Псы войны Стоун Роберт

— Не знаю, — ответил Данскин. — Но я над этим подумаю.

Шагая между деревьями, они вышли к каменному мостику над пенным потоком. По ту сторону моста начиналась тропа, круто поднимавшаяся вверх по склону, заросшему березой.

Первым шел мексиканец, за ним Данскин, потом Конверс, и замыкал группу Смитти.

Едва они начали карабкаться по тропе, Конверс почувствовал странное возбуждение, которое росло по мере того, как они пробирались через березняк.

Дул прохладный ветер. Листья берез были нежно-бледного, почти лимонного цвета. Когда Конверс поднимал голову, зрелище прекрасного узора листвы и ветвей действовало на него успокаивающе и в то же время рождало волнение, причину которого он совершенно не мог понять. Бездумный оптимизм разливался в крови адреналином — да, думал он, это просто адреналин, всего-навсего. У него не было ни плана, ни оружия, ни малейших шансов, и тем не менее он чувствовал, что не способен на отчаяние. Ему подумалось, что эта невозможность отчаяния, возможно, просто еще один способ самозащиты души.

Но вот березы остались внизу, и Конверс почувствовал, что ему не хватает их крон над головой. Теперь вокруг были сосны и скалы, почти голые, не считая смолистых стройных стволов. Тропа по-прежнему поднималась круто вверх; идти было трудно, ноги скользили на голой темной скале. По сторонам тропы рос папоротник.

Все обливались потом. Мучительное дыхание Данскина звучало как метроном. Возбуждение Конверса росло.

Через четверть часа Данскин вынужден был объявить привал. Они, задыхаясь, опустились на землю и сели, опершись спиной о камни. Зеленая долина раскинулась у их ног; склон, на котором они отдыхали, казался таким отвесным, будто, бросив камешек, попадешь в деревушку внизу.

Конверс видел, как Данскин прикрыл глаза и старается дышать осторожнее. Он смотрел на него почти снисходительно; через несколько часов я умру, думал он, или избавлюсь от них.

Мысли мчались, обгоняя одна другую. Секунду спустя он уже думал о том, что будет потом, поможет ли ему раскаяние, и о том, взяли Данскин и Смитти с собой наручники или нет. Предполагалось, что Мардж тоже где-то на этой горе, но он не мог заставить себя поверить в это, сама мысль об этом приводила его в замешательство. Он чувствовал необычайный подъем, как в тот момент, когда решил купить наркотик для Чармиан.

Когда они снова двинулись в путь, он думал о Кене Граймсе. Кен служил санитаром в сто первой роте. Джил Перси нашла его в своем навязчивом поиске нравственных ориентиров, и Конверс навестил его в Дананге.

Граймс бежал от призыва в Канаду, но позже вернулся и был-таки призван в качестве нестроевого. Он носил с собой конфеты и давал их раненым, когда у него кончался морфин.

Они провели полдня вместе, попивая пиво в солдатском клубе, и, захмелев, Граймс развеселил Конверса, постоянно повторяя, что человек должен столь же безропотно принимать свою неизбежную смерть, как и рождение. Таков его девиз, заявил он. На что Конверс ответил: ни фига себе, мол, девиз для двадцатилетнего.

Потом Конверс узнал от Джил, что Кен Граймс погиб и что в момент, когда его настигла смерть, он читал «Степного волка» Германа Гессе. Джил оплакивала его. Она жалеет, что встретила Кена, говорила она. Его смерть заставила ее почувствовать, что она устала от жизни, и это внушало за нее опасения.

У Конверса гибель Кена вызвала иные чувства. Кен был единственным, через кого он соприкасался с жизненной позицией, которую внешне разделял, но долго не мог поверить практикой и которой по-настоящему не понимал. Это была позиция людей, действовавших сообразно четким этическим нормам, абсолютно, по их представлениям, реальным. Он замечал, что поступки людей, имеющих подобные убеждения, ничуть не менее нелепы и бесплодны, чем у любых других; тем не менее он относился к ним с определенным — может, просто суеверным — уважением.

Позже он написал статью о Граймсе, в которой выразил скорбь и ярость от такой напрасной смерти. Эти скорбь и ярость были целиком литературными, вымышленными. В основе отношения Конверса к жизни и смерти Граймса лежали чувства иные, нежели скорбь и ярость, и несовместные с усталостью от жизни, — это была сложная смесь любви, жалости к себе, даже гордости за человечество. Но статья вышла фальшивой, поверхностной, пошлой, — в конце концов, таков был его бизнес. Он подумывал, не уничтожить ли ее, воздав таким поступком дань уважения Кену, но кончилось тем, что он все же отправил ее в газету и так оплатил, медным грошом, свой моральный долг — ради мимолетного ощущения причастности исканиям Граймса перед лицом массовых убийств и юности, преданной забвению, ощущения приятного, как от горячего полотенца в парикмахерской.

Он следовал за неуверенно шагавшим Данскином, и тут его поразила мысль, что он расплачивается за ту свою статью. Предположение о подобном возмездии утешило и ужаснуло его.

«Человек должен столь же безропотно принимать свою неизбежную смерть, как и рождение». Он мысленно повторял эти слова, пока не перестал воспринимать их смысл. С неожиданным маниакальным возбуждением он спрашивал себя, не испытывает ли жертва, загипнотизированная взглядом хищника, некое глубинное безмолвное озарение за миг до смертельного удара. Он двигался как лунатик, почти не ощущая страха, взывая к памяти Граймса.

Вскоре они вошли в хвойный лес и склон стал более отлогим. Данскин объявил передышку и вслед за мексиканцем тяжело сделал еще несколько шагов, чтобы занять место повыше. Зло глядя на Конверса, он размахивал своим тридцать восьмым калибром, ради забавы наставляя пистолет на него.

— Надень-ка на него кандалы.

Мексиканец ничуть не удивился, увидев у него оружие.

— Браслеты, что ль? — спросил Смитти. — Я оставил их визу.

Данскин выразительно пожал плечами и скорбно улыбнулся.

— Ну да, зачем нам думать. Какого черта, тра-ля-ля. Ну конечно, мы такие бесшабашные. Нам все нипочем.

— Ну ладно, — сказал Смитти. — Извини.

— Продолжай в том же духе. Увидишь, что из этого выйдет.

Смитти надул губы.

— Знаешь, — секунду спустя сказал он, — думаю, может, ты и прав. Насчет того, чтобы послать его подальше.

Уже скоро, подумал Конверс; он чувствовал себя как ныряльщик, погружающийся в манящую глубину. Он был рад тому, что жив.

Данскин угрюмо уставился на свои башмаки.

— Далеко еще, seor? Далеко до дома?

Мексиканец показал на гребень горы прямо у них над головой.

— Что, прямо там?

— Еще миля, — ответил мексиканец.

— Сколько там людей?

Мексиканец сморщил губы и поднял ладони, показывая, что не знает.

Данскин взял пистолет обеими руками и наставил ему в лицо.

— Извини. У меня нет времени шутки шутить. Отвечай на вопрос.

— Всегда по-разному, — сказал мексиканец. — Может, не так много.

— Они вооружены?

— Думаю, не все.

— Хикс помешан на оружии, — подал голос Смитти. — У него наверняка есть.

— Тебе это нравится? — спросил Данскин. — Мне — нет.

Смитти помотал головой — ему это, мол, тоже не нравится.

Данскин встал и посмотрел вверх:

— Я не собираюсь идти туда с тобой вдвоем. Пусть хотя бы этот здоровый ублюдок тоже подтянется. — Он махнул пистолетом, показывая, что передышка кончилась. — Поднимаемся, посмотрим, что там и как.

Конверс и мексиканец шли впереди. На вершине они наткнулись на изгородь из колючей проволоки, в которой была железная калитка. Они прошли в калитку и зашагали по пожухлому лугу. Преодолев подъем, увидели остроконечную скалу, смутно выступающую над лесом, который начинался за лугом. Смитти приставил к глазам бинокль и неопределенно пожал плечами.

Они вдвоем пересекли луг и остановились на опушке. Данскин достал рацию.

— Вызывает Макс-один! — заговорил он в микрофон. — Вызывает Макс-один. Прием.

Ему ответил еле слышный голос, похожий на Оборотня Джека[89] и совершенно неразборчивый.

— Может, попробовать зайти снизу? — предложил Смитти.

Данскин загнал антенну обратно в коробочку рации.

— Небось купил эту игрушку на Таймс-Сквер. Если бы пользовался профессиональной аппаратурой, она бы для разнообразия иногда работала. — Он повернулся к мексиканцу и изобразил бодрое настроение. — Так где дом, seor?

Мексиканец движением подбородка показал на лес. Ноги у него дрожали. Данскин посмотрел на него с подозрением, взял у Смитти бинокль и обследовал округу.

— Нас видно оттуда?

— Дом внизу, — сказал мексиканец. — Мы теперь идем вниз.

Они последовали за ним в лес; Смитти нес карабин, положив ствол на левую руку, пистолет Данскина смотрел в землю.

У поворота тропы Смитти застыл на месте и пригнулся. Данскин последовал его примеру.

— Там какая-то штуковина на дереве. Смотри.

— Это зеркальце, — сказал Конверс.

Он подошел к дереву и поднял голову. Следующее дерево было украшено венком из цветов, на третьем висели черные четки.

— Вон еще одно, — сказал Данскин.

Он и Смитти выпрямились. Мексиканец застыл как вкопанный. Конверс заметил, как он нервно сглотнул.

— Для чего все это барахло на деревьях? — удивился Смитти.

— Украшение, — ответил мексиканец.

Данскин стоял под деревом, на котором был укреплен маленький динамик; провода от него спускались по стволу и исчезали в глубине леса.

— Господи милосердный! — проговорил он.

Смитти с опаской посмотрел на динамик:

— Думаешь, они могут видеть нас через эти штуки? Или слышать?

— Не будь идиотом, — фыркнул Данскин.

Они осторожно двинулись дальше под украшениями на деревьях; длинные провода от динамиков тянулись вдоль тропинки, ползли по торчащим голым камням, между которыми она вилась. Проходя в тени нависшей скалы, Конверс увидел, как мексиканец, сделав глубокий вдох, рванулся в кусты впереди. Данскин поднял пистолет, потом оттолкнул Конверса и бросился за исчезнувшим мексиканцем. Кусты затрещали под его яростным натиском.

Сыпля проклятиями, Смитти вскинул карабин и пытался что-нибудь разглядеть в густых зарослях. Через мгновенье они увидели мексиканца, перебегавшего голый участок скалы. Он мчался, смешно вскидывая колени и яростно работая локтями. Смитти выстрелил, оглушив их обоих. Пуля звонко ударилась о камень. Человек исчез.

— Здесь ниже есть тропа! — крикнул им Данскин. — Он убежал по ней.

Они спустились к Данскину и увидели, что там действительно проходит другая тропка, совсем узкая и заросшая мелким кустарником.

— Как ты сумел не попасть в него? — спросил Данскин.

— Не представляю, — уныло ответил Смитти. — Сначала я не хотел шуметь, а потом его не было видно.

— Черт с ним! — махнул рукой Данскин. — Я знал, что он хочет смыться. Но не думал, что решится.

— Может, он и не побежал к ним, — сказал Смитти. — Он бежал не вдоль проводов. Они идут в другую сторону.

— Давай посмотрим, куда он направился, — сказал Данскин. — Обратный путь мы знаем, так что не заблудимся.

Кусты стали намного гуще, и было трудно видеть, что находится впереди. Смитти шел первым, пробиваясь сквозь ветви, тесно смыкавшиеся над тропинкой. На ближайшем повороте он полез сквозь заросли плечом вперед, защищая глаза рукой, и внезапно исчез из виду. Послышался его испуганный крик.

Они неожиданно оказались на краю скального выступа. Смитти катился вниз по травянистому склону прямо у них под ногами; склон заканчивался обрывом в глубокое ущелье. На другой стороне ущелья, в пятистах футах прямо перед ними, стояло каменное строение, похожее на церковь. Возле него — загон, где паслась лошадь.

Смитти затормозил в пяти футах от края. Он встал на четвереньки, с белым лицом глядя вниз, в пустоту.

— Господи боже! — охнул он. — Ты видел? Ты видел?

— Да, — ответил Данскин.

Он подтолкнул Конверса, чтобы тот спускался, и полез следом.

Они были на краю горы. Ущелье тянулось в обе стороны насколько хватало глаз.

— И куда он, блин, делся? — сказал Смитти. — Здесь нет никакой тропы.

Несколько минут они разыскивали тропинку, которой мог воспользоваться мексиканец, но ничего не обнаружили, кроме крутого обрыва.

— Так-так, — проговорил Данскин, глядя на каменное строение напротив. — Давайте выбираться отсюда, пока нас не подстрелили.

Они вскарабкались обратно и залегли в кустах, глядя на противоположную сторону.

— Поимели нас, — сказал Смитти. — Отсюда мы ничего не можем сделать.

— А ты что думаешь об этом? — спросил Данскин Конверса.

— Не знаю, что и сказать, — ответил Конверс.

Данскин улыбнулся ему:

— Похоже, что ты нам не понадобишься, друг. Похоже, игра закончена.

— Надеюсь, что нет, — сказал Конверс.

— Вызови начальство, — предложил Смитти. — Вдруг услышит.

Данскин поставил перед собой рацию и выдвинул антенну.

— Вызывает Макс-один, вызывает Макс-один. Прием.

— Алло, Макс-один, — ответил голос Антейла. — Ты знаешь, что я вижу тебя?

— О черт! — поразился Смитти.

— Нам нужна помощь, если у тебя сыщется свободная минутка, — сказал Данскин.

— Становится поздно, — отозвался Антейл. — Как вы, черт побери, туда взобрались?

— Следуешь по дороге, потом карабкаешься по тропе.

— Кончаю связь, — сказал Антейл. — Сделаем для вас что сможем.

Данскин задвинул антенну и лег на спину.

— Затерянные в космосе[90], — проговорил он.

Мардж легла рядом с Хиксом на полу между матрасами и вещмешком. Когда она проснулась, было еще светло. Кейджелл играл со своей лошадью на лугу за теплой заводью; она посидела на берегу, глядя на него. Потом пошла в лес на краю луга и побродила там, разглядывая украшения на деревьях.

Возращаясь назад, она чувствовала, что уходящее вдаль бескрайнее пространство начинает действовать на нее гнетуще. Пространство было некомфортно, время — пусто и без малейшего обещания покоя; она находилась в точке их пересечения, и там было крайне неуютно. Это был предел, край света.

Она вернулась в комнату, промыла шприц спиртом и сварила дозу в покрытой пятнами серебряной столовой ложке, желая провалиться в забвение. Уколовшись, она чуть не рухнула в обморок; она вышла наружу, и возле душа ее вывернуло.

Когда стало лучше, она пошла прилечь в главную комнату. Дитер сидел за рабочим столиком и возился с проводами. Возле него стояла мексиканская керамическая миска с гроздьями крохотных серых грибов, покрытых кое-где странными крапинками химически-синего цвета.

Она устроилась перед погасшим очагом на индейском коврике.

— Хочешь улететь? — спросил Дитер.

— Уже кайфую.

Он оторвался от своего занятия, взглянул на нее и отломил крохотный кусочек гриба.

— Это еще не улет.

Он принес ей миску и поставил у самого лица.

— Обычно я сам ездил за ними, когда наступал сезон. Базар выглядит фантастически. Там их детишки продают. — Он откусил еще капельку. — Чем грибы синее, тем лучше. Иногда мальцы-продавцы подкрашивают их синей краской.

Она помотала головой:

— Меня тошнило.

Дитер взял миску и вернулся к столу, а она блуждала взглядом по балкам потолка.

— Чем ты занимаешься? — неожиданно спросила она. — Как тебе удается сосредоточиться, если ты под кайфом?

— Я могу под кайфом играть в поло, — ответил Дитер.

Откуда-то из долины донесся звук трубы — четыре дрожащие ноты. Пронзительный тембр, звук опасности.

Мардж улыбнулась, услышав его.

— Это труба мексиканской пехоты, — сказал Дитер. — Очень трагичный звук. Он призывает мексиканскую армию на сражение с небольшими, но очень решительными отрядами. Эти отряды три месяца сдерживают их наступление и убивают половину солдат[91].

— Не значит ли это, что кто-то приближается?

Он отложил провода в сторону, взял с полу кувшин с вином и присел на край ее одеяла.

— Не знаю, что это значит. Это как-то связано с фиестой.

— Какая она, фиеста? Это весело?

— Они затаскивают ягненка на вершину горы и приносят его в жертву.

Она посмотрела в его ангельские глаза с длинными ресницами. Беззащитные, комично голубые. И засмеялась:

— В жертву тебе?

— Ты никак не хочешь понять, — сказал Дитер. — Они приносят его в жертву его небесному отцу. Распинают.

— Серьезно?

— Конечно, — ответил Дитер.

— И едят псилоцибиновые грибы?

— Грибы они получают у меня. — Он поднял глаза к балкам. — Они улетают, и распинают ягненка, и спрашивают: «Малый Агнец, Кто Сотворил Тебя?»

— И что отвечает агнец?

— Агнец отвечает: «бе-е-е».

Мардж покачала головой.

— Ну они дают, — сказала она. — И ты тоже.

Она вытянулась на полу. Красное лицо Дитера нависло над ней, его губы произнесли:

— Ты еврейка.

Оцепенев, она смотрела на него:

— Ты так считаешь? И это делает нас друзьями?

Дитер сел рядом, так и не выпуская кувшина с вином.

— Ты очень строго держишься. Я подумал, что, может быть, это еврейская черта.

— Потому что евреи не любят лишний треп?

— Я этого не замечал. Просто они слишком разборчивы.

Его колеблющееся красное лицо приблизилось к ней, дыхание отдавало вином. Она подумала, что он собирается поцеловать ее, но не пошевелилась.

Он отодвинулся, потом и вовсе сполз с ее одеяла.

— Я не всегда такой, как сейчас, — проговорил он.

— Я тоже, — сказала она, и чуть погодя: — Я знаю, чего ты хочешь от него, но чего он хочет от тебя?

— Он хочет, чтобы я продал три килограмма героина. И это все.

— Нет, — сказала она, — он пришел к тебе еще с какой-то целью.

— Полагаю, дело в том, что я — часть его истории. А его жизненный принцип — серьезно относиться к своей истории. Серьезно относиться к людям. — Дитер засмеялся. — Он ко всему относится серьезно. Он серьезный человек, как ваш президент — ип homme srieux[92]. Американец до мозга костей.

— Ты просто раздражен.

— Вовсе нет. Я знаю его очень хорошо. Я был его первым наставником.

— Забавно слышать от кого-то такое, — сказала Мардж.

Она заметила, что Дитер ее не слушает. Он сидел, уставив отсутствующий взгляд куда-то мимо, и улыбка все так же блуждала на его лице.

— Он был красив. Настоящий естественный человек дзен-буддизма. С этим парнем можно было делать все, что хочешь.

— О чем ты? — спросила Мардж. — Что это значит — делать с ним все, что хочешь?

— Он был открыт. Он был там. Был. Когда я давал им название «Те, Кто Есть», я думал о нем.

— «Те, Кто Есть»? Что это значит?

Дитер вновь заметил ее.

— Он был удивителен. Каждую идею осуществлял на практике. Для него не было абсолютно никакого различия между мыслью и действием. — Дитер с хлопком соединил ладони и стиснул их так, что пальцы побелели. — Для него что мысль, что дело — все было одно. Невероятное чувство собственного достоинства. Все, во что он верил, он в точности претворял в жизнь.

Мардж поднесла руку к лицу и засмеялась:

— Ну и ну!

— Это точно — ну и ну! — кивнул Дитер.

Он с нежностью оглядел комнату.

— Ты должна знать, как здесь было в те времена. Мы не пили, не принимали наркотиков. Посуду за собой мыли в горном ручье, слушали птиц. Подлинная… чистота во всем. Так было, пока Кристина не спятила. А до того она была очень счастлива.

— Не знала, что счастье как-то фигурировало в вашем учении. Я думала, вам не полагалось думать в подобных категориях.

— Ничего не попишешь, — сказал Дитер, — мы были счастливы.

Он пригубил вино из кувшина и устремил на Мардж свой гималайский взгляд. Она понятия не имела, сколько он уже съел грибов. Казалось, они не оказывают на него никакого действия.

— Я прошел все реки, — сказал Дитер. — Как старатель. Познакомился со всеми гуру, подлинными и мнимыми. Фудзи. Афон, — перечислял он, загибая пальцы. — Но не устоял перед американской мечтой.

Мардж засмеялась.

— Ты не очень похож на человека, — сказала она, — который не устоял перед американской мечтой. Скорее наоборот.

— Вовсе нет. Когда я появился здесь, то был наивен. Верил во все эти старые сказки. Простодушие. Энергичность. Верил настолько, что какое-то время это было для меня непреложным. Кристина и я поднялись сюда — другие появились позже. Рэй и остальные. С нами происходили дивные вещи. Мы словно парили на крыльях, были в трансе.

Он громко и ничуть не смущаясь пустил газы.

— Затем мне пришло в голову, что, если я приму американские правила, — которых как следует не понимал, — если чуточку подтолкну, ускорю события, мы можем вырваться в нечто по-настоящему космическое. Земной мир разваливался. Никто не знал, что делает или чего он хочет. Огромное ухо прислушивалось. Ожидая что-то услышать.

Дитер закрыл глаза и сцепил ладони на макушке.

— Я сидел здесь и слушал мир! У меня было то, чего они, — движением подбородка он показал на мир внизу, — хотели. Было знание! И я подумал: небольшое усилие, небольшой толчок, что-то не совсем обычное — и лавина покатится. И кончил тем, что стал Доктором Дурманом.

Он открыл глаза и пожал плечами:

— Мир в жопе. Человек — сосуд скудельный.

— И все ушли вниз.

— Никто не запел вниз! — закричал Дитер. — Мы исчезли, не оставив следа. С тех пор нас никто не видел… Посмотри на Рэя. Он погряз в самурайских фантазиях — американского розлива. Ему надо быть Одиноким Рейнджером[93], великим десперадо[94] — в одиночку победить во всех эпических сражениях. — Дитер устало поднялся. — Может, идея и не слишком оригинальная, но тут он очень хорош.

С улицы вошел Кейджелл с охапкой растопки и сброил ее у очага.

— Вечером сыграем в го? — спросил он отца.

— Посмотрим. Пойди разбуди Рэя.

— Он уже проснулся, — сказал Кейджелл. — Умывается. — Он повернулся к Мардж. — Сыграем в го?

— Извини, не помню, как в эти китайские шахматы играют.

— Мифы, — говорил Дитер. — Фантасмагории. Воздушные замки.

Вошел Хикс, вытирая полотенцем лицо.

— Все это было дерьмо, — заявил он. — Правда, Кейджелл?

— Дерьмо в противоположность чему? — спросил Дитер. — Если это было дерьмо, то что тогда было не дерьмо?

— Это был приход.

— Это было чувство ответственности. Не надо было откатываться с этого прихода.

— Что бы это ни было, мы так и не дошли до конца. А в таком деле «чуть» не считается.

— Мы, бывало, распевали песенку, — сказал Дитер, обращаясь к Мардж. — Послушай куплет: