У нас в саду жулики (сборник) Михайлов Анатолий

Вот это другое дело.

– Ну, как там, – спрашивает, – в России? Ты не из Питера?

– Из Питера. Все, – улыбаюсь, – нормально. Воруют. А сам-то не из Москвы?

Оказывается, из Новосибирска.

– Деревня, – улыбается, – крестьяне…

– Ну, да, – говорю, – Мамин-Сибиряк.

Смеется. И не совсем понятно: гондон или не гондон?

Такую вот мне Ромка загадал загадку.

Кивает на мою книжку и тоже как будто озадачивается.

– Надо, – говорит, – ознакомиться поближе. Не возражаешь?

– Конечно, – говорю, – надо. Возьми, почитай.

Хватает и засовывает ее к себе в сумку.

– Завтра, – улыбается, – принесу.

2

На следующий день приносит и сейчас мне поставит оценку.

– Ты знаешь, старик, не ожидал.

Похоже, что не врет.

– Ну, давай, – говорю, – подпишу.

И вынимаю фломастер.

– В следующую пятницу, – приглашает, – приходи.

Он еще уточнит.

Оказывается, в Колумбийский университет. В тот самый, где, если мне поверить, я «буду раздавать в фойе подарки студентам». А если поверить печати, то буду теперь этим студентам еще и «читать лекции». Так обо мне потом напишут в энциклопедии самиздата.

3

Подходит пожилой еврей. Жует чебурек.

Смотрю на чебурек и, испытывая напряжение, морщусь. Как бы не накапал на книжки.

Бросает бумажку из-под чебурека прямо на тротуар и вытирает платком губы.

Вдруг сообщает:

– Я у тебя возьму все. Россиянам, – улыбается, – надо помогать… Сколько они у тебя?

И теперь все никак не могу сосредоточиться. Как-то сразу с чебурека не переключиться.

На проводинах я по пьянке рвал на груди рубаху. Что «буду все бодать по номиналу!» Только вместо «рваного» – бакс. Может, все-таки попробовать? А чем черт не шутит?!

– Один… – и складываю все три книжки вместе, – плюс три… да плюс пять… ну, сколько… – и так скромно потупился, – девять…

Уже достает, и похоже, что червонец.

Лезу в карман и вытаскиваю на сдачу доллар. Сначала бы не помешало подписать. А вдруг раздумает?

Подписываю. Оказывается, Иосиф.

– Мне ваш Иосиф, – улыбается, – вот тут… – и проводит рукой по горлу.

А сам он из Таганрога. И доллар брать не стал.

Разворачиваю червонец и машинально ищу цифру десять.

– Да ты не бойся, – смеется, – не фальшивые.

– Извините, – говорю, – такая привычка.

Ромка меня защищает:

– Человек только-только из Совка.

Вынимает из сумки свою книгу и начинает ее рекламировать.

Против моей на вид – ну, просто «принц и нищий»: мелованная бумага и сразу на двух языках, на русском и на английском. Проиллюстрирована картинами нидерландского художника Роже Ван-дер-Вейдена. Пятнадцатый век.

А моя – гравюрами российского художника Толи Цюпы. Изобретает в Москве экран в защиту от КГБ. Двадцатый век.

Зачем еврею из Таганрога английский язык? Ему хватает и русского.

– Разложишь, – поворачивается к Ромке, – свой товар. Тогда куплю.

Подходит его товарищ. А рядом фургон. Куда-то намылились в рейс.

Не глядя протягивает мне доллар и сует себе за пазуху еще «плюс один».

Подписывать не надо. Просто на счастье.

И Ромка даже как-то спал с лица.

– Вот видишь, старик, какую я тебе приношу удачу!

Шутка ли – целых одиннадцать долларов. И всего за десять минут!

– У вас там, – говорит, – на Невском это же состояние!

– Буду теперь, – улыбаюсь, – миллионер.

4

Приехал Эльдар Рязанов, и сегодня его выступление.

Рязанов мне как мормышнику Дос Пассос. Но если бесплатно, то я бы еще подумал.

У Ромки такой плакат:

Остановись,

товарищ!

Задумайся на миг – зачем

мама тебя родила?

ЗДЕСЬ, ЗДЕСЬ!

Ты сможешь получить

автограф бессмертного

русского Поэта,

в жилах которого,

к счастью,

чисто ЕВРЕЙСКАЯ кровь.

Роман Гершгорин

«Беседы с Вильямом Шекспиром»

(сонеты)

Я вытаскиваю книжки и, пристроив чемодан на раскладной стул, разглаживаю поверх чемодана клеенку.

Уже не Брайтон, хотя всего минутах в пятнадцати. Но публика теперь другая. Семейный поход на концерт. С букетами взволнованные дамы. И некоторые даже с «кис-кисом».

Интересуются, а нет ли книги самого Рязанова. Он бы сейчас надписал. Да, Элик сегодня недосмотрел. Когда приедет Жванецкий, надо учесть.

А вот и первый клиент. И даже сразу два. Подруги. И решили друг другу не уступать. Одна берет «плюс три». А другая подумала и, продублировав соперницу, добавила еще «плюс один». И победила 4:3.

Ромка вдруг встрепенулся.

– Господа! Покупайте мою книгу. Купив мою книгу, вы поймете, зачем вы сюда пришли. Покупайте, господа, покупайте!

Но господа не покупают.

Мне (добродушно):

– Стой, стой… Ты мне не конкурент…

И так задумчиво улыбается.

– Вот, – говорит, – суки… Зажрались!

В сопровождении администраторов появляется толстый Рязанов. Привычный. Как на экране телевизора.

Все так же добродушно Ромка ворчит:

– Жирная харя…

Толпа редеет, и у Ромки так ничего и не взяли.

Сворачиваемся и двигаем обратно. Ромка – домой, а я – опять на Брайтон.

Ромка живет совсем рядом, возле океана. И сразу же меня строго предупредил. Чтобы я не путал.

Манхэттен-Бич – это совсем не Брайтон-Бич. Брайтон-Бич – обычный клоповник. Хуже вонючей Одессы. А Манхэттен-Бич – настоящий курорт. И совсем другая атмосфера.

На Манхэттене-Бич не песок, а чистое золото. А на Брайтоне-Бич – обыкновенное говно.

– Потом, – улыбается, – поймешь.

Решил меня проводить и рассказывает о «суке», которая возглавляет одну «непыльную шарагу». Где в понедельник будет выступать Евтушенко. И куда я со своим чемоданом тоже приеду.

Вокруг небоскребы, огни… и, как на курьих ножках, такой коттедж. И два государственных флага – Израиля и США.

Не просто сука, а настоящая ищейка. И Ромка ее даже боится. На дружбе народов нагрела себе руки. И только в свой карман. А Ромка там руководил драматической студией.

Ну, что возьмешь с бывших совков? Так и остались художественной самодеятельностью. Ему все это знакомо – еще с Новосибирского академгородка. И Ромка им подобрал «Квадратуру круга».

Катаев, конечно, говно. Но пьеса еще ничего. И что-то у них не заладилось. Совки они и есть совки.

И эта сука все свалила на Ромку. И теперь ему даже не разрешает в фойе торговать. Но мне может и разрешить.

– Я, – говорю, – больше люблю на улице.

И Ромка тоже больше уважает улицу.

– Вот это, – говорит, – правильно, – и если не будет дождя, то он тоже придет. – Ты мне, – говорит, – не помешаешь. – «А этот гебист» ему «не нужен и на х…».

Не понял.

– Какой еще, – спрашиваю, – гебист?

Оказывается, Евтушенко.

Но Евтушенко почему-то так и не пришел. Похоже, что испугался Ромки. Но я все равно сделал. Плюс двенадцать. И познакомился с фотографом Петей. Он «принес Женьке» его фотографию. Наверно, теперь знаменитая. «Евгений Евтушенко в телефонной будке».

В сопровождении упитанного малого нам навстречу двигается пара. Распаляясь рукопожатиями, Ромка вытаскивает из сумки книжку и, развернув свой зажигательный «манускрипт», попадает под шквал восторженных пузырей…

Ушли.

Про малого (все смотрит им вдогонку):

– Поэт.

Я:

– Ну, и как?

Ромка:

– Мудак. Уже девятнадцать лет и все на шее у родителей. Видел, какой у него живот. Мне бы его возраст. Но поэт ничего. Способный.

Оказывается, с факультета славистики. И когда мы туда поедем, Ромка меня с ним познакомит.

Смотрит на часы. Уже половина четвертого. А второе отделение в пять.

– Ну, давай, старик, не опаздывай… – и поворачивает на свой золотой пляж.

5

Я достаю из кармана расческу и, вытащив зеркальце, прихорашиваю свою лопату. Еще без четверти, и по одному начинают подтягиваться.

А вот и Ромка, и теперь уже с ящиком. Взял в магазине и налепливает свой плакат.

Я даю Ромке совет. Ну, что значит «к счастью»? Уж лучше тогда «почему-то».

Любуется своим детищем и делает прикидку на глаз:

…автограф бессмертного

русского Поэта,

в жилах которого

почему-то

чисто ЕВРЕЙСКАЯ кровь.

– Ты, – соглашается, – старик, наверно, прав.

Теперь уже совсем про него. Такой вот чистокровный ариец.

Протянутая мне с долларом рука.

И Ромка вдруг выпаливает:

– Рваный есть!

Дурашливо и одновременно торжественно. Но как-то и с кислецой. Шила в мешке не утаишь.

Две молодухи. И со смешком как будто их кадрит. Вроде того что: «Девушки, вы куда?»

Остановились и чуть было не клюнули. Ромке бы проявить силу воли, а он вдруг возьми да и ляпни.

– Не проходите, – орет, – мимо своего счастья!

И все равно прошли.

– Вот, – улыбается, – б. ди!

А у меня на этот раз бабуля. С двумя карапузами.

За доллар – маленькому Женечке. А за пятерку – Сереже. Сережа пойдет осенью в школу.

И вдруг:

– А я уже эту книжку покупала!

Оказывается, на Невском. И совсем недавно.

Советует подруге:

– Купи, купи!

А сама она себе купит другую. Вот этой у нее еще нет.

Подписываю: Алле. А другую – Асе.

Алла приехала к Асе в гости. А может, наоборот.

– Я, – улыбаюсь, – тоже не насовсем.

Пустынно. Все уже прошли. И у Ромки опять так ничего и не взяли. Обидно.

– Подари, – говорю, – мне на память свой плакат.

А почему бы и нет?

– На, – улыбается, – бери.

Тем более что он все равно собирается его переписать. С моей поправкой.

Сворачивает в трубочку. А если развернуть с другой стороны, то почему-то портрет маршала Жукова.

Ромка, когда афиширует свою книжку, то еще и добавляет – и книгу моего товарища! Берите, господа, берите. Не стесняйтесь!

А я Ромку рекламировать пока не решаюсь. Как-то еще не освоился.

Сегодня Ромка пойдет в «Россию», а я – в «Насиональ». А завтра наоборот.

– Привет, – улыбается, – Сене и Юре.

И поднимает на прощание руку.

Михайлов и гусева

1

Лена забодала пудру – и всего за семерик. И теперь переживает: наверно, продешевила.

Села со мной рядом на ящик – и сразу же выглянуло солнышко.

А там, наверху, – другое.

2

«На трехколесном велосипеде (рассказывает) крутит педали девочка. И рядом шагает дед.

Дедушка ее подтолкнул – и девочка уехала далеко вперед.

Девочка недовольна. Она хочет ехать сама.

Поворачивается и кричит:

– Деда, меня не надо было толкнуть!»

Я беру Ленку за плечи и среди ящиков у нашего овощного усаживаю ее рядом с собой на обложке.

И никаких псевдонимов.

– Михайлов, – улыбаюсь, – и Гусева.

Мои университеты

1

Я думал, это мужик. А это, оказывается, негритянка. Килограммов под сто. А может, и под все сто двадцать. И вместо юбки – штаны. И что-то мне по-своему все чешет и чешет. И кивает на мой чемодан.

Все повторяет: тэйбл, тэйбл… И так ослепительно улыбается.

Прохожий останавливается и приходит мне на помощь. Оказывается, с чемоданом здесь стоять не положено. А можно только со столом. И если я сейчас не уйду, то она меня оштрафует.

Я говорю:

– Сенк ю… экскьюз ми… вери вел… ай эм рашен… бук…

Ну, и надыбал у корейцев короб из-под апельсинов. А может, у китайцев. Напрокат. И на короб поставил плашмя чемодан. А сверху еще замаскировал клеенкой. Ну, чем не тэйбл?

Но номер не прошел.

Минут через пятнадцать снова подходит и грозит мне пальцем. И чуть ли не в полпальца маникюр. Сам палец коричневый, а маникюр почему-то фиолетовый.

И больше уже не улыбается. Зря, что ли, у нее на ляжке кобура.

Вот и пришлось тащиться на Восьмую вест. Здесь у них барахолка.

2

Я ожидал толпу, а тут даже никто не толкается. Всего два-три человека. Зато барахла – несколько километров…

Он и она. Похоже, супружеская пара. Торгуют мебелью. Уже немолодые.

Я говорю:

– Здравствуйте. Вы понимаете по-русски?

Поворачивается к мужу:

– И он еще меня спрашивает!

Я говорю:

– Мне нужен стол.

– Вам, – интересуется, – какой – из мрамора? Или для гостиной?

– Желательно, – говорю, – переносной.

Поворачивается к мужу:

– Принеси человеку стол.

Приносит какую-то складную рухлядь. И страшно тяжелую. Килограммов на десять.

– Нет, – говорю, – не пойдет. А полегче не будет?

Поворачивается к мужу:

– Принеси человеку полегче.

Приносит теперь металлический. (Тот был деревянный.) На этот раз полурухлядь килограмма на четыре. Пойдет.

Жадно ловят мой взгляд. И чувствуют, что возьму.