Живые книги Иванцова Мила
— Ой, Илюха, что-то много вопросов… Слишком много текста! Ты как себя чувствуешь? Не хуже тебе?
— Жень, все о'кей, я о тебе спрашиваю, а ты про меня! Так мы ни до чего не договоримся. Так мне подойти? Ты где?
— Я иду домой. Уже почти дошла. Но страшно уставшая, без сил. И завтра утром — на работу. Извини, у меня был сумасшедший день… Поползу-ка я спать. Завтра увидимся, да?
Женька свернула к подъезду и вдруг у самого уха услышала:
— Агааа!
Девушка вскрикнула и отскочила, чуть не уронив мобильный.
— Ну ты даешь, чертяка! Шуточки у тебя! Разве можно так пугать? И давно ты здесь стоишь? Мало тебе накостыляли позавчера?
— Да нет, минут двадцать, — улыбнулся Илья и подхватил Женьку на руки.
— Ой, поставь! Поставь на место! Тебе ж нельзя!
— Почему? У меня же руки не переломаны! — засмеялся Илья и наклонился к Женькиному лицу, ища губами ее губы.
— Тьфу-тьфу! Еще этого не хватало! — махнула свободной рукой девушка, крепко держа свою рабочую сумку в другой.
Она еще хотела прочитать для порядка лекцию о правилах поведения больных с ушибами головы, но Илья вовсе не собирался ничего слушать — он закружился с Женькой на руках, потом опустился на скамейку, усадил девушку себе на колени, и долгий поцелуй скрепил их встречу. Женька не сопротивлялась, хотя и не очень ей нравилось целоваться на лавочках перед окнами. Но перенасыщенный событиями день подходил к концу, и у нее просто не было сил сопротивляться и что-то менять. Ей было уютно с ним, тихо, тепло, спокойно и безопасно.
В голове промелькнула мысль об Амалии — как жаль, что жизнь так ее обожгла… Вряд ли теперь сможет кому-то верить «на все сто».
И все же их свидание было очень коротким. На долгое гуляние надо иметь силы… Кажется, Женька начала засыпать еще до того, как ее щека коснулась подушки. Перед глазами проплывали женщины, которым она делала маникюр, мама с заплаканными добрыми глазами, потом Виктор в темных очках размахивал своей хитрой палочкой, как дирижер, а Амалия кружилась в вальсе с кошкой на руках, а по щекам ее катились слезы…
«Что-то многовато слез за один день», — прошуршало в голове. Вдруг картинка изменилась, и девушка улыбнулась. Она увидела, будто сторонний наблюдатель, как Амалия пишет под диктовку на листке бумаги, что в ближайшую неделю обещает не накладывать на себя руки. Далее картинка исчезла, девичье дыхание стало ровным и спокойным, а мишка, которого она прижала к себе, довольно заулыбался.
Хоть и боялась она оставлять Амалию в одиночестве, но Женька пошла спать домой, то есть — домой к Ольге Яковлевне. Все же та «расписка», этот так мало значащий листок бумаги, ее успокоил. А еще она совершенно серьезно объяснила Амалии, что ее, Женю, видели и запомнили соседские бабушки, которые подсказали, где живет «дама в перчатках», а также доставщик пиццы, и что номер ее мобильного зафиксировала пиццерия. Поэтому, если дорогая Амалия что-то учудит, Женьке — тюрьма!
Амалия наклонила на бок голову, подняла брови и внимательно выслушала версию о возможных страшных последствиях для Женьки «за ее же добро». А потом написала «обещание». А потом дала слово, что завтра купит себе новый мобильный, с него позвонит Женьке и заедет к ней в салон, чтобы девушки ее немного подстригли… А потом… Две женщины, знакомые лишь сутки, обнялись, постояли так с минуту и разошлись. Женька домой, а Амалия — на балкон.
Она увидела оттуда, что девушка вышла из подъезда, взглянула вверх и решительно показала ей кулак. Амалия помахала ей и послала воздушный поцелуй. Хотела сесть в кресло, покурить и еще раз прокрутить этот день в голове, но сигареты закончились, а место уже было занято Сильвой, и она вернулась в комнату, сбросила одежду, оглянулась на коробку из-под пиццы, на салатницу с пенистой жидкостью, на разбросанные вещи, но уже не было сил наводить порядок, она улеглась и через мгновение крепко заснула. Среди ночи почувствовала, что Сильва лежит рядом, прижавшись к тому месту на груди, куда мама в детстве ставила ей горчичники.
35
Утром Амалию разбудил неистовый звонок в дверь. Она так резко проснулась, что сначала даже не могла понять, где находится. Опять закрыла глаза и притихла. Звонок повторился. Встала, накинула халат и осторожно подошла к двери. Стекло дверного «глазка» было треснувшим, поэтому виден был только темный силуэт.
— Кто там? — негромко спросила она.
— Это я, Семен, дворник ваш. Я вчера вам замок открыл, — раздался из-за двери знакомый голос.
Амалия подумала, что вчерашнюю десятку местный иллюзионист — золотые руки, видимо, уже пропил и сейчас пришел просить еще. Но на поверку мужчина оказался на удивление трезвым и выглядел довольным. Он протянул Амалии пакет размером с конверт.
— Вот, велели отдать вам в руки! — дружелюбно улыбнулся Семен.
— Мне? Что это? — не спешила забирать передачу она. — От кого?
— Откуда мне знать? Назвали адрес, спросили, здесь ли это, я подтвердил. Дали десятку и велели отдать хозяевам.
— Хозяевам? — эхом удивленно повторила Амалия.
— Как-то так.
— Так я вам ничего не должна? — протянула руку за передачей женщина.
— Нет. Я не хапуга, дважды за одну работу не беру! — гордо сказал дворник.
Амалия взяла пакет, и сердце ее забилось в предвкушении того, во что даже боялась поверить. Она поблагодарила Семена и быстро скрылась за дверью квартиры, чуть не придавив при этом Сильву, которая выходила посмотреть, что происходит.
Села на кровать. Положила перед собою пакет.
Гипнотизировала его взглядом.
«Господи! Пусть это будет то, о чем я думаю!»
Сердце билось в груди, в горле и в висках одновременно.
Разорвала обертку.
Два паспорта упали на кровать.
Украинский и зарубежный.
Руки ее задрожали, а перед глазами все поплыло.
Чудо?
Чудо, ценой в пять тысяч долларов?
Но могло и этого не быть.
Правда, что это меняет?…
Вспомнился вчерашний вечер. В минуту ее полного отчаяния откуда-то появилась Женька, ругала, пугала, плакала вместе с ней, пила коньяк, снова плакала, делала маникюр, заказала пиццу, кормила ее и кошку, снова говорила, пугала, уговаривала, убеждала, обнимала, смешила, давила на жалость, наконец пошла домой с ее рапиской о том, что в ближайшую неделю не покончит с собой, и взяла обещание, что до обеда следующего дня Амалия придет к ней в парикмахерскую делать новую прическу. Потому что это, мол, лечит женщин от депрессии. А перед тем купит новую мобилку… Дурдом! Но она пообещала.
Кроме того, в этом водовороте слов, слез и эмоций Амалия призналась Женьке в том, что никакая она не писательница, это просто было поводом приходить слушать чужие истории. Сказала не долго думая… А почему нет? Для писательницы мотив вполне приемлемый и понятный. А может, эта «писательница» выпрыгнула из подсознания, потому что несколько лет ей пришлось работать в библиотеке, подержать в руках немало книг, даже увидеть нескольких писателей вживую, когда те приходили на встречи с читателями… Собственно, кому это могло навредить? Разве что было неловко, когда люди рассказывали ей что-то важное для них, надеясь, что делают вклад в будущий роман, думая, что капелька их жизни станет литературой. Значит, она их обманывала. А некоторые истории действительно не помешало бы увековечить, один только рассказ Кристин о ее бабушке чего стоит! Да и другие — чем не книги? Или хотя бы главы из них? Но она, выходит, поглощала чужие исповеди сама, принимала их «для внутреннего употребления». И поэтому все же обманывала ожидания людей. И ей вдруг стало стыдно, когда Женька гладила ее по голове и уговаривала, что жизнь иногда сбивает с ног, но это тоже «материал» для новых романов… Тогда и призналась. А девушка, вроде, не очень и удивилась. Сказала, что это даже хорошо.
Почему это хорошо? Чем может быть хорошо, что она не писательница, а просто никто? Но — проехали. Призналась, сбросила маску. Исповедалась.
А вот о паспортах они вчера напрочь забыли. Нормальный сознательный человек прежде всего шел бы в милицию заявить об ограблении и потере документов. Но не Амалия. Вчера ей вообще было наплевать на удостоверения личности.
Ей захотелось сообщить об утреннем сюрпризе своей удивительной новой подруге, но у нее все еще не было мобильного. Бумажка с записанным от руки Женькиным номером лежала на кухонном столе. Амалия внимательно прошлась взглядом по цифрам и осознала, что заканчивается номер на «911» — телефон службы спасения в США.
— Ничего себе! — прошептала она.
Не сказать, что со вчерашнего дня у нее прибавилось оптимизма и появились новые мотивы жить дальше, но… По крайней мере одному человеку в этом мире она уже была небезразлична.
«Что ж, неделю так неделю! Собственно, собиралась же я еще сколько-нибудь прожить в Греции… Что-то еще осталось на моем счете в банке. И на это можно какое-то время скромно существовать здесь. Если не скромно — то меньше. Какая разница, сколько существовать, когда не знаешь зачем? Что ж… пусть будет неделя, раз пообещала. Соберусь с силами и… буду жить, как до этого. Поиграю в игру, будто я все еще готовлюсь к поездке. А потом поеду… корабликом туда-сюда по Днепру. — Женщина невесело улыбнулась. — Собственно, разве важно, куда именно ехать, если в один конец?»
36
Искусные руки мастера кружили над ее головой, щелкали ножницы, поскрипывали под ними волосы, хотя сначала на вопрос «Что будем делать?» Амалия только пожала плечами. Но Женька, которая подвела ее к мастерице и усадила в кресло, отреагировала мгновенно:
— Ирочка, нам что-нибудь такое… Для настроения! — И девушка сделала над головой неопределенный, но энергичный жест.
— А! Кураж? — закивала мастерица. — Запросто!
— Courage?[18] — удивленно переспросила Амалия, понимая первичное значение этого слова.
— Ну да! Так, чтобы «грудь колесом, море по колено и все мужики наши»! — засмеялась стройная, но грудастая мастерица. — Щас сделаем!
— Ну, все — это много, Ирочка, нам достаточно двух-трех! — подмигнула Женька, а «модель» несколько встревожилась от такого энтузиазма, но мысленно «махнула рукой» и расслабилась.
Она не разглядывала эту скромную маленькую парикмахерскую спального района, весьма отличавшуюся от тех, к которым привыкла за последние годы, не наблюдала в зеркало за процессом своего перевоплощения, не смотрела, как падали на пол отрезанные частицы ее… Мысли ворочались в голове, как в киселе, но вдруг от соседнего кресла до нее долетели обрывки разговора:
— Ну, как там, Тань, в Крыму? Уже, наверное, совсем лето?
— Да, уже давно тепло, хоть и не жарко, как летом. Ты же знаешь, это для меня единственная возможность побыть среди людей, немного изменить свою жизнь, хотя бы вырваться из дому, я там чуманею…
— Понимаю, трудно тебе, и как ты выдерживаешь?…
— А что делать? Что делать?! Уже семь лет… Сначала я ревела и ревела в отчаянии, думала, не хватит моих сил, но кто, если не я?
Амалия прислушалась и поискала в зеркале тех, кто разговаривал у нее за спиной, но мастерица ходила за ее головой и закрывала собой в отражении зеркала то, что было за спиной.
— Тань, ты держись, говорят, Господь выше человеческих сил испытаний не посылает… Ты и так какая молодец, видишь, все-таки есть результат — он же развивается, не брошен на произвол судьбы, передвигается уже, хоть и с твоей помощью, и все понимает…
— Да, он умный, знаешь, мы его в школу возим раз в неделю, там с ним занимаются, и дважды в неделю к нам приходит учительница, ему нравится. В школе других детишек видит, вчера хвастался им новыми часами, полученными на день рождения.
— Часы? Ух ты, какой прогресс!
— А то! Он уже буквы хорошо знает, пробует читать, считает. У нас тоже есть свои маленькие радости. И логопед там с ним работает. Плюс психолог, специализирующийся на таких детках, но это больше для меня, чтоб я понимала, как мне с ним обращаться в каких ситуациях, как стимулировать к самостоятельным движениям, потому что так трудно бывает… Особенно здесь, в большом городе, где все бегут, потому что они здоровы, а такие вот — попрятались по квартирам и не высовываются, и кажется, что их вовсе нет, и нет проблемы. Я когда гуляю с ним там, в курортном городке, где специализированные санатории, люди реагируют адекватно, там таких много, никто не прячется. Там легче. А здесь — вытаращат глаза, разинут рты и выкручивают шею, оглядываются: что ж это такое движется?! Какие-то дикие люди… Но он ничем не отличается от других, здоровых! Ему хочется играть в футбол, как всем мальчишкам, иметь крутой трек с машинками… Он ЧЕЛОВЕК, только движется не так хорошо и говорит не так быстро и многословно… Надо только захотеть увидеть и понять. Но проще не видеть. Поэтому так трудно бывает, так горько… Будто весь мир отвернулся.
