У нас в саду жулики (сборник) Михайлов Анатолий
– А сейчас для нашей дорогой Ривы… (и после торжественной паузы) «Друзья… купите папиросы!!!»
Как будто где-нибудь в Ялте или в Новом Афоне. После «столовой номер два».
А вот и первые цветочки – у меня здесь уже конкурент. С корзиной в руке и с бантиком на затылке. Поставит корзину на стул и, демонстрируя «эмблему печали», вышибает слезу.
И если танцуешь, то очень удобно: в одной руке спина, а в другой – георгин. Пристроил на плечо подбородок и нюхаешь. А если уже за столом – воткнул в салфетницу букет – и пожалуйста. Натюрморт.
А у меня вместо корзины сумка. Висит на боку, как у почтальона. А передвинуть на живот – и вылитый кондуктор.
4
Так размечтался – и книжка в руке почему-то всего одна. А было три.
И кто-то трогает меня за локоть.
– У вас, – показывает, – что-то упало.
Седой. И я успеваю отметить медаль «За отвагу».
– Сенк ю… – и как будто отвешиваю поклон, – сенк ю, – говорю, – вери мач…
И, покамест наклонялся, сумка вместе со мной тоже пошла на вираж. И все остальные книжки посыпались.
Но ведь это же не «кочегар» – придется переводить обратно.
– Большое, – и поворачиваю с корточек голову, – большое спасибо…
Но надо мной почему-то совсем другой. Теперь уже с орденом Ленина. Какая-то Красная площадь.
А я все еще на полу. Все ползаю и собираю свои труды…
5
Ведущий вдруг объявляет:
– Дорогие друзья, сегодня исполняется сорок семь лет…
Все ясно: День Победы. И сейчас начнется трескотня.
Но День Победы оборачивается каким-то подозрительным ликованием: сегодня сорок седьмая годовщина образования Государства Израиль.
Но почему же тогда ордена? И даже Герой Советского Союза!
Я думал, что у них все отобрали. Ну, как у Сахарова. Или у генерала Григоренко.
А рядом с Героем с его половины сыплется песок. И тоже вся грудь в орденах. Но попадаются и помоложе. И эти уже в декольте. Одна так вообще с косичками, и не хватает пионерского галстука.
Ведущий закончил свое поздравление, и все разразились аплодисментами. Потом повалили к столам.
Я поднимаюсь по ступенькам и, остановившись, облокачиваюсь на перила.
Выстроенные в шеренги графины уходят в глубину зала. И не видно конца. И на втором этаже все те же самые шеренги.
Администратор делает мне замечание.
– Здесь, – улыбается, – стоять не положено. Спуститесь, – предлагает, – вниз. Или поднимитесь наверх.
– Да, да… конечно… – и тоже ему в ответ улыбаюсь. – Извините… Я, – говорю, – этого не знал.
Вообще-то их два: один внизу, а другой наверху. И оба в одинаковых костюмах. И на белых рубашках у каждого по черному «кис-кису».
Вышибала торчит возле входа. А эти расхаживают по этажам. Сеня и Юра. Или наоборот.
Хотел им принести каждому по бутылке. Но Ромка меня удержал.
– Это тебе, – смеется, – не Совок.
И тогда я им надписал каждому по книжке. Сначала Сене. А потом и Юре. Или наоборот. И теперь они меня пускают.
А в России надо было бы каждому ставить: и вышибале, и администраторам. И каждый раз по новой. И если не поставил – возьмут да и не узнают. А ты, спросят, вообще-то кто такой? И могут еще и потребовать процент. Смотря какая выручка. У нас с этим делом строго.
Зато на Родине. И никуда не нужно лететь.
Потом-то, конечно, накнокал, когда здесь у них мой звездный час: все уже наплясались, но еще не успели нажраться; а самая малина – под занавес: еще тянет на подвиги, но уже заплетается язык.
Ну, а сейчас я им опять тут всем мешаю. То мешал танцевать. А теперь мешаю рассаживаться.
Все. Наконец-то, уселись. И можно начинать.
Я говорю:
– Здравствуйте. Я приехал из России…
Но почему-то не слышно овации. Может, подумали, тамада, и решили не перебивать.
(Эта паскуда из «Нового русского слова» мне потом тоже особо не рукоплескала. Когда я к ней приперся со своими «самопалами».
– Здесь, – ухмыляется, – все приехали из России.
– Вот, – говорю, – полчемодана уже реализовал. Прямо на Брайтоне.
– Что ж, – говорит, – поздравляю… – и, по-моему, даже как-то обрадовалась. – Это, – улыбается, – большое достижение.
Еще, падла, острит.
Сначала и не хотела разговаривать. Прежде чем мозолить ей глаза, надо было сперва позвонить.
– Вы, – говорит, – что, свалились с луны?
Оказывается, главный редактор. Еще похлеще, чем в каком-нибудь «Нашем современнике».)
– А это, – показываю, – мои книги. И я их сам написал.
Как будто это не книги, а какие-нибудь гладиолусы. Или незабудки. И я их сам вырастил.
И опять никто не реагирует.
Теперь я уже мешаю официантам. Такие добрые молодцы. И на ручищах подносы.
И каждый поднос ломится от кружек.
Мотаются туда-сюда. И только успевай уворачиваться. И закусь… закусь… закусь… до самого горизонта.
А я со своим товаром, наверно, похож на глухонемого. Из поезда Москва – Владивосток. Где-нибудь в Александрове сядет и шастает аж до самого Ярославля. И целых семнадцать вагонов.
Закинет в купе и ждет. И вместо цветов – картишки. А вместо дам и королей – знакомые. Откуда-нибудь из Мытищ. Или из Перловки. Ткнет грязным ногтем в даму треф, а там «такая маленькая грудь». Как будто из резины.
Но все равно никто не берет. А он так исподлобия насупится – и дальше.
6И вдруг кто-то спрашивает:
– А сколько ваши книги стоят?
И по интонации как-то уже угадывается рождение радуги. Теперь все упирается в технику.
– Всего, – и стараюсь придать своему голосу оттенок справедливости, – всего доллар… – и «вскинутым стягом» водружаю у себя над головой «Ложный сустав».
– А эта, – и, дотронувшись на обложке до своей бороды, постепенно снижаю обороты, – а эта, – говорю, – три…
– Ну, а эта… – и, повитав «Мальчиком с одуванчиками» в облаках, уже совсем тихо планирую на стол, – а эта… – выдыхаю, – пять…
Ну, а теперь товар не помешает разложить и расцветить изящным узором.
– Слыхали, – и так загадочно улыбаюсь, – про коммунальную квартиру?
И даже как будто похвастался.
Оказывается, не только слыхали. Но и сами живали. И даже по двадцать лет.
И вот уже и первая ласточка – протянутая рука. И в протянутой руке – скомканная бумажка.
– Все три, – улыбается, – давайте все три…
Все улыбки теперь на слух. Сейчас все внимание на руки.
– Сдачи не надо.
Небрежно так разворачиваю – а там каких-то несчастных десять долларов.
– Вы не возражаете, – спрашиваю, – если я вам подпишу.
Не возражает.
И уже нырнул за фломастером. Хотел достать малиновый, а выудил зеленый. Но и зеленый ей тоже к лицу. И как-то, даже на слух, молодит.
Я и не знал, что у меня такой красивый почерк.
Мешает закусь – и пришлось пристроить книжку на стул. А самому – встать на колено. Как будто прошу руки.
А разогнулся – и со всех сторон предложения…
Все руки… руки… руки… руки… Среди графинов… ложек… вилок… салатниц…
– За доллар… А мне за пять… А мне за три… нет, нет… сдачи не надо… – И только успеваю выводить. Мане… Татьяне… Владиславу… А отчества никто не называет. Так принято. А Мане так примерно за семьдесят.
Вот это я понимаю.
Еще одна Маня (Мария). Но эта уже молодая. Из Киева. А это ее муж. Встал и уступил мне место.
Какие одухотворенные лица!
– Нет, нет… – сопротивляюсь, – что вы, что вы…
Теперь уже рука с тарелкой. И еще одна. И на этот раз с фужером. А третья – уже наливает.
Запомнился зеленый горошек и под горошком такой приличный шмат. Наверно, антрекот.
Еще какое-то блюдо. И рука теперь уже с браслетом. А то была волосатая.
И кто-то говорит:
– Ссыпайте, ссыпайте… Здесь принято все сразу… А то унесут…
Оказывается, мне.
– Ну, да… конечно, ложкой… да не стесняйтесь…
Я дотрагиваюсь до гарнира, и то, что лежало на блюде, сползло.
– Так вы откуда?
– Я, – говорю, – из Питера.
А для них он все еще Ленинград.
– Ну, и как там теперь, – спрашивает, – лучше?
– Вообще-то, – говорю, – лучше… что Питер.
– Да… – соглашается, – Петр… Великий был человек…
Тоже, конечно, не подарок: тыква – с кулак, а башмаки – как будто содрали с Гулливера. Такой у нас на Петропавловской крепости памятник.
На месте дирекции возле этого памятника я бы поставил для народа персональную плевательницу.
Но народ на кривой кобыле не объедешь – и сразу Шемякина раскусил. Что «сню-ю-хался, сука, с жидами!»
7И вот поднимается тост:
– За Россию!
Меня уже называют Толей. И опять наливают фужер. На этот раз не водка, а что-то покрепче. А то, что сползало с блюда, оказалось индейкой.
Я как-то от этого уже отвык. Все больше сейчас банан или яблоко.
И снова протянутая рука. И еще одна. И еще… И уже не фужер. И снова не надо сдачи.
И я все подряд подметаю и подметаю. Сначала запихивал в сумку. Но потом все-таки сообразил. Что лучше в карман.
Попробовал считать, но после четвертого фужера сбился. И опять всем подряд подписываю. И все имена… имена… имена…
Одних только Мань уже, наверно, целых пять. А из мужиков все больше Леонид. Или Володя. Или Юра. А когда торгуешь на улице, то в основном почему-то Иосиф. Или Семен. Или Марк. Ну, а на первом месте – Ефим.
Ну, а теперь уже и новый город. То был из Винницы, а этот из Днепродзержинска.
В России он тридцать пять лет водил грузовик… А здесь водитель – тьфу… Ну, какая это профессия… Вот у него три года внуку… и он уже водитель… А старший внук не хочет учить русский язык… Английский… испанский… идиш… А русский уже совсем забыл… Всего один урок… в неделю…
– Да… – соглашаюсь, – без русского языка… труба… единственное спасение…
И чувствую, что уже все. Перебор. А тот, что из Киева, все стоит и стоит. А я все сижу и сижу на его стуле.
– Извините, – говорю, – я занял ваше место…
– Ничего, ничего… – это мне уже его жена, киевлянка, – муж может и постоять…
А этот вдруг попросил фломастер. Ему надо что-то записать.
– Позвольте, – говорит, – на минуту…
Протягивает обратно и вытаскивает из кармана доллар.
Оказывается, за услугу. Так принято. А книга ему не нужна. Ну, зачем ему моя книга?
– Оставьте, – говорит, – ее себе.
8Я спускаюсь на первый этаж и подхожу к оркестру. И, по сравнению с Аркашей Северным, просто вянут уши.
Ну, разве это «Сиреневый туман»? И даже не тянет на «Ландыши». Какой-то сорняк. Зато процветает. А вот Аркаша, там у нас в Питере, на кладбище.
А сам все стою. И правая рука в левом кармане…
Наверно, подумала, сердце, и подошла.
– Вам что, – спрашивает, – плохо?
– Да нет, – говорю, – все нормально. Я, – говорю, – русский писатель. А это, – и киваю на свою сумку, – мои книги.
Молчит.
Может, попробовать перевести?
Но ведь она же только что говорила по-русски. Я же сам слышал. Похоже, действительно, уже перебор.
– Ай эм, – улыбаюсь, – рашен райтер… Энд зис из… май бук…
И вдруг никого.
Приносит какие-то пирожки. Как будто в дорогу на поезд. И сует мне прямо в сумку. Сейчас перепачкает весь мой товар.
– Да нет, – улыбаюсь, – что вы… что вы… Спасибо, – говорю, – я уже сыт.
И вынимаю книжку.
– Вот, – говорю, – возьмите… на память…
Но она почему-то не берет.
– Та, – говорит, – не надо…
– Возьмите, – говорю, – возьмите. Вас как, – спрашиваю, – зовут?
Оказывается, Люба. Она из Кривого Рога.
– А я, – улыбаюсь, – из Питера.
А когда надписывал, то все опять перепутал. Забыл, что я в Америке. И как будто стою на троллейбусной остановке на Невском. А возле меня притворяется одноногим мой товарищ по несчастью Федя.
И написал ей: «Любе от автора».
Подумал и дописал: «Еще не вечер.
С.Петербург – Кривой Рог
9 мая 1992 г.».Все почему-то не уходит. И вдруг протягивает мне доллар.
Хотел от него отказаться. Ведь я же ей сделал подарок. Но как-то не повернулась рука.
Сказал бы, как и она: та не надо…
А когда сообразил, то ее уже, оказывается, нет.Диана
Из «Интернейшенела» выходит блондинка и прямиком ко мне. На каждом пальце по кольцу и с кучей сумок. Приехала за продуктами.
«Интернейшенел» – это здесь вроде нашего Елисеевского. Но только одни евреи. И покупатели, и продавцы. И даже домашние животные. И у одной моей знакомой есть кот по имени Моисей.
– У вас, – улыбается, – про любовь?
– Какой, – говорю, – разговор, – и предлагаю ей «Мальчика с одуванчиками», – всего, – уточняю, – за три доллара. А эта – вообще за доллар. – И киваю на «Рыбу».
А над головой рыбы – нож. Художник из «Редактора» уже было втюхал на лезвие мою фамилию. Так он понимает перо писателя. Но я его заставил убрать.
Такая гравюра на обложке «Ложного сустава».
Дама в раздумье.
– А здесь, – и осторожно дотрагивается до попавшей под нож головы, – и здесь тоже про любовь?
– И здесь, – улыбаюсь, – тоже. Правда, не совсем счастливую. Про любовь моей мамы.
Берет.
– Смотри-и-те! – и грозит мне пальчиком. – Если вы меня обманули – верну обратно… Шучу, шучу… А теперь, – говорит, – подпишите.
Я вытаскиваю из кармана фломастер и разворачиваю титульный лист. Потом поднимаю голову.
– Вас как?
Оказывается, Двойра.
– Двойра? – и опять поднимаю голову.
Диктует по буквам: «Д», потом вдруг «И»…
– Ну, какая же я, – улыбается, – Двойра?
И дальше – «А»…
И в результате получилась ДИАНА.
Хватает сумки и, покрутив на прощание бедрами, уплывает.
Русская баня
Яшка пожаловался на итальяшек.
– Вот, – говорит, – суки.
Купил, рассказывает, с лотка пирожок с вишней и зашел к ним в кафе на чашечку кофе.
Уже надкусил, и вдруг подходит еврейка-официантка и по поручению хозяина-итальянца предлагает Яшке по-русски выметаться.
У Яшки два варианта:
1. Оставить чашечку кофе на столике и, выйдя из кафе, сначала дожевать пирожок и снова вернуться обратно.
2. Перелить кофе из чашечки в свою посуду и выйти из кафе уже насовсем.
И оба этих варианта Яшку не устраивают.
То ли дело в ихнем районе, в бане. Обслуживают, конечно, евреи. Но баня все равно русская.
Заплатил за водяру и вынимай хоть полный портфель закуси. А можно и наоборот – купил у них закусь – и хоть залейся своим «керосином».
Правда, все втридорога, зато как и не уезжал из России.
Нашего полку прибыло
Стоит как истукан, и я уже было занервничал: я не люблю, когда просто так стоят.
И вдруг протягивает мне петушка.
Бывает ладонь как сопля. А тут наоборот – как будто клещи.
И снова стоит. И опять ничего не покупает.
И вроде не еврей. А уж скорее татарин. Или мордвин.
И вот, наконец, открывает рот.
Сказал, что у него бизнес-виза, но он не бизнесмен. Одни выбирают книги, а он выбирает страну.
– Америка – это, – говорит, – совсем не то.
Совсем не та страна, куда бы ему хотелось вывезти своих сыновей. А сам он из Комсомольска-на-Амуре, и понравились ему здесь одни инструменты.
Ну, вот. И нашего полку тоже прибыло.
– А у меня, – улыбаюсь, – на слова Пастернака песни.
Но инструменты оказались хозяйственные: пассатижи, стамеска, дрель… И еще ему тут понравились унитазы.
– А все остальное, – насупился, – говно.
Союз писателей
– Давай, старик… скорее… закругляй свою торговлю…
– Да ты, – говорю, – что, озверел?!
Читать бесплатно другие книги:
