Божья девушка по вызову. Воспоминания женщины, прошедшей путь от монастыря до панели Рэй Карла

Ваза разбивается вдребезги

В 1993 ГОДУ моему отцу исполнилось восемьдесят лет. Он был болен – рак пожирал его кишечник с невероятной быстротой. Мы считали, что долго отец не протянет, поэтому я прилетела в Мельбурн и поселилась в доме Лизбет, чтобы быть с ним рядом. Прилетели и другие сестры – Берта из Фримантла, Тереза из Канберры. Мы не хотели, чтобы наш отец умирал в больнице.

За шесть месяцев до этого он неохотно пожаловался мне, сидя на кухне, что его мучают боли в животе. Он стонал от тяжести в кишечнике, и я решила, что с ним действительно что-то не так. Отец редко признавался, что ему больно, и этот стон был не просто жалобой – казалось, будто корабль идет ко дну.

Странно, что он умирал раньше матери. Она почти год жила в доме для престарелых, и он мечтал о том времени, когда, наконец, станет свободным, не будет больше приезжать к ней и дважды в неделю возить в коляске на прогулку. Принять решение поместить мать в дом для престарелых нам было не просто. Она со слезами на глазах умоляла не оставлять ее в этом переполненном стариками и старухами месте, где ужасно пахло, где она должна была есть еду с колен, потому что столовой не было, где мертвые тела выносили через заднюю дверь, чтобы этого никто не заметил, и где было совершенно нечем заняться. Неудивительно, что ее реакцией на такую жизнь стало погружение в себя, а затем слабоумие; отстранение от реальности усиливалось и в результате приема анальгетиков. Тем не менее она все еще была физически крепкой, а ее мужу оставалось жить несколько недель.

Мы вчетвером составили распорядок дежурств и круглые сутки ухаживали за отцом. Он слабел с каждым днем, и ему лишь оставалось с горечью наблюдать за тем, как уходит жизнь. Ему сделали операцию, но слишком поздно: метастазы уже добрались до легких. Зная, что времени у него остается немного, он отправился в родную Германию попрощаться со своей родней. Из-за болей ему пришлось сократить свой визит, и он, криво улыбаясь, заметил, что летел обратно первым классом, не в силах даже глотнуть бесплатного виски.

Для отца это угасание было очень тяжелым процессом. Не скоро он осмелился попросить нас вымыть вставные челюсти, позволив увидеть его сморщившееся лицо. Настало время, когда он не мог подтереться после посещения туалета. Его кожа стала мягче кожи ребенка, тонкой, как бумага, и он говорил, чтобы мы были аккуратны. Однако он много ел, словно пища каким-то образом могла вернуть ему силы. Наконец, мы сказали отцу, что врач посоветовал, чтобы он ел только тогда, когда действительно будет голоден. «Что входит, должно выйти обратно, иначе нет смысла», – утверждал врач. Отец молча обдумал этот совет и последовал ему. С тех пор он съедал ровно столько пищи, сколько ему полагалось, и не просил ничего больше. Эта уступка глубоко меня взволновала. В ней я увидела знак того, что отец принял факт своей смерти.

Одним из последних удовольствий отца было покинуть кровать в два часа дня и расположиться перед телевизором, чтобы посмотреть сериал «Дни нашей жизни». Много лет он с матерью наблюдал за жизнью прекрасных и жадных мужчин и женщин, из серии в серию предававших друг друга. Как-то в один из своих визитов я приехала из аэропорта именно в тот момент, когда родители смотрели любимый сериал. Дверь была не заперта, поэтому я вошла, громко и радостно объявив о своем приходе. Никто меня не встретил. Я нашла родителей в гостиной: их глаза были прикованы к дьявольскому экрану. Отец молча пригласил меня сесть рядом на диван. Мать коротко взглянула на меня, когда я прошла перед телевизором, но даже не повернула головы и не посмотрела мне в глаза, изобразив на лице виноватую улыбку. Я приехала в важнейший для главных героев момент. Наконец, родители глубоко вздохнули, и я поняла, что скоро все закончится, и мы выпьем чая.

Отец так и продолжал зависеть от этих отвратительных мужчин-мошенников и подлых женщин. Мы смотрели сериал вместе, рискуя, что слезливая мыльная опера повлияет и на нас. Примерно за десять дней до смерти отец внезапно тряхнул головой, громко щелкнул языком и с удивлением заметил: «Как можно смотреть такую несусветную чепуху?» «Эти люди отвратительно поступают друг с другом, – заключил он так, будто его мнения спрашивали, а он впервые смотрел сериал. – Как можно делать такие ужасные фильмы!» Он встал и поплелся в постель. Мы изумленно переглянулись, удивляясь этой внезапной утрате иллюзий. Может, наш отец достиг просветления?

Пока отец спал, мы с сестрами сели на кухне выпить чаю и разговорились о том, не мог ли его гневливый характер повлиять на физическое состояние. Нам было сложно принять тот факт, что рак беспричинно поражает людей. Отец всегда вел здоровый образ жизни, проводя большую часть времени на свежем воздухе. Возможно, на него повлияло уничтожение монастырского сада, в который он вложил немало сил? Или над ним взяли верх пренебрежительные бесконечные замечания матери? Он слишком долго терпел их горечь. Питание тоже оставляло желать лучшего. Он пристрастился к шоколаду с тех пор, как десять лет назад бросил курить.

Никто не знал, что именно вызвало болезнь, но я чувствовала, что самую важную роль в этом сыграли тайны и неразрешенные конфликты прошлого. Отец никогда не выяснял отношений до конца: он жил в конфликте с каждым членом своей большой семьи и с несколькими другими людьми, такими, как мать Альбион. В его прошлом было много тайн, которые вполне могли угнездиться в кишечнике и устроить там ужасное пиршество.

В те последние недели жизни отца я очень надеялась, что он раскроет нам душу, поделится тем, о чем жалеет, попросит у нас прощения и умрет счастливым в окружении растроганных детей.

Он достаточно близко подходил к этому дважды, один раз – когда мы сидели на улице в тени деревьев. Я читала, а он молчал, погруженный в размышления. «Я обо всем рассказал отцу Бену, – через некоторое время произнес он. – Теперь все в порядке, верно?»

Этот священник выслушивал исповеди моего отца в течение многих лет, но вот это «верно» отражало скрытые сомнения родителя. Я видела его напряжение, и оно было вызвано не только физической болью. Воспользовавшись этой возможностью, я сказала: «Только ты знаешь, все ли в порядке, папа, и надо ли тебе исправить что-то в отношениях с людьми или Богом». Я не осмелилась выразиться точнее.

Он нахмурился. Несмотря на внутреннее замешательство, отец должен был постоянно убеждать себя в том, что Высшее Начальство, как он звал католического Бога, все для него устроит. Он надеялся на милость этого Начальства, как послушный мальчик, готовый принять наказание от строгого, но мудрого отца. Он воспринимал свое страдание как наказание: Бог делал это ради его же собственного блага. Он требовал, чтобы никто не давал ему лекарств, способных ускорить уход из жизни, желая, чтобы смирение было абсолютным. Когда мы, наконец, стали вводить ему через капельницу морфий, он заявил, что боится, что его «уберут», и поверит только слову медсестры.

«Я спокоен», – неожиданно произнес он, когда мы в очередной раз наслаждались свежим воздухом. Я сидела неподалеку с книгой. Пустой разговор был не уместен, и отец не хотел, чтобы я читала ему вслух. Он обдумывал странный факт своего умирания и то, что он уходит прежде своей жены.

Я сказала: «Я знаю, что ты спокоен, папа, но хочу, чтобы ты был счастлив».

Он казался мне очень печальным, но я опустила глаза в книгу. Он громко спросил: «Откуда ты знаешь, что я не счастлив?»

И тут я его огорчила. Ощутив глубокую важность его вопроса, я не дала себе времени осознать это или сказать ему правду. Вместо этого я отмахнулась от него, о чем позже невероятно жалела.

«Ты сам знаешь, счастлив ты или нет», – проговорила я, и сознание мое опустело, отказавшись принять внезапный подарок – доверие отца. Он подал знак, а я пренебрегла этим. Даже когда он повторил свой вопрос, я ответила ему все той же глупой фразой.

Тем не менее в душе отца произошла неожиданная перемена. Как-то к нему пришли две монахини, его старые друзья; покинув комнату больного, одна из них подошла ко мне с важным сообщением: отец попросил сестру Викторию передать мне, что «просит прощения за то, что был так жесток с Карлой». От удивления я раскрыла рот.

Когда монахини ушли, мне захотелось взглянуть на отца. Не глядя мне в глаза, он сказал в свое оправдание: «Ты всегда была такой упрямой, Карла», – и отвернулся. Помнил ли он тот невероятный ужас, что пробуждал во мне, вынуждая молчать о своих диких выходках? Он извинился за свою безжалостность, но не лично передо мной. Но большего ждать не приходилось. Я видела, что его невероятная жестокость давит на него тяжким грузом и он просит прощения.