— Понимаю, Танюха, это горе… Кто мог подумать… Но все-таки он с интеллектом, не так, как бывает… Правда, может, это еще страшнее — осознавать, к чему-то стремиться и быть настолько скованным в движениях, в разговоре, — вздохнула мастерица и включила фен.
Некоторое время Амалия снова слышала только щелканье ножниц вокруг ее головы и жужжание фена где-то позади, но напрягала слух, чтобы уловить обрывки разговора, который вели между собою две женщины.
— Да, в Крыму ему легче и лучше, все-таки специализированный клинический санаторий, они знают, что и как надо делать, но я сама там никогда не справилась бы — то на коляске мы, то на процедуры… Представь, даже когда на грязи идем, его же потом надо обмыть — он весь скользкий, тяжелый уже, я держу, а мама смывает душем.
— Да, это хорошо, хоть помощь тебе. А почему муж не поехал с вами?
— Ой, что ты… Кто-то же должен и деньги зарабатывать! Ты представить себе не можешь, сколько все это стоит! И лекарства, и массаж, и специально разработанные для таких деток стулья, стойки, коляски с фиксацией тела в правильном положении! Развивающие игры, тренажеры… Путевка, билеты, в конце концов… Без денег вообще не знаю, что бы делали, не представляю, хоть пропадай! Но… Но даже не в этом дело. Просто морально невыносимо! От осознания того, что ребенок твой стал таким из-за врачебной халатности… Но самое страшное, что в нашей стране тебя просто не существует, если ты не такой, как все. Ты прозрачен! Никому до тебя нет дела. Ведь все те функционеры в кабинетах здоровы! Они просто не могут представить день, неделю, год моей борьбы за каждую каплю его прогресса! Два года приучали к горшку. Потом еще два — к унитазу. Этот постоянный мышечный тонус, постоянный крик от рождения! На руках и на руках — днями, ночами, годами… И радость от малейшего успеха… И отчаяние от неприспособленности общества к существованию этих детей рядом со здоровыми, этих людей, которых легче не замечать… Каждая семья, где такое горе, выживает, как может. Насколько хватает сил и средств. Некоторые рушатся…
Женщина замолчала. Амалия услышала шипение баллона с лаком для волос и почувствовала знакомый запах, но так и не увидела в зеркале той женщины. Между двумя клиентками, сидевшими друг к другу спинами, двигались и делали свое дело две мастерицы, которым и в кафе не надо ходить за историями — вот тебе она, исповедальня с запахом лака для волос…
— А мама еще упрекает, что я курю! Да я вообще уже была на грани срыва, хоть руки на себя накладывай! Но это давно было. Да подумалось: а что с ним-то будет? Кто, кроме меня, сможет заботиться о нем двадцать четыре часа в сутки? Разве что в какой-то приют отдадут, чтобы существовал там, как растение…
— Господи, что ты такое говоришь, Таня?
— Но он же умный! Он все понимает. Представляешь, у него есть чувство юмора! Мы были поражены: он даже сам надо мной смеется! Так как же я могу?… А есть еще хуже случаи, где все то же, а мозг спит… Каждому свое испытание. За что-то… А я вот, видишь, вырвалась к тебе постричься, муж подменил на часок. Новая прическа уравновешивает. И выход в люди…
— Ну, хоть угодила тебе?
— Да, дорогая, спасибо! Спасибо… Золотые ручки! Извини, нависла на тебя со своим… Понесло меня… Я и не расспросила, как ты… Что твое счастье-то, пьет?
— Все по-старому, Тань. То завязывает, то опять… Вот передам сегодня привет от одноклассницы, может, стыдно станет. Говорил когда-то, что был влюблен в тебя в первом классе!
— Ого! А че раньше-то молчал?! — всплеснула руками женщина, которая стояла за спиной Амалии, но лица ее так и не было видно. — Скажи, что как-нибудь приду к вам в гости, надеру уши! Правда, когда я приду?… Знаешь, я все больше начинаю думать, куда отсюда бежать… Ведь есть страны, где инвалид — не чума, а равноправный человек… Но я опять за свое, ты извини, накипело. Спасибо, я будто аж помолодела!
Женщина обняла парикмахера и направилась к выходу. Амалия на мгновение увидела в зеркале ее лицо: нормальная, симпатичная женщина, даже улыбается… Встретишь ее на улице — и не подумаешь, что такой груз на плечах несет…
— Я вам челку отфилирую немного, вы не против? Длина устраивает или еще подрезать? — прервала ее размышления мастер.
— Да, не против. Делайте, как хотите! — ответила Амалия, провожая взглядом женщину, которую уже не сможет забыть.
— Красавица! Совсем другая стала! — оценила готовую укладку Женька. — Ирочка, вы — гений куража! Амалия, а тебе-то нравится?
— Да, спасибо, хоть и необычно как-то с короткими… Это совсем другой образ…
— Боишься, что перчатки к нему не подойдут? — спросила на ушко Женька.
— Я ничего не боюсь. Чего мне бояться? Пообещала тебе и пришла. А ты до которого на работе?
— Да до самого вечера, я три через три дня работаю, а что?
— Подумала, может, будет время где-то присесть поговорить… Что-то бы рассказала тебе. — Амалия улыбнулась, но ее улыбка не очень соответствовала «смелой» прическе.
— Давай выйдем на улицу, возьму с собой телефон, вдруг кто-то решит записаться, поговорим у двери. А что случилось? — напряглась Женька.
— Да вот… мне сегодня утром принесли передачу — оба паспорта, — пожала плечами Амалия.
— Ничего себе! — даже присвистнула девушка. — Кто?! Как? Требовали денег?
— Нет. Через дворника передали. Деньги они, пожалуй, предоплатой сами взяли…
— Забудь! Их уже не вернешь. Но это же шикарная новость! Могли и не отдать. Выбросили бы где-то — и все. Какие честные воры пошли! Представь себе, если бы пришлось восстанавливать документы…
— Даже не представляю…
— А что дальше сегодня делаешь, такая красивая? Может, пойдешь в кафе обмыть возврат документов и новую прическу заодно?
— В кафе? — заколебалась Амалия. — Как-то неудобно… Тот Юрий вчера, поди, всем рассказал об ограблении, станут спрашивать… А я не хочу об этом говорить… И ты уже в курсе, что я никакая не писательница… Пожалуй, поиграли — и хватит. Не пойду я туда больше…
— Да ну! Тоже мне придумала! Об ограблении, может, и не спросят, у них и без тебя полно хлопот. А о несостоявшейся писательнице… Я объявлений об этом нигде не вешала! Можем оставить все как раньше, кто тебе запрещает? Пойди сейчас, пообедай, закажи нормальной еды, послушай чужие истории… И комплиментов наслушайся тоже! Они очень полезны для женской души! Все, давай, мне надо работать, извини. Я твой номер себе записала, будем на связи! И Сильве не забудь купить какой-то еды! У тебя теперь хозяйство завелось, надо о нем заботиться!
Амалия рассчиталась, попрощалась и вышла на улицу. Еще не решила, действительно ли пойти в кафе или просто побродить по городу, а может, купить кошачьей еды и вернуться домой, снова обдумать все, что произошло. Да и с деньгами теперь… Она даже точно не представляла, сколько их осталось дома и на счету из тех Артуровых десяти тысяч, на которые жила уже несколько месяцев. Да минус вчерашние пять… Видимо, надо как-то экономить. Это слово из маминого лексикона периода ее детства задело за живое. Экономить. «Собирать на школу», «на сапоги», «отложить на отпуск» или на какой-то непонятный «черный день». А ей ради чего экономить сейчас? Чтобы прожить здесь вот так не месяц, а два?
Вдруг она увидела свое отражение в витрине магазина и даже замерла от удивления: голова со смелой молодежной прической венчала наклоненную вперед шею на сутулых плечах, а лицо выражало полное безразличие к миру. Не печаль, а равнодушие.
Амалия замерла, минуту смотрела на себя-обновленную, затем усилием воли выпрямилась и сама себе улыбнулась. Совсем чуть-чуть. Уголками рта. Как-то иронически снисходительно. Но тем не менее.
«Наверное, Артур мне и дал их на „черный день“, пожалуй, самое время их тратить», — подумала она.
— Виктор, здравствуйте! Это Женя! Слышите меня? Где я еще могу быть сегодня? Я на работе. Нет, голова не болит. А будете издеваться, не дам новый номер ее мобильного! А? То-то! И еще: вероятность девяносто процентов, что она пойдет обедать в кафе. Это я вам так… на всякий случай… Ну, откуда я знаю, как? Да уж лучше, чем вчера, — это факт. А что будет дальше — кто знает. Я свое сделала. Теперь можете и сами подключаться, если вам не безразлично. Нет, нет! Не сдала вас, я же обещала! И о писательнице тоже. Она сама мне рассказала. Ну, откуда я знаю, как вам туда идти? Да идите пока, как раньше, с палочкой. А дальше что-нибудь придумаем. Все, я на работе, некогда мне здесь с вами, вот уж точно детский сад! Хоть наберите меня потом, что там как… Пока!
37
Амалия удивилась, еще от двери увидев незнакомых девушек-официанток в кафе. Она подошла ближе, поздоровалась и оглянулась: нет ли поблизости Ани или Веры.
— Вы кого-то ищете? — спросила любезная девушка с бейджиком «книжница Оксана». — Чего-то хотите? Проходите, пожалуйста!
— Да, я бы хотела пообедать, а еще… еще я здесь «читаю», — неуверенно объяснила Амалия.
— А ваше имя, простите?
— Амалия.
— А! Конечно! Амалия! Писательница! — Улыбка девушки стала шире, а глаза заблестели неподдельным интересом. — Нам рассказывали о вас!
— Ой, а я смотрю — незнакомые лица, совсем вылетело из головы… Девушки в воскресенье предупреждали о пересменке, но я забыла, столько всего произошло… — начала она говорить, но запнулась.
Однако девушка не стала развивать тему и повела речь дальше, будто ничего и не знала об ограблении, а может, и действительно не знала.
— А я вас совсем иначе представляла. С длинными волосами и непременно в кружевных перчатках! — пошевелила пальчиками перед собой девушка.
— А я как раз из парикмахерской! — сообщила Амалия и только сейчас заметила, что перчаток она сегодня не надела.
Посетительница направилась на третий уровень кафе и по дороге разминулась с молодой женщиной, которую, казалось, здесь уже видела. У нее была не очень цепкая память на лица, но эта особа точно была не гостьей, в прошлый раз она ходила с какими-то бумагами в руках и при этом строго давала указания Ане и Вере. «Наверное, местный администратор», — подумала посетительница, поздоровалась и пошла дальше.
В обеденное время людей было немало, и ее столик был занят. Пришлось присесть за другой, дальше от перил балкона, без вида на нижний ярус, но кого ей там выглядывать?
Через минуту подошла другая девушка, еще издали с любопытством разглядывая Амалию, и протянула ей меню. Бейджик сообщил, что это «книжница Катя».
Женщина сделала заказ и замерла. Необычность новой прически мешала ей сосредоточиться. Она чувствовала открытой шеей движение воздуха — неподалеку работал кондиционер. На улице было жарко, но где-то вдали, на левом берегу, снова сгущались тучи, и голова Амалии опять начала передавать предупреждения о грозе: в висках пульсировало, и казалось, кожа все плотнее сжимала голову.
Когда Катя принесла солянку и салат с кальмарами (любимый «греческий» после вчерашнего краха планов Амалия заказать просто не смогла), пришлось попросить еще кофе — спасать голову.
Не успела она справиться с обедом, как снова подошла Катя и с загадочным видом сообщила, что пришел посыльный с пакетом «для писательницы».
— Опять?! Что за чудеса у вас тут? — смутилась женщина.
— А что, были прецеденты? — заинтересованно взглянула вниз с балкона девушка.
— Были. Попросите, пожалуйста, пусть поднимется, — сказала Амалия, и сердце ее опять ускорило свой ритм.
Парень посыльный был другим, но передал пакет, очень похожий на первый. Той же рукой на нем был выведен адрес кафе и дано предписание: «Передать госпоже писательнице».
Она с недоверием посмотрела на курьера, но тот невозмутимо ждал, когда «госпожа» распишется в квитанции.
— Спасибо! — тихо сказала женщина, положила пакет на колени и замерла.
«Кто? Кто это может присылать мне такие передачи?! Какая такая почитательница? Какого такого моего творчества?! Я ведь ни фамилии, ни даже какого-то псевдонима здесь никому не называла? Кто это снова с подарками? Мало было одного раза?» — думала Амалия, прекрасно сознавая странную нестыковку фактов. — «Сейчас открою коробку и найду там бутылку вина, рассказы о нем и предписание…»
Женщина заволновалась, вспомнив, как вон за тем столиком, где обедают сейчас двое мужчин, сидела она вместе с Виктором, дегустируя ежевичное вино. Амалия читала ему вслух чье-то мистически-реальное повествование, а затем они бродили по Подолу, пока не попали под ливень…
Через мгновение в ее душе произошло нечто такое, чего уже давно не случалось. Та душевная боль, которую она вполне реально чувствовала физически, заметно утихла, забилась куда-то в угол, а вместо нее зашевелилось и защекотало теплом что-то другое, подобно тому, как сегодня ночью Сильва согревала ее душу собой.
«Нет-нет, еще этого не хватало!» — отогнала свои недодуманные мысли Амалия и не без волнения открыла пакет. Он показался ей меньше предыдущего. На небольшой, граммов триста, пластиковой бутылочке было написано: «Вино из бузины». Женщина развернула свиток с рассказом. Он тоже был небольшим. Амалия поймала себя на том, что и сегодня хотела бы получить пожелания от неизвестного автора читать этот текст вместе с Виктором. Но отдельного письма об этом нигде не было.
МЕЛОДИЯ БУЗИНЫОна в вине. Из бузины.
Это не небо клонилось и не облака обцеловывали этот странный куст. Это мой давний друг Див появился передо мной в образе своем древнем — в черном длинном плаще и широкополой шляпе.
— Где ты был, Див?
Он улыбнулся:
— Где ты был… Спроси меня о чем-нибудь другом.
— Почему не ходишь среди людей?
— Мир стал злым.
— А ты добрый? Но если ты добрый, почему ходишь в черном?
— Я ношу траур по человечеству, которое сотворил Бог.
Мы идем вместе. Гремят громы, летят ветра, клонятся перед ним деревья. Он идет впереди. Потому что я боюсь идти. Он читает мои мысли…
— Софья, я приготовил тебе подарок.
Мы идем, папоротник мне по шею, а ему — по колено, деревья лежат, как белые скелеты. Где-то в стороне кто-то убегает от нас: слышно, как трещат ветки.
— Див, мне страшно.
— Не бойся. Здесь бьют теплые источники. Возле них похоронены тела повстанцев и большевистских учительниц, которых те повстанцы расстреливали.
— Голгофа…
— Да, Софья, голгофа…
Он ведет меня к густым зарослям. Там я вижу бузиновый куст. Он черный, как дивова тоска по утраченному человечеству, а моя — по вчерашнему дню.
Он не боится царапин, поэтому ломится через цепкие кусты, хватает охапку бузины и начинает ломать ее.
Бузина заводит прощальную мелодию о своих детях-ягодах…
Див смеется, и в его карих глазах я впервые вижу радость.
— Давай-ка сумку, я нарвал этих ягод, чтобы ты приготовила вино.
— Но я не умею, Див…
— Я расскажу тебе…
Он ловко достает из-под полы плаща сопилку и начинает наигрывать мелодию.
Я сажусь и задумываюсь. Я слышу в этой мелодии слова:
«Ягоды эти, что для вина терпкого бархатного уродили, возьми и омой колодезной водой. Рецепт приготовления вина нелегкий, поэтому слушай внимательно, потому что моя мелодия не повторится…»
… Я приготовила вино, как велел мне Див. Каждому, кто умеет играть на сопилке, наливаю этого хмельного нектара, а он играет мне мелодию. Незабываемую мелодию Дива.
— Вы не против моей компании? — Она вздрогнула от голоса Виктора. Рядом стояла Катя, которая, наверное, и провела его наверх, а Амалия увлеклась чтением и не заметила, как они подошли.
— Нет. Пожалуйста, — указала она рукой на свободное место напротив и только после этого осознала бесполезность жестов в общении со слепыми. — Тем более что мне снова передали пакет с вином. А вы, видимо, везунчик, если так вовремя сюда попали.
— Ого! Ничего себе! Катюша, тогда вам придется принести нам два бокала!
— Но… Я не уверена, что здесь можно… — засомневалась девушка.
— Но мы уже однажды так продегустировали передачу от фанатов госпожи писательницы! — сказал Виктор, а Амалия вспыхнула от его слов.
— Хорошо, я спрошу у директора, а то вдруг мне нагорит!
Вскоре девушка вернулась с бокалами и сказала, что директор не против, ведь это эксклюзивный случай.
— А из чего в этот раз вино?
— Из бузины, — сдержанно улыбнулась Амалия.
— Вот это да! Мы в детстве давили ее и обрисовывались соком, как индейцы. А отец говорил, что из бузины когда-то делали чернила. Но о бузиновом вине никогда не слышал. Оригинальная у вас фанатка!
Женщина пожала плечами, держа в руках листок-свиток, на котором был написан от руки тот небольшой рассказ.
— Ну, если вы такая добрая, то будем дегустировать. А давайте еще закажем к нему какого-нибудь сыра и домашнего хлеба, вы не против? Мне кажется, что это подойдет.
— Я не против, как скажете. — Амалия сидела неподвижно, рассматривая Виктора, лицо которого было повернуто будто бы и к ней, но вектор его условного взгляда проходил на несколько градусов влево от нее.
У Амалии возникло ощущение «дежавю». Она, как и тогда, коснулась бутылки, открутила крышку. Налила по половине содержимого бутылочки в каждый бокал, один взяла в руку, а второй осторожно придвинула к пальцам Виктора.
Его рука оказалась теплой, а он почувствовал прохладу ее кожи.
Оба, как и тогда, подняли бокалы и приблизили к лицу.
Странный терпкий аромат коснулся ноздрей.
Брови обоих удивленно поползли вверх.
Пригубили бокалы и сделали по глотку.
Лица их синхронно выразили удивление и любопытство.
Вкус вина отличался от известных им вин.
Такое не продается в магазинах.
К сравнению вкусов двух странных вин, посланных неизвестно кем, прибавилось и сопоставление ситуаций, когда двое чужих людей дегустировали эти вина.
— Необычное. Неужели правда из бузины? — сказал Виктор.
— Говорят, что да. Точнее, пишут. Но я же вам не зачитала рассказ! Вот уж дырявая голова, простите, жду кофе, а то что-то я опять чувствую приближение грозы…
— Вам бы на телевидении прогноз погоды людям рассказывать! — пошутил Виктор, едва удержавшись от комплимента ее новой прическе, который выдал бы его с головой. — Ну, если вам трудно, то не читайте, расскажите своими словами! Или вообще бог с ним, буду дегустировать наугад.
— Да нет, не настолько плохо, спасибо за заботу! — оценила деликатность Виктора Амалия. — Сейчас прочту, оно небольшое, но пересказать такое невозможно.
Она развернула бумажный свиток, уселась поудобней и…
«Это не небо клонилось и не облака обцеловывали этот странный куст. Это мой давний друг Див появился передо мной в образе своем древнем — в черном длинном плаще и широкополой шляпе.
— Где ты был, Див?
Он улыбнулся:
— Где ты был… Спроси меня о чем-нибудь другом.
— Почему не ходишь среди людей?
— Мир стал злым».
Женщина горько улыбнулась.
Виктор медленно выпил до дна.
Она тоже глотнула остаток вина и продолжила чтение.
Он не менял позы, сидел, повернув лицо чуть в сторону, но глазами следил за ней. Новая прическа открыла шею, ее изгиб привлекал глаз, переходил в стройную спину, перетекал вниз, и мужчине нестерпимо захотелось коснуться его губами или хотя бы провести по этой линии рукой, хоть одним пальцем. От этой мысли у него запульсировала кровь, и нормальные мужские рефлексы совсем отвлекли его от содержания читаемого Амалией рассказа.
«…Я приготовила вино, как велел мне Див. Каждому, кто умеет играть на сопилке, наливаю этого хмельного нектара, а он играет мне мелодию. Незабываемую мелодию Дива», — дочитала Амалия тихим мелодичным голосом.
Повисла пауза. Виктор заволновался: как бы не пришлось обсуждать пропущенную мимо ушей историю.
— Я умею играть на сопилке! — моментально сориентировался он.
— Ничего себе! Правда? — искренне удивилась Амалия. — Значит, это вино принадлежало по праву вам, я его не заслужила.
Читать бесплатно другие книги:
