Алиф-невидимка Уилсон Дж.

Глава одиннадцатая

Очнулся Алиф в темноте. Часто поморгав, он так ничего и не понял: он не мог различить ни контуров каких-либо предметов, ни объема помещения, где он находился, ни какого-либо источника света. Проведя рукой по лицу, он обнаружил, что черный мешок исчез. Окружавшая его тьма была более глубокой. На какое-то мгновение Алифу показалось, что его похоронили заживо. Он отчаянно закричал и замахал руками. Руки касались только воздуха, а его крик отозвался эхом на некотором расстоянии, отразившись скорее всего от стены. Значит, он не в гробу. Неужели он ослеп? Он с силой потер глаза и увидел цветные пятна. Это несколько ободрило его, но ненадолго. Алиф понял, что не знает, что именно должен ощущать слепой: видел ли он пятна в темноте или же у него отсутствовало всякое зрительное восприятие? Этот вопрос занимал его несколько мучительных минут. Затем вернулся страх, «отдохнувший и посвежевший», и впрыснул ему в кровь свежую дозу адреналина.

Ощущение контакта с воздухом чувствительных частей тела подсказало ему, что он лежит голышом. Алиф провел руками по груди и животу и с облегчением обнаружил отсутствие повреждений. Голову саднило, и в результате болезненного ощупывания выяснилось, что в месте, куда его ударили дубинкой, кожа была рассечена. Рану не обрабатывали: малейшее прикосновение к ней вызывало жгучую боль. В волосах он нащупал сгустки запекшейся крови. Он поднялся на ноги и осторожно двинулся вперед, вытянув перед собой руки, пока не наткнулся на холодную стену. Он прошел вдоль нее, считая углы, пока наконец не нащупал петлю и некое металлическое пространство, что могло представлять собой дверь. Удары по железной поверхности и крики не дали никакого результата. Прислонившись спиной к холодному металлу, он сполз на пол и дал волю громким рыданиям, которые отнимали у него последние силы.

Когда слез уже не осталось, он свернулся калачиком на полу лицом к двери. Легкое дуновение воздуха коснулось его лица. Это означало, что в месте стыка двери с полом имелся зазор, крохотный, но все же выход во внешний мир. Как он ни старался, но света разглядеть не смог. Или за дверью тоже было темно, или он действительно ослеп. Мысль об этом грозила новой истерикой. Алиф захотел к Дине, в священный сумрак ее никаба, столь непохожий на леденящее душу полное отсутствие света. Тот сумрак напоминал предрассветный час, уготованный Аллахом для молитвы. Алифу хотелось вдохнуть лимонный аромат ее волос и увидеть звездочки, сверкавшие на изнанке ее никаба. Он подумал о том, чем она рисковала, и его охватила тревога: Алиф знал, что ее обостренная приверженность следовать правилам поведения не позволит ей быть с кем-то другим после того, как она показала ему лицо. Он просто обязан вернуться к ней. Алиф снова забарабанил в дверь.

Ответа не последовало. Когда руки вконец устали, он прекратил свои бесплодные попытки и перебрался в противоположную часть комнаты, с растущей тревогой убедившись в том, что создал себе еще одну проблему в дополнение к разбитой голове и обожженным пальцам.

— Я обречен, — объявил он равнодушному воздуху и вздрогнул от звука собственного голоса.

Алиф вдруг ощутил желание облегчить пузырь. Идя на ощупь вдоль стены, он остановился у первого же угла. Несколько мгновений Алиф колебался, прежде чем он облегчился, дрожа от стыда. Все прочитанные им в Интернете истории о тюрьмах в восточной пустыне казались лишь умозрительными заключениями, подстегивавшими его ненависть к правительству, а не реальными случаями из реальной жизни. Они представляли собой часть выдуманного мира, в котором он жил. Но это помещение никоим образом не являлось выдумкой, в нем отсутствовало воплощенное зло, в борьбе с которым он мог проявить свою храбрость. В нем присутствовало лишь душное черное безмолвие, обострявшее его мысли до степени полного отчаяния.

Он отошел от угла, надеясь, что запомнит его, чтобы потом не наступить в отходы своей жизнедеятельности. Воздух вокруг него становился каким-то неприятно теплым. Значит, сейчас день? Алифу казалось, что лучше всего постараться поспать. Он на ощупь добрался до двери и лег, вытянувшись вдоль нее. Легкое дуновение воздуха снаружи было чуть прохладнее и свежее, чем душный и спертый воздух в глубине помещения. Закрыв глаза, Алиф глубоко вдыхал тянувший из-под двери ветерок, приказав себе расслабиться.

Быстрота, с которой он терял чувство времени, напугала его. Проснувшись, он не смог определить, сколько он проспал — несколько минут или несколько часов. Добравшись до угла, из которого в нараставшей жаре начало исходить зловоние, он снова справил малую нужду и подумал, не сможет ли периодичность его позывов хоть как-то подсказать ему, сколько он здесь находится. Алиф начал ощущать жажду. Он снова постарался заснуть, но безуспешно. Лежа без сна, он мысленно писал коды, постукивая по двери в такт ударам по клавиатуре, чтобы легкий шум не позволил ему потерять чувство реальности. В какой-то момент он снова задремал.

Он проснулся от какого-то странного, непонятного звука. Сначала он подумал, что это шумит пар, пробивающийся сквозь вентиляционное отверстие или из спрятанной над потолком трубы. На мгновение Алифа охватил ужас от мысли, что его травят газом. Однако звук был ритмичным и в то же время неравномерным, прерывавшимся через некие казавшиеся естественными промежутки времени. Напряженно прислушиваясь, Алиф с ужасом понял, что именно он слышит.

Это был смех.

Он лихорадочно пытался определить его источник, но вязкая мгла сводила на нет все его попытки и лишала его уверенности в чем-либо. Доведенный до ужаса, Алиф тяжело задышал, прислонившись спиной к двери и прижав колени к груди. Смех делался громче. В нем слышалось что-то неуловимо знакомое. Алифа вдруг осенила безумная надежда.

— Викрам? — прошептал он.

Смех прекратился.

— Нет, — ответил шипящий, бездушный и бестелесный голос. — Не Викрам. Тебе не спастись. Викрам мертв. Мертвее не бывает.

— Кто ты? — с трудом прохрипел Алиф.

В другом конце комнаты произошло движение, послышалось сухое шуршание ткани.

— Ты не узнаешь меня? — спросил приблизившийся голос. — После всего, что мы вместе создали, Алиф.

Он услышал звон колокольчиков. По его ступне скользнуло что-то гладкое, похожее на шелк. В голове у него застучало.

— Фарухуаз?! — выдохнул он.

Смех раздался снова. Алиф плотно закрыл уши ладонями.

— Ты не существуешь, — произнес он, — я тебя выдумал, чтобы ты помогла мне закончить с кодами. Ты фантазия, ты у меня в голове.

— Я очень даже существую, — ответил голос откуда-то изнутри его черепной коробки. — И я действительно у тебя в голове.

Алиф придавил пальцами глаза, пока снова не увидел цветные пятна.

— Ты мог бы достигнуть очень многого, — продолжал голос, — если бы позволил мне сделать это. Ты был так близок к успеху. Еще несколько минут, и ты бы преодолел небесный покров. Все видимое и невидимое предстало бы перед тобой как на ладони.

— Произошла ошибка, — сказал Алиф, еще плотнее прижимаясь к двери. — Ничего бы не вышло. Код был слишком нестабилен.

— Ты боишься своей собственной мощи.

Алиф почувствовал, как рука скользнула между его голыми коленями. Он рывком отстранился.

— Ничего бы не вышло, — повторил он. — Все стало рушиться у меня на глазах. И у тебя тоже. У информации не было целостности, движущего принципа. Все уже почти рассыпалось на части еще до того, как сгорел компьютер.

— Трус, — ответил голос. — Дешевка. У тебя духу не хватило довести дело до конца.

Алиф старался увернуться от назойливых пальцев Фарухуаз. Он то и дело содрогался от отвращения.

— Прекрати, — прохрипел он. — Перестань, пожалуйста.

— Что, к тому же и не мужчина? Так, поросенок какой-то.

Алиф наугад ударил в черную пустоту. Его руки наткнулись на ткань, звенящие колокольчики и что-то отвратительно липкое и вязкое, похожее на слизь. Он закричал и ударил сильнее, загнав липкую тварь подальше в темноту. Его вдруг осенило прочесть вслух символ веры. Тварь завизжала. Ободренный успехом, Алиф громогласно декламировал все суры, которые только помнил, свидетельствующие о единстве Аллаха, Его неделимости и коварстве Иблиса. Визг перешел в какой-то оглушительный свист, эхом отдававшийся в комнате, пока не слился со звоном в ушах Алифа.

Алиф задыхался. Комната вдруг наполнилась светом, настолько ярким, что его череп тотчас стянули тугие обручи боли. Он согнулся пополам, с хриплым стоном закрыв лицо руками.

— Уже несешь чепуху? Это не говорит о твоей силе духа. Встань.

Это был не голос Фарухуаз. Алиф украдкой посмотрел на говорившего. На пороге стоял мужчина в столь ослепительно-белоснежном одеянии, что Алифа как будто хлестнули по глазам. Он был высокого роста, с тщательно ухоженной бородкой; его гордая осанка внушала какое-то подсознательное уважение. У Алифа все плыло перед глазами, он не мог определить возраст мужчины, поскольку его глаза начинали слезиться, если он открывал их дольше, чем на пару-тройку секунд.

— Встань. Я хочу посмотреть тебе в глаза.

Алиф с трудом поднялся на ноги. Комната, как он увидел, представляла собой бетонную коробку с выкрашенными дешевой белой краской стенами, на которых виднелись размытые грязные следы пальцев, крови и чего-то похуже. В одном из углов находился сток — совсем не в том, с сожалением понял Алиф, который он использовал как писсуар.

Мужчина в белоснежном одеянии окинул его критическим взглядом.

— Ты выглядишь моложе, чем я ожидал. Разумеется, мне известна дата твоего рождения, и тем не менее я рассчитывал увидеть куда более зрелого молодого человека. Но ты даже не возмужал как следует.

Алиф вспомнил, что стоит нагишом, и залился краской, попытавшись отвернуться и прикрыть свой стыд. Находиться в подобном виде было не по-мужски.

— Не стоит беспокоиться, — сказала фигура в белом. — Это стандартная процедура. Очень эффективная — полная изоляция, никакого освещения, никакой одежды. Теперь нам даже и прикасаться нечасто приходится к таким, как ты. Однако некоторые исламисты проходят психологический тренинг, причем довольно суровый. Весьма жесткие ребята. Но у любого мужчины есть свой предел.

Алиф недоуменно смотрел на него, часто моргая.

— И у любой женщины тоже, — продолжал гость, проведя рукой по стене и растерев беловатую пыль между пальцами. — Но ведь Аллах создал женщину чрезвычайно уязвимой, не так ли? Это же несправедливо. Ты не согласен с этим?

Алиф то открывал рот, то закрывал его, все время гадая, содержалась ли в вопросе скрытая угроза.

— Мне этого не понять, — наконец ответил он хриплым голосом. Он боялся, что снова начнет плакать, и заскрипел зубами.

— Тебе этого не понять, — усмехнулся гость. — Ты еще совсем мальчишка. Я немного разочарован, поскольку всегда хочется уважать противника. Особенно такого талантливого, каким оказался ты. Удивляюсь, почему она так к тебе привязалась. Я полагал, что у нее более изысканный вкус.

— У нее?

— Вижу, что у тебя начинаются провалы в памяти. Ну что ж, прекрасно. Речь об Интисар, Алиф. Помнишь Интисар? Думаю, что да, поскольку ты забрал у нее то, что по праву было моим. Один из нас должен был получить от этого удовольствие или повод для гордости.

У Алифа бешено заколотилось сердце. Он чувствовал себя раздавленным, какой-то смешной голой куклой. Он всегда представлял себе этот момент совсем по-другому: с руками, сомкнутыми на горле стоявшего перед ним человека.

— Это ты, — прохрипел он. — Ты и есть Рука.

Мужчина улыбнулся.

— Если угодно. Мне никогда не нравилось это прозвище, как бы лестно оно ни звучало. Немного напыщенно. Диссиденты вроде тебя обожают дешевые театральные эффекты.

— Ты… Ты… — Алифа затрясло от ярости. Он не мог подобрать подходящих проклятий.

— Собачий сын, сукин сын, что там еще? Я все это слышал. Оставим ругань и поговорим, как культурные люди. Настанет момент, и очень скоро, когда твой гнев перегорит и сменится отчаянием. Ты станешь валяться у меня в ногах, и с этой точки зрения ты горько пожалеешь, что в свое время не соблюдал приличия. Делаю тебе одолжение и заранее предупреждаю тебя.

— Мне не нужны твои одолжения, пидор-свиноед.

— Очень, очень креативно. Видишь, как быстро восстанавливаются умственные способности после включения света? Свет стимулирует активные центры в лобной доле мозга. Без света даже самый тонкий философ оказывается во власти примитивной задней доли. Я видел, как уважаемые университетские профессора теряли дар речи после нескольких месяцев пребывания здесь. Ты не поверишь, но подобные методы эффективны даже в отношении слепых. Они не видят света как такового, но их мозг на каком-то уровне все же воспринимает его. Это не относится к недавно ослепшим или ослепленным — в этих случаях долговременная невральная адаптация не требуется. Чрезвычайно ускоряет процесс.

Алиф почувствовал, как у него внутри все затряслось.

— Давно я здесь? — спросил он совсем другим тоном.

Рука усмехнулся:

— Если бы я тебе это сказал, то добровольно бы перечеркнул все положительные результаты усилий по твоей психологической обработке.

— Что вам от меня нужно?

Улыбка исчезла с лица Руки.

— Ну что за банальный вопрос, — тихо произнес он.

Одной рукой он поправил выступавший край своего головного убора. Он зажал его между пальцами с каким-то странным выражением лица, которое Алиф не смог определить, внимательно рассматривая складку на белой материи.

— Сколько мы играем в эту игру, Алиф? Туда и сюда, Государство и бунтовщики, брандмауэры и вирусы. Всю твою взрослю жизнь. Многие мои драгоценные годы. Никаких подвижек, никаких побед с обеих сторон. Наконец мне показалось, что у меня появилось преимущество: я выяснил, что «Тысяча дней» существует, и интуитивно знал, почти явственно видел, что я мог бы с этой книгой сделать. Накурившиеся гашиша средневековые мистики сами не знали, что имели в виду, когда толковали о философском камне. У них не было таких интеллектуальных и технологических ресурсов, как у нас. Человеческий мозг просто не приспособлен для выполнения огромного количества вычислений, необходимых для того, чтобы извлечь пользу из такого многослойно кодированного манускрипта, как «Дни». Но теперь есть компьютеры.

— Но ничего же не вышло, — возразил Алиф.

Рука не обратил внимания на его реплику. Он рассматривал Алифа с каким-то отстраненным любопытством, задержав взгляд на поросшем щетиной подбородке юноши.

— Нас обоих «цепляет» одно и то же, вот в чем проблема, — продолжал он. — Тебе в общем-то наплевать на революцию. Мне в общем-то наплевать на Государство. Наш единственный общий интерес — сам код. Я создал, как мне казалось, самый совершенный пакет защитных программ, в некотором роде ставший продолжением моей сущности. Я думал, что одержал победу. Он, безусловно, помог мне вычислить множество твоих друзей. Но только не тебя — ты беспрестанно ускользал и скрывался. А потом ты выкрал мою ценнейшую идею и использовал ее для того, чтобы разрушить плоды трудов всей моей жизни.

— Я лучше тебя, — пробормотал Алиф. Он пытался понять, действительно ли Рука был прав насчет влияния света на мозг.

— Скорее всего ты прав, — ответил Рука без язвительных ноток в голосе. — Для меня программирование никогда не было интуитивным процессом. Я корпел над учебниками и много занимался, в то время как мои сокурсники прогуливали и веселились, зная, что их ждут теплые местечки на госслужбе вне зависимости от их успеваемости. Я отличался от них не потому, что у меня был какой-то особый талант к программированию, а потому, что передо мной стояла четкая и ясная цель. Тогда я ненавидел Государство не меньше твоего, только по другим причинам, но все же ненавидел. Я не испытывал ни малейшего желания валяться на роскошной вилле и трахать нескончаемую череду запуганных служанок или заседать в роскошном зале в компании разжиревших полусонных принцев, делая вид, что управляю эмиратом. Я видел, какой мощный карательный аппарат можно создать при наших обширных ресурсах, и я решил использовать их. Аллах свидетель, что никто другой не взвалил бы на себя такое бремя.

— Ты просто мерзкий тиран, — констатировал Алиф.

— А какого еще человека уважают феллахи в этой части света? Ну же, Алиф, скажи мне честно, каким ты видишь будущее Города? Демократией? Республикой Платона? Ты насквозь пропитан западной пропагандой. Предоставь гражданам нашего дивного приморского города реальное избирательное право, и они проголосуют за одно из трех: за свое родное племя, за исламистов или за любого, кто больше всех заплатит. — Глаза Руки вдруг сверкнули. — Не хочешь ли пари, как исламисты обойдутся с тобой и тебе подобными, если придут к власти?

— Они, наверное, сделают меня халифом, — пробормотал Алиф. — Я с нуля создал систему шифрования их электронной почты.

— Да они побьют тебя камнями за супружескую измену. И не воображай, что они озаботятся поиском четырех свидетелей для доказательства твоей вины.

Алиф почувствовал, как к нему возвращается гнев.

— Я никогда никому не изменял, — парировал он. — Интисар моя жена перед лицом Аллаха.

Его слова прозвучали богохульно, едва он произнес их. Он не любил ее. Обещание, данное им Дине, обещание, порожденное его нутром, чреслами и сердцем после того, как она открыла ему лицо, значило гораздо больше, чем его тайный союз с другой женщиной.

— Ах да, ты же подписал драгоценную бумагу. Не думаю, что ты также озаботился поиском свидетелей.

Алифу пришлось признаться, что нет.

— Вот видишь? Ты такой же лицемер, как и твои бородатые друзья. Твой брак не значит ничего ни перед лицом Аллаха, ни перед лицом кого-либо. Почему мы не можем быть честными перед самими собой — вот что меня убивает. Почему мы должны приплетать Аллаха к каждому прегрешению? Тебе хотелось переспать с Интисар, и ты это сделал. Лучше быть честным блудником, чем лживым праведником.

Резкий ответ не успел сорваться с губ Алифа, подавленный каким-то невольным чувством облегчения.

— Значит, я должен восхищаться твоей честностью? — наконец спросил он. — Так, да?

— Я надеялся, что так и произойдет. — Рука выглядел немного погрустневшим. — Я совсем по-другому представлял себе наш первый разговор. Мне казалось, что ты гораздо быстрее догадаешься, почему я доставил тебя сюда.

Алиф смигнул слезы, навернувшиеся от яркого света.

— Ты здесь, потому что я победил, — сказал Рука. Его губы сжались в тонкую, как лезвие, линию. — Ты спросил, что мне от тебя нужно; я полагал, что ты сам все поймешь, но поскольку это не так, я скажу тебе. Я выиграл, даже несмотря на то, что ты выкрал у меня главный козырь и использовал его против меня. Я хочу, чтобы ты прочувствовал это так же, как и предчувствие смерти. Я хочу, чтобы твое поражение насквозь пропитало тебя, пока ты сидишь нагишом в темноте и наблюдаешь, как твоя жизнь и твой рассудок рассыпаются в прах и превращаются в ничто. Я хочу видеть, как все твои интеллектуальные способности поочередно исчезают, пока ты не станешь дрожащим вонючим существом, ползающим у моих ног. К тому времени я получу от тебя те крупицы информации, что нужны мне для восстановления системы. Ты станешь мне ненужным. В тот момент я позволю тебе умереть. Возможно, я даже прикажу казнить тебя, хотя с наибольшей вероятностью я уморю тебя голодом. Картина того, как ты будешь в отчаянии поедать собственные ногти, кажется мне весьма привлекательной.

Алифу стало трудно дышать. Он смотрел прямо в зрачки Руке, не обращая внимания на слезы, лившиеся из его воспаленных, широко открытых глаз. Его страх был столь всеобъемлющим, что граничил с эйфорией, и это придавало ему сил.

— Я доживу до того дня, когда тебя бросят на растерзание собакам, — тихо произнес он.

Рука расхохотался:

— Хотеть не вредно.

Он повернулся и постучал в дверь, находившуюся в дальнем конце комнаты. Она открылась снаружи с громким лязгом.

— В следующий раз, — бросил он через плечо, — мы подробнее поговорим о книге.

После визита Руки его начали кормить. Время от времени в двери открывалась заслонка — за ней царила та же непроглядная тьма, — и в камеру Алифа проталкивали поднос. Он не верил, что пищу, состоявшую из хлеба и чечевичной похлебки, приносили ему регулярно. Иногда ему совсем не хотелось есть, когда откидывали заслонку, а временами он ощущал зверский голод, длившийся, как ему казалось, несколько дней, прежде чем заслонка открывалась снова. Он подозревал, что подобная нерегулярность являлась частью замысла Руки, имевшего целью держать его в напряжении или вовсе лишить его чувства времени. Алиф научился вскакивать и подбегать к двери при звуке откидываемой заслонки — если он не делал этого или вовремя не успевал, то поднос с грохотом падал на пол, и пища превращалась в несъедобные помои. Его охватила какая-то параноидальная уверенность, и он был убежден, что каждая «кормежка» станет последней, поскольку помнил угрозу Руки уморить его голодом.

У него выросла борода. Он пытался определить, сколько же он находится в заключении, по ее длине, но это оказалось невозможно. Единственный раз, когда он достаточно долго не брился, был тогда, когда он писал коды для Голливуда. Так что борода просто росла, и в какой-то момент он проснулся и обнаружил, что она вымахала на ширину ладони. Вскоре после этого снова включился свет, и появились два агента службы безопасности, которые потащили его по коридору в другую комнату с голыми стенами, где обдали его водой из шланга и стали скрести широкой щеткой, скорее всего от швабры. Алиф выл от боли, потеряв самообладание; он снова взвыл, когда к его лицу поднесли бритву, а затем сбрили бороду и обрили голову, бросив его в камеру с кровоточащими порезами на лице и на голове. Какое-то время ему казалось, что они прочли его мысли, и перестал щупать лицо в поисках щетины.

Он начал разговаривать сам с собой, пытаясь разогнать вязкий туман, все больше и больше окутывавший его мозг. Ему казалось, что эти разговоры явились своего рода защитным механизмом, некой гимнастикой для ума. Он нараспев проговаривал тексты песен, всех, которые только мог вспомнить. Он подстегивал свою вялую и быстро становившуюся невербальной память, ища в ней отрывки радиопередач, после того как он вслух «прогнал» несколько альбомов Абиды Парвин и группы «Кьюр». Он останавливался, когда начинал хрипеть, довольный тем, что выполнил «норму» умственных упражнений. Однако очень скоро тональность и содержание этих монологов изменились, и он просыпался от собственного бормотания, обрывая высказывания, которые, казалось, состояли не из слов, а из набора звуков.

В этот момент вернулась паника — тихая, вялотекущая, которая, казалось, сочилась из пор зловонным потом. Он обнаружил, что зовет Викрама в какой-то безумной надежде, что это чудище вылезет из трещин в стенах и вызволит его из этого каменного мешка. Но Викрам не приходил, и с горечью, исходившей из какого-то неиспорченного уголка его души, Алиф понял, что Фарухуаз сказала правду. Он искренне скорбел и горевал, благодарный сам себе за то, что испытывает чувства более высокие, чем вызванные примитивным выбросом адреналина. Темноту оглашали молитвы о душе Викрама и о женщине, которую он забрал с собой. Он не называл ее имени, опасаясь, что камера прослушивается, но изо всех сил вызывал образ ее открытого лица, пока не начинал чувствовать, что оно смотрит прямо на него.

Присутствие Фарухуаз он тоже ощущал. Она — или оно, ее изначальное воплощение, выдуманное и в то же время вечное — затаилась где-то на самом краю его сознания, словно осторожный хищник, выжидающий, пока его жертва ослабеет. Именно Фарухуаз он боялся больше всего, поскольку теперь Алиф точно знал, кто или что она есть на самом деле. И когда он мог вспомнить, пока он мог вспомнить, он шепотом читал суры. Он чувствовал себя обманщиком, поскольку знал, что Фарухуаз видит его равнодушие к вере. По мере угасания его способности облекать мысли в слова он чувствовал приближение Фарухуаз, чье зловонное присутствие окружало постоянно уменьшавшуюся зону его рассудочного восприятия.

Когда Рука появился снова, Алиф был даже рад его видеть.

— Тощий и отвратительный, — с одобрением констатировал Рука, в то время как Алиф исходил слезами, не в силах открыть глаза при внезапно вспыхнувшем свете.

— Но живой, — прохрипел Алиф.

— Да, пока мне это угодно. Смотри, я принес тебе стул.

Рука развернул металлический предмет и поставил его напротив Алифа. Тот внимательно посмотрел на него и, решив, что это именно то, за что его выдавал Рука, сел. Обтянутое пластиком сиденье было прохладным под его сведенными судорогой мышцами.

— Итак. — Рука достал еще один стул, уселся поудобнее и скрестил руки на груди. — Чем ты тут занимался? Надзиратели говорят, что ты поешь. И несешь чепуху.

— Надо же чем-то занять себя, — ответил Алиф.

— Да, неплохая мысль. Галлюцинации начались?

— На меня смотрит Иблис.

Рука усмехнулся:

— Ну разумеется. Он здесь очень частый гость. Многие заключенные видят его. И еще — действительно безумные видят ангела Джебраила, а еще более безумные — самого Аллаха.

— Я видел Иблиса до того, как вы заперли меня в этой яме с дерьмом. Он вышел из той книги.

Лицо Руки сделалось недовольным.

— Ну-ну, не надо строить из себя праведника. Дурного знания не существует.

— Я тоже так когда-то думал, — сказал Алиф.

— Значит, ты правильно начал, но неверно закончил. У меня все наоборот — когда я только приступил к познанию невидимого, я испытывал столько угрызений, сколько и не снилось моему духовному наставнику, когда я был ребенком, к тому же мое знакомство со скрытым народом произошло почти случайно. Я начал изучать магию с чисто интеллектуальной точки зрения. Я надеялся на то, что это поможет мне лучше понимать программные коды. Наше стремление накапливать и использовать данные, применяя шифры, старше компьютера на тысячи лет. В этом и заключается волшебство. И я просто искал свежие перспективы. Когда я впервые попробовал вызвать демона, я, если честно, вообще не надеялся на то, что из этого действительно что-то получится.

— И что же произошло?

Улыбка Руки была натянутой и какой-то вымученной. Его зубы при ярком свете сверкали, как будто были сделаны из металла.

— А ты сам как думаешь? Все сработало.

Алиф невольно дернулся, потому что по его коже пробежал холодок. Рука подцепил ногой нижнюю перекладину стула, на котором сидел Алиф, и придвинул его поближе к себе.

— Теперь мне нужно, чтобы ты сосредоточился, — пояснил он. — Я хочу у тебя кое-что уточнить.

— По-моему, я уже все сказал, — воинственно начал Алиф. — «Альф Яум» — это совсем не то, что ты о нем думаешь. Или, наоборот, это как раз и есть то, что ты думаешь. Но, так или иначе, эта книга опасна.

— Конечно, опасна. Вот именно поэтому я так хочу раздобыть ее. А то, как тебе удалось благополучно обмануть всех моих агентов, только доказывает, что код, заложенный в «Альф Яум», срабатывает даже еще лучше, чем я мог предполагать. Я был так впечатлен всем тем, что тебе удалось вытянуть из этой книги, что я даже не нашел в себе сил рассердиться на тебя. Ну может быть, тут я несколько преувеличил. Но даже если я и рассердился, моя злость была смягчена уважением.

— Моя программа не работает настолько хорошо, как ты можешь себе представить, — продолжал Алиф свои объяснения. — Она нестабильна. Когда требуется адаптировать информацию к новым параметрам, и делать это достаточно быстро, фундаментальные команды почему-то теряются. Есть проблемы с сохранением информации, она почему-то то искажается, то вообще меняется на что-то непонятное. Короче, у меня создалось такое впечатление, что система словно забыла о своей первоначальной функции и уничтожила сама себя. Она расплавила машину, на которой я работал. Я никогда еще не видел, чтобы компьютер разогревался до такой степени.

— Да, я тоже это видел. Он представлял собой бесполезную гору металла, когда мы туда ворвались. И починить его или восстановить информацию не представлялось возможным. Но такой результат, как мне кажется, имел другую причину, а именно недостаточную оперативную память. Такой убогий допотопный компьютер не мог бы справиться с огромным потоком информации.

Но Алиф отчаянно замотал головой.

— Это не имеет ничего общего с оперативкой. К тому же я полностью очистил старый компьютер от всех программ, которые были там первоначально загружены.

— А какая разница? Все равно ты тогда работал на несовершенном компьютере. Если бы ты получил тогда доступ к нашим сверхсовременным компьютерам, да и всей системе в целом, тогда твой маленький научный эксперимент мог бы изменить будущее компьютеров во всем мире.

— Нет.

Рука раздраженно отмахнулся.

— Ну, если ты так яростно отстаиваешь свои идеи, значит, ты еще недостаточно долго пробыл здесь. Мне не нужна фальшивая скромность и напрасные предупреждения от тебя. Я понимаю, что ты хочешь избавиться от меня, поэтому я не буду целиком и полностью полагаться на твой труд, я собираюсь превзойти тебя. Ты ведь до сих пор не вышел из игры, Алиф. Ты продолжаешь играть, так и не поняв, что игра-то давно закончилась и выиграл ее я.

Алиф стиснул зубы до боли.

— Я ни во что не играю, — через несколько мгновений ответил он. — Могу только повторить тебе, что «Альф Яум» — это своеобразное идеологическое заболевание наподобие раковой опухоли. Джинны правы — мы не в состоянии понять их образ мышления и, если пытаемся его осознать, можем натворить такого, что потом окажется непоправимой ошибкой. И если ты попробуешь использовать эту методику на какой-то значительной и важной системе — например на электросети, дело может закончиться всеобщим хаосом. В Городе погаснет свет, исчезнет связь, люди начнут сходить с ума.

Рука вздохнул. Свет странным образом отражался в его глазах, отчего казалось, что они состоят из одних только зрачков. Алифа затошнило.

— Давай сейчас немного поговорим с тобой как коллеги, — предложил Рука. — Надеюсь, ты отчетливо видишь ограниченность двоичной системы, и мы быстро приближаемся к потолку ее возможностей. И что же будет дальше? Неужели это предел того, что способна предложить нам цивилизация? Неужели путь вперед завершен и теперь нам придется только деградировать? Кванты — это несбыточная мечта, что-то вроде воздушного замка. Но если прогресс человечества будет продолжаться, нам придется заново научиться пользоваться теми инструментами, которые мы имеем на сегодняшний день. Переучить заново все машины. Посмотри на то, что умели делать древние египтяне, а ведь они пользовались примитивными колесами и блоками. Вот что позволяет нам сделать «Альф Яум», Алиф. Выстроить пирамиду при помощи колеса и блока. К черту всех демонов — у них есть что-то весьма ценное и могущественное, но они не собираются делиться с нами своими тайнами. Вот к этому, кстати, и сводятся все их туманные предупреждения.

Алиф ничего не ответил ему. Он понял, что ему знакомо чувство, которое попробовал описать Рука. В какой-то момент он осознал, что сумел понять разработанный им самим код. Он будто бы видел все насквозь и понял саму суть языка программирования, причем он знал его досконально. Правда, этот язык никак не было связан с «Альф Яум».

— Ты ошибаешься, — решительно произнес Алиф. — Мы еще не исчерпали все возможности бинарной системы. Компьютеры еще очень долго будут совершенствоваться. Нам осталось сделать куда больше того, что было уже сделано.

— Почему ты так считаешь?

Алиф вспомнил букву, которую представляло его имя и которая многократно повторялась в словах, которые печатала Интисар, даже не сознавая этого факта.

— Иногда, когда ты просишь Бога дать тебе нечто большее, он может чуть-чуть отодвинуть для тебя горизонт. Ровно настолько, чтобы тебе было комфортно дышать.

Рука скривился.

— Я не понял — мы говорим о компьютерах или ты снова начал погружаться в свои галлюцинации? Наверное, в кашах, которые тебе дают, зерно было заражено спорыньей. Тут вообще пища не отличается свежестью и качеством.

— Я говорю о таких вещах, которые имеют большое значение.

Рука в одно мгновение вскочил со своего стула, и тот, повинуясь законам физики, отъехал от него назад по гладкому мраморному полу.

— Ну хорошо, я сдаюсь. Я пришел сюда вовсе не для того, чтобы брать у тебя уроки философии. Я почему-то решил, что ты еще будешь благодарить меня за то, что я решил поболтать с тобой на профессиональные темы. Мне от тебя, кстати, нужно узнать одну-единственную вещь, и тогда я спокойно уйду. Скажи мне: где в данный момент находится «Альф Яум»? Мои агенты так и не смогли, как ни старались, обнаружить книгу в мечети, там, где мы нашли тебя.

Алиф нахмурился.

— Я не знаю, — честно признался он. — Когда я работал, книга лежала рядом со мной на столе. Я даже не прикасался к ней.

— Даже после того, как отказал компьютер? И ты не стал спасать книгу?

— Я сжег себе подушечки пальцев, боль была страшная. К тому же я не спал двое суток подряд. Я ни о чем важном в тот момент думать просто не мог.

— Если ты пытаешься убедить меня в том, что не стоит повторять твои действия и вновь создавать твой код, ты ведешь себя неправильно. К тому же все бесполезно: мои люди уже трудятся над теми материалами, которые ты оставил после себя за годы работы в Интернете.

— Пожалуйста, мне не жалко. Только все у вас закончится так же, как у меня, — вы все окажетесь по уши в дерьме. Но теперь я не знаю, где находится книга, и мне на это наплевать.

— Как печально! Значит, мне придется продолжить допросы шейха. Правда, я уже не уверен, что он долго протянет. Он ведь уже не молод…

Алиф почувствовал, как кровь отлила у него от лица.

— Значит, шейх Биляль тоже здесь? — прохрипел он.

— Да-да, конечно. Там, чуть подальше по коридору. Странно, что ты до сих пор не слышал его. Он всегда начинает сильно шуметь, когда мы работаем с электрическими разрядами. Наверное, здесь очень толстые стены, намного толще, чем я мог предположить.

Алиф начал дышать быстро и неровно.

— Но он ничего не знает, — тут же сообщил молодой человек. — Я поклянусь. Я готов присягнуть на любом предмете, который вы положите передо мной. Он даже не знает, как меня зовут по-настоящему. Он просто старик, у которого имеется совесть.

— Значит, совесть — это когда старик может позволить себе приютить террориста. Боюсь, что это именно так.

— Но я не террорист. И никогда им не был. Все, что я делаю, — защищаю тех людей, которым нужна свобода, чтобы сказать все то, что они думают на самом деле.

Рука сделал шаг в сторону двери. Его глаза по-прежнему как-то странно смотрелись при свете — два сплошных черных диска, и больше ничего.

— Какая наивность! Чушь это все. Люди больше не рвутся к свободе, даже те, для кого свобода — это что-то вроде религии. Они ее боятся, как боялись богов доисторические люди. Они дрожат и преподносят различные жертвы своим идолам. Людям нужно, чтобы правительство не раскрывало им всех своих секретов и держало их при себе. И при этом они мечтают о том, чтобы рука закона была суровой. Они так напуганы своей собственной властью, что будут голосовать за кого угодно, только чтобы у них эту власть забрали. Посмотри на Америку. Посмотри на страны шариата. Свобода — мертвая философия, Алиф. Мир возвращается в свое естественное состояние, и сильные должны править слабыми. И хотя ты молодой, это ты не в теме пока что, а не я.

Алиф на секунду приложил руку ко лбу. Голова у него буквально раскалывалась.

— Пожалуйста, оставьте шейха в покое, — жалобно заскулил он. — Я скажу все, что ты захочешь. Я могу подтвердить, что ты победил. Мне уже все равно. Только не причиняйте ему боли. Если он умрет, это останется на моей совести. Да и вообще все то, что произошло, — это ведь все из-за меня. Нет, мне этого уже не выдержать.

Рука вытаращил глаза, и от этого безумного взгляда маньяка Алифу стало не по себе.