Его остальные тайны предназначались только для ушей священника и не обсуждались с людьми, которым он причинил боль. Не стоило ожидать от него открытых признаний: даже перед лицом смерти отец не стал менее замкнутым. Внутри я испытывала боль за нас обоих. Что же происходит с человеком, если прощание с телом, с миром и со своей семьей не способно разрушить такую скрытность? В последние дни он был любящим и нежным со всеми нами, что было невероятно трогательно. Он проявлял любовь, и мы чувствовали его искренность. И все же он не мог умереть абсолютно счастливым, решив вместо этого держаться своей веры, обещавшей полное прощение через исповедь священнику, и надеясь, что его Бог будет к нему справедлив.

МОЯ МАТЬ, пребывая в те невероятные дни в более здравом уме, нежели во многих других случаях, попросила, чтобы ее привели к постели умирающего мужа. Ее одела и подготовила заботливая медсестра. Мать приехала на специальном такси для инвалидов, и я вкатила ее кресло в просторную комнату, где отец, втайне представлявший, как отлично заживет после смерти жены, лежал, опустив голову на подушку. В его глазах вспыхнула неподдельная радость при виде женщины, утверждавшей, что она все знает лучше его. Несмотря на свою хрупкость, она осталась такой же самоуверенной. Когда мать увидела отца, щеки ее вспыхнули, взгляд стал пристальным, а лицо осветилось внутренним светом. Я поставила кресло у кровати, следуя ее молчаливому указанию, и тихо направилась к выходу из комнаты. Перед тем, как прикрыть за собой дверь, я обернулась и застыла на месте: так меня поразило то, что я увидела.

Иссохшая, скрученная артритом рука матери лежала в большой костлявой ладони отца; родители смотрели друг другу в глаза, и взгляды их полнились бессловесной любовью. В комнате было сумрачно, и казалось, что преображенное лицо отца излучает радость и страсть. Чудо их любви наполняло комнату ощутимой энергией. Их ждало неотвратимое и окончательное расставание, и в их жизни не оставалось ничего иного, кроме истины взаимной любви.

Неожиданно я поняла, что их не покидала любовь, даже когда они дрались, предавали, ненавидели и унижали друг друга. В тот священный момент благодати они подарили друг другу прощение. Я поняла, какой нелепой ошибкой было судить происходившее между ними в прошлом – только они одни знали цену каждого события своей совместной жизни.

НЕСМОТРЯ на расписание дежурств, наш отец умер в одиночестве: это случилось в четыре часа утра, сразу после визита матери. Никто из нас в ту ночь не спал. Мы пили на кухне чай, когда скорее почувствовали, нежели услышали последний хрип отца. Мы вбежали в комнату и увидели его судорожно открытый рот, не способный сделать вдох. Это был крик в небеса. Дух моего отца начал путешествие на свободу.

Перед приездом похоронной команды у нас было почти четыре часа, и нашим братьям хватило времени взглянуть на отца в последний раз. Я хотела, чтобы его не трогали как можно дольше, и дух полностью покинул тело, но мои сестры, испуганные смертью, настояли на том, чтобы тело забрали как можно быстрее.

Явилась похоронная бригада. Было раннее воскресное утро, и два молодых человека в опрятных черных костюмах еще не успели прийти в себя после субботней вечеринки. Они были молчаливы и вежливы, максимально сосредоточившись на работе, поскольку я следила за каждым их движением. Носилки с открытым пластиковым мешком они поставили рядом с кроватью и уложили в него недвижное, но такое знакомое тело.

Мне было странно видеть, что отец, все еще одетый в пижаму, не сделал ничего, чтобы остановить эту унизительную процедуру. Я посмотрела на сильные, безжизненные руки, и они, теперь бесполезные и не способные защитить его, невероятно тронули меня. Носильщики убрали их в черный пластиковый мешок, до конца застегнув молнию.

После того, как похоронная бригада уехала, мы собрались вместе, испытывая потрясение, несмотря на долгое ожидание смерти отца. Теперь я была готова встретиться с кое-чем новым в себе. Для непризнанной части моей личности смерть отца оказалась моментом триумфа, поскольку я все еще была жива. Несмотря на годы терапии, которая помогла превратить большую часть моей печали, гнева и страха в сострадание к родителям, внутри меня был маленький уголок горечи, где прятался паук. И он с готовностью выпустил свой яд.

«Интересно, сколько денег он оставил после всего, что потратил на проституток? Забавно, но ведь мы все об этом знали», – проговорила я.

Слова повисли в тишине. Сестры были слишком ошеломлены, чтобы ответить. Однако на самом деле мое замечание адресовалось не им: оно предназначалось духу, который – я это знала – парил где-то поблизости. В момент, когда дух моего отца был еще уязвим, его коварно укусила женщина-паук, поскольку невероятно злилась на него за то, что он не смог найти в себе силы быть с ней честным. Он так и не раскрылся перед нами. А религия дала ему возможность уйти безнаказанно.

Сказав это, я замерла, ощутив в окружающем пространстве эмоциональный хаотический отклик мертвого отца. Мне стало не по себе от мысли, что моя месть будет иметь горькие последствия. В конце концов, мертвые не способны от нас защититься.

Я была глубоко опечалена. После я долго плакала, и не только из-за потери отца, но и из-за того жестокого способа, который выбрала для своей мести. В ночной темноте я просила у него прощения, а затем поговорила с ним так, как всегда хотела поговорить в реальности, излив свою боль и сказав ему, как я себя чувствовала. Тогда я по-настоящему простила его. Я хотела, чтобы он был со мной искренним, но насколько искренней была я по отношению к нему? Он старался изо всех сил и в последние дни проявил себя с лучшей стороны. Я ошибалась, полагая, что знаю, как ему следует себя вести, и что он обязан пойти в своей искренности еще дальше.

На похороны я не осталась. В Мельбурне был разгар футбольного сезона, и я не смогла бы поменять свой билет без доплаты за полет первым классом. Насколько мне было понятно, основная работа закончилась, к тому же, я не хотела участвовать в сентиментальной религиозной церемонии, сопровождавшей похороны.

В тот день пошел дождь; он продолжался все время, пока шли похороны, и невозможно было отличить слезы на лицах от капель дождя. То же произошло и на похоронах матери, которая умерла несколько месяцев спустя и была положена рядом с отцом в ту же могилу. Я узнала об этом, находясь в Западной Австралии. К сожалению, я не смогла встретиться с другими членами семьи. Я этого не выдержу, сказала я себе. Знала ли я, от чего отец должен был исцелиться на самом деле? Однако мне нужно было продолжать заниматься собой.

С ТЕХ ПОР все изменилось.

Я использовала появившееся свободное время, чтобы написать историю своей семьи, и это стало для меня очень важным делом; кроме того, я вела дневник, отражая в нем все, что происходит внутри меня. Массажем я занималась ровно столько, чтобы заработать на самое основное.

Как и прежде, я шла в работе на компромиссы. В отличие от прежних лет, я начала притворяться, что испытываю оргазм. Это время я считаю упадком своей карьеры. Мой клиент Бернард почувствовал разницу и сымитировал звуки, которые я издавала, намекая на то, что знает о моем обмане. К своему стыду, я начала отнекиваться.

Неприятности случались одна за другой. Они не были такими уж новыми, но теперь стали беспокоить как никогда раньше. После того, как я разместила в газете объявление, конкурент, решивший выгнать меня с рынка услуг, нанял мужчину, который постоянно набирал мой номер, загружая линию и никому не давая дозвониться. Работая самостоятельно, я почти не имела возможности соперничать с другими одиночками, но с такой ситуацией пришлось смириться.

Однажды, когда два клиента, прорвавшиеся через телефонную блокаду, отменили свои встречи, я решила отправиться по магазинам. Выезжая на дорогу, я обратила внимание на машину, стоявшую неподалеку от моего дома, но не заметную из окон. Своим появлением я удивила водителя, державшего в руках фотоаппарат, и мне стало все ясно. Конкуренты, кем бы они ни были, поставили поблизости эту машину, давая понять моим посетителям, что за ними наблюдают и фотографируют. Все мои планы рухнули. В нашем деле крайне важна анонимность, а ее отсутствие может навсегда отпугнуть потенциальных клиентов.

Я полностью утратила энтузиазм, что отразилось на моем лице. Я никогда не умела скрывать свои чувства. Однажды на пороге появился новый посетитель. Вместо того чтобы войти, при виде меня он вдруг попятился назад, бормоча, что ему нужно переставить машину в другое место. Он так и не вернулся. Я окончательно лишилась присутствия духа. Возможно, ситуация была подстроена конкурентами, но я поверила. Мое лицо больше не светилось радостью и уверенностью. Я знаю, что, когда хмурюсь, могу казаться уродиной.

Настало время признать, что больше я не испытывала никакого воодушевления. Божья жрица была мертва. Я не знала, что послужило причиной ее смерти, но, поскольку моя вера в себя почти исчезла, я растеряла хороших клиентов. Однако при мысли о том, что пришло время оставить профессию, тут же возникло противоположное убеждение: я не могу позволить себе ее бросить, это единственное, что у меня осталось. Сама мысль об этом пугала меня.

Я снова обратилась к целительским сеансам, отчаянно хватаясь за последнюю надежду. В поисках прозрений, могущих помочь мне исцелиться, я посещала ретриты выходного дня, терапевтические курсы и лекции, включая образовательный форум «Ландмарк» и два других их семинара. Я потратила все свои сбережения, почти ничего не оставив на будущее. Эти курсы приносили определенную пользу, но мне ничем не помогли – я попросту хваталась за соломинку. Я пребывала в замешательстве, страдая от постоянного ощущения психической нечистоты, возникающей от эротического массажа, который я делала, особенно когда он сопровождался половым актом, хотя теперь я позволяла себе заниматься сексом с клиентами крайне редко. Я лишилась той твердости, что была у меня при осознании духовной цели и некогда свойственном мне игривом любопытстве. Теперь работа тянула меня вниз. Я чувствовала себя уставшей и изнуренной. Внутри меня постоянно бурлил котел, пугая разрушительным потенциалом. Целых два года прошло с тех пор, как я прошла через «Процесс Хоффмана» и раскрыла свой детский сговор с дьяволом. Но внутренний страх – ужас перед неизвестным – по-прежнему был чрезвычайно силен, и никакой терапевт не мог помочь мне понять его истоки.

До тех пор, пока я не встретила Джесси.

ДЖЕССИ была опытным сексуальным терапевтом и в буквальном смысле выросла на улицах Нью-Йорка. Я рассказала ей о том, что я задыхалась во время терапии, о своем отчаянии и чувстве безвыходности. Между делом я заметила, что мое начальное сексуальное образование можно подытожить фразой «от поцелуя беременеют».

«Как это: от поцелуя беременеют?» – спросила она сухо.

Зная, что опытному сексологу это покажется довольно странным, я все же призналась: «Я верила, что поцелуй возбуждает в мужчине страсть, и его семя проходит по горлу женщины».

«Это вам монахини так сказали? Что семя проходит по горлу женщины, и так она беременеет?»

«Нет, не они. Просто я так подумала. Это казалось естественным».

«И как же вы пришли к такому выводу, если никогда прежде с этим не сталкивались?»

Вопрос Джесси потряс меня до глубины души. Сидя в плетеном кресле у нее на веранде, я внезапно осознала всю правду. Отец занимался со мной оральным сексом! Как хорошо, что я сидела, иначе бы ноги меня не удержали. Страшно закружилась голова. Помимо прочего, мне стало ясно, что я всегда это знала! Где-то в глубине души я всегда помнила, что делал мой отец, но не хотела это признать. Мне было важно не разрушать его положительный образ, образ отца, любящего меня, своего первенца. Я прятала от себя тот факт, что отец любил меня не настолько, чтобы защищать: вместо этого он меня насиловал. Это он – мой дьявол! Осознание этого было чересчур болезненным.

На глаза навернулись слезы, но мне предстояло понять еще кое-что. Главной причиной отрицания истины было то, что я не хотела подтверждать наш с отцом сговор, являясь партнером в его мерзких преступлениях. Боже, я хотела защитить своего отца! Я любила его! Не только стыд, но и любовь к нему удерживали меня от преодоления страха и понимания правды.

Время приема вышло, а я даже не заметила. Я отдала Джесси ее немалый гонорар и ушла, желая скорее опустить голову на подушку, заснуть или умереть.

Проснувшись позже тем же днем, я обрела некоторую ясность. Кусочки головоломки встали на место, словно огромные ключи подошли к своим замкам. Мой детский договор раскрылся: «дьяволом», с которым я боролась, оказался мой отец. Когда по ночам я подвергалась насилию, реальность смешивалась со снами, и я не могла отличить одного от другого. Насилие было настолько подавляющим, отвратительным и удушающим, что каждый раз я думала, что умру плохой девочкой и отправлюсь в ад. Поэтому я молилась дьяволу своей детской религии, чтобы он спас меня от смерти. В первую очередь, от смерти от удушья. Пожалуйста, папа, папа-дьявол, не задуши меня до смерти.

Теперь мне стала ясна вся картина. Отныне я знала, что мое мнение о себе как о воплощении зла сформировалось в то время, когда отец заставлял меня молчать побоями. Вина и стыд, с которыми я жила, породили ощущение, что я не достойна успеха ни в чем, что становилось для меня важно по мере взросления, а потому я верила, что обязана своими неудачами дьяволу, злу, глубоко сидящему внутри.

ПРОШЛО много времени, прежде чем то, что я поняла у Джесси, разложилось по полочкам. Колеса вращались невероятно медленно, будто в патоке. Одно дело – понять это разумом, и совсем другое – исцелить глубокие эмоциональные раны в бессознательном. Мои эмоции были похожи на охватывающие сердце резиновые обручи: я пыталась изменить их, а они возвращались в прежнее положение в страхе перед неизвестным. К своему ужасу я поняла, что как и раньше испытываю стыд, а уверенность в себе так и не появилась. Все было безнадежно. Единственная разница между временем понимания и непонимания состояла в том, что теперь я считала себя бракованным материалом. Я чувствовала, что отец разрушил мою жизнь, и теперь я сижу среди ее обломков. В унынии я отправилась на поиски очередного психолога.

«Буду ли я когда-нибудь нормальной?» – спросила я государственного психотерапевта-сексолога, сидя у нее в кабинете. У нее было очень много работы, и она в течение трех месяцев не могла назначить мне вторую встречу. Мой вопрос удивил ее: перед ней сидела элегантно одетая женщина, не уверенная в том, что может в жизни чего-то добиться. Мои щеки горели в ожидании ее реакции и ответа.

«Вы пережили самое разное насилие, – сказала она, склоняясь ко мне через стол. – Насилие физическое, сексуальное, эмоциональное и духовное. Вы исцелитесь, если пройдете через процесс, который я вам описала». А затем она добавила замечательную вещь: «Или вам нужно встать на духовный путь».

Возвращаясь домой, я последовала ее совету: купила себе игрушечного медвежонка и стала есть леденцы, кормя своего внутреннего ребенка, пока меня не начало тошнить. Я приобрела рекомендованную книгу «Мужество исцеления» и позволила маленькой девочке внутри себя заговорить, записывая ее слова левой рукой. Я представила, что обнимаю ее и успокаиваю ласковыми словами. Это очень помогло. Я почувствовала, как мой внутренний ребенок встает с земли в запертом угольном сарае, где она ползала в страхе и из которого так никогда и не смогла выбраться. Сколько времени пройдет прежде, чем она снова почувствует себя в безопасности?

Я активно занималась исцелением по этой замечательной технике на протяжении нескольких недель, приходя в восторг от возможности общаться с собой в виде маленькой девочки. Если я о ней забывала, то после находила обиженной из-за моего пренебрежения и должна была мириться с этим. Было очень важно, чтобы она научилась доверять моим словам.

Тем временем меня все больше интриговали слова терапевта о духовном пути. Я размышляла, что она могла иметь в виду? Медитацию? Религию? Если да, то какую религию? Или она говорила о жизни под руководством духовного учителя? Возможно, у нас нет выбора, лишь вдохновенные мысли, направляющие к обретению новых уроков. Так или иначе, мне пришел на ум мастер Ади Да (известный в Лос-Анджелесе начала семидесятых как Бабба Фри Джон). Я помнила, как впервые прочитала его биографию, и переполнившее меня чувство было таким ярким, что я взглянула на грудь и даже под футболку, будто там скрывался источник света, который я ощущала в себе. Я не могла оторваться от книги, настолько она захватила меня эмоционально. Теперь я начала серьезно размышлять о мастере, способном так влиять на людей своими произведениями.

Я начала посещать еженедельные собрания, которые во Фримантле проводил приверженец Ади Да, много времени проведший со своим гуру. Так я отправилась в опасное путешествие вместе с теми, кто также был очарован мастером, – это был духовный путь для невинных, искренних, отважных, запутавшихся и обманутых. Я покупала книги и кассеты, посещала ретриты и дважды в день начала медитировать. Я снова чувствовала Божественную Любовь, которую испытывала в монастыре, только на этот раз более сильную и реальную. Работы мастера Да вдохновляли меня: кажется, никто лучше его не понимал человеческую природу. Мастер Да писал много книг, они выходили одна за одной, и мы должны были покупать их все.

МОЯ РАБОТА как массажистки кое-как продолжалась. Это могло прекратиться только вследствие вмешательства свыше. Решительное и милосердное провидение явило свою силу летом 1994 года, хотя в то время я этого не оценила. Сначала пострадал мой сад, а потом изменилась и моя жизнь.

Я выглянула из окна своего уютного домика в Хилтоне недалеко от Фримантла и ужаснулась, увидев то, что осталось от моего садика. Я выбрала это место из-за большого цветника и перспективы долговременной аренды жилья, поселившись здесь одна, поскольку Виктория, когда ей исполнилось пятнадцать, предпочла жить с отцом. И вот теперь, спустя почти восемь месяцев, большой жилищный массив разделили на три части, и по обе стороны от моего дома выросли заборы. Единственное дерево, великолепный раскидистый дуб, оказался по ту сторону новой ограды. В задней части каждого двора появились новые отстойники.

Человек, работающий на землеройной машине, сочувствовал мне, но не мог не повредить газон, цветы и овощные грядки, с любовью выращенный гибискус и кусты вероники. Во второй половине дня я оказалась посреди песчаного карьера, разозленная и не способная остановить крушение всех своих планов на спокойную жизнь.

Будто усугубляя собственную беспомощность, я сломала большой палец на правой ноге, ударившись о столбик кровати. Какая досада! Мне пришлось перестать работать. Мои добрые соседи Элси и Берт приносили мне суп, хлеб с маслом и заходили поболтать. С тех пор, как я переехала, Берт был для меня как добрый отец. Впервые мы встретились, когда он постучал в мою дверь, держа в руках ящик с инструментами, и спросил, нет ли у меня какой-нибудь работы. Как-то раз он помог мне попасть в дом, когда я забыла ключи внутри, убрав черепицу с крыши над ванной комнатой.

Затем у меня сильно разболелась спина. Я не могла ходить прямо, о каком уж тут массаже могла идти речь. Целую неделю я хромала из-за пальца, а теперь еще неделю лежала плашмя с болью в спине.

Однажды раздался телефонный звонок как раз в тот момент, когда в гости заглянула Элси, решив угостить меня пшеничными лепешками. К моему глубочайшему удивлению, это оказался представитель службы строительства государственного жилья: он обратился ко мне с предложением приобрести жилой дом в Денмарке. Три месяца до того одна знакомая сказала мне походя: «Встань в очередь на государственное жилье, Карла». Я засмеялась: «Что они могут для меня сделать? Я не мать-одиночка и не инвалид». Но она повторила: «Просто зарегистрируйся». И я отправилась в офис.

Я не знала, что в то время в Денмарке строилось жилье для тех, кому за пятьдесят, и я оказалась вторым человеком, обратившимся с заявкой на отдельный дом. Берт посоветовал съездить и взглянуть, и они с Элси полностью одобрили увиденное жилье. Новый дом! Со всех сторон место для сада! Там можно было прожить на пенсии всю оставшуюся жизнь. Предложение было таким неожиданным, но я не могла отказаться.

Две недели спустя я переехала. Мир повернулся на 180 градусов, а я едва это заметила. Рука Господа подняла меня и вновь решительно бросила вниз. Но случилось это не скоро.

В ТЕ ДНИ перед отъездом я должна была закончить некоторые дела. Я позвонила тем клиентам, кто доверил мне свой телефон, чтобы попрощаться.

Особенно мне хотелось увидеться с Гаем, довольно симпатичным молодым человеком, который страстно мной увлекся. Он ремонтировал ювелирные украшения и много разъезжал, поэтому иногда я снижала для него плату в обмен на симпатичное кольцо или кулон. Гай, высокий, прекрасно сложенный мужчина с хорошими манерами, был не слишком уверен в своих сексуальных способностях, хотя имел немалый сексуальный аппетит. В общении он всегда проявлял вежливость, дружелюбие, приветливость и заботу – короче говоря, о таком парне мечтает каждая девушка, – однако девушки у него не было.

Когда мы узнали друг друга довольно хорошо, у нас был отличный секс. Мне нравилось его молодое, мускулистое тело, гладкая кожа, чистое дыхание и густые волосы. Гай всегда был очень аккуратен и носил с собой презервативы. В последнюю нашу встречу я похвалила его за внешний вид и обаяние, сказав, что если он захочет встречаться с девушкой, у него не возникнет с этим никаких трудностей. Он слушал меня, затаив дыхание. Как получилось, думала я, что такой человек как Гай, столь низко оценивает свои сексуальные способности?

Гай оставил номер своего мобильного телефона, чтобы я связывалась с ним, если у меня возникнет какая-то надобность, и теперь я звонила ему в последний раз, сказав, что хочу приобрести украшение для подруги. Когда он пришел, вместо массажного салона с мягким розовым светом и обольстительной музыкой я пригласила его в ярко освещенную гостиную. Открыв чемоданчик с образцами, он положил мне его на колени и впервые увидел меня при обычном дневном свете, без косметики, с гладко зачесанными волосами и бледными от боли и недостатка сна щеками. Когда мне плохо, я могу выглядеть на все свои года. Даже опустив глаза, я чувствовала его потрясение.

Я взглянула на него и спросила: «У тебя появилась девушка, Гай?» Когда он пробормотал: «Да», – я поинтересовалась, симпатичная ли она. Гай кивнул; судя по выражению его лица, ему хотелось поскорее отсюда убраться. «Ну, тогда ты будешь счастлив», – сказала я, возвращая чемоданчик. – Мне ничего не нужно, скоро я навсегда уезжаю из города».

Я заметила, как, переступив порог, он вздохнул с облегчением. Это оказалось не так уж сложно, сказала я себе. На полу лежал маленький яркий пакетик. Торопясь покинуть дом, Гай случайно выронил из кармана презервативы. Они были яркими и дорогими, однако я знала, что он за ними не вернется. Я улыбнулась и от всего сердца мысленно пожелала ему удачи.

На следующий день мне позвонил сам Мефистофель в облике обаятельной азиатки, ставшей моей подругой во время совместных презентаций «Деньги и вы». Мы со Сьюзи встретились за обедом, и она поделилась со мной своей новой идеей. Она хотела организовать собственный массажный бизнес, купив недавно дом в деловом квартале Перта, и предлагала мне войти с ней в долю!

«У тебя есть опыт, ты научишь девушек все делать правильно, – объяснила она. – Ты станешь учить их технике массажа, и в заведении будут строгие правила – никаких наркотиков, только работа».

Я покраснела оттого, что она так высоко оценила меня, но соблазн иметь хороший доход без прямого вовлечения в занятия массажем оказался мимолетным. Каждой клеткой своего тела я ощущала, что это станет шагом назад: я, наконец, была готова навсегда оставить свой прежний образ жизни. Отказавшись от предложения, я поблагодарила Сьюзи, продала ей свой массажный стол, отдала кипу полотенец и пожелала удачи в осуществлении планов. Она нашла себе подходящего управляющего, заработала приличные деньги и продала салон за хорошую цену.

Я ИСПЫТАЛА блаженство, вновь оказавшись в Денмарке и поселившись в своем собственном маленьком доме. Я наслаждалась обществом веселых, любящих, честных друзей. Китайская ваза, вдохновлявшая меня много лет назад, разбилась, и теперь у меня возникла возможность обрести мир среди ее черепков. Однако вскоре я совершила еще одну ошибку, на этот раз во имя того, что казалось мне правильным.

Некоторые из моих друзей в Денмарке были последователями мастера Да, и я продолжала свои заниматься вместе с их маленькой группой. Последователям постоянно напоминали, чтобы мы жили, помня о нашем Учителе. Я поставила одно его изображение на маленький алтарь, а другие расклеила по дому. Увлечение мастером Да стало таким сильным, что спустя год после посещения недельного ретрита в живописной местности неподалеку от Мельбурна мне захотелось принести обет постоянной преданности. На этот раз, убеждала я себя, я обрету высший смысл посредством жизни в абсолютном послушании, что приведет к подлинной духовной реализации – и к пожертвованиям в пользу общины более двадцати процентов своего дохода. Учитель был необходим: никто не в силах добиться успеха в таком грандиозном деле самостоятельно, сказали мне.

Перед принесением такого обета я должна была разобраться со своими сексуальными связями. Сексуальные отношения дозволены, если только существует эмоциональное единство – тем, кто собирался встать на путь послушания, этот важнейший догмат надо было воспринимать всерьез. В то время я жила одна, но по воле судьбы все еще встречалась с клиентом из Денмарка. Джек не терял времени и навестил меня сразу после того, как я переехала. Информация о новом жителе распространялась по маленькому городку очень быстро. С моей точки зрения, Джек был достойнейшим человеком: искренним, добрым, трудолюбивым, простым и цельным. Впервые он возник у моей двери в Перте, одетый в свежую клетчатую рубашку, новые широкие брюки, его ботинки блестели, а фетровая шляпа была сдвинута набок. Он казался застенчивым, обладал обезоруживающей улыбкой, а голос его был тихим из-за рака пищевода, находившегося в состоянии ремиссии.

Общаться с Джеком было просто и приятно. Он жаждал женского общества. Когда-то он был женат на молодой женщине, которая вскоре после свадьбы пыталась сбежать, забрав все его деньги. Он любил женщин, восхищался ими, но не слишком понимал их и не знал, как вести себя в их компании. Я дарила ему те любящие отношения, которых он так искал. Он был доволен массажем и испытывал счастье, лежа в моих объятиях. Он говорил, что не любит половой акт или слишком частый эротический массаж, поскольку после этого сильно устает. Он нуждался в близости и прикосновениях, так ему легче было переносить одиночество.

В меру своих сил я пыталась объяснить это последователям мастера Да, следящим за моим духовным развитием. Мое общение с Джеком было единственным фактом сексуальных отношений. Все осложнялось тем, что Джек мне платил. К тому же, он помог мне, одолжив свой автомобиль, когда моя машина сломалась, и угощал меня абрикосами. Мы заботились друг о друге, и я всегда старалась сделать так, чтобы ему было хорошо. Не могут ли мои отношения с Джеком вписаться в догму об «эмоциональном единстве»?

Конечно, нет. Между любящей проституткой и любящим мужчиной могут возникнуть отношения, но вряд ли эти отношения имели шанс на одобрение учителей. Я должна была отказаться от них прежде, чем мне позволят принести обеты мастеру Ади Да. Это решение оказалось для меня серьезным испытанием: знаю ли я, что правильно, а что нет? Раньше во многих случаях я тоже чувствовала свою правоту, однако позже видела, что совершила ошибку. Не должна ли я довериться своему новому Учителю или его последователям?

Я приняла обеты. Снова, как и в мою бытность в монастыре, я не обратила внимания на боль ради следования высшей цели. Я приняла точку зрения своих мнимых доброжелателей, что мои мотивы нечисты, поскольку в них есть корысть. Я хотела думать о себе как о духовном человеке и заплатила за свой новый образ высокую цену.

К невероятному сожалению, я порвала отношения с Джеком. Я пыталась объясниться, глядя в его большие карие глаза за стеклами очков в тяжелой оправе, но бедняга был потрясен и не мог ничего понять. Он обнял меня в последний раз: губы его дрожали, когда он поцеловал меня, а тихий голос срывался. Я оставила Джека в одиночестве и непонимании. Его болезнь вернулась, и несколько месяцев спустя он умер в больнице. Меня рядом не было.

Смерть Джека оказалась поворотным моментом. Ни один духовный мастер, никакой свежеиспеченный небесный посланец и ни один бог с тех пор не имели права указывать мне, что верно, а что нет. Преподав столь ценный урок, дорогой Джек послужил высочайшей цели моей жизни. В это печальное время я начала учиться ценить истину, жившую во мне самой.

Я УШЛА от мастера Да. Как ни странно, это причинило мне невероятную боль. Мне казалось, что в одиночестве я могу упустить последнюю возможность отдаться Божественному и потеряю связь с потоком благодати. Мне не хотелось нарушать обет, вновь данный с полной серьезностью. Я приняла близко к сердцу слова о том, что мастер Да чувствует каждое нарушение обетов, испытывает глубокую печаль и страдает от отказа принять в дар его мудрость.

У меня разболелись плечи, на которых я несла груз печали, связанной с уходом от мастера Да и с виной за предательство Джека. Я плакала от боли и отчаянно искала пути лечения. Услыхав о Томе, уникальном целителе, прибывавшем на несколько дней из Перта в Денмарк, я отправилась на встречу с ним.

Когда я легла на лечебный стол, Том мягко коснулся моей кожи, и по моему телу распространилась волна успокоения. На глаза навернулись слезы: уже очень давно я не испытывала блаженства, которое дарит свободно текущая энергия. Простое и быстрое прикосновение к шее и позвонкам дало мне понять, чего я была лишена, – ощущение напоминало любовь и принятие себя.

Я прекрасно осознавала свои ошибки, к примеру, неудачу в качестве последовательницы Ади Да в том, что касается простейших правил питания. Заваривая себе чай, я чувствовала себя виноватой. Я испытывала вину, когда ела масло, яйца, мед или, того хуже, шоколад и пила кофе с взбитыми сливками! Дни напролет я только и думала о том, выполняю ли я правила, хотя следовала им крайне редко.

«Итак, – довольно громко сказал Том, будто угадав мои мысли, – в вас происходит серьезная борьба. И все ее последствия остаются внутри».

Очень проницательно, подумала я, вспомнив о медиуме, недавно сказавшем мне почти то же самое: «Вы сражаетесь и не собираетесь отступать».

«У вас прекрасная душа, – спокойно продолжал Том, а я, лежа на столе, внимательно прислушивалась к его словам. – Почему вы не показываете снаружи, какая вы внутри?» Я удивилась, поскольку считала, что во мне нет ничего особенного. Том сказал: «Ваша душа обладает очень быстрыми и тонкими вибрациями. Она не похожа на остальные души, поэтому вас никто не видит. И не потому, что не хочет – просто большинство людей поистине неспособно на это, вы находитесь вне поля их зрения. Всю свою жизнь вы проводите подобно невидимке».

Мне хотелось разрыдаться от счастья, что наконец-то меня заметил хотя бы Том. И он не упомянул дьявола.

«У вас чрезвычайно нежная душа», – тихо произнес Том, в то время как его пальцы едва касались моего тела. Он продолжал говорить: «Душа и разум отличаются. Они обладают разными вибрациями. Вибрации разума в вашем случае не слишком развиты. Но их можно развить». «Моя работа, – добавил он, – помогать таким, как вы, разобраться, кто они есть на самом деле».

После этих слов я почувствовала глубокую уверенность в себе и эмоциональную поддержку. Приятно было услышать впервые за долгое время, что я не такая неудачница, какой себя считала. Том не пытался сделать мне приятное. Когда я произнесла: «Очень одиноко, когда тебя не видят», – он немедленно отреагировал. «Нет, – твердо сказал он. – Это не совсем так. Это лишь эмоциональная потребность. Если вы не будете реа– лизовывать себя через эмоции, то обретете себя с Богом и будете счастливы. Вы никогда не будете чувствовать себя одинокой».

Лежа на столе, я мысленно вернулась к тому, что мне сказали: знать, кто вы есть на самом деле. Но как это сделать?

Том был прирожденный телепат; он услышал мои мысли и сказал: «Это невозможно вычислить. У вас высокая чувствительность и сильный интеллект, поэтому ваше сознание стремится все знать. Вам необходимо почувствовать изнутри, как проявить свое истинное «я»».

Казалось, энергии моего тела под руками Тома полностью перестраиваются. Я почувствовала приятное расслабление и невероятное ощущение любви, напоминающее благодатные прежние времена, а боль в плечах, шее и спине начала исчезать.

«Почему вы так критичны по отношению к себе? – спросил Том, затронув основную мою проблему. – Вы постоянно себя оцениваете».

Том имел в виду строгий родительский голос, никогда не оставлявший меня в покое, так же, как преподобная мать-настоятельница в полном облачении и всевидящее око критичного Бога.

На глаза у меня навернулись слезы признательности, облегчения и радости. Я почувствовала, что принимаю себя такой, какая я есть, мне показалось, будто я вышла из тюрьмы на волю. Так вот с чего мне надо было начать – с принятия самой себя! Я не стала мудрее, не стала более развитой духовно и не нуждалась в этом. Такова была моя реальность! Мне хотелось начать налаживать отношения с жизнью. Я поблагодарила Тома. Какое счастье, что он возник у меня на пути именно тогда, когда я так отчаянно в нем нуждалась.

Ничто не лучше и не хуже – мысль делает это таковым, писал Шекспир. Несколько лет назад в процессе работы с Геей я впервые услышала это утверждение. Зло оказалось всеобъемлющей любовью. Однако тогда я была слишком незрелой, чтобы оценить такой невероятный подарок. Лишь теперь я могла насладиться этой удивительной истиной.

Ты просила об этом, Карла

ШЕЛ 1994 ГОД. Мне исполнилось пятьдесят семь лет, а я только начинала учить свой первый настоящий урок – принятие самой себя. Почему мне понадобилось так много времени, чтобы осознать столь простую вещь? Религия моего детства, постоянно напоминавшая о грехе, наказании, вине и уничижении, скрыла эту мысль, погребла в бессознательном, где найти ее было сложнее всего. Смогли бы католические иерархи контролировать людей, не сея в их душах зерна всеобъемлющего чувства вины? Если католики не будут испытывать постоянной потребности в прощении, в одобрении своего «Отца», то им незачем будет так часто ходить в церковь, и нужна ли будет церковь как таковая? Пойдут ли они на исповедь, будут ли по-прежнему уважать тех, кто учит, что правильно, а что нет (при этом делая акцент в основном на последнем), и по-особому относиться к ним, и, что важнее всего, будут ли они отдавать деньги, чтобы вся эта машина работала?

Легко обвинять во всем религию. Но часть вины лежала и на мне: я не была готова к честности. Я слишком боялась встретиться с истиной. А что изменилось теперь, когда я начала ее видеть? Могу сказать, основываясь на собственном опыте: честность – лучший экзорцист.

Я поняла, что без честности нет подлинной духовной жизни. Все беспокойства, связанные с тем, чтобы быть хорошим в глазах Бога, других или ради собственного раздутого эго, не имеют ничего общего с духовной жизнью. Казалось, меня подняли с минного поля, которое я по ошибке принимала за дорогу, и поставили на новый, странный путь, к которому еще не привыкли мои ноги и глаза.

Прошлое очень сильно воздействовало на меня, требуя не делать того, что надо было делать. Обретенная свобода была лишь началом. Менялись глубинные модели поведения и мышления, но для того, чтобы Божья жрица любви стала просто Божьим человеком, должно было пройти еще много времени.

В ДЕНМАРКЕ мне жилось хорошо, хотя единственная работа, которой там можно был заниматься, это уборка и садоводство. Благодаря правительственной помощи за полгода я освоила офисное делопроизводство, посещая специальные курсы. На протяжении трех лет я тщетно продолжала искать работу, после чего, по закону о социальном страховании, официально стала пенсионером.

Я использовала навыки работы на компьютере, чтобы описать все, что со мной происходило. Жизнь протекала отлично: ужины с друзьями, танцы, встречи на пляже и в кафе. Я испытывала радость и блаженство оттого, что постепенно становлюсь обычным человеком, нормальным членом общества. Тогда-то и пришло время получить еще один урок. Если я полагала, что уже собрала эмоции воедино и теперь могу начинать демонстрировать окружающим новый образ самой себя, впечатляя этим друзей, то я ошибалась. То, что случилось в мой шестидесятый день рождения, подтверждает это.

Мне захотелось порадовать своих друзей спектаклем. Я написала сценарий и назвала его «Сестринский номер». По сюжету на сцену выходит монахиня (я), неся на плечах крест. Поначалу она отвергает недвусмысленное предложение похотливого священника, но постепенно превращается из «святой недотроги» и страдалицы в женщину, произносящую фривольные шутки и поющую любовные песни. Наконец, она исполняет танец под музыку из фильма «Стриптизерка», срывает с себя облачение, бросает платье в аудиторию и остается в черном кружевном лифчике и маленьких трусиках. После этого она падает в объятия священника, которому ранее отказала.

Смысл был в том, что я хотела впечатлить своих друзей, представ перед ними поистине свободной женщиной – свободной от сексуальных проблем и страха. Я хотела, чтобы они считали меня веселой, волнующей, изящной, все еще находящейся в хорошей форме. Если б только я призналась в этой внутренней цели хотя бы перед собой! Подспудным было и желание искупаться в лучах славы и признания, стать «кем-то», однако в этом я совершенно точно признаваться себе не хотела. Я собиралась поразить друзей своим новым «я». К сожалению, это было выдуманное «я», как и любая якобы новая, улучшенная личность, а потому я отдала себя на растерзание собственной внутренней цензуре.

Вечер проходил в атмосфере приятной расслабленности. Собрались примерно тридцать человек, принеся вкусную еду. Повсюду ощущалась радость общения: не стихали разговоры, тут и там слышался смех, люди обнимались, приветствуя друг друга, восторгались едой и напитками. Все происходило в прекрасно оформленном моими друзьями Марком и Реей месте высоко над заливом Уилсона. Я с удовольствием отметила, как легко себя чувствую: представление должно потрясти всех присутствующих!

И лишь когда моя подруга Клэр начала помогать мне одеваться в монашеское облачение, я ощутила приближающуюся панику. Я судорожно сглатывала и глубоко дышала, стараясь успокоиться, но все было без толку. Я помнила, что страх надо впустить (принять его!), и тогда он уймется. Однако страх не исчезал, и тогда на помощь я призвала свою старую стратегию контроля. Я ни за что не позволю себе выйти на сцену, задыхаясь от паники и умоляя друзей подождать, пока ко мне вернется хладнокровие!

Я справилась со смущением и дискомфортом, однако после своего драматического появления на сцене стала нервничать еще сильнее. Я говорила с трудом, напрягая голос так, как делала в детстве, выступая с песней перед классом, и покрывалась потом под черным облачением. Но мои друзья были благодарной аудиторией: им нравились глупые сценки и веселые импровизированные танцы.

Через некоторое время я ощутила изменения в себе, и сознательная воля здесь была ни при чем. Я просто получала удовольствие: пела, танцевала, страстно раздевалась, а после представления пыталась отдышаться, опираясь локтем на каминную полку, пока мои друзья хлопали, смеялись и свистели.

Однако на следующее утро я стала себя ругать. Я вновь столкнулась с внутренним саботажем, своим старым врагом. Когда же я избавлюсь от этого? Я вновь остро почувствовала себя запертой в темнице. Старый дьявол, смеявшийся надо мной в шаманском лесу, безусловно, был доволен. Я представляла, как он злится на меня за то, что я надеялась когда-нибудь от него избавиться. Как это было больно!

Я решила поговорить со своей подругой Джилл. Друзья могут серьезно повлиять на вашу точку зрения, и Джилл это сразу же сделала. «Почему ты просто не примешь тот факт, что у тебя есть скрытые мотивы? А твои тайные амбиции? Они у всех есть, а для духовных людей амбицией может быть желание их скрыть!»

Ее слова ошеломили меня, но и сразу успокоили. Какое облегчение! Ничего особенного не требовалось: мне просто нужно было проявить принять себя полностью, вплоть до малейшего изъяна, несмотря на все, что я считала ошибками. Как хорошо, что у меня были друзья, которые давным-давно поняли это и жили, руководствуясь простым здравым смыслом.

КОГДА ученик готов, появляется учитель. В ноябре 1998 года в наш город приехал Айзек Шапиро. Айзек – смуглый, сексуальный, большой (он любил поесть!) и удивительно простой человек – однажды осознал, кем он является как духовное существо. Находиться в его обществе – это было одно удовольствие. Он с готовностью отвечал на вопросы, и его терпение казалось бесконечным, когда он помогал другим увидеть их подлинное «я».

Сидя в аудитории в числе сотни человек, я очень хотела встать и поговорить с Айзеком. Однако страх перед публикой был так силен, что в течение нескольких дней я не могла на это решиться. Наконец, я поднялась и направилась к передним рядам.

Я села рядом с Айзеком, держа в руке микрофон. Мое сердце бешено колотилось и не собиралось успокаиваться. Глаза были прикованы к Айзеку, зрение затуманилось, я приготовилась говорить, но Айзек меня остановил.

«Скажите, что вы чувствуете?» – спросил он.

«Страх», – ответила я.

«Итак, – сказал Айзек, – это название того, что вы чувствуете. А теперь скажите, каковы ощущения вашего тела?»

Я сосредоточилась. Уровень адреналина в крови постепенно начал снижаться. «Я чувствую что-то вроде теплого свечения», – проговорила я, и в зале раздались смешки.

«И этого вы боитесь – теплого свечения!» – Айзек усмехнулся и внимательно посмотрел на меня.

Я кивнула, ни о чем в тот момент не задумываясь и действительно ощущая в теле и на щеках жар. Я собралась вернуться в зал на свое место, но Айзек остановил меня. «Вы не могли бы нам что-нибудь спеть?» – спросил он с хитрой улыбкой, давая, однако, понять, что это просьба, а не какое-то задание.

Мне вспомнилась песня, которую я пела перед классом в шесть лет, до смерти боясь, что во мне распознают скрытую греховность. Все еще находясь под воздействием адреналина, я спела «Daar bij die molen», не слишком мелодично, но с улыбкой на лице. В результате я заслужила щедрые аплодисменты. «Оставайтесь собой», – сказал Айзек, прежде чем я покинула сцену. В миг, когда он произнес эти слова, мое сознание изменилось. Я оказалась будто в глубоком сне, не думая ни о чем. Ни о чем вообще, просто пребывая в спокойном и всеобъемлющем не-бытии. Это ощущение длилось лишь долю секунды, и когда я встретила внимательный взгляд Айзека, слова его проникли глубоко в сердце. Оставайтесь собой. Я знала, что в этой фразе скрывается тайна счастья. Я сбивчиво поблагодарила Айзека, он одобрительно кивнул, и я пошла к своему креслу.

Дома я вспомнила слова Айзека, сказанные кому-то еще. Чувства лишены индивидуальности. Я с изумлением поняла, что стыд, ощущение собственной непригодности и ужас, с которыми я сжилась как со своей собственностью, совсем не мои! Скорее всего, я унаследовала эти чувства от отца и матери, в свою очередь воспринявших их от своих родителей, общества и церкви. Я не могла их контролировать в детстве и не управляла ими сейчас, будучи взрослой.

Некоторое время я размышляла над этим, возвращаясь в прошлое и испытывая знакомые болезненные ощущения, дрожа как в лихорадке и пытаясь остаться в здравом уме. Я позволила им прожить во мне пятьдесят четыре года, и они не собирались уходить просто так. Однако Айзек указал мне основную причину примирения: быть с собой, своим подлинным «я». А для этого нужно было принимать даже самые тяжелые мысли и чувства.

Все оказалось просто. Отрицание себя было способом себя потерять. Принятие себя – способом обрести.

23 ДЕКАБРЯ 1998 года, примерно через месяц после визита Айзека, я ехала на велосипеде по одной из узких улиц Денмар– ка, и меня сбил мчавшийся грузовик. Водитель не остановил машину.

Меня отвезли в больницу со сложным переломом правой руки. Дежурный хирург был раздосадован, что ему придется работать накануне Рождества. Опустив голову на руки, он ждал вместе со мной начала операции. Он поднял глаза, подошел ко мне и яростно прошипел на ухо: «Моя работа – привести вас в порядок и зашить. Как это будет выглядеть – меня не касается.

Хотите выглядеть хорошо – обращайтесь к пластическому хирургу».

Дежурный хирург кое-как залатал мне сломанную руку. Несмотря на обещание, он не вставил металлическую спицу – опору для сращивания расколотых костей, а швы и стежки оказались очень грубыми. Острый бурсит в локте не позволял мне лечь, а на отрицательную реакцию на морфий целых два дня никто не обращал внимания. Я с ума сходила от боли и беспрерывной рвоты. Закрывая глаза, я все время видела перед собой танцующие буквы «М». Их были сотни, и они не хотели пропадать. Наконец, я спросила себя, что означают эти «М»? Ответ пришел немедленно: «М» означает «маразм». Я свихнусь от боли, неправильного лечения, невозможности есть, пить и нормально спать.

На Рождество меня посетили друзья. Луис, мой хиропрактик, только взглянув на меня, сразу понял, что мне требуется. Этот прекрасный человек напомнил мне о том, что я уже знала, но позабыла из-за случившегося несчастья: прими то, что происходит, не сопротивляясь. «Дыши, Карла, дыши, – сказал он. – Осознанное дыхание перенесет твое внимание из головы в сердце».

Когда я делала вдох, то принимала происходящее, а когда выдыхала, смирялась с его тайной причиной. Я приняла все, что было мне уготовано, и растворилась в покое. «Что такое смирение?» – спрашивала я Персефону и ее друзей. Годами я размышляла, каким может быть полное смирение. И вот теперь у меня возникла настоящая возможность это понять. Дело снова было в принятии себя, в погружении в новые глубины своей личности. Буква «М» начала означать медитацию.

Вернувшись домой, я научилась принимать невероятную доброту многих своих друзей, которые приходили с едой, угощением и предложением как-то помочь мне. Я узнала новое значение буквы «М» – «магия полного смирения».

Когда получаешь столько любви, невозможно не измениться. Я стала мудрее – это еще одна «М».

ЖЕЛАЯ ускорить лечение сломанной руки, Каролина предложила, чтобы я встретилась с могущественным южно-африканским целителем, приехавшим в Перт. Я долго отказывалась, в основном потому, что он брал за свои услуги очень высокую плату, а я не могла себе позволить таких расходов. Каролина сказала, что все оплатит сама, если я решусь, и в конце концов я согласилась.

Я стояла перед Виктором и объясняла причины своего визита. Он не обратил внимания на руку и смотрел мне в глаза. Виктор был коренастым, смуглым человеком, обладавшим невероятной харизмой и бьющим через край жизнелюбием. Он сразу перешел к делу, сказав, что большую часть жизни мое духовное тело почти полностью находится вне тела физического. Он показал это на рисунке: духовное тело испытывало ужас и стремилось оторваться от тела физического, будучи связано с ним лишь пуповиной. Я слушала внимательно – это казалось мне обоснованным, несмотря на недавно обретенный внутренний покой.

Я осмотрелась, увидев большой, освещенный со всех сторон крест и изображение Девы Марии – религиозные ловушки, тенета католической религии!

Меня попросили встать перед освещенным крестом и просить о Божественной помощи. Я закрыла глаза и выполнила просьбу, готовая ко всему.

Затем Виктор велел мне лечь на большую скамью – мне помогли три женщины – и начал ритуал возвращения духа в тело. Он громко воззвал к духу и попросил меня крикнуть «Я ЗДЕСЬ!», когда почувствую сильный удар по стопам. Я всхлипнула от боли, но сделала, как мне сказали; все это время женщины молились. Внезапно он крикнул: «Во имя Господа, приказываю тебе войти!» – и снова ударил по ступням. Непроизвольно я громко вскрикнула и почувствовала, как дух вошел.

Мне помогли встать, и Виктор наблюдал, как я хожу взад– вперед. Я чувствовала себя обновленной и простой, словно ребенок. Не необычной, а совершенно обыкновенной. Возможно, впервые в жизни я поняла, что такое быть человеком, что означает полностью пребывать в настоящем. Это была тихая и легкая радость. Я испытывала спокойную уверенность и благодать, признательная Виктору за то, что он вернул мой дух обратно.

Он успешно решил проблему, о которой я даже не подозревала. В шесть лет меня напугали так, что дух едва не покинул тело, и я к этому привыкла. Как замечательно пребывать в мире полноценным существом! Дышать было легко, и на глубинном уровне я чувствовала, что отныне едина с человечеством. Это казалось невероятным.

А руку я вылечила после второй операции, обратившись к одному из лучших хирургов города.

Невинность и чистота

ШЕЛ АВГУСТ 1999 года. Я сидела на заднем дворе у своей голландской подруги в Бреда, приехав к ней через Францию, Бельгию и Лондон. Я объяснила, что в кармане у меня ни гроша, но есть обратный билет.

Мне очень хотелось пройти аттестационный тренировочный курс «Работа» под руководством Байрон Кэти, и я внесла аванс, не имея средств оплатить оставшуюся сумму. Однако мне казалось, что каким-то образом все сложится хорошо. Мне причиталась компенсационная выплата за дорожную аварию, поэтому авантюра не казалась такой уж безрассудной. Проблема состояла в том, что ни банк, ни кредитное учреждение, ни друзья в Де– нмарке не могли одолжить мне ни единого цента под эту выплату, поскольку не было известно, ни какова сумма, ни дата выплаты. Тем не менее я нашла столько денег, сколько смогла, используя все возможные источники. В самую последнюю минуту два близких друга из Перта одолжили мне деньги на билет.

«Думаешь, я сошла с ума?» – спросила я у своей подруги. Энергичная Джулия, которой было тогда около восьмидесяти, рассмеялась. Нет, она так не думала; напротив, она восхищалась моим авантюризмом и тут же предложила две сотни гульденов, сумму более чем достаточную для полной оплаты двухнедельных занятий. Она проявила такое радушие, приютив меня, а теперь хотела побаловать меня за свой счет. Какое счастье! Джулия была состоятельной, щедрой женщиной, и я отлично проводила время в ее обществе.

Сидя на заднем дворе, я вдыхала ароматы лета, столь изысканные по сравнению с грубыми запахами Австралии. Впервые за сорок девять лет я вновь оказалась в Голландии. В двадцати минутах езды от Бреда был мой родной город Тилбург. Я чувствовала себя так, будто попала в сказку.

Вскоре начались занятия. В первой части «Работы» надо было написать утверждение. «Отец разрушил мою жизнь», – начала я. Хотя я любила своего отца и простила его, он действительно разрушил мою жизнь – это был «факт», с которым я смирилась. Отвечая на вопрос своего помощника-ведущего «Правда ли, что ваш отец разрушил вашу жизнь?», я признала, что это очевидный и абсолютный факт. Разве все мое существование его не подтверждает?

«И кем бы вы были, если б не считали, что отец разрушил вашу жизнь?»

Этот вопрос поставил меня в тупик. Сознание опустело, и внезапно я ощутила большую усталость: мне захотелось отрешиться от всего, упасть в обморок, сделать все, что угодно, только не позволить себе осознать, что я могу жизнь без этой мысли. Я с трудом заставила себя подумать и ответить на поставленный вопрос.

Целых четыре дня я не понимала, что это была моя интерпретация произошедших со мной событий и общего хода моей жизни. С течением лет я свыклась с мыслью о том, что я – жертва насилия. Выздоровевшая или выздоравливающая, но все– таки жертва. Кроме того, если я не могу обвинять отца, то тогда кого же мне обвинять? Я не собиралась брать на себя вину за разрушение собственной жизни.

В пятый день меня озарило. Дело было не в том, кто из нас виноват. Что если обвинять вообще некого? Что если и я, и мой отец делали лучшее, на что были способны, исходя из собственного уровня зрелости? Наконец-то я была готова отказаться от своего статуса жертвы, столь ценимой какой-то частью меня. Желание обвинить других и избежать ответственности, поняла я, это глубокое, бессознательное стремление, уводящее нас прочь от главной истины.

Я нашла женщину-помощника, четыре дня назад начинавшую со мной занятие. В ответ на ее вопрос об отце я, наконец, ответила: «Я буду чувствовать себя счастливой. Буду нормальной, просто собой, буду жить полной жизнью, как и любой другой человек».

Отец буквально вбил в меня убеждение, что я – плохая. Самым сильным эффектом от «Работы» было переворачивание мыслей с ног на голову, поэтому, препарировав свое сознание, я обнаружила, что называла себя плохой гораздо чаще, чем это делал отец, пусть не нарочно. Вывернув все наизнанку, я получила освобождающую истину. Утверждение «Моя жизнь разрушена» превратилось в утверждение «Моя жизнь благословенна».

Эта истина глубоко меня тронула, и я расплакалась, чувствуя радость.

К КЭТИ на тренинг пришел Бретт, молодой человек, испытывавший стыд из-за профессии своего отца, управляющего публичным домом. Услышав слова Бретта, я тоже испытала стыд.

Кэти не видела ничего плохого в проститутках и их занятии. Она говорила, что эти женщины оказывают необходимые услуги, а амстердамские проститутки к тому же очень стильные. Она старалась сделать так, чтобы мы поверили в противоположное, и если нам это удавалось, мы, якобы, получали представление о своих убеждениях.

Такой наивный идеализм пробудил во мне гнев. Неужели она не знала о грязной, отвратительной стороне проституции – наркотиках, деградации, насилии, лжи, притворстве, жажде денег? Как она могла так легкомысленно назвать проституток «женщинами, оказывающими необходимые услуги», будто это какие-нибудь кассирши?

Несмотря на слова Кэти, несмотря на весь свой предыдущий опыт, в глубине моей души все еще сохранялось убеждение в собственной виновности. Разве я не игнорировала намеки на то, что пора остановиться? Разве я не противилась интуитивным прозрениям и не продолжала заниматься своей работой несмотря ни на что? Я подумала, что если бы Кэти знала мою историю, она бы оставила свои наивные взгляды.

Некоторое время я боролась с этими мыслями, а потом обратилась к одной из помощниц. «Мне стыдно, и у меня не хватает смелости обсудить это с Кэти».

«Хорошо, – сказала та. – Доверившись мне, вы сделали первый шаг». Я чувствовала ее поддержку, когда просила Кэти поработать со мной.

Чужим тихим голосом я спросила, могу ли подняться. Глядя в ясные голубые глаза Кэти, я объяснила, почему была хуже обычной проститутки и не достойна прощения Бога и природы. Я сказала, что попала в зависимость от такого стиля жизни и продавала себя за деньги, идя против того, чем на самом деле хотела заниматься. По сути, я предала себя.

«Вы делали лучшее, что могли?» – разнесся по залу ее простой вопрос, усиленный динамиками.

Мой ответ был столь же простым и искренним: «Да, лучшее».

«Так в чем же проблема?»

Я ощутила приятное облегчение. Сколько шума из ничего! В какие ловушки мы сами себя толкаем, хотя это совершенно не обязательно. И все же кое-что еще тяжким грузом лежало у меня на душе.

«Кэти, тем, что я делала, я изменяла чувства клиентов. Мне кажется, что приходившие ко мне мужчины были не способны на нормальные отношения, и я только ухудшала их положение, из-за меня мужья и отцы отдалялись от своих близких. Они часто испытывали чувство вины, а я его усиливала…» Слова иссякли, и я посмотрела Кэти в лицо.

«Если те мужчины действительно были такими отчужденными, как вам кажется, вы предлагали им то, что им было нужно и чего они нигде больше не могли найти. И кто вы, чтобы судить этих мужчин, чтобы говорить, как они должны жить?» В типичной для себя прямолинейной манере она почти выкрикнула: «Откуда вам известно, что ваши поступки были правильными? Да просто потому, что вы их совершали. Мы делаем, то, что делаем, до тех пор, пока не перестаем».

Вина, что я ощущала целую жизнь вследствие стыда, была полностью уничтожена за десять минут. Я хрипло выдавила из себя благодарность и отправилась обратно на место, испытывая небывалое доныне ощущение мира и покоя. Я чувствовала себя очищенной – не в христианском смысле, когда священник отпускает грехи, а избавившейся от иллюзий и лжи. Теперь я точно знала, что была невиновна, даже когда считала, что предаю саму себя. Я ничем не отличалась от остальных: все делают то, что делают, исходя из собственной мудрости или невежества, иначе бы они делали что-то другое. Теперь, осознав это, я могла с пониманием взглянуть на других, в особенности на своих родителей.

То, что я считала своим реальным «я», будучи ребенком, монахиней и проституткой, являлось плохой, испытывающей вину частью меня. Поскольку я так ей доверяла, она непропорционально разрослась и даже обрела собственную жизнь, превратившись в субличность, похожую на дьявола. Любое самообвинение наделяло этого дьявола энергией, необходимой ему для существования. Как здорово было обнаружить в себе чистоту и невинность, тихое и вечное состояние благодати!

МЫ С ДЖУЛИЕЙ отправились на велосипедную прогулку по великолепным лугам, вдыхая аромат трав и диких цветов. Мы гуляли по диким песчаным пляжам, отдыхали у каналов, рек, плотин и озер, посещали старинные деревни и фермы. В детстве мой мир был настолько ограничен, что я даже никогда не видела моря. Я гордилась тем, что Джулия так внимательна ко мне. Она привезла меня в Велюв, на природные луга и холмы – это одно из немногих мест Голландии, где не слышно транспортного шума. Мы легли на траву, испытывая радость от лицезрения окружающей красоты.

Наконец, пришло время путешествия в одиночку. Я села на поезд и отправилась в Тилбург. Я не думала, что после сорока девяти лет отсутствия узнаю родные места, однако меня ожидал сюрприз.

От железнодорожной станции я шла по знакомым улицам, где мы часто гуляли с братьями и сестрами, потом пересекла большую площадь, на которой проходили ежегодные Кермис, или ярмарки, и вошла в собор, где венчались мать и отец. Внезапно зазвонил церковный колокол, тот же, что слышали мои родители, проходя по этому проходу к алтарю. Я была глубоко тронута, думая о том, что их сложная совместная жизнь началась здесь, в этой самой церкви, с большой любовью и смелостью.

Я подошла к дому, в котором когда-то жила, и увидела совершенно новый фасад, а не восстановленный старый. Я постучала в дверь, и мне открыл нынешний владелец. Я, как могла, объяснила, что когда-то давно жила в этом доме, а теперь приехала из Австралии, и он пригласил меня в гостиную, а сам удалился на кухню. Кресло, в которое я села, стояло рядом с окном, у которого я лежала ребенком, болея скарлатиной. Я выглянула на задний двор: он казался невероятно маленьким, однако именно в этом дворике в окружении кирпичных стен стояли наши качели и лесенка для лазания.

Я спросила, можно ли мне осмотреться, и владелец разрешил, оставив меня бродить в тишине.

Угольный сарай соединили с домом, сделав из него отличный санузел. Старый туалет был без дверей, без пола, и никто не удосужился как-то украсить его. Там, где когда-то была тропинка, овощные грядки, кусты сирени и беседка, новый владелец соорудил крытый гараж и большую пристройку для отдыха. В Голландии крытые гаражи и любое дополнительное пространство – большая роскошь.

Я вернулась внутрь дома. В приятно окрашенной кухне я заметила на стенах оригинальные деревянные панели. Дверь, ведущая в подвал, теперь скрывала буфет под лестницей. После изобретения холодильника всякая необходимость в сырых подвалах отпала. Напротив входа узкая, покрытая ковром лестница вела в спальни. Я не стала просить разрешения подняться.

На меня нахлынули воспоминания, но я не почувствовала ничего, кроме радости – радости от того, что я родилась и жила здесь, испытала то, что выпало на мою долю. Прошлое больше не несло в себе горечи. Вместо нее у меня остались воспоминания, сиюминутные мысли, истории, и все это благодаря Байрон Кэти и ее «Работе».

КУДА теперь, если не в Англию? В Англии жила Элис, моя старая любовь, образ которой никогда не покидал меня. В течение этих лет мы изредка общались, и она всегда спрашивала: «Ты когда-нибудь, наконец, приедешь в Британию?» И вот, несмотря ни на что, я ехала!

Громыхавший поезд проследовал через всю Англию от Лондона до Манчестера. Я вышла на перрон, но Элис не заметила. Подойдя к выходу, я увидела ее внушительную фигуру – Эллис спешила вверх по пандусу навстречу мне.

«Я так боялась, что тебе придется ждать!» – с беспокойством произнесла Элис. Я взглянула на нее, ожидая ответного взгляда, говорящего, что она признала меня – ведь когда-то я была от нее без ума, а теперь хоть и пришла в себя, но все равно испытывала к ней особое отношение. Элис протянула руку, а затем обняла меня, не касаясь лицом. Я потянулась к ней, чтобы поцеловать в щеку, но меня остановило крепкое рукопожатие и торопливое начало разговора.

Элис засыпала меня вопросами о путешествии. Она широко улыбалась, и я заметила румянец на ее щеках. Элис нервничала! Я старалась отвечать, одновременно изучая ее, и она тоже изучала меня.

Ее губы были красными и без помады, а красивая улыбка оставалась все такой же открытой. Зеленые глаза спокойно и уверенно встретили мой взгляд. Она стала старше и мудрее, говоря о жизни довольно едко, в особенности когда речь заходила о политиках и молодых женщинах. Элис была рада тому, что живет в Англии, а не где-нибудь в Ирландии. Природный авантюризм Эллис звал ее отправиться на западное побережье Ирландии, но практическая ее половина получала удовольствие от жизни в Англии.