Французская Мессалина Клеймор Оливия
В положенный срок у Мари-Жанны родился ребёнок – девочка. Она была слабенькой, её кожа отливала синевой. Повитуха, принимавшая роды, потихоньку шепнула горничной, приготовившей горячую воду и пелёнки:
– Долго не проживёт, больно слаба. Чтобы выжить нужна сила или, по-крайней мере, любовь и забота матери, а для этой малютки уготован приют.
Она обмыла новорожденную, завернула в пелёнки, одеяльце, так и не показав роженице, которая попросту не пожелала видеть своего ребёнка, направилась в приют Святой Маргариты.
Блез пребывал в тоске, его мучила совесть: его первый и пока единственный ребёнок, хоть и незаконнорожденный отдан в приют. И всё почему? Потому, что Мари-Жанна желает безудержного веселья! Блез решил, что будет ей веселье, ещё какое!
Как только Мари-Жанна смогла встать с кровати и начала ходить, он как вихрь влетел к ней в спальню.
– Одевайся, едем в Италию, в Венецию.
Мари-Жанна растерялась.
– В Венецию? – переспросила она.
– Да начала: да. Там сейчас сезон карнавалов, так что повеселишься вволю.
Любовница просияла от такой новости.
– Прекрасно, Блез, я велю собирать вещи!
Месье Ламэ был шокирован: женщина, недавно родившая ребёнка, отдавшая его в приют, готова веселиться до упада на венецианском карнавале!
Через две недели любовники достигли Венеции. Мари-Жанну поразило множество каналов, по которым грациозно двигались гондолы, ловко ведомые не менее грациозными гондольерами.
Женщины в красных бархатных платьях, расшитых золотом и серебром, вальяжно располагались на шёлковых подушках, разбросанных по деревянному настилу гондол, порой услаждая игрой на мандолине и пением своих знатных спутников.
Мари-Жанна сразу же поняла: кто сии красавицы – венецианские куртизанки, прославившиеся своим «искусством» любви на всю Европу. Поговаривали, что даже монархи не брезговали их услугами. Француженка оценила наряды и украшения куртизанок: порой они достигали целого состояния. В душе Мари-Жанна пожалела: отчего она – не венецианка? – уж с присущей ей природной грацией и красотой она бы сумела найти себе знатного и богатого покровителя и подобно этим прелестницам услаждала бы его слух пением.
Месье Ламэ снял апартаменты в одной из самых дорогих гостиниц на Пьяцетте, из которых открывался вид на Дворец дожей[18]. Пробуждаясь по утрам, он смотрел на Дворец, мысленно представляя себе, что заключён в его подвалы, где располагалась городская тюрьма. Блез пытался войти в роль заключённого: что тот испытывает? – разочарование, бессилие или напротив – злобу, ненависть ко всему белому свету.
Он подолгу смотрел на прекрасную, безмятежно спящую Мари-Жанну, в его душе поднимались чувства, доселе ему неизвестные. Иногда ему хотелось обладать любовницей, и он, охваченный звериным желанием, набрасывался на неё спящую. Иногда же Блез ненавидел эту женщину, которую обожал, без которой не мог жить… Бывали минуты, когда мужчине хотелось задушить любовницу и насладиться её предсмертными муками.
Наступил день Святого Стефана, когда Венеция украсилась гирляндами из цветов и различной мишурой. Путешественники с замиранием сердца наблюдали за праздничными приготовлениями, прогуливаясь по городу: ведь вечером начнётся долгожданный карнавал!
Карнавальный костюм для Мари-Жанны, как и всегда при покупке новых нарядов, был выбран из самых дорогих, представленных в магазине Манченелли на палаццо Виндрамин-Калерджи, что близ Большого канала.
Костюм был оригинален: большая шляпа, украшенная «позолоченным» плюмажем; объёмные мужские штаны-буфы, более похожие на юбку. И завершал наряд камзол, плотно облегающий фигуру, подчёркивающий прелестные формы покупательницы.
Блез, не раздумывая, расплатился, сумма почти в сто венецианских дукатов его не смутила. В последнее время он не думал о завтрашнем дне, будущее он представлял смутно: надо наслаждаться прекрасными настоящим и предаваться развлечениям. Что и делали Мари-Жанна и Блез Ламэ.
