Женское счастье (сборник) Никишина Наталья
— Не надо, — раздался голос у меня за спиной. Как же я не услышала их приближения, покарай меня Великая Мать!
— Так надо, — повторила я.
— Зачем? — спросила у меня женщина.
— Не знаю, но так надо.
И снова голос с печалью, звенящей невозможным, иным сказал:
— Оставь, оставь его. Он будет гений.
Но я была полна решимости, и… если бы, если бы не обернулась! Но я обернулась, и дивные глаза сделали мне так больно, что я схватилась рукой за сердце.
— Ты — человек! — сказал он мне.
— Нет! — закричала я, но было поздно. Я попыталась вернуться, выйдя из домика, но время и пространство сопротивлялись мне. Все двери были закрыты. Я осталась жить во второй раз.
Конец девятнадцатого века. Россия.
Человек, подобравший меня на улице, решил сначала, что я женщина определенного сорта. Но скоро понял, что ошибся, а после привязался ко мне. Он был учителем гимназии и умирал от чахотки. И я, чем смогла, то есть своим телом, скрасила и сократила ему два года перед смертью. Я вела скудное хозяйство, стирала и штопала, ходила на рынок, готовила. Он обучил меня чтению и письму, а еще игре на фортепьяно, что не пригодилось мне ни в одной из жизней. Мой друг был ссыльным и упорно старался не говорить о прошлом — кажется, он разочаровался в главной идее своего дела. Но незадолго до смерти сказал: «Куда же ты такая…» — и велел записать адрес своего товарища в столице, к которому я должна была поехать после похорон. Я поехала. Товарищ жил не один — коммуной. В квартире, прокуренной насквозь, меня взялись опекать стриженые женщины, и скоро я начала помогать в подпольной типографии и по мере сил бороться за дело освобождения народа. И так я прошла бы свой путь до конца, который настал бы для меня либо на каторге, либо за границей, и имя мое упоминалось бы в учебниках советской истории, если бы я не встретила его — князя. С тем же выражением то ли гнева, то ли смеха в ясных глазах, с приподнятой и надломленной бровью. Вошел он к нам и сказал: «Все копаетесь понемножку? А мы у себя порешили разом кончить. Нужен человек. Лучше женщина». Наши заспорили. Но я уже собрала саквояж. Мне было безразлично, прав князь или нет. Я хотела быть рядом.
Покушение не удалось. Но никого не схватили. Начали готовить следующее. Мой князь метался по стране как одержимый, и я следом за ним. Кажется, он и не замечал, что я всегда подле него. Как-то хозяева конспиративной квартиры оставили нас на ночлег в одной комнате. У них было тесно, и мы не сказали, что не венчаны. За поздним ужином, за тихим разговором о деле это было не важно. Но в узкой комнатушке, между комодом и кроватью, мы не разошлись, соприкоснулись, и его потянуло ко мне с такой силой голодной страсти, что я чуть не заплакала от жалости. Бедный мальчик, бедный мой мальчик! Эти слова твердила я в постели, целуя горячие худые бедра и впалый по-волчьи живот, трогая темный крест волос меж темными сосками… И когда он запрокидывал голову, подставляя мне шею, в руках моих не было веса, только жалость и нежность.
…Но мальчик мой и господин был резким, как хлыст, мужчиной, и утро, которого я ждала как продолжения счастья, стало лишь началом горя. Потому что, утолив свой голод, он забыл меня, как забывал съеденный хлеб. Вот тогда-то я и побывала у знакомых лип, на горестном берегу. Мы проезжали мимо имения князя Х. И мой князь, остановив ямщика, сошел. Он сказал, что имение некогда принадлежало их семье, но отец его проиграл. Мы пошли пешком через парк, к пруду. Там я увидела знакомую фигуру из мрамора.
— Говорят, мой двоюродный дед обесчестил на этом месте крепостную, а она утопилась, — сообщил мой милый. — Подлые нравы, проклятое семя.
Я промолчала. Я молчала и потом, когда изредка, словно против воли, он брал меня, только все вспоминала и никак не могла вспомнить искусство Великой… В минуты нашей близости боль разрасталась, заполняя все тело, и его объятия не успокаивали, а терзали, будто он проводил рукой по открытой ране. И странным казалось мне, что в первую нашу ночь я обращалась с этим бесконечно далеким человеком, с этим богом как со своей собственностью.
А потом он сказал мне:
— Ты мешаешь.
И я ушла. Через месяц его схватила охранка. И я тоже была арестована. На суде он ни разу не глянул на меня, а все туда — поверх голов. Я отправилась в ссылку, он — в одиночку, где через год разбил себе голову о стенку. Я узнала об этом от товарищей в Сибири. Была весна, и, подойдя к самой полынье, я зачем-то сняла шубу и скинула скатанные специально по моей ноге валенки, как будто собиралась плыть… Откуда-то сильно и тонко запахло корой, листьями, землей, и, втянув в себя с всхлипом этот глоток воздуха, я почему-то перекрестилась и кинулась вниз. И вновь черные воды сомкнулись надо мной.
Я не рассчитывала очнуться во второй раз. Мои друзья по революционной борьбе хорошо мне объяснили, что никакого «того света» нет. Водили меня в анатомический театр. О том, что было со мной сто лет назад, никто не знал, а сама я решила, что у меня психическое заболевание… И все же я снова явилась на свет. Матерь не захотела меня взять к себе, и я осталась одна. Не старея и не теряя красоты, я провела годы в дупле старой ивы. Ночами купалась в озере, долгими зимами спала вместе с природой. Почти забыла человеческую речь, но у людей началась революция, а затем гражданская война. После того как в моем озере отряд революционных матросов, неизвестно на каких кораблях заплывший в Сибирь, утопил с десяток белых офицеров, пришлось уйти с привычного места.
Я учительствовала в селе, была временной женой атамана, проехала через всю страну в поезде с какими-то чехами, которые были австрийцами… Вечная солдатня, ругань, запах махорки и портянок так надоели мне, что я нашла местечко поглубже и превратилась в елку. Жизнь дерева непереводима на человеческий язык. Мысли мои были медленны, а чувства сильны. Корни любили землю, а ветви целовали воздух. Сколько-то лет все было тихо. Потом — лесоповал, псы, охранники, зеки. Попробовала найти тихий угол для себя, но повсюду кипел человеческий муравейник: строили, клали шпалы, били в железо. Дважды меня арестовывало ГПУ. Иногда в камерах видела своих дряхлых товарищей по партии. И кто-то из них сказал мне, что я ужасно напоминаю легендарную эсерку, готовившую покушение на императора и убитую охранкой при попытке к бегству. Я не пыталась рассказать им правду. К чему? Они уже сжились с легендой, которая после их ухода тоже забудется, как забылись мною предыдущие жизни. От гэпэушников я легко уходила, работала, жила с какими-то мужчинами. Прошла всю Отечественную войну медсестрой и даже получила награду на свое тогдашнее имя. После войны я решила стать врачом. На фронте мне удавалось облегчать солдатам страдания, и я подумала, что могу чем-то помогать людям.
Окончив институт, я много лет работала врачом. Меняла имена, города, больницы. И однажды поняла, что чужая боль переполняет меня через край. В то время судьба забросила меня в родные места. Лип над заросшим прудом уже не было. Вдали виднелись развалины барской усадьбы. От девушки из белого мрамора сохранился лишь постамент. Но здесь мне было хорошо и спокойно. Я вновь стала деревом, травой, цветком. Плакал козодой тихим вечером, куковала кукушка золотым полднем, ночью благоухали болотные цветы, белые мотыльки садились на мое древесное тело… Зимы заметали меня снегами, осень забрасывала листьями. И единственным моим желанием было раствориться в этой тишине без остатка и так уйти в небытие — не мучаясь, не сопротивляясь, не ропща… Но, видимо, любопытство — это последнее, что покидает человека. Мне захотелось еще раз взглянуть на то, как живут люди.
Люди жили по-прежнему. Ссорились, целовались и не верили себе. Машин стало больше, дома сделались выше, а женщины носили невероятно короткие юбки. Я вошла в новую жизнь так же легко, как в прежние. Поработав немного в кафе официанткой, я поняла все, что было нужно понять. Банкоматы, компьютеры и факсы подчинялись мне, как домашние животные и мужчины. И совсем скоро у меня появились необходимые документы и приличное по новым временам жилье. Эта жизнь мне нравилась больше, чем предыдущие. В ней было больше удовольствий, меньше обязанностей и слежки друг за другом. Я подолгу могла бывать одна. Мои странности и необычайные способности никто не замечал. И я решила пожить необременительной жизнью красивой, чудаковатой женщины… В конце концов, в моем прошлом были только борьба, долг, войны и служение идеям!
Зачем меня занесло тогда в эту компанию? Мой возраст вечно тридцатилетней женщины, дорогие наряды и наличие денег совершенно не соответствовали обстановке запущенной, когда-то шикарной квартиры. Молоденькие девочки нервически хихикали и повизгивали, сомнительного вида парни обсуждали какие-то сомнительные дела… Орала музыка, сквозь полумрак и сигаретный дым смутно виднелись грязные стены… Я уж собралась побыстрее уйти, когда из коридора в кухне увидела его. Мне не нужно было рассматривать лицо. Сама манера сидеть, сгорбившись, словно хищная птица, могла принадлежать только ему — князю. Три шага отделяли меня от моей мки, моего несчастья, моей вечной погибели. И я их сделала, эти три шага. Чтобы увидеть светлые глаза, заломленную бровь и русую прядь, падающую на высокий лоб…
Той ночью в его постели с нестираным бельем я плакала.
— Почему ты плачешь? — спросил он. — Тебе плохо со мной?
— Ну что ты, мое счастье, мне очень… Плачу? Бабы очень глупые, вот и плачу… Ну что ты, любимый, никуда не уйду. Повернись, поцелую родинку под лопаткой… Откуда знаю? Помню. Да нет, шучу. Это совпадение. Шутка природы…
Комнату освещал только слабый уличный полусвет, и его сигарета, вспыхивая на секунду, давала мне увидеть родное лицо. Уснул он, неудобно и крепко обняв меня, оплетя ногами. Я лежала до рассвета, не засыпая и не шевелясь…
Не знаю, абсурдно это или закономерно, но его фамилия была Князев. И, естественно, друзья еще в школе звали его Князь. Я рассмотрела в фамильных альбомах десятки фотографий, но так и не поняла, имел ли он кровные связи с забытым семейством князей Х. Родители его жили за границей, дедов и бабок не было в живых. На снимках я обнаружила лишь трогательных и важных советских колхозников, значительных и довольно неприятных советских партийных работников и самого князя в младенчестве. Что ж, в этой стране столько раз все перемешивалось, становилось с ног на голову и обратно, столько раз все забывалось и начиналось с нуля, что генетически все население этой страны могло принадлежать к кому угодно: хоть к Чингисхану, хоть к Карлу Великому… Неизменной в этом мире оставалась лишь моя любовь.
И эта любовь вновь была несчастливой. Теперь уже ни сословная разница, ни великое дело не могли оторвать от меня княя, и все же между нами лежала пропасть не менее глубокая. Князь был наркоманом. Обеспеченные родители лечили его, укладывали в клиники, возили к светилам медицины и бабкам. Но устали и предоставили его самому себе, уехав на заработки в Африку. Временами у него случались перерывы, он ненадолго начинал верить, что свобода от наркотиков возможна, но через месяц-другой вновь срывался. Почему? Да откуда мне знать. Я видела лишь, что в нем отсутствует некая реальная воля к жизни. Он как бы не чувствовал вкуса, цвета, запаха этой жизни, не испытывал всех ощущений, даруемых ею, и все эмоции и чувства получал лишь от наркотика. Сотни раз говорила я ему, что унизительно зависеть от капли химикалий в организме, что жизнь сама по себе дает радости яркие и насыщенные. Но он лишь, как бы являясь существом иной, высшей касты, презрительно и снисходительно улыбался в ответ…
Я отдавала борьбе с его недугом все силы и все время. Следила и подслушивала, скандалила и унижалась. В конце концов ему это надоело и он стал избегать меня. Он снова уходил, теперь уже не в ярость безнадежной борьбы, а в безразличие ко всему, кроме своего иллюзорного счастья… После того как в результате передозировки он чудом остался жив, я навестила его в больнице. Ему сделали переливание крови, и на какое-то время князь был свободен от своей привычки физически. Но по выражению оживленного лица, по тому, как он отводил глаза и нервно переплетал пальцы на руках, я понимала, что это ненадолго.
Выйдя из больничного скверика, я села в автобус и уехала на окраину города. Оттуда пешком ушла далеко полями и перелесками. Мне некого было бояться. Все вокруг принадлежало мне, так же как и я принадлежала ему, этому простору, цветению, щебету. Выйдя к речке, я остановилась. Солнце уже клонилось к закату, тяжелые шмели низко гудели над цветущей травой. Тропа под моими разутыми ногами была теплой, нагретой, словно материнская ладонь. Ах, как захотелось мне вернуться сюда, к своему древесному счастью! Я всей кожей почувствовала призыв этой простой судьбы — быть, ощущать, колебаться от ветра, цвести, осыпаться! Но любовь не пускала меня.
Я раскинула руки и позвала Великую. Как зовет плачущее дитя, как зовет умирающий в ночи, как зовет женское сердце ради спасения любимого. Все всколыхнулось вокруг, все затрепетало: трава, вода, воздух. И, не увидев ее, я почуяла: она слышит. И тогда я попросила ее. Попросила и получила ответ. Она согласилась помочь мне. Потом все замерло, словно перед грозой, смерклось. И я поняла, чем мне придется заплатить за свою просьбу. Цена была великой, но еще больше была моя радость. И все же, уходя, я тосковала. Оглядывалась вновь и вновь, как оглядывается на отчий дом изгнанник. Гладила кусты и траву и прощалась, прощалась.
Никогда больше не станем мы единым целым, никогда не вернуться мне к вам…
Все летние месяцы, упоительные, золотые, влажные, медовые, я любила князя. Будто Великая вошла в меня и окружила нежностью, силой, горячей волной желания. И все это проливалось на него, вдыхалось им, становилось его частью… Словно молодое дерево распрямлялось внутри его души и требовало: жить, жить… И он начал жить. Он почувствовал вкус еды, запах горячего песка и нежность молодой листвы под пальцами, услышал дыхание грозовых туч. А моя сила ушла. Я сделалась обычной тридцатилетней женщиной, красивой и чуточку странной. Князь тоже стал обычным тридцатилетним мужчиной, с желанием жить, построить дом и обеспечить семью. А семья у него довольно скоро появилась. Он женился на хорошенькой воспитательнице детского сада, что жила по соседству… Меня он, кажется, стал побаиваться. Что ж, я не печалюсь.
На моих руках возле груди лежит мой младенец, моя девочка. Она плачет, смеется и теребит мой сосок. У нее будут светлые глаза и приподнятая бровь. Мне предстоит прожить целую жизнь, от которой я больше не смогу спрятаться среди травы и деревьев. Я знаю, что в ней будут горести и радости. Счастье и беда. Я отдала свое наивное бессмертие, но мне не жаль его. У меня есть мои деревья, мои цветы и мой младенец. А впереди — долгая-долгая жизнь.
Недоверчивая
Любовь вспыхнула в сердце преуспевающего директора сыскного агентства Пистолетова в ту минуту, когда он вошел в маленький цветочный магазин. Цветочные магазины Пистолетов посещал два раза в год — Восьмого марта и в день рождения своей мамы. Но с того момента, как в окружении пурпурных и белых роз, благоухающих орхидей, пестрых фуксий он увидел Анечку, ноги ежедневно несли его в эту обитель флоры, а рабочий кабинет стал походить на гримерную прима-балерины после премьеры.
Пистолетов безнадежно влюбился. Почему же любовь тридцатилетнего, холостого, мужественного красавца не могла найти ответа в юном сердце продавщицы цветов и студентки-заочницы искусствоведческого факультета? Что мешало воссоединению двух исключительно подходящих друг другу, по мнению Пистолетова, людей? Мешало Анечкино жизненное кредо. В свои двадцать три года она была убеждена, что каждый мужчина ищет в отношениях с женщиной некую выгоду, лелеет далеко идущие, вплоть до развода, планы.
«Может ли такое быть, — спрашивал у себя Пистолетов, — чтобы девушка с лицом итальянского ангела совершенно не доверяла чувствам?! Может ли быть на свете такая несправедливость, чтобы в существе с мелковьющимися золотыми прядями, бездонными очами и воздушной фигурой скрывалась душа агента налоговой полиции?» Увы! Во всем, что касалось мужчин, Анечка была доброй и мягкой девушкой, но, как только речь заходила о любви, она превращалась в сущую оценщицу ломбарда.
Пистолетов, будучи мастером сыскного дела, в течение недели легко узнал все подробности Анечкиной жизни. Анечка жила с мамой и бабушкой. Бабушка всю свою жизнь вела бракоразводные процессы в суде, а мама вела бракоразводную личную жизнь. Возможно, негативный опыт Анечкиных родственниц и не сказался бы столь полно на судьбе девушки, если бы в третьем классе она не полюбила подлеца Репкина. Репкин воспользовался Анютиной доверчивостью, и, пока она решала за него все задачки, объяснился в любви ее подружке Маше. Пистолетов возненавидел Репкина черной ненавистью, но поделать ничего не мог. Анечка не верила уже никому.
Женихи прилетали к ней стайками, но так же, стайками, и улетали восвояси. Если поклонник смотрел на Аню страдальческим взором, она подозревала, что у него болит зуб или неладно с печенью. Если другой пытался ее развеселить оригинальным поведением, она немедленно догадывалась, что у него не все в порядке с головой. Если пылкий воздыхатель пытался сделать подарок, Аня немедленно изгоняла его, усматривая подкуп. На любое предложение она отвечала отказом. Ей виделось то стремление к столичной прописке, то желание обзавестись домработницей. Освоив компьютер и закончив курсы испанского и французского, она отметала всех поголовно, не желая, чтобы ее использовали в качестве личного секретаря.
Пистолетов, узнав все это, впал в полное отчаяние. И однажды от нахлынувших чувств рухнул перед прекрасной цветочницей на колени. Анечка немедленно вышла из-за прилавка и присела рядом с Пистолетовым.
— Что ты делаешь? — спросил он, видя так близко от себя ее нежное лицо.
— Ты, наверное, что-то потерял? Ключи или мелочь! — деловито ответила Анечка.
«Я потерял свое сердце!» — хотел было крикнуть Пистолетов, но от волнения у него перехватило горло. Все было напрасно: эта девушка считала, что мужчина встает на колени только тогда, когда что-то уронил.
Печален и угрюм стал смелый сыщик Пистолетов. Не радовала любимая работа, не веселили встречи с друзьями. Недоверчивый итальянский ангел являлся ему по ночам, ускользал из его крепких рук, качал кудрявой головой и говорил голосом Станиславского: «Не верю…» Единственной слабой надеждой нашего героя оставалось то, что Анечка, отвергая его любовь, не отвергала дружбу. Они иногда гуляли вместе, он рассказывал ей кое-что о своей работе, а она делилась с ним своими мыслями об искусстве. Так славно было бродить по бульварам, заходить в кофейни, сидеть потом у Анечки в комнате и смотреть на нее… Да, Пистолетов был уже готов довольствоваться этим маленьким призрачным огоньком счастья, как вдруг их дружба оказалась под угрозой. На горизонте появился соперник.
Соперник был безупречен во всех отношениях. Его просто невозможно было заподозрить в стремлении к выгоде. На какую выгоду может рассчитывать сын техасского миллионера, беря в жены продавщицу отечественного цветочного магазина? Он приезжал за Анечкой на гоночном автомобиле и покупал все цветы, которые она продавала, — от кактусов до орхидей. Он носил ковбойские сапоги с бриллиантами и подавал нищим сотенные купюры.
Дело близилось к трагической для Пистолетова развязке. Было понятно, что такому жениху Анечка отказать не сможет. Даже бабушка и мама не нашлись, что сказать против такого брака: ясно, что ни в прописке, ни в Анечкиной зарплате подобный претендент не нуждался.
Но Анечка не была бы Анечкой, если бы не нашла достойный ответ этим проискам акулы капитализма. Однажды, задумчиво теребя золотистую прядь, девушка воскликнула: «Эврика!» Она вспомнила, что техасец как-то подозрительно бродил по их дачному участку и каблуком роскошного сапога рыл ямку. «Он подозревает, что у нас на даче есть нефть!» — приговорила претендента Аня.
И техасец убыл восвояси, так и не поняв, почему ему отказала эта красивая, но немного сумасшедшая девушка. А Пистолетов понял, что пора включать мозги, а не полагаться на силу чувств.
Два дня мозгового штурма явили миру блестящий план. И уже утром нового дня Пистолетов приступил к его исполнению. Он пришел к Анечке без всяких цветов, собранный и решительный, как на задание.
— У меня к тебе дело, — коротко сообщил он.
Через полчаса в пустом кафе, поглядывая на папку с какими-то документами, он сказал:
— Ты мне нужна. Для выполнения важного задания на территории чужого государства. Мне необходимо внедриться в среду особо опасных международных преступников. Для этого требуется помощница, красивая, знающая языки, владеющая компьютером и разбирающаяся в искусстве. Речь идет о торговцах картинами и предметами антиквариата. Но, чтобы выехать из страны, нам придется пожениться. Нас ждет немало опасностей и невзгод, и я должен быть уверен в своей напарнице. Поэтому мне нужна именно ты. Решайся!
Анечка слушала его завороженно, глаза сияли, прекрасные губы приоткрылись.
— Пистолетов! Ты единственный в моей жизни мужчина, который сказал мне правду. Остальные всегда делали вид, будто любят меня, и только ты не стал врать. Я согласна, Пистолетов! Используй меня для своего важного дела.
Они скрепили свой договор деловым, но очень горячим поцелуем. А уже через месяц стали мужем и женой.
Отгремела музыка веселой свадьбы, пролетел медовый месяц в Испании. Итальянский ангел лежал в объятиях Пистолетова, и он нежно касался чудной золотой пряди. Казалось, эти недели омыли счастьем душу недоверчивой его подруги, и она безмятежно и радостно принимала любовь славного сыщика.
Но вдруг легкая тень набежала на Анечкины небесные черты.
— Слушай, Пистолетов, кажется, ты что-то говорил мне до свадьбы… О том, что я тебе нужна… для чего-то важного. А для чего — я забыла. Так зачем я тебе нужна?…
Пистолетов посмотрел в потолок, покрепче прижал к себе Анечку и ответил:
— Конечно, нужна. Просто так нужна. Низачем. Нужна — и все.
Анечка удовлетворенно вздохнула, и тень беспокойства покинула ее лицо. А весь ночной мир любви пел вокруг: «Просто так, низачем, нипочему, просто нужна…»
Благодаря сопернице
Женщины кружились вокруг моего избранника, словно осы возле ложки, измазанной вареньем. Он их не отгонял. Напротив, благосклонно принимал дамское поклонение, выражавшееся в дурацком хихиканье, беспардонной лести и бытовой, якобы дружеской, помощи. Иногда мне хотелось взять в руки гигантскую мухобойку и быстро и точно всех их перехлопать по штуке в секунду. Но я понимала, что, выбирая такого красавца и супермена, не только наживаю себе комплексы и проблемы, но и приобретаю множество соперниц. Впрочем, Стасик даже не подозревал, что я его выбрала. Мне кажется, он и не замечал меня за этим частоколом стильных женских фигур. Их было так много и они стояли вокруг него так плотно, что мне просто некуда было втиснуться. Гостеприимный холостяцкий дом Стасика давал трещины, когда в него набивались все желающие полюбоваться хозяином. Я тоже присутствовала на этих посиделках и разглядывала своих конкуренток.
Царила на этих вечерах интеллектуалка. «Экзистенциализм», «ментальность» и «пассионарность» — эти слова так и слетали с ее ненакрашенных губ вместе с крошками торта. Иногда в порыве страсти к прекрасному Стасику она произносила зажигательные лекции, достойные увековечивания в виде докторской диссертации. Впрочем, весьма часто ее перебивала другая любительница поговорить — ярая феминистка.
Феминистка рассказывала душераздирающие истории из своей жизни о проклятых тиранах-мужчинах и смотрела на Стасика, как голодная тигрица на мирно пасущегося самца зебры. В упоении борьбы с агрессивным мужским началом она то и дело прижимала Стаса к своей обширной груди, и остальные дамы начинали недовольно гудеть, опасаясь за жизнь любимого человека.
К этим двум присоединялась и вечнозеленая от вдохновения и сигарет поэтесса. Она носила балахонистые платья в античном стиле, курила, отставляя в сторону мундштук, и читала басом стихи, посвященные нашему общему объекту поклонения. Стихи мне нравились, особенно те, где она заклинала объект: «Не бросай на меня свой волнительный взор, я могу загореться, как спичка…» На спичку она совсем не походила, но общее направление ее поэтической мысли меня устраивало. А те строчки, где поэтесса сообщала Стасику: «Я ухожу в туманные холмы, я покидаю вас, земных людишек!», просто вселяли в меня надежды. Правда, она так и не поднималась из плотно оккупированного ею кресла…
Надо заметить, что эти мэтры разговорного жанра казались мне не самыми опасными. Куда сильнее меня волновали молчаливые красавицы и невразумительно щебечущие милашки. Скажем, накачанная дама, которая всегда подпирала притолоку подобно мощной, но пропорциональной кариатиде. Или девушка-обезьянка, так и норовившая вспрыгнуть к Стасу на колени с простодушием австралийской аборигенки. А пара манекенщиц, которым я доставала макушкой до того места, откуда росли их ноги и заканчивались юбки! А как хороши, как свежи были две стрекочущие выпускницы лицея, удачно скрывающие за макияжем свою свежесть… Но главными соперницами были, конечно, дамы предбальзаковского возраста. Бизнес-вумен, чья мобилка играла, словно симфонический оркестр. Домохозяйка с опытом семейной жизни, приносившая пироги, грибочки и успевающая пропылесосить квартиру и помыть посуду, пока мы, расходясь, успевали лишь накрасить губы…
В этом цветнике мои скромные достоинства были незаметны, и шансы на получение Стасикова сердца просто равнялись нулю. По ночам, вместо того чтобы думать о работе, где мои дела шли не слишком хорошо, я думала о соперницах. Я представляла себя Сусаниным, который уводит их далеко-далеко. Дэвидом Копперфильдом, который сделает их невидимыми. И даже Владимиром Ильичом, который отправит их к станкам и пашням. Увы, это были лишь наивные дамские грезы… Соперницы не испарялись и не исчезали… Но жизнь всегда подскажет решение тому, кто его ищет.
Прогуливаясь весенним днем по бульвару, я увидела рослого молодца, прислонившегося к стене. Что-то знакомое почудилось мне в его облике, и уже через минуту я вела его за собой в Стасикову квартиру. Примитивная уловка: «Срочно нужен мужчина на пару часов» подействовала — парень оказался доброжелательным и согласился сыграть роль моего поклонника. В помещении он подпер своим мускулистым телом косяк двери рядом с загадочной «кариатидой». А через некоторое время они исчезли, и я увидела свою соперницу лишь на свадьбе, куда она пригласила меня в знак благодарности. Эта первая удача подсказала мне путь, по которому я могла бы увести своих противниц прочь от Стаса. Путь, усыпанный не проклятиями, но белыми розами. Я решила всех их распихать по мужьям.
Быстрее всего, как ни странно, удалось спихнуть феминистку. Нет, ее принципы остались при ней. Просто я нашла среди своих приятелей закоренелого домостроевца. Они схлестнулись в такой решительной и страстной борьбе, что восторжествовал принцип единства противоположностей, и, громко споря, мужчина и женщина отправились в загс. Следом укатили на одинаковых «мерседесах» сосны-манекенщицы. Жениха я им сыскала одного на двоих, но машины он подарил каждой в отдельности. А к жизни в гареме они уже морально подготовились в нашей компании. Домашняя хозяйка была мною отправлена к немецкому предпринимателю. Когда я ему объяснила, сколько марок он на ней сэкономит, немец просто обалдел от такой выгодной сделки. И даже выплатил мне комиссионные. Конечно, в процессе борьбы за свое нелегкое женское счастье работу пришлось бросить. Но зато я пристроила девушку-мартышку доктору философии. У него аллергия на всех животных, но нужен кто-то рядом, чтобы молча слушать и преданно глядеть. Труднее всех оказалось пристроить интеллектуалку Несмотря на полную ненакрашенность, она проявила редкую переборчивость. Ею был отвергнут молодой политик — за то, что не выговаривал ее любимое словечко «экзистенциальный», — затем она отказала американскому профессору, сказав мне по секрету, что он полный идиот, потому что все время говорит на какой-то тарабарщине. Надо понимать, что «тарабарщиной» она нарекла великий английский язык. Но наконец и она успокоилась, когда я познакомила ее с великим гуру, по совместительству работающим сторожем в бане. Гуру с таким многозначительным видом произносил «отож» и «чистый дзен», что наша интеллектуалка притихла, а потом выдала три тома расшифровки этих новых философских понятий. Поэтессу я сосватала удачнее всех. Конечно, такой специфический товар требовал специфического потребителя. И я нашла его. Это оказался «новый русский», изнывающий от желания помеценатствовать. Потенциальный меценат не хотел участвовать в коммерческих проектах. Все, что сулило хоть малейшую выгоду, с отвращением им отбрасывалось. Я в два счета доказала ему, что стихи моей поэтессы не принесут ему ни копейки. Он обрадовался, словно ребенок, нашедший цветное стеклышко. Сейчас у них выходит собрание ее сочинений. Очередной том с золотым тиснением раздают возле метро, доплачивая при этом читателям по одной гривне. Иногда там собирается очередь.
Не прошло и полгода, как в Стасиковой квартире освободилось много пространства. И пока оно не заполнилось свежими поклонницами, я быстро устроила нашу свадьбу. С моим опытом это не составило особого труда. Спрашивается, куда делась бизнес-вумен? Она — мой партнер по бизнесу. Понаблюдав за моей энергичной деятельностью, новая подруга предложила мне открыть на паях брачное агентство. Выпускницы лицея нашли у меня интересную работу. Стасик служит замечательной живой рекламой: он сидит в нашей приемной, и, когда клиентки спрашивают: «Кто этот роскошный мужчина?», девочки радостно сообщают: «Это муж нашей руководительницы!» Нужно ли говорить, что от клиентов нет отбоя. И я советую вам: если хотите быть счастливой, ищите достойную соперницу, а уж она вам поможет.
Среда их обитания
Лето плавило асфальт и требовало водных процедур. А я сидела в своем закутке и составляла очередной каталог. Вообще, чем хороша наша маленькая библиотека, так это тем, что в ней прохладно. Летом к тому же и немноголюдно: все ушли на пляж. Тяжелехонько вздохнув, я открыла симпатичный детективчик и погрузилась в нелегкий быт киллеров… Кровь лилась рекой, супермены брали голыми руками мафиозные шайки, одним взмахом ноги герой разбивал планы международных преступников… На десятой странице я заскучала и задумалась о своем, о девичьем.
Где их брать? Где брать мужчин? О, я думала вовсе не о тех слабых, изнеженных и вечно ноющих созданиях, которые так и вились вокруг меня и просто умоляли взглядами: возьми меня на ручки, понеси меня в светлое будущее… Я думала о настоящих мужчинах — тех, что коня на скаку и в горящую избу… Я помнила, конечно, что это про женщин. Но хотелось, чтобы про мужчин… А с такими у меня была проблема. Вокруг сплошные очкарики и зануды — типичные посетители районных библиотек. Они читают стихи и пишут диссертации, они не умеют вбить гвоздь и смастерить полку, они рефлексируют и цитируют философов. А я мечтала о мужественном, мускулистом, крепком, как гранит… И пока я мечтала, время шло. Все подруги замужем, только я вечная свидетельница на их свадьбах, до сих пор ищу супермена. Еще вчера казалось, что все впереди… А что у меня оказалось впереди? Да и позади! Библиотечное отделение нашего института. Знаете, сколько мальчиков со мной училось? Ровно два. И на них слетелись желающие, как пчелы на мед… Прямо истерзали бедных своей любовью. Победили в этой борьбе сильнейшие. И повлекли этих несчастных в загс, как овнов на заклание… А я существо слабое или желающее таковым быть, поэтому стала искать объект мужественный и решительный. Долго искала, года три. Но, увы, так и осталась одна-одинешенька. На улице знакомиться мне неловко, в рестораны ходить не с кем, на дискотеках одни тинейджеры прыгают… Да и настоящие мужчины, сильные и бесстрашные, — существа реликтовые, только в детективах, пожалуй, и остались…
Между тем рабочий день заканчивался и нужно было покидать уютный зал. Я отправилась в открытое кафе неподалеку, где назначила встречу своей подруге Юльке. Пока мы ели мороженое и пили кофе, я привычно стенала про отсутствие достойной кандидатуры на роль мужчины моей мечты. И тут Юлька вдруг задумчиво сказала:
— Нужно брать мужчин там, где они водятся. Сообрази, — продолжила она, — ты же не едешь охотиться на медведя в африканскую саванну? И зайцев будешь искать в обычном лесу, а не в горах, правда? С чего ты взяла, что необходимый тебе настоящий герой будет бродить в городских скверах или бесцельно прожигать жизнь в барах? Поэтому сначала определи, где собирается наибольшее количество не обремененных заботами, расслабившихся и одновременно «крутых» мужчин. И начинай поиск в этом месте.
По-моему, больше всего расслабившихся мужчин в парламенте. Но туда же пройти надо. Еще в бане, но не припоминаю, чтобы кто-то нашел себе там мужа.
Но Юльке ее идея показалась плодотворной, и она втянула меня в обсуждение своего дурацкого плана.
— Итак, Мариша, давай прикинем, где собираются самые мужественные и сильные?
— Ну уж нет, — заорала я, — в тренажерный зал ни за что!
Тем не менее что-то меня в такой постановке вопроса заинтриговало. И с этого вечера я под Юлькиным руководством занялась поисками мест компактного обитания настоящих мужчин.
Первыми в нашем списке числились любители прыжков с парашютом… Чем не место для поисков мужчины моей мечты? Пришла я на летное поле, посмотрела, как они прыгают. Ну что вам сказать, познакомиться успеть можно… А вот отношения наладить вряд ли… Все, вообще-то, как в нормальной жизни. Летишь с ним рядом, паришь над облаками… А потом — бац! — об землю с размаха… Сходила еще к этим, которые с моста прыгают, на веревочке… Хорошие ребята оказались, только к женщинам как-то равнодушны… Я когда сама прыгнула разок, сразу поняла, почему они на меня как-то мало реагируют. Пока раскачивалась вниз головой, у меня так мозги встряхнулись, что я на работе три каталога составила, а про мужчин и думать забыла месяца на два… Но потом опять затосковала.
Моя Юлька сказала: «Иди к туристам, тут и думать нечего, туристы все такие — надежные, сильные…» И помогла мне на туристический слет попасть. Там мне все страшно понравилось. Люди задушевные, и большая часть из них мужского пола. И столько мне предложений поступило. Один позвал меня по горным рекам сплавляться, другой — лягушек есть в экстремальных условиях… Но я выбрала Саню. Такой молчаливый, интересный. Сразу видно: надежный, как гранит. Он меня пригласил просто отдохнуть в лесу денька два. Ну вот, решила я, настал мой звездный час. Купила чудную шляпку, модненькую такую, босоножечки, шортики очаровательные… Посмотрела на себя: прелесть!
Поехали мы в поход. Не на машине. И даже не в автобусе. На байдарке. Это такая лодочка ужасная. Встать в ней нельзя, она сразу опрокидывается. И до пояса тебя не видно: ни коленки показать, ни босоножки. Сидишь, как индеец в каноэ… А тут еще выясняется, что мне грести надо. То есть веслом так крутить. Час кручу, два кручу! А Саня мне все твердит: правее, левее… Короче, выползла я на берег, а руки вообще не двигаются, словно я белье у всех своих родственников перестирала. А Саня посмотрел на меня ласково и говорит:
— Хватит лежать! Надо костровище вырубать, палатку ставить!
Я удивилась.
— Это же мужское занятие! — говорю.
А он мне отвечает:
— В естественных условиях все равны. К тому же для настоящей женщины любое мужское дело — тьфу!
Потом погнал меня в лес дрова для костра собирать… Я плачу: не умею, мол. А Саня все твердит:
— Как же ты будешь жить в дикой природе?
А зачем я там буду жить? Потом уже я приступила к исконным женским занятиям: приготовлению ужина и мытью посуды. А Саня учил меня уму-разуму, рассказывая, что современные женщины — слабые и не приспособленные к жестким природным условиям создания… А некогда они могли в поле рожать, лес валить и на медведя ходили с рогатиной… Потом мой герой энергично откушал супчика и ушел спать. А я, сходив за водой, благо родник был рядом, задумалась, так ли уж мне необходим мужественный герой и среда его обитания…
Уснула я как новобранец после марш-броска. Но среди ночи меня разбудил протяжный стон. Решив, что таким природным способом Саня изъявляет свои мужские притязания, я приготовилась к обороне. Любви мне почему-то вовсе не хотелось: все тело ныло. Но все оказалось куда печальнее. У него разболелся зуб. В ход пошли народные средства: полоскания солью и прикладывания пепла… Но страдалец не умолкал. Я металась над ним, как орлица над орленком… Наконец он промолвил:
— Анальгину бы…
У великого туриста аптечки не было. Как выяснилось, анальгин мог быть только в ближайшем студенческом лагере, километра три-четыре от нашего стойбища. Я, рассчитывая на отказ, спросила нерешительно:
— Может, мне сходить туда?
— А ты не боишься?
— Ужасно боюсь!
— Ну иди! — разрешил Саня.
И я пошла. Поскольку фонарика тоже не имелось, я поставила в кружку огарок свечи. Толку от такого освещения было мало, но погасить маленькое пламя я не рискнула. О! Это было по-настоящему жутко. Лес темнел вокруг, под ноги подворачивались поваленные стволы, взлетали с шуршанием какие-то существа. Наверное, птицы. Я плакала и причитала, но негромко, дабы не привлечь хищников. Вдруг лес кончился, и я вышла на поляну. На поляне вокруг костра сидели люди. Мне вспомнилось все прочитанное в детстве. Но не страшные сказки про разбойников и людоедов, а любимая пьеса Маршака «Двенадцать месяцев». Минут пять мы молчали, пока наконец в этой тишине я промолвила:
— Люди добрые, а нет ли у вас анальгинчика?
И после паузы раздался хохот.
Добрых молодцев оказалось не двенадцать, а всего четверо. Мы перезнакомились. Они, смеясь, рассказали, что приняли меня за привидение. Еще бы, из темного леса является слабо освещенная фигура, потом оказывается, что это девица с огромными глазами и распущенной косой. В руках у нее свеча. И стоит она молча. «То ли девушка, а то ли виденье…» И спрашивает «виденье» анальгинчика… Анальгин между тем нашелся, и Юрочка, самый симпатичный из всей компании, пошел со мной к страждущему Сане. Теперь дорога показалась мне совсем короткой. Я не прочь была идти по ней и подольше. А лес стал совсем нестрашным. Птицы взлетали очень кстати, потому что после каждого подозрительного шороха я прижималась к Юрочке, а он обнимал меня за плечи. Так что к палатке мы вышли обнявшись, словно… Ну, не брат с сестрой, конечно.
Поутру я вовсю веселилась возле чужого костра, перенеся свои вещи к ребятам. Четверо мужчин наперебой за мной ухаживали и старались произвести впечатление. Юрочка читал замечательные стихи и очень к месту цитировал великих философов… А мрачный и мужественный Саня катал на байдарке откуда-то появившуюся в лесу мадам в белой шляпе. Впрочем, к вечеру он увел меня, чтобы поговорить. И возле могучего дуба, под чириканье пташек сказал мне:
— Марина, уже несколько лет я искал настоящую женщину. Такую, чтоб коня на скаку и в горящую избу… Но, увы! Попадались мне только изнеженные и избалованные особы, ни на что не способные. И вот теперь я встретил тебя. Ты прошла все испытания и вполне достойна быть подругой настоящего мужчины… Мой эксперимент удался!
Я отвела глаза и покраснела… А потом долго и сбивчиво рассказывала Санечке, что он замечательный и чудесный, но… Но лицо Юрочки выглядывало время от времени из кустов. Больше всего он походил на типичного посетителя библиотек, на голове торчала белая панамка, а на носу косо сидели очки. Но почему-то мне были страшно симпатичны и эта панамка, и эти очки…
Осталось добавить лишь, что мой муж Юрочка уверен, что более мужественной женщины, чем я, не встречал никогда. В походы мы частенько ходим вместе с Саней. Кстати, поклонник натуральных условий все еще не нашел женщину, способную в этих условиях выжить. Так что, если вы ищете настоящего мужчину, отправляйтесь в туристический клуб и познакомьтесь с Саней. Потому что самые сильные и мужественные экземпляры нужно искать в естественной среде обитания.
Летучая Майя
Майя торопилась. Торопливость вообще присуща молодым девушкам. Но Майя была подвержена ей особенно. Десять встреч в день и тридцать телефонных звонков требовали известной оперативности, так что Майя по жизни не шла, а летела. Вот и сейчас ей требовалось вылетать из дома через десять минут. Так она и ответила подруге: «Вылетаю. Чмок!» Майя собиралась на концерт своей любимой группы. Концерт ожидался в помещении популярного клуба «Гоплык». Но перед началом Майя хотела пообщаться с друзьями-приятелями, которых у нее было по городу немеряно.
Нужно заметить, что, несмотря на легкую и нарядную красоту натуральной блондинки с темно-голубыми глазами, веселый нрав и почти законченное высшее, Майя до сих пор не имела друга сердца. Именно так она предпочитала называть молодых людей своих подруг. (Определение «бойфренд» ей казалось слишком банальным, а «парень» — простецким.) Нельзя сказать, чтоб ее такое положение вещей не волновало. Все-таки двадцать лет — возраст, что ни говори, почтенный и требующий ответственного отношения к будущему. А будущее представлялось Майе весьма плачевным. Во всяком случае, в ближайший месяц. Они с девчонками уже договорились провести середину лета у друзей в Крыму. И предвкушение теплых волн, посиделок на террасе, походов в горы и прочих радостей кружило голову. Но! Две ее лучшие подруги собирались ехать в Крым со своими молодыми людьми. И это отравляло всю прелесть предстоящего отдыха. Три недели Майе предстояло наблюдать чужие «уси-пуси» и слоняться одной темными южными ночами по двору и саду…
Майя расчесывала волны белокурых волос и тяжело вздыхала. Совершенно некому было оценить это природное золото, не нуждающееся в ежемесячной покраске. Никто не обратит внимания на то, что ее ресницы будут по-прежнему темными, даже после поцелуев моря… Никто не заметит ее золотистого прозрачного загара. «Почему? — мучилась Майя важнейшим вопросом современности. — Почему у меня ничего не получается с мужчинами?» И действительно, никто бы не сказал, что она обделена вниманием сильного пола. Но ей никто не нравился! Никто. Вообще-то, если бы Майя вдумалась в происходящее, то поняла бы, что ей никто и не мог понравиться. У нее просто не хватало на это времени и терпения. Как только какой-нибудь очередной поклонник появлялся с ней рядом, Майя бросала на него мимолетный взгляд — и все! Ей могли не понравится оттопыренные уши или прическа, нахальный взгляд или мятая футболка… И она тут же улетучивалась. Поскольку она была девушкой востребованной, то у нее всегда была пара-тройка неотложных встреч. А рядом возникал кто-нибудь свежий, и все начиналось заново. То есть у любого, кому западали в сердце светлые кудри и васильковые очи, просто не было шанса. Один взмах ресниц, пара торопливых извинений — и девушка улетала прочь, словно унесенная ветром. Вот и сейчас она просто разрывалась между необходимостью успеть в ночной клуб и желанием обсудить по телефону с подружкой события сегодняшнего дня. А еще нужно было накраситься. И предупредить однокурсника, что встреча перенесена на полчаса. А музыка играла, и попутно с одеванием и нанесением макияжа Майя кружилась по комнате, подпевала любимой группе и откусывала от бутерброда…
Когда она таки вылетела из подъезда и понеслась по улице, на дорогу у нее осталось всего пятнадцать минут. И девушка решительно протянула руку, чтобы остановить машину. Автомобиль послушно затормозил. Водитель что-то буркнул и открыл заднюю дверь. Впорхнув внутрь, Майя немедленно завертелась как укушенная и потребовала, чтобы водитель прибавил скорость. Парень, сидевший за рулем, неторопливо заметил в ответ, что он лично никуда не спешит, особенно на тот свет. Майя обиженно замолкла. Но уже через пару минут предложила свернуть и поехать по другой улице.
— Так намного короче! — заявила она.
— А я хочу продлить удовольствие!
Осознав, что это комплимент, девушка снова умолкла. Но ненадолго. Ибо они въехали в пробку.
— Ну что же вы! Немедленно вон в тот ряд! Быстрее, может, проскочим! — закричала Майя.
Увы! Машина была уже надежно затерта другими, словно шхуна в Ледовитом океане. Хотя никаким льдом здесь и не пахло. Пахло бензиновыми выхлопами, асфальтом и немного Майиными духами.
— Какой вы медленный… — пробормотала девушка.
Автомобиль продвигался вперед куриным шагом. Иначе это продвижение и назвать нельзя было. Широкоплечий черноволосый крепыш, сидящий за рулем, все чаще разворачивался и внимательно смотрел на свою пассажирку, а она то открывала дверь и пыталась заглянуть вдаль, чтобы увидеть, где кончается пробка, то безуспешно трогала кнопки мобильного, но связь отсутствовала. В промежутке между своими лихорадочными действиями девушка успела разглядеть водителя, и он ей не понравился. «Такой обыкновенный…» — подумала она и по привычке хотела побежать куда-нибудь в другое место. Но бежать было некуда. Вокруг гудели стада машин, кромка тротуара была далеко. Да и куда бы она пошла по этому тротуару? До станции метро было добрых пять километров…
Водитель между тем решил представиться.
— Меня зовут Михаил. А вас?
— Майя.
И он принялся рассказывать ей старый анекдот. Майя чуть не взвыла. Тоскливым взором она посмотрела в окно, на далекое вечернее небо. Если бы у нее были крылья, она улетела бы отсюда далеко-далеко… Майя хлопала дверью, выпархивала наружу, поправляла растрепавшиеся на ветру волосы… И очень напоминала мотылька, бьющегося о стекло…
Но после третьего анекдота она улыбнулась, а над четвертым засмеялась. Миша вел себя так, словно никакой пробки вокруг них и не было. Он не ругался и не нервничал, не смотрел на часы… Напротив, казалось, что ситуация доставляет ему настоящее удовольствие. Через час Майя заинтересованно слушала рассказ об археологической экспедиции, в которой побывал собеседник, а в конце второго сидела рядом с ним на переднем сиденье и хрустела чипсами, которые Михаил достал из бардачка. Что-то случилось с ней. Ей стало интересно. Более того, уши, которые показались ей в первую минуту знакомства вызывающе оттопыренными, начали выглядеть так мило… Футболка, которая еще недавно как-то дисгармонировала с ухоженным салоном машины, сделалась такой симпатичной… Взгляд Миши выявился вовсе не нахальным, а добрым и притягательным… Первый раз в жизни Майя общалась с кем-то целых два часа и пятнадцать минут. Можно сказать, что, с ее точки зрения, это была вечность.
Нужно ли говорить, что в Крым Майя отправилась с женихом. Знакомые и друзья не переставали удивляться, каким образом неторопливый и основательный Михаил мог понравиться стремительной, порхающей Майе. Но признавали, что союз оказался красивым и гармоничным. Остается добавить, что все в мире имеет свой прекрасный тайный смысл. Даже кошмарные пробки в центре города.
Сюжет для небольшого скандала
Ларочка плакала. Она плакала так, что у Романа разрывалось сердце.
— Ну что с тобой? Детка, скажи, что случилось?
Обожаемая женщина посмотрела на него взглядом актрисы немого кино. Сходство усиливали черные разводы вокруг глаз от потекшей туши…
— Любимый, нам надо расстаться, — произнесла она нежно, но твердо.
— Как расстаться, детка? — обалдел Рома. Еще бы! Неделю назад они поженились. Только что он приехал из конторы, где закончил основные дела. И, проезжая по жаркому, душному городу, счастливо думал, что вот уже через сутки они отправятся в свадебное путешествие. Прикрывая глаза, Рома представлял себе море, белый корабль, а потом бирюзовые лагуны и пальмы. Ларочку в белом купальнике и прозрачном парео на берегу… Уединенное бунгало… Объятия, поцелуи… Хотя поцелуи можно и не откладывать.
С этим намерением Роман влетел в квартиру. И обнаружил Ларочку всю в слезах. Вот уже почти час он пытался выяснить, что случилось. Но Лариса только твердила, что все очень плохо и что она наконец все поняла…
— Ларочка, может быть, я тебя чем-то обидел? — мучился Рома. — Ты права. Я уже два дня не дарил тебе цветы. Я говорил тебе мало ласковых слов… Но все можно исправить!
— Поздно, милый… Отпусти меня…
Роман перебирал в памяти все свои поступки, все действия. И наконец вспомнил.
— Ты обиделась, что вчера мы с ребятами посидели в баре? Но я же пришел домой не поздно!
Лара перестала всхлипывать.
— А ты сказал мне, что у вас совещание!
Да, действительно, он так сказал.
— И чем же вы там занимались? Пили? С девушками развлекались?
— Ларочка! Я же был совершенно трезвый. И какие могут быть девушки! Ты же знаешь, что я думаю только о тебе!
— Ах, милый теперь уже все равно… Жизнь — страшная вещь. Вот мы расстанемся, и ты будешь свободен. Сможешь сидеть в барах сколько угодно… — И Лара снова заплакала. Слезы стекали по лицу и капали на стол.
Роман задумался. Такую бурю эмоций могло вызвать что-то очень серьезное. И вдруг его осенило! Лариса узнала про Дашу.
— Ларочка, тебе не стоит принимать это близко к сердцу. Все давно кончено.
— В каком смысле давно кончено? — проявила интерес Лариса.
— В том смысле, что я с ней не виделся с мая.
Взгляд Ларисы оживился.
— Ты не видел ее с мая? То есть с того времени, как я уезжала к маме?
— Конечно. Мы поговорили. Все выяснили. И — привет! — Роман почувствовал облегчение. Любимая все поняла.
Лариса медленно встала.
— То есть… ты хочешь сказать, что до этого ты с ней встречался?
Ромочка заподозрил неладное.
— Лариса! Конечно, я с ней встречался. Мы же работали над проектом. Даша — отличный специалист.
— Так ты, выходит, встречался с какой-то Дашей, когда у тебя уже была я?
— Девочка моя! Ну, были у меня какие-то небольшие увлечения, как у всех мужчин…
— Интересно! — окончательно пришла в себя Лариса. — Увлечения! Значит, когда ты за мной бегал как собачка, у тебя были параллельные увлечения?
Роману не понравилось сравнение с собачкой.
— Я не бегал за тобой как собачка. Я спокойно ухаживал. Ты же первая начала на меня смотреть так…
— Как это я начала на тебя смотреть? Ты просто изнурил меня своими приставаниями! Проходу не давал! Вот я и смотрела, чтобы ты отвязался.
Ромочка налил себе холодной минералки, выпил целый стакан.
— Ты хотела, чтобы я отвязался? А зачем же тогда сама меня в гости пригласила?
Лариса взвилась:
— Да я тебя пригласила, чтобы Игорь приревновал!
Роман побледнел.
— Это тот плюгавый тип с тупыми анекдотами?
— И ничего он не плюгавый. Если хочешь знать, он веселый и спокойный. В отличие от тебя.
— Даша тоже выгодно отличается от тебя…
Лариса разбила первую тарелку.
Через пару часов семейной разборки осколками посуды был усыпан весь дом. В ходе беседы всплыли имена некой Маши и какого-то Тимофея. Обсуждены склонность Роминого дедушки по материнской линии к нездоровому образу жизни и неврозы Ларисиной тети. Состоялись звонки родителям с известием о немедленном разводе. Дважды молодожены подвергали пытке любимую кошку, пытаясь ее поделить. Складывались чемоданы: сначала немедленно хотела уйти Лара, потом уходил Рома. И в первом, и во втором случае чемоданы почему-то раскрывались и содержимое вываливалось на пол…
Устав от длительной трагедии, Рома налил себе окрошки. Лариса сначала завистливо глядела на него, потом пристроилась с тарелкой рядом. Поели и в полном молчании принялись за уборку помещения. Лариса раскраснелась и даже начала напевать что-то. Она была сейчас такая хорошенькая, что Роман не выдержал и обнял ее. Жена прижалась к его груди и тихо вздохнула. Поцелуй был долгим и жарким.
Значительно позже, лежа в полудреме, Роман вдруг вспомнил:
— Лара! А чего ты днем плакала? Что произошло-то?
— Не знаю… Настроение плохое было. Еще с утра.
— Но от чего?
— Да я и не помню. Жизнь показалась такой мрачной…
— Да с чего? По телевизору что увидела или сон приснился?
— Ой! Вспомнила! Знаешь, я проснулась. Обрадовалась, что завтра будем на море. Пошла принять душ. Смотрю, на носу прыщик. Кошмарный такой. Ужас! Нам ехать, все такое красивое будет вокруг — море, пальмы… А я с прыщом на носу. Прямо жить не захотелось.
И сказав это, Лариса уснула. А Рома еще долго ворочался и вздыхал, размышляя о загадочной женской душе.
Королева шансона
Степан Васильчиков влюбился. Красивый, воспитанный и элегантный, как сицилийский мафиози, он скромно трудился в преподавательской должности одного из гуманитарных вузов и не помышлял о безумных страстях. В свободное время он предавался таким недорогим удовольствиям, как просмотр элитарного кино и выезд на дачный участок.
И тут грянула любовь. Грянула она в прямом смысле разухабистой музычкой из приемника такси. Известно, что во всех машинах нашего отечества звучит то, что ныне гордо именуется шансоном. После вступления на трех аккордах Степан услышал удивительный голос. Мягкий, хрипловатый, тоскливый и веселый одновременно. С неподражаемым шармом певица выводила: «А я девчонкой гордою была, на шконке я три года провела и за любовь свою платила…» А после этого диджей объявил: «Вы прослушали неподражаемую Мусю Отморозкину». И с этой минуты почитатель Шумана, любитель Свиридова и завсегдатай консерваторских вечеров лихорадочно крутил настройку приемника в поисках удивительного голоса прелестной Отморозкиной. Родители Васильчикова с ужасом обнаружили, что их сын сходит с ума: из его комнаты доносилось то «Финка блеснула в лунных лучах…», то «Все пересылки да пересылки — долог этапами путь…»
— Степушка! — упрашивала мама влюбленного сына. — Не слушай ты этот кошмар, поставь Брамса!
Но Степан тяжело вздыхал и вновь ставил диск с волшебным голосом, купленный где-то на раскладке. И вновь из-за стены доносилось: «Пацанка мента полюбила и всю свою хевру сдала…»
— Он попал в дурную компанию! — шептала мама папе по ночам. — Его завербовали бандиты в свою шайку…
Родители пили валерьянку, а Васильчиков метался по комнате. Открывал окно, и в сладком запахе жасмина и бензиновых выхлопов перед ним представал неопределенный, но прекрасный облик Муси…
Возможно, эта влюбленность растворилась бы в голубом летнем эфире вместе со звуками блатной музыки, если бы не упорный характер Васильчикова. В течение месяца он обзванивал знакомых, отслеживал объявления в газетах и слушал рекламу на радио. В результате он узнал, что девушка его мечты часто выступает в ночном клубе «Шухер».
Представление о подобных заведениях Степан получил в основном из различных отечественных детективов, а потому решил, что в таком месте его сразу вычислят как чужака. Хорошо, если просто выведут с позором, а если примут за сотрудника органов внутренних дел? И Васильчиков со всей тщательностью научного работника принялся за создание достоверного образа. Он отыскал словари блатного арго, изучил множество фильмов и кассет. В результате, как ему казалось, он прилично овладел криминальным языком. Степан уже не путал «кумар» с «кумом», «барыгу» с «барышником», а «фармазона» с «фраером». Внешность тоже пришлось подредактировать. Справедливо рассудив, что ныне вряд ли кто из почтенного криминального сословия явится в ресторан в телогрейке и кирзачах, он остановился на элегантной униформе братвы: черной рубашке и белом шелковом шарфе… Будучи любителем исторических анекдотов, Степан не мог не вспомнить, что на черные сорочки существует негласный запрет в высших сферах. Ведь именно эту одежду в начале прошлого века предпочитала сицилийская мафия.
В судьбоносный вечер Степан залил волосы гелем и расчесал их на косой пробор, обмотал шею шарфом, и сам себе показался вылитым Остапом Бендером. Хотя похож он был на молодого Де Ниро из «Крестного отца». Не искушенная в тонкостях современного криминального этикета, мама Васильчикова осталась довольна.
— Ах, Степушка! Наконец-то ты прилично выглядишь… А то все свитера да футболки. А сейчас прямо на человека похож!
К «Шухеру» Степана подвез с шиком на черном лимузине приятель, который работал водителем у бизнесмена. Степушка был человек не совсем дикий и в ночных клубах пару раз бывал, конечно. Поэтому он довольно спокойно прошел в зал и разместился за столиком среди журчащих фонтанных струй, щебечущих заморских птиц и стенных росписей с щедрой позолотой. Первым испытанием оказалась беседа с официантом. Степа набрал побольше воздуха и произнес медленно, с растяжкой:
— Вот что, сынок, мне чем-нибудь оттолкнуться набросай! И керосину высший сорт…
Официант замер в почтительном недоумении.
— Ты чего, братан, зыришь как на понедельника? Я ж тебе не старший дворник!
Официант беспомощно задергался, и на подмогу к нему прибежал бармен. Степан занервничал и добавил металла в голос:
— Вы что, меня за фраера держите? Что я вам — эмигрант? Или якорник какой-нибудь?
После длительных и бестолковых переговоров и тыканья пальцами в меню Степе принесли бутылку сухого и фирменную баранину. Благообразный седой господин за соседним столиком с интересом наблюдал за происходящим… Когда вспотевший от напряжения Васильчиков занялся едой, господин поймал его слегка затравленный взгляд и приветливо улыбнулся.
— Как похвально, молодой человек, что вы не забываете родной язык. Это такая редкость в наши дни, когда разрушены все устои общества!
Степан признательно наклонил блестящий пробор. А «профессор», как обозначил про себя посетителя Степан, добавил:
Читать бесплатно другие книги:
