У нас в саду жулики (сборник) Михайлов Анатолий

Между тем очередь выросла еще и, обогнув колонну, приблизилась к справочному. В справочном должна находиться дежурная. Но дежурной почему-то нет. Все стоят и ждут. Наверно, сейчас придет.

Один не выдержал и полез прямо к регистраторше. Ему только спросить. Но его тут же одернули и поставили на место. Чтобы не мешал человеку работать. «Ты что, лучше всех? Видишь, все стоят!»

Тот, что хотел только спросить, смотрит на очередь и, махнув рукой, скрывается за колонной.

А один просто подошел и говорит, что стоял. А его никто не видел.

Сзади закричали: «Не стоял! Не стоял!»

Но впереди кто-то возьми и ляпни: «Надо же, не дадут человеку отойти. Вот народ!»

Тот, что влез без очереди, после этих слов сделался ну прямо скала. Теперь его не свернешь и бульдозером.

Тогда стали допытываться у того, кто за ним. А тот сначала молчит. И вдруг потом и заявляет:

– Да, товарищи. Он стоял, я точно помню. Я, говорит, гражданин, за вами. И отошел. – Потом поворачивается к тому, что влез без очереди, и улыбается: – Так что стой. Будешь за мной.

Не успели еще как следует успокоиться, как подошел ветеран войны. Его встретили в штыки. Потребовали развернуть удостоверение и показать фотокарточку. Регистраторша высунулась из окошка и закричала:

– Как только не стыдно? Человек защищал Родину, а вы его не пускаете!

Решительный тон регистраторши все-таки подействовал. Как в приемном пункте стеклотары. Когда кто-нибудь начинает шуметь и приемщица строго предупреждает: «А ну-ка, прекратите!» И все тут же затихают. С приемщицей шутки плохи: возьмет и перестанет принимать. И ветеран войны, как слепой, тычется в чьи-то спины и раздвигает выставленные локти.

Регистраторша сердито отодвигает стул и, выдвинув ящик картотеки, ковыряется в карточках. Задвигает ящик обратно и, хлопнув мотающейся дверцей, пропадает.

В справочном по-прежнему никого нет. Но на подступах все равно толпа. Правда, состав толпы полностью сменился. Те, что стояли раньше, уже давно махнули рукой и растворились по очередям.

Регистраторши тоже нет, и в очереди усиливается ропот. Все как-то разом заговаривают. Кто-то в самом хвосте замечает:

– А чего спешить? Не сдельщина. День прошел, и ладно.

Но впереди сразу же находится защитник:

– Она одна, а нас много. Посидишь здесь с восьми до восьми…

Но вот снова появляется регистраторша, и разговоры сразу же прекращаются.

Я уже второй. Спина впереди меня, наконец, разгибается, но не исчезает, снова перегибается и опять загораживает окошко.

– Я же вам сказала, что на сегодня талонов нет! Сколько раз можно повторять? Вы что, нерусский? Приходите завтра к половине девятого… – Голос у регистраторши злой и какой-то надтреснутый. Как будто ее только что обвесили. – Следующий!

Тот, которому не достался талон, выпрямляется и некоторое время все еще стоит на месте. Поворачивается и, обведя затравленным взглядом очередь, как бы сравнивает ее с предстоящей завтрашней. Но, наконец, отходит и, подойдя к вывешенным под стеклом спискам, начинает водить по строчкам пальцем. Очередь ему сочувствует. Я наклоняюсь к проему и, навалившись на выступ, просовываю голову.

Кто-то сзади вздыхает:

– Как же, придешь… В восемь откроют гардероб и полный колидор… Утром еще хуже, чем днем…

Я говорю:

– Понимаете… Мне нужно сделать рентген…

– Адрес! – нетерпеливо произносит регистраторша и, повернувшись ко мне в полоборота, готовится искать мою карточку.

– Невский, сто тридцать четыре, квартира…

Но регистраторша меня недослушивает:

– Невский, сто тридцать четыре рядом. Следующий!

Я рассматриваю на ее щеке складки кожи и пучок волос за дужкой очков возле уха. Женщина, что выдерживает со мной дистанцию, пытается втиснуться между моим плечом и стойкой окошка. Но я растопыриваю локти и расчищаю себе на выступе пространство.

Регистраторша поворачивает на меня дула очков:

– Вы что, не понимаете русского языка? Я же вам сказала, дом 134 относится к другому участку. Следующий!

Женщина, что выдерживает со мной дистанцию, возмущается:

– Надо же… Стоит как пень. Вам же сказали!

Я к ней поворачиваюсь:

– Да заткнитесь!

Потом выхожу из очереди и подхожу к вывешенным под стеклом спискам. К тем самым, к которым подходил тот, кому не достался талон. Мы с ним теперь побратимы. Мой побратим топчется возле справочного. В справочном все так же пусто.

Я вожу глазами по списку и нахожу Невский проспект. Четная сторона. Я ведь уже смотрел. Прежде чем становиться в очередь. И вдруг замечаю, что дома до 132-го идут все подряд, а потом вдруг сразу дом 146. А где же остальные?

Очередь, которая теперь на моей стороне, мне симпатизирует. Сейчас я пострадавший. Но самое главное – обезвреженный.

– А вы поищите в Перекупном, – приходит мне на помощь женщина, что вздыхала про «колидор», – может, ваш дом там.

Теперь я вожу глазами по списку, в котором Перекупной. И женщина, что вздыхала про «колидор», оказывается права. Несколько домов по Перекупному вклинилось между Дегтярной и Полтавской. А шесть номеров по Невскому считаются в Перекупном переулке. Так почему-то удобнее.

Придется начинать все сначала. Я подхожу к своей новой очереди и делаю прикидку на глаз. Эта прикидка не сулит мне ничего хорошего. Человек двадцать, не меньше. А если точнее, даже страшно подумать.

Но, с другой стороны, это мои бывшие соседи. Стояли плечом к плечу. Неужели они меня не запомнили? Передние, конечно, все слышали. И видели. На них теперь главная надежда. Но обычно решают задние. А задние только что пришли.

Прежде чем лезть прямо к регистраторше, я делаю разведку боем. Но мой голос какой-то не очень убедительный.

– Понимаете, – начинаю я издалека, стараясь вызвать сострадание, – я уже стоял, вы, наверно, видели, но дом сто тридцать четыре… я вам сейчас все объясню… – В этом месте я делаю паузу и жду, какая будет реакция. Может, кто-нибудь меня все-таки вспомнит и выступит в мою поддержку. Но передние делают вид, что видят меня первый раз, а задние уже кричат: «Ну-ка, давай встань-ка в очередь! Все вы стояли!» Обескураженный, я плетусь в хвост своей новой очереди.

Но мое поведение ставит мою новую очередь в тупик. Никто такого поворота не ожидал. Если бы я стоял насмерть и полез бы по трупам, то все бы легли костьми, но поставили бы меня на место. А тут я всех даже разочаровал.

Кто-то впереди говорит:

– Так ведь он же стоял. Я сам видел. В соседней очереди. Что же, человеку опять два часа стоять?

И хотя задние теперь уже недобро молчат, это решает дело в мою пользу. Моя новая регистраторша достает на букву «М» целую охапку карточек и находит сразу же двух Михайловых. Один из дома 136, тоже Анатолий, но не Григорьевич, а Васильевич. А другой даже из моего подъезда и хотя тоже Григорьевич, но теперь уже не Анатолий. А Анатолия Григорьевича нет.

Новая регистраторша спрашивает:

– А вы когда у нас были последний раз?

Я говорю:

– В последний раз?.. Сейчас… Да, наверно, в прошлом году. Нет, в позапрошлом. У хирурга. Кажется, в девятом кабинете. Такой старичок…

Кто-то из очереди замечает:

– Он недавно умер. Хороший был врач. Я у него лечилась.

Регистраторша засовывает охапку обратно в ящик и говорит:

– Все ясно. Ваша карточка на Красной коннице. Теперь хирургическое там.

Я говорю:

– А что же мне теперь делать?

Все пропало. Придется ехать на Красную конницу. Я смотрю на часы. Уже четверть пятого. В троллейбус, пожалуй, и не втиснуться. Значит, пешком. Минут двадцать пять. А там опять в очередь.

Регистраторша задумывается:

– Ну, хорошо. Давайте паспорт. Я вам заведу новую карточку.

Я лезу в карман, хотя знаю, что паспорта в кармане нет. Паспорт в письменном столе. Вместе с квитанциями за квартиру.

Очередь уже начинает нервничать. Вот так – пойди человеку навстречу, он тебе и сядет на шею. Но теперь мне на очередь наплевать. Сейчас меня отсюда не вынуть и клещами.

Я говорю:

– Знаете, паспорт у меня дома, но я могу за ним сбегать… Понимате, мне нужно сделать рентген…

Регистраторша поднимает на меня глаза. Они у нее немного навыкате. Но не от злости. А от усталости. Скоро, наверно, на пенсию. Та бы сейчас вспомнила русский язык. А эта еще со мной разговаривает. Даже не верится.

– Так что же вы не сказали сразу? Направление на рентген дает терапевт. Но ваш участковый болен. Поднимитесь на третий этаж к заведующей. 34-й кабинет.

Я говорю:

– А как же талон?

Но, оказывается, талона не нужно. К заведующей в порядке живой очереди.

Регистраторша высовывается из окошка:

– Подождите, возьмите карточку.

Я говорю:

– Спасибо. Большое вам спасибо…

Регистраторша записывает место моей работы и, улыбаясь, протягивает мне дубликат. Очередь облегченно вздыхает и тут же обо мне забывает. Я хватаю карточку и, счастливый, несусь на третий этаж.

2

В 34-й кабинет очередь хотя и живая, но двигается еле-еле. Как будто ее посыпали дустом. И в основном почему-то старухи. С личными вопросами. Как-никак заведующая отделением.

Часть устроилась на сиденьях, а кому не хватило места, стоят. В другие кабинеты почти та же картина. Только публика помоложе.

Примерно полчаса никто не выходит. Но вот появляется женщина в белом халате и, нажав на ручку, натыкается на дверь. Оказывается, никого нет. В кабинете проветривается. А заведующая ушла пить чай.

Минут через двадцать возвращается. Вместе с той, что уже приходила. Заведующая тоже в белом халате, но чуть пониже. Та, что уже приходила, поддерживает заведующую за локоть. О чем-то разговаривают.

Заведующая вынимает ключ, и обе скрываются за дверью. Вслед за стуком фрамуги раздается телефонный звонок. Тишина, и все ждут. Та, что вошла вместе с заведующей, сейчас выйдет. Но никто не выходит. Оказывается, не тишина. Заведующая разговаривает по телефону. Пауза. Все еще разговаривает. И снова пауза. Такая длинная, что теперь, кажется, уж точно: вот-вот и откроется дверь. Но разговор все продолжает тянуться. Заведующая в хорошем настроении. Смеется…

Плавно позвякивая, телефон разъединяется. И снова тишина. Но опять временная. Теперь уже разговаривают в кабинете. Дверь слегка приоткрывается. То больше, то меньше. Снова закрывается. Но вот, наконец, открывается совсем. И заведующая выходит. А та, что пришла к заведующей, остается в кабинете.

На этот раз заведующая возвращается довольно быстро. Минут через десять. И тут же выходят обе. Поворачивается ключ, и обе некоторое время все еще стоят. Теперь уже с этой стороны. Все никак не расстанутся. Тоже, наверно, заведующая. Только из другого отделения. И тоже где-нибудь ждут.

Наконец расстаются. Та, что приходила к заведующей, скрывается за поворотом на лестницу. Заведующая, что-то вспомнив, опять достает ключ, но, уже вставив его в скважину, передумывает и снова исчезает. Минут через пятнадцать появляется и как ни в чем не бывало приглашает в кабинет. Старуха, довольная, поднимается и, опираясь на палку, ковыляет к приоткрытой двери.

Минут через пять выходит. И заходит следующая. Эта выскакивает через минуты три. А может, через две. Человек пять проскакивают примерно в таком же темпе. Но вот дверь опять запирается на ключ, и заведующая снова куда-то уходит. И все опять сидят и ждут.

Наконец я уже в кабинете. Заведующая еще совсем нестарая. В самом соку. На столе в банке из-под огурцов букет мимозы. Наверно, подарили. Что-то у себя записывает и поворачивается ко мне. Подойдя поближе к столу, я не совсем уверенно начинаю:

– Понимаете, месяц тому назад я ел рыбу и что-то повредил. – И, показывая где, дотрагиваюсь указательным пальцем чуть пониже кадыка.

Заведующая смотрит на меня без всякого выражения. Примерно так же, как в регистратуре. Та, что выдерживала дистанцию.

Я протягиваю заведующей карточку и продолжаю дальше.

– Но в травмпункте ничего не нашли и меня направили в больницу Кировского завода к ухогорлоносу. А ухогорлонос послал к хирургу. Хирург считает, что повреждено горло, но у него для осмотра горла нету оптики. А ухогорлонос считает, что поврежден пищевод, но у него нет аппаратуры для осмотра пищевода…

Заведующая нетерпеливо поерзывает на стуле и перебивает:

– Ну, так что же вы хотите от меня?

Я поднимаю на заведующую глаза:

– Понимаете, мне нужно сделать рентген. Но в больнице рентген на ремонте. Я знаю, талон должен давать участковый врач. Но мой участковый заболел. И мне сказали, что талон можете дать вы…

Заведующая нахмуривается:

– Это кто же вам такое сказал?

Чтобы не подводить регистраторшу, я пускаюсь на хитрость:

– Да вообще-то никто… Это я сам догадался… – И, немного подумав, уточняю. – Посоветовали в очереди…

Заведующая нахмуривается еще больше и вдруг отрезает:

– У меня талонов нет. Понимаете, нет. – И, давая понять, что разговор окончен, возвращает мне карточку обратно, даже в нее и не заглянув. И голос точно такой же, как у регистраторши. Но не той, что выписывала дубликат. А той, что вспоминала русский язык.

Я продолжаю стоять на месте и говорю:

– А что же мне теперь делать?

Заведующая сжимает губы, но видя, что я все так и не ухожу, вдруг меняет тактику. Голос ее неожиданно становится мягким и доброжелательным:

– Знаете, что я вам посоветую? Сходите в двадцать первый кабинет… там должны дать… у них есть.

Я говорю:

– Но ведь там же очередь…

Заведующая улыбается:

– Ничего страшного… скажите, что вы у меня уже были.

Я выхожу из кабинета и иду в другой конец коридора. Ей-то, конечно, ничего страшного. Но ведь они же мне не поверят. Написала бы записку. Или сходила бы вместе со мной. Плохо, что не рядом. Так бы все видели.

В 21-й кабинет толпа еще длиннее, чем в 34-й. И под цифрой кабинета вывеска: «Зам. заведующей». Здесь уже не только старухи. Дождавшись, пока пойдет мужик, я вместе с ним прохожу. В очереди уже было ощериваются, но я даже не объясняю. А только бросаю:

– Мне на минуту.

Зам. заведующей – женщина с кудельками седых волос и со старушичьим гребнем. Но еще довольно шустрая. В руке у нее что-то вроде клизмы. Наверно, мерить давление.

Я говорю:

– Понимаете. Я уже был в тридцать четвертом кабинете. У заведующей. И она меня послала к вам. Я месяц тому назад ел рыбу…

Зам. заведующей меня перебивает:

– Какую еще рыбу?!

Я говорю:

– Балык ставриды.

Зам. заведующей поднимает на меня очки.

Я говорю:

– Мне нужен талон на рентген. Понимаете, мне бы дала участковый, но она заболела…

Зам. заведующей снимает очки и смотрит на меня без очков:

– Ну, а при чем тут я?

– Заведующая сказала, что талон может быть у вас. А у нее уже нет.

Зам. заведующей задумывается и подзывает к себе медсестру. Медсестра что-то промывает в раковине. Какие-то склянки.

Зам. заведующей к ней поворачивается:

– Ну-ка, сходи в тридцать четвертый. И скажи, что никаких талонов нет. Еще чего придумали! – И недовольно отворачивается.

На стуле сидит мужик, с которым я вместе вошел. Мужик снимает пиджак и закатывает рукав. Медсестра вытирает полотенцем руки и, тоже недовольная, выходит со мной в коридор. Народу в коридоре прибавилось, и очередь в 34-й кабинет уже загнулась на лестничную клетку.

Сначала входит медсестра, а вслед за медсестрой и я. На стуле сидит старуха. Заведующая снова видит меня и морщится.

Медсестра называет заведующую по имени-отчеству и говорит, что у зам. заведующей талонов нет. Еще раз окидывает меня недружелюбным взглядом и уходит. Я стою перед заведующей и смотрю на старуху. Старуха сидит на стуле и смотрит на заведующую.

Заведующая еще раз морщится и тяжело вздыхает. Ей что-то надо со мной делать. Кажется, придумала.

– Ну, хорошо, – говорит заведующая, и тон ее снова делается доверительным, – сходите к Тихомирову. В шестой кабинет. Я думаю, он пойдет вам навстречу. Сходите-сходите. Пока он еще не ушел.

Я смотрю на часы. Уже без пятнадцати шесть. Спустившись на первый этаж, я нахожу шестой кабинет. Под номером кабинета табличка. «Зам. главного врача по лечебной части». На первом этаже тишина. Никого народу. Рядом бухгалтерия. Плановый отдел. Туалет. Где-то стучит машинистка. Я нажимаю на дверь и, слегка потарабанив, просовываю голову:

– Можно?

За столом в позе мыслителя сидит зам. главного врача. Почти мой ровесник. Ну, может, чуть постарше. Если бы я не знал, что этот человек врач, то я бы его принял за руководителя спортивной делегации.

– Подождите, я занят. – Зам. главного врача окидывает меня беглым взглядом и, уперевшись кулаками о стекло, опускает глаза.

Я говорю:

– Извините. – И, повернувшись, возвращаюсь в коридор. Облокачиваюсь на подоконник и жду.

На стене висит плакат. На плакате нарисована змея. Горло змеи сжимают здоровенные пальцы. Я думал, что «зеленый змий», но, оказывается, венерические заболевания. А карающая рука – профилактика и гигиена. А внизу две картинки. И надпись: 90 процентов венерических заболеваний – результат случайных знакомств. На одной картинке наросована пляшущая женщина. И вместе с ней ее ухажер. И тоже пляшет. На столе бутылка и закусон. Через несколько дней кто-то из них пойдет в диспансер. А на картинке рядом радостные муж и жена. Держат за руку мальчишку. Те, что плясали, маятся теперь в диспансере. А эти поедут на прогулку за город.

Дверь в шестой кабинет открывается, и товарищ Тихомиров приглашает меня зайти. Снова садится за стол и скрещивает перед собой ладони. И только после этого поворачивает голову:

– Я вас слушаю.

Я говорю:

– Понимаете, месяц тому назад я ел рыбу и повредил горло. Но в травмпункте у меня ничего не нашли. А все равно болит. В институте ухогорлоноса меня направили в больницу Кировского завода. И там смотрел ларинголог. И сказал, что мне нужно к хирургу. А хирург опять послал к ларингологу. А ларинголог уже не принимает. Там у них по неделям. Неделя больница Кировского завода, а на следующей – больница Мечникова…

Товарищ Тихомиров меня перебивает:

– А что вы хотите от меня?

– Мне нужно сделать рентген, – улыбаюсь я товарищу Тихомирову, – но у них рентген на ремонте. Значит, в районной поликлинике. А участковый заболел. Не могли бы вы мне дать талон? Или как-то без талона. Все-таки уже целый месяц. Опасно.

Товарищ Тихомиров разжимает ладони и складывает их стоймя, кверху пальцами:

– Хорошо. Идите в рентгеновский кабинет и скажите, что я разрешил вас принять без талона.

Товарищ Тихомиров доволен. Другой бы на его месте даже не отреагировал, а он не такой. Раз человеку надо, значит, надо. Но я все еще стою.

– Так как же, ведь они…

– Идите-идите. Рентгеновский кабинет в подвале.

Все. Разговор окончен. Товарищ Тихомиров опять опускает глаза и задумывается. О чем-то своем. Я выхожу из шестого кабинета и снова оказываюсь на лестнице. Возле ступенек указатель. Стрелка показывает, что на рентген надо идти вниз. Возле рентгеновского кабинета горит красная лампочка. И никого нет. А я думал, толпа. Странно. Почему же тогда нет талонов? Я сажусь на скамейку и жду.

Но никто не выходит. Все так же горит красная лампочка. Можно, конечно, войти, но вдруг снимают. И все засветится.

По ступенькам кто-то спускается. В белом халате. Наверно, сестра. И, не обращая внимания на красную лампочку, открывает дверь и входит. Чего ж я тогда сижу? Я вхожу вслед за ней и натыкаюсь на женщину. Тоже, наверно, сестра. А та, что вошла, уже сидит на стуле. Наверно, пришла в гости. Наверху ходят друг к другу заведующие. А в подвале – сестры.

– Вам чего? – не совсем вежливо обращается ко мне сестра, та, что хозяйка. И та, что в гостях, тоже поворачивается. Обе примерно одного возраста. Лет по двадцать пять. (А где же врач?)

Я говорю:

– Мне нужно сделать рентген. Понимаете? Месяц тому назад…

– Давайте талон, – говорит та, что сидит на стуле. Оказывается, хозяйка она.

Я говорю:

– У меня талона нет. Но я только что был в шестом кабинете. У Тихомирова. И он велел принять без талона. У меня повреждение…

– Ничего не знаю… – Та, что сидит на стуле, поднимается и, подойдя к столу, выдвигает ящик. Роется и что-то достает. Показывает той, что сидит. Обе рассматривают. Я все не ухожу.

Теперь ко мне поворачивается уже другая:

– Вам же сказали, неужели не понятно?

– Но Тихомиров сказал… – Я все еще не ухожу.

– Вот и идите к своему Тихомирову! Пусть он вам и делает…

Я возвращаюсь к шестому кабинету и снова стучусь.

– Можно?

Товарищ Тихомиров сидит все в той же позе. Никого нет. Увидев меня, товарищ Тихомиров устало прикрывает глаза:

– Ну, что там?

– Они без талона не принимают.

– Не принимают… – Товарищ Тихомиров делает вид, что озадачен. – То есть как не принимают? Так. Вы вот что, сходите в тридцать четвертый кабинет и скажите…

– Я уже там был, – перебиваю я товарища Тихомирова, – у нее тоже талона нет.

– Я не об этом… – Оказывается, я товарища Тихомирова совсем не понял. Он мне хочет помочь, а я какой-то бестолковый.

– Пойдите и скажите, что я прошу ее позвонить. В рентгеновский кабинет. И пусть вас примут без талона. Скажите, что я разрешил. Идите.

В это время дверь открывается, и в кабинет входит какой-то деятель с портфелем. Товарищ Тихомиров широко улыбается и порывисто поднимается ему навстречу. Тот, что вошел, останавливается и, кивнув в мою сторону, как бы передо мной извиняется. Дескать, помешал. Но товарищ Тихомиров делает небрежное движение, показывая, что на мое присутствие можно не обращать внимания. Я все еще стою. Товарищ Тихомиров уже не совсем доволен. Мое присутствие начинает товарища Тихомирова раздражать. Тот, что вошел, понимающе ухмыляется. Он с товарищем Тихомировым солидарен. Да. С народом работать трудно. Тот, что вошел, располагается в кресле, а я поворачиваюсь и выхожу.

Заведующая, увидев меня снова, уже не морщится, а передергивается. Но берет себя в руки и, стараясь сдержаться, тихо произносит:

– Вы долго еще будете тут ходить? – Но, встретившись с моим взглядом, вдруг вспоминает, что посылала меня в шестой кабинет. – Ну, и что вам сказал Тихомиров?

– Он сказал, чтобы вы в рентгеновский кабинет позвонили. От его имени.

– Ну, уж это слишком! – Лицо заведующей делается каким-то плаксивым и одновременно злым.

Я предлагаю:

– А вы позвоните ему сами. И он вам подтвердит.

– Еще чего?! – окрысивается заведующая. – Ему надо, пусть и звонит! Пожалуйста, выйдите из кабинета.

Я бросаюсь к двери и, столкнувшись со старухой, выскакиваю. Публика, видя меня в таком состоянии, уважительно затихает. Чувствует, что дело серьезное. Даже уступает дорогу.

На первом этаже я чуть не сшибаю с ног деятеля с портфелем. Деятель с портфелем от меня шарахается. Распахнув рывком дверь, я иду прямо к столу. Товарищ Тихомиров сидит все в той же самой позе. Поднимает на меня глаза и двигает желваками скул:

– Вы мешаете мне работать!

Я смотрю на товарища Тихомирова и перевожу взгляд на чернильницу. Чернильница на подставке. Килограмма полтора. Снова поворачиваюсь к товарищу Тихомирову. Товарищ Тихомиров опускает глаза и снимает телефонную трубку:

– Ну, хорошо, идите в тридцать четвертый кабинет.

…С талоном в руке я спускаюсь в подвал. Возле рентгеновского кабинета красная лампочка уже не горит. В зале полумрак. Из соседней двери слышно, как елозит по полу тряпка. Я хватаюсь за ручку и несколько раз тупо дергаю. Все. Закрыто. Рабочий день окончен.

Выход

Вот мое окно: откроешь – и сразу полная комната копоти, закроешь – и нечем дышать.

Можно включить вентилятор, но это не поможет. Вентилятор вроде нашумевшего менестреля: погоняет туда-сюда микробы, а дышится все так же.

Я поворачиваю ключ и выхожу в коридор. Когда-то здесь стоял запах псины, но потом его перешиб дядя Вася. А на первом этаже так до сих пор и не изменился – я дышу им уже восьмой год. И все та же возле батареи лужа.

Весь день с утра палило, а сейчас собираются тучи; как будто снег, но только вместо хлопьев – пух. Приземлившись на асфальт, он тут же превращается в мусор.

С какой-то тупой равномерностью (наверно, заело) терзающая автомат компания подвыпивших подростков. А бывает, что и польется бесплатно. Если как следует врезать. Но можно пойти и дальше: выбить монету.

Напоследок один размахнулся и залепил что есть силы башмаком. И как поставил точку – сразу успокоился. Вытаскивает из кармана коробок и, чиркнув спичкой, бросает ее на тротуар.

Пушинки вспыхивают, и, обгоняя компанию, как будто передает эстафету, стелется беглый огонь.

И вдруг, точно их сдуло ветром, пропали – свернули в подворотню.

Сорвавшаяся с провода над троллейбусом мотается «оглобля». Водитель вылезает из кабины и, вытерев со лба капли пота, раскручивает веревку.

В каком-то расплавленном оцепенении разинутые рты раскинувшихся на обшарпанных сиденьях редких пассажиров. В троллейбусе мертвый час.

И возле песочницы в палисаднике тоже, где на скамейках уже с утра, поторапливаясь к одиннадцати, соображают на всех местные шахматисты-любители, и каждый со своей свитой болельщиков и с торчащей из-за пазухи пустой бутылкой.

И в заржавленном «Запорожце» с выбитыми стеклами и с открученными колесами и фарами, что дежурит еще с позапрошлой осени и всю зиму до весны покрыт серой от копоти попоной и обязательно с неприличными словами; и летом слова все те же самые, но только вместо снега – пыль.

Как бы поставленная на прикол, задраенная еще, наверно, с пятницы, бочка-прицеп. Но могут куда-нибудь и укатить, просто так, неважно что пустая, и бросить. На бочке слово КВАС.