Карнавал продлился почти до Поста. Путешественники насладились весельем сполна: Мари-Жанна сносила две пары туфель до дыр, а Блез вошёл в раж безумного веселья, отметая все мысли о возвращении во Францию и о том, что его там ждёт.
Вернувшись в Компьен, Блез Ламэ с удивлением обнаружил, что дела его находятся в весьма плачевном состоянии: поток посетителей парикмахерской резко уменьшился, ведь основными клиентками были женщины, а прослышав о том, что содержанка Ламэ отказалась от ребёнка, даже несмотря на желание отца воспитывать крошку, решили выказать таким образом своё возмущение и презрение.
Мастера господина Ламэ маялись без работы и, наконец, не выдержав такого положения дел, покинули своего хозяина. Вскоре Блезу пришлось заложить дом. Он, таким образом, намеревался поправить свои дела, но безуспешно: никто не хотел посещать его парикмахерскую. Тогда он решился на отчаянный шаг: вложил деньги в одну сомнительную компанию, которая занималась морскими перевозками грузов из Франции в Северную Америку.
История получилась неприятная, Блез остался вовсе без средств, Мари-Жанна – без содержания. Обезумевшие кредиторы нахлынули тотчас же, словно стервятники, они делили имущество несчастного парикмахера.
Мари-Жанну из жалости приютила Франсуаза, пока Блез пытался уладить все формальности с имуществом. Любовники не виделись почти месяц. Мари-Жанна успела лишь вывести свои платья из дома Ламэ, до наложения ареста на имущество. Она пребывала в отчаянье, понимая, что Перешён не намерен кормить её вечно и вскоре заботиться о себе придётся самой. Она сокрушалась о потере достатка, упрекала себя в беспечности, ведь Мари-Жанна даже не предполагала, что подобная ситуация вообще возможна в жизни.
Блез припрятал украшения любовницы у Дорвуа, которому бесконечно доверял, зная, что тот не донесёт об этом прево[19] Компьена. Когда, наконец, несчастный месье Ламэ лишился всего, он достал припрятанные драгоценности и, не простившись с любовницей, теперь уже бывшей, направился на одном из кораблей компании, в которую имел неосторожность вложить средства, в Канаду, на поиски удачи, а, возможно, и счастья.
Глава 17
Маркиза де Шатору смотрелась в зеркало. Живот выпирал даже из-под широкого распашного марлота[20], что поделать, седьмой месяц беременности не скрыть ни под каким нарядом. Она повернулась боком и снова посмотрела на своё отражение:
– Какой кошмар! Скоро я буду походить на бочонок! Людовик разлюбит меня и заведёт новую фаворитку.
В последние месяцы маркиза особенно переживала не за течение беременности и не за будущие роды, а по поводу интимных отношений с королём. Увы, но живот рос и мешал их близости, а когда ребёнок начал вовсю шевелиться, о соитии не могло и быть речи. Это расстраивало юную «малышку» де Шатору, ведь совсем недавно ей минул семнадцатый год. Но, несмотря на свою молодость, она почти два года блистала своей красотой в Версале.
Барон Ла Шемэ, который и представил никому неизвестную виконтессу Изабеллу де Лафарг из Алансона, которая стала впоследствии маркизой де Шатору, не ошибся в способностях юной прелестницы. Её семья была разорена, и кроме титула и полуразвалившегося замка у вдовы де Лафарг не осталось ничего, если, конечно, не считать детей: старшего сына и младшей дочери.
Предприимчивая вдова отправила сына на службу к всесильному герцогу Алансонскому, используя все имеющиеся связи и протекции, но дочь… с ней было сложнее. Кроме красоты и прирождённой грации у неё не было ничего. Вдова де Лафарг решила использовать эти два природных дара.
Она сама, откинув всякий материнский стыд, объяснила дочери, как надо обращаться с мужчиной и как доставить удовольствие в постели. Изабелле едва исполнилось четырнадцать лет, когда её мать, желая дочери «только добра», сделала её любовницей графа де Шиньон, чьё поместье располагалось по-соседству. Графиня де Шиньон, женщина неинтересная во всех отношениях, давно тяготила немолодого, но достаточно жизнелюбивого графа, и он всё чаще посещал семью де Лафарг, заглядываясь на прелестную Изабеллу.
Вдова де Лафарг быстро смекнула, что к чему и решила, что граф де Шиньон, как мужчина опытный в любовных делах, вполне достоин стать первым любовником её дочери. По мнению вдовы, первые уроки любви – самые важные в жизни, и от них зависит, как поведёт женщина себя в постели в дальнейшем, а потому, пресекая всякие возражения дочери, самолично свела её с де Шиньоном.
Изабелла была подавлена поведением матери, ей казалось, что та использует её в своих грязных целях. На первый взгляд так и оно и было. Но затем, когда юная Изабелла приобрела любовный опыт, предприимчивая матушка, опять же используя свои связи, направила её ко двору герцога Алансонского, правда к его так называемому «малому двору», которым заправляла герцогиня, его жена.
Вскоре барон Ла Шемэ, посетивший Алансон, прослышал про юную прелестницу, фрейлину герцогини Алансонской, и вскоре сам убедился в её любовной прыти. Что и говорить, уроки матушки и графа де Шиньон не пропали даром. Юная Изабелла поставила цель: при помощи своей молодости, красоты и разносторонних способностей добиться положения в обществе, и лучше всего в Париже, покинув надоевший провинциальный Алансон с его несостоявшимися амбициями и претензиями на вторую столицу Франции.
До последнего момента Изабелла посещала балы и маскарады, скрывая беременность под широким просторным платьем с завышенной талией. Некоторые модницы Парижа переняли фасон, посчитав, что это и есть последний шик придворной моды.
Маркиза де Шатору чувствовала себя всё хуже с каждым днём, скрывая излишнюю бледность под густыми румянами. Она всячески хорохорилась, пытаясь напускной весёлостью доставить удовольствие королю. Никто не знал, как маркизе плохо, даже придворный лейб-медик, специально приставленный к ней самим королём. Сам же венценосный любовник и вовсе ничего не подозревал, продолжая наслаждаться по ночам слегка располневшим телом Изабеллы.
Но любовная идиллия должна была закончиться, увы, сие неизбежно. Изабелла более не посещала спальню короля, тот пребывал в дурном настроении. Барон Ла Шемэ предпринимал попытки, дабы найти достойную замену маркизе, но для Людовика это было лишь физическим удовлетворением и не более.
Наконец Людовик решил направиться в Клюни, слегка развеяться. Изабелла последовала за ним, но по состоянию здоровья не часто покидала свои апартаменты. Король совершал конные прогулки, играл с придворными в «городки», прогуливался по парку, наслаждаясь дивными фонтанами. Порой Изабелла присоединялась к нему в пеших прогулках, всячески скрывая своё недомогание.
Неприятности начались, как и полагается, неожиданно. Во время прогулки по парку маркизе стало плохо: голова закружилась, низ живота пронзила резкая боль. Король успел подхватить фаворитку, иначе бы она упала на глазах придворной свиты, доставив немало удовольствия некоторым дамам, страждущим ласк монарха.
Людовик вернулся в Версаль. Маркиза под непрестанным оком королевских лейб-медиков почти месяц не покидала своих покоев: угроза выкидыша была реальной.
Поначалу король навещал фаворитку, но наносил визиты всё реже и реже: вид больной беременной женщины, даже некогда им любимой, действовал на него угнетающе.
Людовик XV пребывал в отвратительном настроении. Его раздражало всё: начиная от обер-камергера, лейб-медиков, канцлера и заканчивая пажами, которых ему хотелось вовсе излупить до полусмерти.
Обер-камергер постоянно докладывал о состоянии маркизы де Шатору. Оно не менялось вот уже почти сутки: несчастная никак не могла разродиться, оглашая дикими криками не только свои покои, но и близлежащее апартаменты короля.
Людовик как чувственная натура переживал за любовницу, хотя ловил себя порой на мысли, что процесс родов несколько затянулся и утомил его.
Дю Барта Гийом де Саллюст, обер-камергер Его Величества, находился в затруднительном положении. Наступал момент, когда он должен был доложить Людовику о состоянии маркизы де Шатору, но, увы, оно не улучшалось, а лишь ухудшалось. Придворные лейб-медики не покидали роженицу, делая всё возможное и невозможное, но… ребёнок не желал появляться на свет, так и не перевернувшись, как положено перед родами, а лежал поперёк чрева матери.
Маркиза де Шатору очень страдала, и настолько обессилила и измучалась, что уже не могла даже кричать. Она стонала, и этот стон напоминал скорее приглушённый рёв животного, обречённого на гибель.
Де Саллюст стоял перед дверями королевского кабинета почти час, не решаясь войти. Королевские мушкетёры, наблюдавшие за обер-камергером со своих привычных постов и знавшие обо всём, что происходит в Версале, искренне сочувствовали ему.
Наконец де Саллюст решился, отворив двери:
– Сир, – поклонился он.
– Где вы были, Дю Барта? Я до ночи должен ждать вашего доклада? – возмутился король.
– Простите меня, сир, я думал, вы заняты государственными делами с министрами…
Действительно, в кабинете короля находились министры Шуазель, Ришелье и де Риго. Они, понимая, что речь пойдёт о докладе весьма интимного характера, – затянувшиеся тяжёлые роды мадам де Шатору не были новостью в Версале ни для кого, даже кухарок, – ретировались.
– Ваше Величество, – обратился Ришелье, – вы позволите нам удалиться?
Король кивнул, с нетерпением ожидая: что же скажет де Саллюст?
Как только двери затворились за министрами, Людовик весь превратился в слух. Обер-камергер откашлялся, стараясь оттянуть свой доклад на весьма щекотливую тему.
– В чём дело де Саллюст? Вам нечего сказать мне? Что с мадам де Шатору? Как она? – король засыпал вопросами де Саллюста.
Тот замялся. По всему было видно, Его Величество, король Франции, терял терпение. Обер-камергер знал, что лучше не испытывать судьбу, всем было известно, до чего может дойти гнев короля…
– Сир… – начал он робко. – Дело в том, что самочувствие мадам не улучшилось.
– То есть вы хотите сказать, что маркиза так и не родила?! Пошли вторые сутки! Чем заняты, позвольте спросить вас, мои лейб-медики? Можно подумать, рожает не маркиза, а они!
Де Саллюст не знал, что ответить королю.
– Немедленно ко мне одного из них! – Людовик горячился, теряя самообладание. – Возможно, это отрезвит их и поспособствует дальнейшему радению!
– Н-н-о сир… П-п-простите меня за дерзость… – де Саллюст начал невольно заикаться. – Известные вам обстоятельства могут начаться в любой момент, для этого потребуется помощь всех лейб-медиков…
Король удивлённо посмотрел на обер-камергера.
– Порой вы меня восхищаете, де Саллюст, своей откровенной наглостью! Ладно, идите…
Де Саллюст поклонился и поспешил покинуть королевский кабинет.
Королева Мария, жена Людовика Великолепного, пребывала в своих покоях в окружении фрейлин. Девушки безудержно болтали различный вздор, развлекая свою госпожу. Наконец королева, утомлённая их бестолковым стрекотанием, встала с кресла и прошлась по залу. Фрейлины невольно замолкли, ожидая, что скажет королева.
– Что слышно о маркизе де Шатору? – обратилась она к гофмейстерине Луизе де Монлюк.
Та присела в реверансе.
– Ваше Величество, насколько мне известно, около неё находятся вот уже вторые сутки все придворные лейб-медики. Они несколько раз держали консилиум, как помочь бедняжке разродиться. Но, увы… Ребёнок лежит неправильно, и медицина в данном случае бессильна. Думаю, что маркиза обречена, впрочем, как и ребёнок.
Мария искренне опечалилась, она сама, мать пятерых детей, как никто другой знала, что такое роды и как они опасны в таком юном возрасте маркизы, ведь ей было всего семнадцать лет.
Первую дочь Мария родила в двадцать четыре года, она прекрасно помнила эти тяжёлые роды, она истекала кровью и чуть не умерла.
После этого родились ещё две девочки и, наконец, – наследник французского трона Людовик Фердинанд. Воспоминания королевы прервал голос Луизы де Монлюк:
– Король в отчаянье… Простите меня, Ваше Величество…
Королева внимательно посмотрела на гофмейстерину.
– Не смущайтесь, говорите открыто. Происходящие здесь события не представляют ни для кого секрета.
Мадам де Монлюк снова присела в реверансе.
– Он постоянно требует обер-камергера с докладом. Тот просто не знает, что сказать, ведь состояние несчастной плохое.
– Боже! – воскликнула королева. – Мне жаль бедняжку. Да и мой венценосный супруг будет в скверном настроении, пока не найдётся достойная замена. А вы ведь знаете, Луиза, как ему трудно угодить.
Мадам де Монлюк кивнула, опасаясь комментировать столь щекотливую тему.
– Надо навестить короля. Луиза, составьте мне компанию.
– С удовольствием, Ваше Величество.
– Велите припудрить меня, – королева направилась в специальную комнату, где обычно принимала парикмахера и придворного парфюмера Анри де Жирона. Мария всецело доверяла парфюмеру и позволяла прикасаться к своему лицу, рукам и декольте только ему, за исключением, конечно, своих любовников.
Де Жирон тайно обожал свою госпожу, был страстно и безнадёжно в неё влюблён вот уже пятнадцать лет. Королева знала о чувствах парфюмера, поэтому-то и доверяла ему.
Она присела за туалетный столик. Де Жирон открыл баночку с пудрой, изготовленной по его новому рецепту. Королева почувствовала тонкий приятный аромат. Парфюмер ловко накладывал пудру на лицо, шею и декольте Марии маленьким почти воздушным пуфиком. Затем он подправил брови королевы, наложил румяна и персиковую помаду на её губы.
– Прошу вас, Ваше Величество, взгляните.
Королева внимательно посмотрела на своё отражение в зеркале и осталась довольна. Парфюмер снял с платья королевы специальную накидку, дабы пудра не запачкала дорогую ткань, расшитую атласной нитью.
Она поднялась и направилась в покои короля в сопровождении мадам де Монлюк.
Королева и гофмейстерина миновали зеркальный зал дворца, выйдя в одну из многочисленных дверей, ведущих в центр Версаля, где располагались апартаменты короля. Людовик по-прежнему пребывал в кабинете, не желая покидать его, по всей видимости, специальные панели и обшивка кабинета, поглощавшие посторонние звуки, давали ему иллюзию покоя, хотя бы временного.
Мария вошла в кабинет без церемоний, она знала: супруг всегда рад её видеть, за исключением лишь тех случаев, когда находиться в постели с очередной любовницей или куртизанкой.
– Мадам!? – удивился Людовик.
Мария присела в реверансе, как и подобает по дворцовому этикету. Гофмейстерина же осталась ожидать в коридоре: предстоящий разговор не терпел присутствия лишних ушей.
– Мне доложили о вашем дурном настроении, сир.
– О, да! Это так…
– Сир, я знаю, как вы привязаны к маркизе де Шатору, но вы не должны обманывать себя: положение критическое.
– Мадам, вы хотите сказать, что она умирает?
– Да… Простите меня, Людовик…
Король рухнул в кресло, он смотрел в одну точку перед собой. Королева пыталась утешить супруга.
– Всё в руках Господа. Надо смириться с потерей. Такова судьба бедняжки.
– Да, и моего ребёнка, – король посмотрел на королеву. – Скажите мне, сударыня, ребёнок тоже обречён?
Мария кивнула.
– Боже мой! – воскликнул Людовик. – Отчего так? Отчего???
Королева испытывала жалость по отношению к венценосному супругу: король также не лишён человеческих чувств и привязанностей.
– Прошу вас, мадам, – обратился он к королеве. – Сходите к ней, я не смогу…
– Да, да, конечно, – Мария прекрасно понимала состояние короля, – я навещу маркизу.
– Скажите ей, что я… – неожиданно Людовик закрыл руками лицо.
Королева поняла, насколько Людовик любил «малышку» де Шатору, порой так её называя.
– Я всё скажу маркизе, обещаю вам.
Людовик с благодарностью посмотрел на королеву.
Маркиза лежала в забытьи, крупные капли пота постоянно выступали на её прекрасном высоком челе. Один из лейб-медиков аккуратно промокал его салфеткой. Появление королевы в спальне любовницы короля было полной неожиданностью для присутствующих. Лейб-медики растерялись.
Королева сделала жест рукой, означавший, что церемонии в данном случае излишни и неуместны.
Мария присела около умирающей. Та приоткрыла глаза, она была ещё в сознании.
– В-ваше Величество… – еле слышно произнесла маркиза.
– Да это я. Вам не надо разговаривать. Берегите силы.
– Зачем? Я всё равно умру.
Королева осеклась, поймав себя на мысли, что готова прослезиться. Она взяла руку маркизы, та была безжизненно холодна.
– Король очень переживает за вас.
Маркиза попыталась улыбнуться, из её глаз потекли слёзы.
Через час виконтесса Изабелла де Лафарг, маркиза де Шатору, исповедалась, к вечеру её не стало.
Глава 18
Жанна-Антуанетта проснулась рано, едва забрезжил рассвет. Сон, приснившийся ей под утро, был тяжёлым и неприятным: Франсуа, её супруг истекал кровью; неизвестные, их было трое, избивали несчастного. Господин д`Этиоль молил о пощаде, но напрасно.
Женщина проснулась, взмокшая от пота, пряди волос прилипли ко лбу. Она встала, подошла к туалетному столику, намочила полотенце в серебряной чаше для умывания и отёрла лицо. Неожиданно её охватил страх. Она помнила рассказы матери о тех снах, которые порой снились ей, не иначе, как предзнаменованием назвать их было нельзя.
Жанна-Антуанетта села на край постели, сердце учащённо билось при воспоминании об окровавленном супруге.
– Боже мой, неужели этот сон – дурное знамение? Нет… Только не это… Это кара за мой грех, за то, что изменяла мужу с графом де Лаваль, за то, что безрассудно, словно последняя куртизанка отдалась королю.
Она заплакала, упав лицом на подушку.
Колокола монастыря Сен-Дени пробили полдень. Жанна-Антуанетта, уже одетая, в надлежащем виде, завтракала в гостиной. Вошла камеристка.
– Мадам, к вам посыльный с письмом.
– Проси…
В гостиную вошёл молодой человек, по всему было видно – он человек казённый, обстоятельство выдавал его форменный костюм тёмно-синего цвета, который обычно носили многочисленные помощники городских прево. Он молча протянул хозяйке дома пакет, запечатанный сургучом. Женщина взглянула на пакет, сердце ёкнуло и «упало», несомненно, послание было казённым, а не частного характера.
Жанна-Антуанетта, не спеша, взяла письмо и обратилась к камеристке:
– Флоранс, распечатай пакет.
Камеристка взяла ножницы, аккуратно вскрыла послание и протянула хозяйке.
«Мадам д`Этиоль!
Вынужден сообщить вам прискорбную новость: двадцать пятого августа сего года, поздно вечером ваш супруг месье Франсуа д`Этиоль возвращался в гостиницу «Боевой конь». На него напали несколько неизвестных с целью ограбления.
Мне искренне жаль, мадам, но вашему мужу нанесли несколько ударов ножом, от которых он почти сразу же скончался.
Я, как прево вверенного мне города Орлеана, лично распорядился похоронить уважаемого господина д`Этиоль на кладбище в центре города близ церкви Святого Антуана.
Примите, мадам, мои искренние соболезнования.
Прево Потон Лимуже»
Жанна-Антуанетта прочла письмо, до конца не понимая его ужасающего содержания.
– Что это? – обратилась она к посыльному.
– Сожалею, мадам, я лишь – посыльный магистратуры Орлеана и не знаю содержания письма. Если вы желаете передать что-либо или отписать ответ прево Лимуже, я непременно передам.
Флоранс присутствовавшая при вскрытии письма, не могла взять в толк: чем так расстроена госпожа?
– Мадам, что случилось?
Жанна-Антуанетта протянула ей письмо. Та, бегло прочитав его, вскрикнула и начала причитать:
– Горе какое! Матерь Божья! Господин д`Этиоль убит! Что же теперь будет?
Мадам д`Этиоль словно осенило, она поняла: Франсуа мёртв, ночной кошмар, предвестник беды, был «в руку». Она посмотрела на посыльного:
– Прошу вас, сударь передать почтенному прево, чтобы он позаботился о могиле моего супруга. Я перешлю ему необходимую сумму…
– Конечно, мадам, я передам.
Посыльный откланялся и удалился, оставив женщин наедине со своим горем.
Жанна-Антуанетта не находила себе места. Да, она разлюбила Франсуа уже давно, с тех пор, как встретила Кристиана де Лаваль, но никогда не желала ему смерти. Никогда!
Неожиданно она припомнила разговор с Кристианом:
«Мой замок к твоим услугам. Будешь в нём хозяйкой», – говорил граф, лёжа рядом с Жанной-Антуанеттой.
«Не знаю, Кристиан. Это слишком смелый шаг… Надо подождать. Время расставит всё на свои места… Как я могу стать содержанкой при живом муже? Свет меня осудит, все будут шептаться у нас за спиной. И, наконец, один из нас не выдержит», – отвечала Жанна-Антуанетта любовнику.
«А если твой муж умрёт?»
«Как? Он же молод и здоров…»
«В жизни бывают разные обстоятельства. Господин д`Этиоль часто ездит в Орлеан по делам. Не так ли?…Дорога дальняя, всякое может случиться».
– Неужели де Лаваль сделал это? Но зачем? Отомстить мне за безумие с королём? Нет, не может быть, он не способен на убийство… Но в письмо указано: нападавших было несколько, они пытались ограбить Франсуа… Наверняка он пытался защищаться… О! Франсуа! Как всё нелепо!
Почти месяц мадам д`Этиоль не выходила из дома и окончательно довела себя: под глазами образовались тёмные круги, она почти не ела, не взирая на уговоры Флоранс, отчего сильно похудела. Её глаза стала ещё больше и глубже, а красота приобрела оттенок таинственности, что так притягивает мужчин. По внешнему виду мадам д`Этиоль можно было безошибочно сказать: красавица, которой пришлось пережить многое…
В один из таких безрадостных дней, к дому вдовы д`Этиоль прискакал всадник, облачённый в сине-красные геральдические цвета. После послания от прево Жанна-Антуанетта стала бояться посыльных, и герольд не был исключением. Когда Флоранс принесла своей госпоже послание, перевязанное шёлковой алой лентой с сургучовой печатью, та побоялась его вскрывать и читать.
– Я не хочу никаких новостей, Флоранс. Сожги это письмо.
– Но, мадам, оно явно от богатого человека. Мало того, что послание доставил герольд, так оно и запечатано весьма изысканным образом. Поверьте, послание от какого-нибудь графа или барона, вашего тайного воздыхателя.
– О чём ты говоришь, Флоранс. Мой супруг умер только месяц назад. Я – в трауре…
– Конечно, мадам, но чтение письма не повредит трауру, в этом нет ничего не почтительного по отношению к светлой памяти господина д`Этиоль.
Жанна-Антуанетта сдалась.
– Хорошо, я прочту письмо, – она взяла ножницы и решительно срезала огромную печать. По всему было видно, человек, отправивший послание, очень гордился своим положением. У мадам д`Этиоль даже мелькнула мысль, что отправивший столь изысканно запечатанное послание – из нуворишей, разбогатевший по воле судьбы в американских колониях, а затем купивший себе титул барона.
«Мадам д`Этиоль!
Позвольте выразить искренние соболезнования по поводу трагической смерти вашего супруга. Насколько мне известно, прево Орлеана задержал двух злоумышленников и предал их публичной казни, но, увы, господина д`Этиоль уже не вернуть…
Осмелюсь предложить вам провести несколько приятных дней в Фонтенбло. Обещаю всячески опекать вас и развлекать, разумеется, в меру приличий, соответствующих теперешнему вашему положению. Специально для вас я распорядился приготовить прелестную смирную лошадку: соглашайтесь!!! Конные прогулки пойдут вам на пользу, нельзя томить себя взаперти в четырёх стенах – сие занятие не для красивой и желанной женщины.
Да, хотел вам сообщить одну вещь: некий богатый итальянский купец собирается провести в Фонтенбло пару недель. Сейчас он в дурном расположении духа и весьма опечален безвременной смертью своей возлюбленной маркизы. Вы, понимаете, о ком я говорю? Надеюсь, что – да, так как вы – женщина умная и рассудительная, именно такая женщина нужна вышеуказанному господину, дабы стать для него верной подругой и не побоюсь этого слова – «любовницей».
Если вы соблаговолите дать согласие – пришлите ответ с моим герольдом.
Барон Бертран Ла Шемэ».
Жанна-Антуанетта прекрасно поняла содержание письма – оно отнюдь не было завуалированным, напротив – весьма откровенным и прямым. Женщина понимала: ей предлагаю вновь увидеть короля и, возможно, стать его любовницей.
Мадам д`Этиоль растерялась, она была уверена, что Людовик забыл Диану. Неожиданно она вспомнила их разговор с «магом» после любовных утех, в котором тот посоветовал прекрасной Диане сохранить колчан со стрелами – часть её маскарадного костюма.
«Где же колчан?» Она попыталась припомнить, но тщетно.
– Флоранс, – окликнула она камеристку, – ты не помнишь, куда делся колчан со стрелами от костюма Дианы.
Камеристка задумалась.
– Мадам… Мне кажется, он в кладовой, что на первом этаже. Желаете на него взглянуть?
– Да!
Вскоре Жанна-Антуанетта держала в руках незатейливый маскарадный реквизит. Она извлекла стрелу из колчана, покрутила её в руках: откровенные сцены с королём всплыли в памяти…
– Что ж! Пусть будет именно так!
Флоранс удивлённо взглянула на хозяйку.
– Мадам, что вы имеете в виду?
– То, что от судьбы не уйти, Флоранс, – ответила госпожа и села за резной секретер, дабы написать ответ барону.
Барон Ла Шемэ прибыл в Фонтенбло раньше монарха на несколько дней. Он всё чётко рассчитал и организовал: снял дом для мадам д`Этиоль недалеко от королевской резиденции, с таким расчётом, чтобы она могла совершать конные прогулки в парке, прилегающем к замку, и быть постоянно на виду у королевской стражи. Таким образом, хитрый сводник рассчитывал, что стража вскоре привыкнет к появлениям прекрасной всадницы. Слухи о её появлении дойдут до начальника королевской роты, охраняющей Фонтенбло, а затем до обер-камергера де Саллюста, – уж он об этом Ла Шемэ позаботиться лично! А там и до короля…
Людовик, как любвеобильная и темпераментная натура, непременно захочет взглянуть на таинственную наездницу, и тут в дело вступят все прелести и чары мадам д`Этиоль, а уж в них-то барон не сомневался. Если женщина сумела завлечь короля в спальню с первого же раза, да ещё на маскараде!
Карета барона Ла Шемэ доставила мадам д`Этиоль в предместье Фонтенбло. Женщина созерцала из окна живописные пейзажи: зелёные поля; луга, осыпанные полевыми цветами; небольшие стада коров и коз, пасущимися на них. Королевские лесные угодья, где Людовик любил поохотиться на вепря или волка, раскинулись от дворцового парка вплоть до селения крестьян, которые никогда не осмеливались добыть в лесу даже кролика. За ослушание – смертная казнь.
Наконец показался дом, где предстояло разместиться «прекрасной таинственной всаднице». Он был небольшим, двухэтажным с красной покатой черепичной крышей. Его территорию огораживали лишь дикие розы и кусты, к которым никогда не прикасалась рука садовника.
Форейтор открыл дверцу кареты и помог даме спуститься на землю. Она окинула взором небольшое поместье, видимо, некогда принадлежавшее местному дворянину, явно не родовитому, теперь же его дом использовался для других целей – любовных утех Его Величества.
Из дома появился барон Ла Шемэ. Он просиял, оставшись довольным внешним видом дамы, которой по его замыслу предстояло сыграть немало важную роль в Версале.
– Мадам! Я счастлив, что вы приняли единственно правильное решение и прибыли в Фонтенбло. Обещаю, вы не испытаете разочарования.
Подобное приветствие нисколько не смутило Жанну-Антуанетту, она безошибочно угадала в бароне того самого «мага» и быстро поняла, с кем имеет дело.
– Искренне надеюсь на это…
– Прошу вас в дом, мадам. Вы, верно, устали с дороги?
– Нисколько…
– Надеюсь, вы не откажитесь отобедать со мной? – барон слегка поклонился, выказывая тем самым почтение гостье.
Жанна-Антуанетта вошла в дом и с удивлением обнаружила, что его весьма скромный внешний вид совершенно не соответствует внутреннему убранству. Оно было изысканным и богатым: драпировка из флорентийских тканей, восточные гобелены, пушистые персидские ковры, венецианское цветное стекло, люстры из серебристого мурана[21], напольные вазы с тончайшей восточной росписью.
Женщина заметила смешение стилей в интерьере, но не подала вида: хозяин явно кичился богатством и обставлял жилище по своему вкусу, который, увы, оставлял желать лучшего.
– Прекрасная гостиная, – заметила гостья из вежливости.
Читать бесплатно другие книги:
