыпали еще люди и смотрели, как они идут обнявшись.

— Они рады нам? — спросила Мардж. — Или они хотят, чтобы мы уехали?

— Поскольку мы не копы, — ответил Хикс, — или общество по защите животных, мы им безразличны.

Он на секунду остановился, посмотрел направо, потом налево и повел ее к самому большому из домов. В дверях толпились люди, заглядывая внутрь. Хикс протолкнул ее между двумя широкими низкими спинами в большую побеленную комнату.

Комната была забита людьми; тут были только мужчины, хотя вдоль одной из стен выстроились маленькие мальчики с черными книгами в руках. Некоторые мужчины сидели на стульях, другие стояли или сидели на корточках. Лица всех были повернуты к помосту в дальнем конце комнаты, на котором невысокий смуглый человек в черном костюме из искусственного шелка читал вслух по книге, которую держал в правой руке. Рядом с ним на помосте стоял медный шест с флагом, на котором был изображен пастушеский посох и под ним агнец с поднятым копытцем и нимбом вокруг головы. Белоснежное туловище агнца окружало священное золотое сияние.

Читающий начинал на низких нотах, потом его голос звучал почти фальцетом, а в конце фразы — опять понижался. То, что он читал, было похоже на стихи или слова песни, и казалось, каждую новую строфу он читает, немного меняя тональность, все больше и больше нагнетая напряжение и не делая пауз. Голос как будто существовал отдельно от него.

Люди в комнате слушали, закрыв глаза.

Рядом с помостом, ближе всех к читающему, находился светловолосый мальчик лет двенадцати, единственный в комнате, кроме Хикса и Мардж, не мексиканец. Мальчик смотрел на чтеца с широкой улыбкой, но это была улыбка зрителя, а не человека, причастного к церемонии.

Мардж разглядывала его. В этот момент он обернулся к ним, с удивлением улыбнулся еще шире, встал и стал пробираться к ним сквозь толпу.

По мере того как он приближался, внимание людей в комнате обращалось на них. Мардж вообразила, что люди чуют следы героина в ее крови.

Мальчик вывел их на солнце. В руке он держал выгоревшую ковбойскую шляпу и, оказавшись на улице, небрежно надел ее, сдвинув на затылок.

— Как поживаешь, бездельник? — спросил Хикс.

— В последний раз, когда мы виделись, — сказал мальчишка, — ты приезжал ловить форель.

— Это правда, — сказал Хикс Мардж. — Где твой старик?

— На горе.

Хикс посмотрел вокруг:

— Вижу, весь народ здесь.

— Да, — кивнул мальчишка. — Вы как раз поспеете к фиесте.

Они вернулись к джипу, и Хикс взял из машины рюкзак и вещмешок, в котором лежала разобранная М-16. Рюкзак он надел, а мешок повесил на одно плечо.

— Познакомься, это Кейджелл[79],— сказал он Мардж. — Кейджелл, это Мардж.

Ей надоело видеть все время улыбку мальчишки; в ней было что-то от непременно блаженной встречной улыбки хиппи, от бездумной открытости души другой душе. На детском лице такая улыбка ее раздражала.

— Пошли повидаемся со стариком, — сказал Хикс.

Они зашагали по проселочной дороге к подножию горы, мимо останков машин и вигвама, где виднелся клочок земли, а на нем грядки овощей с почернелыми листьями, чахнущих от тесного соседства колючих сорняков и кустарника. Огородишко был окружен низко натянутой колючей проволокой от цыплят.

— Боже, — воскликнул Хикс, — огород Салли!

— Да, сэр, — откликнулся Кейджелл.

— Проволока натянута даже под землей, — сказал Хикс Мардж. — Чтобы крысы-гоферы не могли пробраться.

Мардж устало кивнула.

— Многие гоферов травят. Но было время мира и любви, и все живое было свято для нас. — Он обернулся к мальчишке. — Помнишь те деньки?

— Не знаю, — ответил Кейджелл.

— В конце концов кто-то напился — уж не помню кто, — спустился сюда с ружьем и перестрелял всех гоферов, какие попались.

— Естественная реакция, — сказал Кейджелл. — Столько сил ушло на то, чтобы вкопать проволоку.

Узкая тропинка шла вдоль подножия горы, потом ныряла в тесный душный проход в красной скале, который, расширяясь, выходил на поляну, поросшую соснами. Густая тень и аромат сосен манили отдохнуть от жары. Слышался шум речки, бегущей неподалеку. За соснами, на лугу у воды, стояло несколько тополей. Здесь поток, перегороженный бетонными блоками, образовал круглую заводь, в которой отражалась высокая скала; по неподвижному отражению лишь изредка пробегала рябь от воздушных пузырьков, поднимавшихся со дна.

— Хотите искупаться? — спросил мальчишка. — Вода здесь чистая и теплая.

Хикс взглянул на отвесную стену скалы:

— А куда, к черту, подевался подъемник?

— Он снял его, — ответил Кейджелл. — Разобрал буквально на днях.

— Всю дорогу сюда я мечтал, как поднимусь на этом канате. Что, черт подери, нашло на него?

Среди тополей пощипывал травку некрупный черно-белый жеребчик. Мальчишка взял его за уздечку и вывел из-под деревьев. За конем волочилась длинная красная тряпка, привязанная к задней ноге.

— Что это там у него? — спросил Хикс.

Мальчишка вскочил в седло и погладил конскую шею.

— Да вот, попробовал сделать цыганские путы. А ему не понравилось.

— Смотри не вышиби себе зубы. Так и что вдруг он разобрал подъемник?

— На прошлой неделе тут был Гиббс. А как Гиббс ушел, он взял и разобрал.

Хикс помрачнел.

— О господи! — воскликнул он. — Гиббс был здесь?