Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов Копсова Наталья

Глава 49

Совсем вскоре случилась еще одна неожиданная встреча, хотя она никакого отношения не имела к моим колдовским вещим снам.

На первой же переменке между лекциями утром в понедельник я набрала телефонный номер в свою адвокатскую контору. Вначале я планировала попросить секретаря курсов разрешить мне воспользоваться их служебным телефоном, чтобы не тратить свои последние гроши на звонки с мобильника, но сегодня как назло она сидела с таким неприступным, всем и вся недовольным видом, что я так и не решилась обратиться к ней с просьбой. Так и пришлось звонить со своего номера и за свой собственный счет.

– Морген (доброе утро), я бы хотела поговорит с Туве Торесбю.

– А ее сейчас нет.

Уже в который раз за последние два месяца мне ответил щебечущий голосок веселой девушки-секретаря.

– А когда же она все-таки будет на месте? – На этот раз я решила настаивать до конца: – Это Вероника Малышева беспокоит по важному и срочному делу.

– А у Туве пермишион по причине слабости, головокружений и обмороков. Мы и сами не знаем, когда она сможет снова приступить к работе. Попробуйте позвонить недели через три или через месяц, – доверительно пропела в трубку, видно, всегда беззаботная, как пташка божья, юная секретарша-прелестница. А может быть, именно долговременное отсутствие босса ее так безмерно радовало.

«Надо же, уже столько времени бюллетенит адвокатша ввиду обмороков, прямо совсем как какая-нибудь тургеневская барышня. А ведь на вид была амбал амбалом, до предела казалась здоровущей и непробиваемой, как танк. Как бывает, однако, неожиданно обманчив внешний вид! Хорошо, ну а мне-то что следует делать при нынешнем раскладе дел? Ждать, когда она достаточно очнется от очередного обморока? Вот вышла загвоздка!»

Расстроенная, с неспокойной душой и мрачным сердцем провела я остаток учебных часов, которые в тот солнечный апрельский день тянулись, казалось мне, дольше чем сама бесконечность и были на редкость нудными.

Однако на улице невозможно было не возрадоваться жизни: до того почти по-летнему хорошо разливалась теплом и светом погодка. Когда я на автобусе добралась до своего Аскера и, как обычно, вышла на остановке вблизи церкви, то невольно почувствовала почти физически внутренние приливы душевного света и теплоты – до того красиво зацвели кусты сирени и черемухи необычайно ранней и жаркой в этом году весной. Вокруг все пело и праздновало жизнь. От дурманящих запахов легко начинала кружиться голова. Я решила отыскать на счастье четырехлепестковый цветок молодой сирени, чтобы по своей очень давней и детской привычке его съесть. А счастья или хотя бы чуточку везения мне как раз сейчас, в эту полную неясностей и опасений, весьма турбулентную пору жизни было нужно до зарезу. Почему у меня все так не клеится, по правде говоря? Зачем я так мучаюсь? Что ждет впереди? Где жить и на что? Ни жилья, ни денег, ни семьи, ни работы, ни любви, ни друзей, ни родственников.

«Ни с чем пирог!» – выразилась бы бабушка, стой она тут со мной рядом.

С отчаянной смелостью полезла я за лепестками счастья в самую заповедную глубину сказочно душистых, пенно-пышных кустов и достаточно быстро нашла то, что искала. Загадав заветное желание и съев лиловый четырехлистник роскошной персидской сирени, я тут же решила для пущей уверенности в обретении долгожданного счастья отыскать также и белый. Находясь в усердном поиске заветного цветка везучести, а при этом заходя все глубже и глубже в свадебно цветущие кусты, я скорее почувствовала, чем увидела, что слева из-за моего плеча на изумрудную молодую листву ложится чья-то плотная густая тень. Кто-то сильный и опасный пристально за мной наблюдал! Тело мое инстинктивно напряглось, ноги превратились в тонкие и дрожащие полосочки писчей бумаги, в животе резко наступила сибирская зима, в лоб ударил до красна раскаленный, тяжеленный инквизиционный молот. Странно горячее, по-звериному возбужденное, но тщательно сдерживаемое дыхание ощущалось уже в самой непосредственной близи от моих шеи и затылка.

Как в безумном сне-кошмаре, я поняла, что мои беззащитные, мягкие и золотистые волоски на затылке напряглись и встали дыбом. Так уже было когда-то, но давным-давно. Ох, как же я глупа доныне, что могла совсем позабыть подобный, ранее испытанный смертельный ужас! Нет никакой разницы, что теперь это случится в Норвегии! Боже, зачем только мне понадобилось лезть в эти дурацкие заросли?! Кричать теперь или еще нет?

Стараясь не выдавать своих знаний о присутствии и намерениях очередного монстра на моем пути, я по-бычьи склонила голову на грудь и, чуть подавшись вправо, резко обернулась назад, чтобы лицом к лицу встретиться с чудовищем в человеческом обличии. Передо мной, ласково улыбаясь и умильно глядя в мои глаза, стоял офицер норвежской разведки Рональд Сингсорс собственной персоной.

«Вот идиот!» – в сердцах подумала я весьма злобно, но в следующее мгновение напряжение отпустило, тело мое расслабилось, а волосы приняли прежнее, обычное свое положение.

На фоне сирени действительно высился контрразведчик Руне, щегольски разодетый в светлые итальянские наряды из самых дорогих магазинов мужской одежды. Выглядел он так, будто бы собирался на некий престижный прием в высшие круги общества. Хотя, может, он как раз идет на корпоративную вечеринку с другими разведчиками, а здесь остановился просто по пути туда! Вот охота ему лазить по пыльным кустам в таком потрясающем прикиде! Вообще что-то подозрительно странно везет мне в последнее время на разных офицеров из разных разведок! Мне только и не хватает, что запутаться в каких-нибудь шпионских сетях в довершение ко всем своим печалям.

– Ты ли это, Руне?! Сколько лет, сколько зим! Да так можно хорошего человека сделать заикой на всю оставшуюся жизнь!

«А ведь их, наверняка, обучают неслышно подкрадываться к людям! Невозможно так близко подойти к человеку и чтобы кусты совершенно не трещали», – невольно прошелестело в моей голове.

Как только градус страха окончательно спал, тело мое совсем размякло и распустилось, а вот и не надо было бы ему так размякать-слабеть.

– Здравствуй, моя дарлинг! Нет, по-русски надо так: моя дорогая. Как же приятно вновь увидеть перед собой красивую Веронику. Я так соскучился!

Контрразведчик с изумительно мягкой обволакивающей грацией обнял меня за плечи и мимолетно прижался щекой к щеке.

«Надо же, какие дурацкие замашки могут быть у офицеров норвежской разведки!» Я сама удивилась своей собственной, внезапно нахлынувшей раздражительности. Почему так; ничего плохого он мне ведь не сделал, только слегка напугал и только, так ведь это не нарочно?!

Контрразведчик словно бы прочитал мои недобрые о нем мысли и на секунду отстранился. Но мгновением позже он, как бы в случайной задумчивости, мягко проскользил широкими, но нежными ладонями по всей моей спине, чуть помедля на пояснице, а потом остановился на легчайшем ритмическом поглаживании моей, не хилой с любой точки и угла зрения и чересчур крутой и пышноватой, по моей собственной оценке, задней части. «Бразильские бедра!» вспыхнула в моем мозгу зигзагообразная, явно чужая мысль. Неужели я тоже научилась читать мысли других?

Я хотела было гордо отстраниться, чтобы он помнил свое место: где этого человека носило целых четыре месяца? Однако на этот раз не сумела найти в себе достаточно сил противостоять упрямой воле собственного зада и осталась стоять как есть. Вокруг гораздо более вольно и звучно расщебетались птицы, гораздо голубее сделалось небо над головой и гораздо ярче расцвели и похорошели цветы сирени, еще полнее радуясь так неожиданно рано нагрянувшей весне-красавице. Итак, я лишь откинула назад голову, вперила взгляд в яркое на диво, брызжущее веселой бирюзой небо и застыла как вкопанная. Нет, действительно трудно собраться с силами в подобной обстановке!

– К несчастью, я потерял твой телефонный номер, ведь мой старый мобильник со всей памятью украли в январе в Гонконге, – играючи продолжал почти шепотом угадывать мои беззвучные ментальные вопросы во всем видно опытный контрразведчик Руне. – Пробовал звонить твоей подруге Алене. Но недавно она по контракту уехала работать в Хьюстон, в США. Потом мне удалось выяснить, что ты поправляешь здоровье в санатории в Аскере.

Серо-голубые, светлые глаза Руне глядели на меня влекуще и ласково, так ласково на меня давным-давно никто не смотрел. Его сильно увеличенные, чернильно-черные глубокие зрачки прямо кричали мне: «Все – только для тебя!» и показалось мне таким явственным в той полуобморочной весенней истоме, что скажи я лишь слово, так мужчина у моих ног травяным ковром расстелится.

Отчаянно желалось ему верить, по-женски страстно хотелось верить хоть кому-нибудь в этом достаточно жестко спрессованном мире, но до конца я все же не могла.

«Во-первых, он мог бы заехать за тобой на курсы, если бы так скучал. Ведь прекрасно знал, где они находятся и во сколько заканчиваются. Во-вторых, номер твоего и любого мобильника элементарно отыскивается по Интернету, если только они не секретные. Твой – абсолютно не секретный. Так что не обольщайся, милая, насчет твоих женских прелестей, а то как бы опять плакать не пришлось. Нужна ты этому разведчику, как рыбке зонтик!» – противно заскрипел всегда чересчур аналитичный и скептический, явно мужской внутренний голос.

«Да ну тебя, ведь теперь-то он стоит здесь передо мной! Стоит, весь млеет, а как смотрит-то! В кусты эти полез в таком светлом и дорогущем костюме лишь бы только меня увидеть, значит, и вправду соскучился! А то зачем бы ему было меня отыскивать? Ну что, съел, скрипелка ржавая?! – ответил ему мой другой, гораздо более оптимистичный и живой, по-девичьи звонкий внутренний голосок. – Он в меня, наверное, влюблен. Хочет сделать и подарить что-нибудь хорошее!»

«Надейся и жди! О, ты это «хорошее» получишь совсем скоро! И поделом таким дурам. Глаза раскрой: да у него таких «дарлинг», как ты, – пруд пруди. Женщины для таких – просто любимое хобби, вот откуда и манеры соответственные и взоры. Что же, смотри сама, только потом не рыдай!» – «Боже мой, и когда только ты замолчишь окончательно? Именно ты все мне и портишь всегда своим несносным дребезжанием».

Тут спор-диалог моих внутренних голосов прервался, а сами они, видно, застыли там, на своих ментальных планах, в немом остолбенении.

– Признаться честно, Вероника, некоторое время назад я приезжал в Аскер, потому что вдруг до сумасшествия захотел тебя увидеть. Но подойти я не успел, потому что ты пошла на кладбище, а потом долго сидела там такая задумчивая-задумчивая… Так я и не решился тебя побеспокоить… А по твоему мобильному номеру все время отвечает детский голос.

Заглядывая мне в глаза с видом смирнее самого агнца божьего, Руне отвел бережным жестом прядь волос с моего лба.

– А, тогда…

Никак я не могла определиться со своими чувствами: то ли были они приятно баюкающими, то ли же недоверчиво-зыбучими, как отражение не пойми какого лица в водной ряби.

– Тогда я просто случайно обнаружила там могилки русских военнопленных времен Второй мировой войны. Решила их навещать, ведь поскольку они похоронены на чужбине, то приходить к ним, кроме меня, совсем некому.

– А, да, да… конечно, конечно. Но все-таки мне интересно, почему и другие русские женщины здесь, в Норвегии, любят посещать кладбища? – тем временем, прижимая меня все крепче и крепче к своей твердой широкой груди, понимающе улыбался ослепительно белозубый и белокурый Руне.

– Кого ты имеешь в виду? Я лично ничего подобного никогда не наблюдала. Обычно люди приходят на могилы лишь к своим самым близким родственникам.

Странный этот вопрос слегка меня озадачил.

– Насчет близких родственников совершенно с тобой согласен, но вот взять, например, Алену…

– Так она сюда приезжала, чтобы сходить на местное кладбище?

Подобная мысль настолько неприятно меня изумила, что чуть было не лишила дара речи. Это чтобы горделивая Алена потащилась из Осло сюда в Аскер ради каких-то захоронений! Неужели она хотела разыскать мой Аскер Бад?! Что такое она задумывала?

– Нет, нет!.. Что ты, что ты! Она никогда здесь не была. Алена ходила на совсем другие кладбища, те, что ближе к ее дому.

– А, тогда я в курсе. Только она это делает просто так. Думает, что таким образом может вылечить свои бородавки! – заявила я с не лишенным приятной пикантности чувством мстительного упоения и тут же улыбнулась мужчине своей самой чарующей улыбкой. А что, пусть он знает! Тем более что это чистая правда.

– Какие бородавки? Что это такое? – сразу же спросил слегка заалевший Руне в крайнем замешательстве и даже, как мне казалось, в испуге.

– Обыкновенные. Ведь она верит, что если бородавку на коже обвязать красной, смоченной в уксусе ниткой и заговорить, а потом эту нитку закопать в чью-нибудь могилу, то бородавка сама собой исчезнет, как только нитка сгниет. Против таких крупных бородавок, какие бывают у нее на ногах, никакие косметические процедуры не помогают.

– И только за тем она время от времени появляется на норвежском кладбище?

Похоже, мой рассказ бедного скандинава совершенно потряс и даже слегка тронул в плоскости его закостенелую норвежскую ментальность. Выражаясь по-русски более прямолинейно, можно сказать, крыша у него чуть-чуть вбок съехала от таких откровений. Я же скромно-женственно ему кивнула и твердо-лаконично добавила, что вдаваться в дальнейшие подробности относительно этого дела мне было бы не совсем приятно.

– Конечно, конечно! Я отлично понимаю.

Согласно закивал, подобно китайскому болванчику, Руне белобрысой своей головой с до сих пор ошеломленным лицом. Эх, ничего-то он в этой жизни не понимает. Надо сказать, что почти все мужчины любят слишком многое из себя мнить, чего в них нет и в помине.

– Так, так, вижу другие дарят тебе другие подарки, но это и понятно.

По обыкновению неотразимо улыбаясь отполированными до мраморной белизны, но все же мелковатыми для такого крупного лица зубами с тишайшим вздохом смиренного сожаления констатировал уже сумевший взять себя под обычный контроль Руне.

– На когда-то подаренной мною цепочке теперь красуется совсем чужой кулончик!

– Мне это одна дама в Аскер Баде подарила. Кстати сказать, дочь самого шефа гестапо Мюллера, но очень милая женщина. Иногда я думаю, что, может быть, некогда этот древнеперсидский символ огнепоклонников принадлежал самому шефу гестапо, хотя точно, к сожалению, не знаю, – гордо похвасталась я.

Но поскольку дотоле нежный, как весенний ландыш, Руне вдруг напрягся и как бы слегка одеревенел, потом метнул на меня сверху вниз короткий недоумевающий взгляд и совсем чуть-чуть, всего лишь на несколько миллиметров отстранился, то я все же сочла за лучшее переменить тему. Пусть лучше думает, что он не совсем расслышал или правильно понял.

– Как это только ты, Руне, умудряешься все помнить в таких мельчайших подробностях? Это приобретенная способность или врожденный талант? Я, например, имею проблемы с памятью: часто теперь путаю что было вчера, что позавчера, а что неделю или месяц назад.

– Скорее всего, врожденная способность, Вероника. Совсем не всем людям такое нужно, такую роскошную блондинку профессиональная память только испортит. Тебе гораздо больше идет память девичья, – зашептал мне на ушко томный молодой человек и крепче прежнего прижал к себе и упоительно нежно в несколько очередей с короткими паузами поцеловал в шею. Я подумала, что разгадала его тактику со стратегией: такие, как он, никогда не рискуют, не будучи абсолютно уверенными. – С самого раннего детства, сколько себя помню, я почти автоматически примечаю практически все, на первый взгляд, не слишком-то важные и значительные детали. У меня само собой так получается. Например, могу совершенно спокойно тебе перечислить имена, фамилии и даже имена русских отцов, то есть я имею в виду отчества всех советских футболистов из самых известных спортивных клубов того времени за любой год. Вот давай, например, попробуем за 1979 год и начнем с «Динамо».

– Ой, нет, Руне, ради Бога, не надо. Я и так абсолютно уверена, что ты все сможешь, – искренне испугалась я таких обширных знаний в футбольной области. Еще только не хватало загрузить мою бедную больную головушку именами-фамилиями каких-то древних футболистов. Да и какой в том прок? Даже если он ошибется или назовет кого попало, я все равно никогда не узнаю. После интенсивного напряга – одномоментного, но поистине титанического мозгового штурма, я все-таки смогла вспомнить только Олега Блохина.

– Хорошо, хорошо. Не волнуйся, дорогая, – покорно и улыбчиво согласился норвежский офицер. – Замечаю также, к примеру, угол парковки машин на автостоянке. Если автомобиль продолжает стоять и спустя два часа, но его диспозиция совсем слегка изменилась, меня это заинтриговывает. Это значит, водитель зачем-то возвращался к своей машине. Может быть, хотел уехать, но затем вдруг передумал, или еще что-нибудь приключилось…

– Ой, как невероятно, Руне! Неужели каждую автомашину помнишь?

– Да, каждую… Вот еще, если человек взял почитать или кому-то одолжил книжку из своего книжного шкафа, то ведь если он даже вернет фолиант на прежнее место, то я, когда опять приду в гости, все равно отмечу такое изменение.

– Ты, Руне, опасный человек!

– Просто мне нравится наблюдать. Мне предельно интересно, кто что любит читать или во что одевается – это же очень многое говорит о личности и ее настроениях. Не так ли, моя солнечно прекрасная, роскошная белла донна Вероника?!

Пьяняще душистые кисти разноцветной сирени игриво касались наших лиц и губ. Золотистые блики щедрого полуденного солнца с вольным задором плясали на крепких скулах мужчины, на его светловатых бровях, на божественным нимбом сверкающим вокруг головы полудлинных волосах. За его ярко-черными, нет, скорее, чернично-голубоватого оттенка зрачками глаз, чуть ранее отчего-то казавшимися мне холодноватыми и чересчур цепкими, теперь плескался огромный и загадочный, струящийся чудной душевной нежностью, лучащийся тихим ожиданием чуда океан чувств. Мужчина взял мою ладонь в свои теплые руки как величайшую, но невероятно хрупкую драгоценность, медленно поднес ее к своему лицу, провел ею по своим бритым щекам, а потом стал очень-очень мягко и осторожно, совсем слегка щекотно касаться ее своими губами. Именно касаться, а не целовать.

А далее губами, а может быть, языком принялся касаться моих волос. Все ближе, ближе к границе между завитками моими и кожей лица… Я замерла, приостановив дыхание, в ожидании его дальнейших действий… Тут он шумно и широко вздохнул полной грудью и, словно бы не в состоянии более сдерживать темперамент, пылко-бурно привлек меня к себе, как впечатал.

– Ника, дорогая, ты себе не представляешь, как я по тебе скучал. Давай поедем ко мне, а? Я приготовлю роскошный ужин с великолепным красным бургундским. Ведь ты не знаешь, как отменно я умею готовить и многое другое тоже умею…

Ах, каким же долгожданным восторгом-фейерверком взорвалась моя, так долго сушившаяся, как вобла на ветру, сидевшая на самой настоящей «голодной диете», женская сущность – я сама испугалась. Не может, не должна, не создана женщина жить без сладких слов, льстивых похвал; глупых, но нежных романтических клятв. Что же делать-то, скажи, Создатель?

– Сегодня?.. Ну никак-с сегодня не смогу, Руне. Ведь я не знала… У меня через какой-нибудь час сеанс индивидуальной терапии с обязательными водно-массажными процедурами. А надо еще успеть до этого переодеться и привести себя в подарок… Ой, я хочу сказать в порядок!

– О, с какой бы невероятной радостью, как бы я мечтал получить этот подарок! Хотя бы в окошечко понаблюдать за его приготовлениями и занятиями водными процедурами! Однако послушай Ника, поверь мне на слово – уж я-то смогу обеспечить водный и любой другой вид массажа ничуть не хуже ваших специалистов. Может, можно как-нибудь договориться с персоналом вашего заведения насчет сегодняшнего вечера, а?

Руне, верно, в предвкушении прикрыл веки и еще прельстительнее, еще поэтичнее и слаще принялся опять целовать мои от природы мягкие и пушистые волосы. Каким-то своим шестым, седьмым или девятым чувством опытный разведчик уловил, пронаблюдал, вычислил, выяснил (затрудняюсь определить, что именно здесь подходит больше всего) мою самую глубокую, самую личную, самую тщательно хранимую от всех тайну.

Глава 50

Природа, если мне признаваться до конца, от самого рождения наградила меня просто роскошной чувственностью. Вот из одного дамского романа в другой кочует такая милая фразочка: «Диана была поразительно чувственна по своей натуре», но писатели редко снисходят до объяснения, а что же это значит. Следуя стандартным текстам стандартных любовных историй кажется, что героиня так и норовит броситься из одних крепких мужских объятий в другие, из кровати одного кавалера со сверхреактивной скоростью переместиться в кровать следующего.

Мне же кажется, что такие прыжки совершаются по совершенно иным соображениям, не имеющим к истинной сексуальности ни малейшего отношения. Скорее всего такие женщины мало что в принципе способны почувствовать. На самом деле выдающаяся сексуальность, она же чувственность, означает следующее: на меня в любой момент может повлиять что угодно, как угодно и в любом месте. Капельки летнего дождя, упавшие на лоб и медленно стекающие на ресницы; прохладная морская волна, вольно подкатившая под самый живот; пушистый сибирский котеночек, ласково потершийся о щиколотки ног; весенний ветерок, запутавшийся в волосах; рыжее пламя костра в ультрамариновой синеве ночного таинственного леса или в интерьере белокаменных каминов; напоминающий о давным-давно позабытой мелодии, влекущий запах незнакомых духов – все такое способно привести меня в неописуемый, неконтролируемый восторг до дрожи. Будучи девочкой, я стала догадываться, что живу не совсем в том самом мире, что окружающие меня люди. Слова-то такого не ведая – оргазм, ребенок Вероника в самой волшебной полноте, в самом безумном упоении, в самой полноте поистине сказочных ощущений испытал все мыслимые и немыслимые формы божественных разрядок на каких-нибудь крутых горках-каруселях; в пенной, с запахом хвои, ванне или от шаловливой щекотки школьных друзей. А уж если правильно ко мне прикоснуться в некоторых, особо чувствительных участках кожи… Ой, тогда только держись, девочка Ника! По этой самой причине я терпеть не могла рукопожатий и сумбуров родственных объятий, а взрослые утверждали – дичилась.

С течением времени я научилась справляться со взрывами внезапных эмоций и, не дрогнув, держать мускулатуру лица. Естественно предположить, что Вероника-девочка умела саму себя использовать в качестве музыкального инструмента по извлечению принадлежащих другим мирам энергий. Вовсе не великое возбуждение являлось для меня желанной целью, а следующая за ним тихая и светлая растворимость в океане мира, полное слияние со всем сущим и вечно живым. Невероятная, божественная по сути, приходящая совсем не слышно, подобно вечерней росе, неповторимая внутренняя успокоенность. Именно к спокойствию души, когда все самое волшебное на свете начинает вкрадчивую беседу с человеком на своих собственных языках, а он, к полному своему изумлению, абсолютно все понимает, стремилась моя упрямая натура. Да. Наверное, всем рожденным на нашей земле свойственно желание хоть изредка почувствовать себя струнами в волшебных пальцах или простыми звуками неописуемо дивных голосов.

Профессионально натренированный и до кошмара проницательный норвежский контрразведчик сумел меня легко раскусить и без всякого зазрения совести полюбил нежданно-негаданно ударять в мои самые уязвимые места. За долгие годы упорных тренировок я так здорово научилась скрывать даже легкие тени своих причудливых реакций, что никакой мужчина на свете, да будь он хоть трижды разведчик, не мог бы стать в чем-то уверенным в отношении меня наверняка и до конца. Может показаться, что я как-то чересчур специфична в вопросе половой принадлежности, однако я убеждена, что поскольку сильный пол так и не научился до конца доверять своей интуиции и полностью на нее полагаться, то именно этот, столь распространенный среди мужчин, недостаток по сути заставляет почти любого из них проживать жизнь тугодумца-слепца. А следом пришла в мою голову мысль о Вадиме, который, хотя и сумел за столь долгое время совместной жизни прознать про все женины особенности и секреты, но отчего-то никогда не предпринял попытки взять меня под свой неусыпный надзор и контроль именно вышеупомянутым способом, хотя такое удалось бы ему легче всего.

Вот такие ментальные приливы и отливы некоторое время сумбурно струились в моей затуманенной головушке, а потом где-то очень глубоко внутри себя я виртуально махнула на бывшую Веронику Малышеву рукой: «А-а, да кто я такая и какая мне теперь разница! По жизни, наверное, мне должно быть все равно; тем более, что терять больше совершенно нечего! Так почему бы и нет?!»

Тут вдруг тот самый скрипучий и приставучий внутренний голос, так донельзя сделавшийся похожим на голос моей старенькой бабушки, совсем некстати напомнил, что социальный инспектор Свен Свенсон каждые три недели запрашивает из санатория отчет о моем здоровье, душевном состоянии, настроении и тому подобном. Вроде бы ничего особенного, однако на самом деле за лечащимися достаточно внимательно, чтобы не сказать пристально, наблюдают, а те стандартные отчеты сами по себе больше похожи на персональные характеристики, весьма детальные и подробные. Любые бумаги обо мне – я знала это очень точно, хотя никогда сама их не читала и даже в глаза не видела, в настоящее время более чем положительны. Зачем же так глупо нарываться, тем более перед скорой выпиской и броском в совершенно самостоятельную жизнь? Совсем скоро мне понадобится серьезная жизненная поддержка и социальные институты норвежского государства – это единственное, на что я могу реально рассчитывать в своей ситуации. У человека нет ни работы, ни надежных друзей, ни любящих и готовых помочь родственников поблизости, ни средств к существованию, ни жилья – вообще ничего нет.

Какую такую экстренную причину для неявки я смогу изобрести за сорок пять минут до запланированной встречи с терапевтом? Боже, как же я уязвима со всех мыслимых сторон и как дико зависима от всего, от всех и от каждого! Всеми силами надо стараться удерживать благоразумие, тем более с мужчинами никогда не стоит торопиться. Впитанная с молоком матери теория поведения говорит, что если хотя бы чуть-чуть подождать, то они только больше станут уважать. Значит, так и следует поступить, женщина я или нет?

Гордая Вероника произнесла, нарочно понизив голос и потягивая слова, словно коктейль через соломинку, с тем самым женским знаменитым и обольстительным лукавством, но в то же самое время прикрываясь щитом очаровательного смущения:

– Не-а-а, Руне, сегодня совсем-совсем никак… Но вот… по выходным у нас довольно свободный график, никакой терапии, естественно, не проводится. Суббота бы больше подошла-а…

Я с уверенностью ожидала, что он от радости взовьется до небес, однако как же странно повел себя мужчина после тех моих весьма приветливых слов. Он сразу выпрямился и чуть-чуть подался назад, разом отпустил и мою трепетную дотоле ручку и всю меня целиком, закаменел лицом, похолодел глазами, напрягся мускулатурой тела и будто бы резко процентов на семьдесят потерял ко мне всякий пыл и интерес. От такой более чем неожиданной реакции моя тщательно оберегаемая уверенность в себе стремглав полетела в тартарары, а остановить ее свободное падение я уже не успевала. «Мой милый, что тебе я сделала?» – черным смерчем прокрутилась в мозгу знаменитая строка – вопль великой русской поэтессы. Еще не понимая, что делаю, в свирепой растерянности, в полубессознательном и оттого малоконтролируемом порыве я как-то по-бабьи жалко и испуганно, с инфернальной внутренней дрожью мгновенно срезонировавшей на горло, заискивающим смиренным голоском – даже саму себя не узнала, спросила этого мужчину:

– А что, Руне, тебе выходные совсем не подходят? Можно придумать что-нибудь другое. Не волнуйся!

О, как же смертельно я себя такую ненавижу! Выжгла бы из себя этот животный унизительный страх потери неизвестно чего каленым железом, если бы только знала, где прячется этот трусливый предатель. Однако он живуч и увертлив. Наш самый жестокий враг всегда сидит внутри нас и точит самую суть, самую сердцевину характера, но в этот раз именно он меня спас от неизбежных дальнейших разочарований и острых душевных мук, которых мне и без того хватало с лихвой. Неосознанно пойдя на поводу у внутренней нервозности, я, видимо, вдобавок к своим неразумным речам сделала такое движение, а может быть, только жест, которые боязливые лица мужского пола расценивают как истинную попытку с разбегу и навсегда повеситься им на шею и опасаются куда пуще смерти. Моментально насторожившись на эту очевидную, но не больно-то им желанную пылкость с моей стороны, вконец озадаченный контрразведчик на всякий случай отступил от столь неожиданно сговорчивой женщины как можно дальше, но в пределах приличия. Вид его был таков, как если бы я вдруг на его глазах из Вероники превратилась в готового к атаке ядовитого аспида. От жгучего за себя стыда сильно захотелось провалиться сквозь весеннюю, вовсю цветущую землю Аскера.

Чуть-чуть набычившись, глядя в упор в эту самую цветущую землю, норвежец заговорил довольно прохладным, четким, почти деловым тоном, перейдя на родной ему норвежский язык:

– Я должен тебе сказать… Знаешь, Вероника, я нехорошо поступил, что сразу тебе не все сказал… В субботу я буду в Таиланде… Улетаю на три недели…

Вдруг он блеснул на меня странным взором, который русские люди обычно определяют так: «глаза на мокром месте», а еще существует красивая английская фраза и одноименная песня Элвиса Пресли «Синие глаза плачут на дожде», но сразу же вернул лицу задумчиво-суровое выражение и опять опустил очи долу на несколько последующих бесконечно тянущихся секунд.

– На каникулы уезжаешь, да?

Сердце мое невольно смягчилось, но я так и не могла понять, что же надо думать о таких маловразумительных маневрах и с каждой минутой, как последняя девчонка, приходила во все большее и большее замешательство.

– Да, в отпуск… В предсвадебное путешествие, Вероника… Герлфренд моя очень хочет… – после долгого молчания наконец-то подал тихий и смирный голос Руне, потом как-то обмяк и даже порозовел. Я же перестала вообще чего-либо соображать: так в самом деле бывает или я ослышалась?

– Так ты, оказывается, скоро женишься? Или ты уже женился? Я не совсем хорошо поняла – это будет свадебное путешествие или какое-то другое? Извиняюсь, со мной случается языковое непонимание.

Ввиду крайнего изумления я не спросила, а скорее выдохнула свои вопросы, так как у меня даже голоса не стало хватать.

Нет, такого не может, не должно быть – это просто бред какой-то! Я, наверное, сплю и вижу во сне весь этот сюрреализм. Меня-то он зачем разыскивал?! А я-то, глупая, думала – мужчина этот меня полюбил и забыть никак не в силах!

– Посмотрим… Я еще ничего не решил с официальной регистрацией. Не понимаю, зачем все это надо! Просто какая-то устаревшая формальность, так любимая женщинами.

«Ох, ничего себе жених! – сумасшедшим красно-синим волчком игрушкой мысли в вихре торнадо бешено завертелись в голове. – А здесь-то он что делает и почему такое мне рассказывает? Ведь раньше, когда видел меня на кладбище, сюда тоже приезжал. Спрашивается, зачем? А кто же его невеста?»

– Так тебя, Руне, оказывается, можно поздравить. И кто же счастливая невеста?

Самообладание потихонечку-полегонечку начало ко мне возвращаться, правда, теперь к нему примешивалась некоторая толика жгучей и злой женской обиды.

Хорошо было бы, чтобы этот обманщик провалился в преисподнюю прямо на моих глазах! Мир ничуть не пострадает от такой потери.

– Кто? Герлфренд? А, Камилла… Она по образованию психолог. Теперь ей в голову пришла идея писать книгу о торговле женщинами-рабынями в современной секс-индустрии. Поэтому-то она так рвется в Таиланд.

– Где она находится сейчас?

– На Филиппинах вместе со своим отцом… Женщины за тридцать три вдруг резко начинают желать младенцев и сходить по этому поводу с ума. А мне зачем еще дети, и потом вообще…

– Здорово! Хорошо так свободно путешествовать по свету! – решительно перебила я его разглагольствования по поводу женщин и детей. – Уверена, что вы отлично проведете свои совместные каникулы. Сейчас мне надо спешить. До свидания и счастливого пути!

Я собралась вылезать из зарослей, но тут Руне осторожно, но цепко взял мои холодные и напряженные кисти рук в свои широкие ладони, как бы намереваясь их согреть. Потер, подул, поцеловал, прижал к бархатистой ткани рубашки в квадрате, где у человека должно бы находиться сердце.

– Вероника, милая, я ведь понимаю, как, должно быть, нелегко тебе живется…

Аккуратно и совсем слегка дотронулся до моих волос вкрадчивый норвежец, опять вспомнив русский язык. Эх, мне бы только удержаться – не всплакнуть. Не хочу таким, как он, слезы показывать!

– Расскажи мне, как ты живешь… Я так хочу тебе помогать… Хотел бы тебе помочь, если позволишь.

На этих льстивых сетованиях серо-стальные глаза офицера разведки вновь широко распахнулись и, как прежде, облили меня почти радиоактивным излучением неземной нежности и восхищения. Быть бы ему не разведчиком, а артистом академических театров! Внутри моего существа уже вовсю шел свирепый процесс окаменения-схватывания души, совсем так же, как если бы там твердел бетонный раствор.

– По-прежнему, Руне, живу я будто бы с замороженными крыльями, но надеюсь вскоре отогреться и в свободном падении, нет, полете, легко взмыть в голубое поднебесье. Вот так!

– Слушай, Ника, а завтра? Давай завтра вечером сходим в один очень симпатичный китайский ресторанчик. Поверь мне, там отлично готовят настоящую китайскую еду. Думаю, тебе по вкусу придется их фирменное экзотическое блюдо из сладкой свинины и обезьяньих мозгов. Мне хочется тебя куда-нибудь пригласить, может быть, завтра ты найдешь несколько часов для своего искреннего друга, который желает тебе только добра. Ты должна знать, что я действительно хочу и готов оказать тебе всестороннюю поддержку… Я хотел бы заботиться о тебе и способен это сделать. Подумай обо всем спокойно и непредвзято; я сделаю для тебя все, что только ты пожелаешь.

Монолитная бетонная глыба в моих душе и теле завершила свое формирования, поэтому сладкозвучные лукавые речи начали просто раздражать.

– Нет-нет, большое спасибо, но как раз в обезьяньих мозгах я ничуть не испытываю нужды. У меня свои совсем не хуже. Быть похожей на сладкую свинину мне не хочется, извините. У меня, милый Руне, последний экзамен на звание системного инженера на носу. Буду усиленно готовиться. Счастливого тебе путешествия, всех прочих благ!

Потом, на хорошей скорости, я понеслась прочь от змея-искусителя из норвежской контрразведки, но вовсе не потому, что так забоялась его преследований, обольщающих ужимок с телодвижениями или же собственных женских слабостей, а просто так для себя решила, да и времени стало действительно в самый обрез. Через пару-тройку шагов будто бы какая-то невидимая сила преградила мне путь, не позволяя двигаться в направлении любимого санатория. Пришлось остановиться, обернуться назад и звонко, лихо, до отчаяния весело крикнуть столбом стоящему на фоне разлапистых кустов норвежцу:

– Милый Руне, все забываю тебе сказать… Обрати внимание: детали твоей одежды всегда хотя бы чуть-чуть, но непременно выглядывают друг из-под друга. Вот сейчас в расстегнутом вороте рубашки виден мизерный уголочек голубой футболки, а боковые швы этой самой рубашки слегка сдвинуты вперед. Тебе за этим надо следить, а то выдает характер. И еще: был такой знаменитый русский фильм про работников вашей отрасли, назывался «Мертвый сезон». Там говорилось, что для разведчика самое главное – иметь чувство собственного достоинства, безграничное терпение и ювелирную точность. Того тебе желаю!.. Да, кстати, не знаю теперь ничего вульгарнее обжиманий в кустах!

И надменно встряхнув гривкой волос и игриво помахав ладошкой и наипрестительнейшим образом улыбнувшись в растерянном онемении глядящему мне вслед чужому мужчине, на всех парусах полетела вперед через чудесную кудрявую рощицу, в которой птицы по-прежнему распевали свадебные песенки. Стремительная речушка с любовью перебирала звонкие камешки, а прямо на глазах распускались, соки набирали весенние волшебные цветы. И ничего на свете больше не могло меня остановить.

По правде признаться, за секунду до того, как окончательно скрыться в роще, я еще раз обернулась посмотреть на Руне. В ослепительных лучах кажущегося совсем белым солнца он сделался просто пятном на темнеющем силуэте церкви. То мелкое пятнышко медленно, как при специальной замедленной съемке, сначала приблизилось, а затем слилось окончательно с другим светлым пятном размером побольше.

С сожалением вспомнила я о своей записной книжке с эпитафиями, которые, будучи еще совсем девочкой, любопытная Вероника не ленилась списывать с кладбищенских надгробий. Там как раз что-нибудь дельное отыскалось бы к текущему случаю! Эх, зачем позабыла привезти с собой из Москвы свое же собственное рукописное сокровище!

Достаточно быстро, всего-то минуты за три, переодевшись в купальник, а поверх – в тренировочный костюм, я еще на некоторое время задержалась у зеркала в белой раме, спонтанно и совершенно не ко времени занявшись тщательным разглядыванием своего зеркального двойника так, будто впервые его увидела.

Непонятно, с какой целью природа наградила меня такой сияющей подобно солнцу, до предела бесстрашной и пленительной красотой того самого «Ангела с мечом», иконописные, в строгом соответствии с каноном портреты которого можно видеть по правую руку от входных дверей в русские православные храмы. Внешность моя существовала как бы совсем сама по себе и жила своей собственной жизнью. На ней, к счастью и к моему удивлению, почти никак не отражались ни жизненные передряги, ни невзгоды судьбы, ни унижения от окружающих людей, ни крах юношеских надежд, ни циничные шутки рока – ну совсем ничегошеньки. По-прежнему светилось изнутри удивительным таинственным сиянием все же мое, но совершенно отдельно от меня как таковой пребывающее лицо, умные мышцы которого умели сами по себе расслабляться, хотя я лично вовсе не обладала ни способностью, ни умением, ни душевной силой справляться с вихрями-ураганами своих неисчислимых эмоций, а кожа его редко когда изменяла своему изначальному золотисто-шоколадно-розоватому оттенку, весьма смуглому даже для уроженцев Средиземноморских стран – то есть также была весьма загорелой «не от мира сего». С какой, спрашивается, стати?

Торжественным хоралом во мне зазвучали упоительные строки придворного математика средневекового Хорезмского шаха Омара Хаяма – истинного певца этого мира и этой жизни.

Итак, по одну сторону зеркальной поверхности стояла я – одинокая, полунищая, полубольная, полуубогая, психологически вконец разодранная русская тетка средних лет; зато там, в туманной и таинственно мерцающей глубине зазеркалья виделось явление настоящего божьего ангела в короне золотистого свечения вокруг головы, со свежими, вечными розами цветущими щечками; нежно изысканным овалом упоительного, хотя в то же время весьма волевого, серьезного, если не сказать сурового, личика; ясными, блестящими, глубокими очами в обрамлении стрельчатых ресниц под живописно изогнутыми соболями-дугами бровей.

Ангел этот, ясное дело, всегда выглядел просто отменно, потому как ну какие-такие у них, ангелов, дела и заботы?! Только невероятно приятные и исключительно почетные… Им не надо придумывать, как исхитриться оплатить счета за телефон; у них не случается так, что не на что купить себе колготки, когда старые неприлично поизносились; им незачем выкраивать скудные гроши из личного бюджета на подарок ребенку к Новому году. Какая-то слишком правильная у них красота; в жизни не встречается такой запредельной кротости и ласковости – будто бы он, живущий в глубине стекла, куда-то тихонечко тебя зовет или ненавязчиво приглашает. Только куда же? Я сама время от времени озадачивалась, с какой же целью, почему и отчего тот ангел так часто отражается вместо меня; ведь я-то знала, что не имею с ним практически ничего общего. Да если бы то действительно было мной, то все живое и неживое по определению так и должно падать к ногам такой сексапильной блондинистой раскрасавицы и само укладываться в ровные штабеля; к моим же ногам упасть никто не спешил, а если кто и торопился, то в итоге оказывался банальным обманщиком-соблазнителем. Возьмем, к примеру, сегодняшнюю историю!

Совсем скоро перед моим окном должен расцвести куст белой сирени, а мама моя считала, что если долго на такую сирень смотреть на закате дня, то можно легко быстро позабыть о любых предавших тебя людях. Так я и сделаю!

Нет, в самом деле, почему у меня, бедняги, все и всегда получется как-то не так, встает не тем концом и поворачивается неправильным боком – прямо наваждение! Такое впечатление, что вокруг Ники-неудачницы вот-вот стены начнут рушиться и того гляди завалит ее, горемычную, преднапряженными бетонными конструкциями. Горько-горько вздохнув, я обнаружила, что опаздываю на предписанные санаторным режимом процедуры, и побежала прочь от зеркала и из комнатки быстрее робких грузин с полей сражений в поэмах Михаила Юрьевича Лермонтова.

Глава 51

Наступило чудесное, солнечное, ландыше-сиреневое, с детства любимое девятое мая – день моего рождения и одновременно день Великой Победы во Второй мировой войне. Так, Веронике исполнилось тридцать шесть лет. «Вера в Победу» – таково было мое настоящее имя, потому что Никой звалась древнегреческая богиня Победы, а вера в крылатую Нику легко и естественно складывается в Веронику. Бабушка самолично придумала имя внучке, никто не посмел бы ей возразить. Все годы детства, когда дни «варенья» невероятно важны и каждый ребенок со сладким замиранием сердца ждет самых удивительных и самых волшебных подарков на свете, мой день все равно был самым особым из всех. Самая большая и, искренне верилось, самая великая страна мира праздновала мой день вместе со мной. Военный парад на Красной площади, демонстрация, концерты, весенние женские платья в цветочек на улицах города, смех, салют, первые струи оживших после зимы фонтанов, всегдашние застолья с необыкновенно вкусными на мой личный вкус и взгляд «золотыми» рыбками – шпротами, лимонадом «Буратино», конфетами трюфели и тортом «Прага» – таким запомнился самый лучший день в году. А теперь жизнь научила меня ничего не ждать, не желать и не надеяться! Ах, нет – не совсем еще, видно, приучила: все равно мне будет сегодня хорошо – возьму и сама себе куплю где-нибудь по пути огромное шоколадное пирожное с кремовым верхом. Главный подарок все же налицо – такая вдруг настала преотличнейшая, совсем летняя погода, что вполне можно искупаться в море и тем открыть новый купальный сезон.

Прошедшей ночью мне наконец-то приснился по-настоящему приятный сон, а не эта тягомотная история про залитое то кровью, то вином белое платье, повторившаяся в моих ночных видениях раз, наверное, двенадцать за истекшие полгода. Несмотря на внимательный просмотр нескольких сонников в Интернете, до меня так и не дошло, что сей сон означает и зачем так назойливо снится – даже толкователь самого Зигмунда Фрейда ничего не прояснил. Только накануне своего любимого дня «варенья», впервые за долгое время (если не считать тот сон о былом студенческом счастье, после которого я целый час прорыдала), сумела я во всей полноте раствориться в блаженстве невероятно счастливой дремы, хотя так бывает лишь у детей.

Я лицезрела себя как бы со стороны, с расстояния примерно метра три-четыре, в компании с пятью лучезарными, невыразимо ласковыми и нежными существами. Все вместе мы сидели на чем-то бесформенном, одновременно и упругом, и очень мягком, вокруг круглого розового стола из непонятного материала. Наша беседа или, правильнее, беззвучный обмен мыслями и даже ощущениями, происходила на открытой, скорее всего хризолитовой террасе под арочными с колоннадой сводами на фоне пейзажа из хрустальных пирамид и конусов, сквозь которые просвечивали разноцветные лучи трепещущих в высоком, явно весеннем небе, многочисленных радуг. То, видимо, был город, а другая часть природы в моем сне была представлена в виде моих любимых ландышей, беспрерывно колышущихся и качающихся как бы от дуновений неощущаемого мной ветерка. Меня удивляло, что так цветы сумели вырасти до совершенно фантастических, с могучие дубы, размеров и их полупрозрачные лепестки отличались трехцветностью: розовые, голубые и золотистые в разных сочетаниях.

– Когда человек уходит из Энрофа, то есть из земного мира, то его деяния оцениваются самым простым образом: мы просто-напросто подсчитываем количество искренних улыбок и поцелуев, которые данное человеческое создание сумело подарить любым другим живым существам на протяжении своей жизни.

– Неужели это все?! Неужели никакие другие дела вовсе не принимаются в расчет и совсем ничего больше не учитывается? Человек ведь работал, растил детей, строил дом… – мысленно переспросила я с превеликой горячностью, отчего-то просто поразившись услышанному; даже стало обидно за человечество.

– Но ведь улыбок и поцелуев вполне достаточно! – блистая яркими глазами, подтвердили солнечновласые красавцы излучением дополнительного звучащего сияния, ибо голосами в обычном понимании они не обладали.

– Вы же в Энрофе сами говорите: «Все гениальное – просто!»

На этой мысли я почему-то проснулась и сразу же о том пожалела: когда еще удастся опять вернуться в такой чудесный мираж какого-то иного бытия и восприятия. Утешить себя удалось тем реальным фактом, что накануне удалось сдать последний требуемый тест на звание системного инженера и теперь можно гордо ожидать аж из Калифорнии диплом за подписью самого Билла Гейтса – самого умного и богатого человека в мире на данный момент, основателя компании «Майкрософт».

Доехав до Сандвики, я купила и сразу съела (ох, прости, фигура!) целых два больших пирожных: одно шоколадное, другое крем-суфле и, немного подумав, отправилась в парикмахерскую, расположенную в самом, как я некогда читала в газете, красивом шопинг-центре во всей Норвегии. Нежно-зеленые стены парикмахерской были украшены черно-белыми фотографиями кинодив прошлого времени, среди них я углядела даже длинноволосую француженку Мишель Мерсье в роли белокурой Анжелики – маркизы ангелов. Ох, как же достала меня эта самая Анжелика де Пейрак де Моран д’Ирристрю за прошедшие четверть века!

Я села в парикмахерское кресло к молодому, плечистому и симпатичному турку с именем Эрдоган и твердым голосом, каким в очень старых советских героических фильмах требовали брить «под командарма Котовского», то есть налысо-наголо, с тем же самоуверенным понтом заявила «под Мэрилин Монро». Так я решилась остричь свои по плечи длинные пряди, чтобы с этого дня с новой прической начать совершенно новую жизнь. Вроде бы получилось похоже на знаменитый оригинал, чему я сильно обрадовалась. Парикмахер также остался доволен и своим искусством и собой; вероятно по этой причине он взял с меня почти вполовину дешевле, чем следовало бы. Правда, надо признаться, что я рассказала ему про свой день рождения сразу же, как только уселась стричься, да еще при этом отчаянно кокетничала. В виде Мэрилин и отчаянно при этом подражая ее неровной походке от бедра я прошествовала на пляж, напевая вслух полузабытую песенку своих детских лет про веселый вольный ветер, который не ведает преград и несется куда ему только вздумается:

Несколько пожилых норвежцев то ли мной любуясь, то ли просто так ошарашенно посмотрели мне во след. Ну и пусть себе удивляются, ведь я теперь как раз самый что ни на есть настоящий клиент психоневрологического отделения!

Жаль только, что при купании новую прическу придется все же подколоть и тем самым слегка смять, зато вода тогда подобную лепоту точно не испортит.

Тот же самый, столь печальный и пустынный зимой, но такой ликующе чудесный сейчас морской залив с радостью встречал добрую старую знакомую. Ласковый бриз, солнце, море, пенный прибой, запахи, словно бы настоянные на морских водорослях, детский смех и вскрики чаек. О, Господи, до чего же бывает хорошо в этом мире!

Как же приглашающе расстилалась передо мной переливчатая, игривая и разноцветная рябь моря, насквозь пронзенная божественными лучами солнца. Тихие волны были до того прозрачны, что сквозь них отлично виделась ожившая подводная жизнь: стайки проворных мальков, прячущихся друг от друга в сетях водорослей; неизвестные мне жучки-попрыгунчики, крохотные крабики и морские звездочки с явным наслаждением покачивались на гребнях томных вод; отлично отшлифованные водой за несколько миллионов лет, кругленькие и блестящие камешки вкупе с маскирующимися под них перламутровыми ракушками призывно мерцали.

Бело-золотистый песок на пляже сразу же начал пылко и жарко целовать мои освобожденные от туфель ступни. Элегантные и изящные яхты, катера и парусники с удовольствием танцевали на водах замысловатые менуэты, а среди них несколько имели паруса алого цвета. Мне сделалось чуточку грустно и жаль себя, потому что я не была Ассолью и ни на одном из этих милых корабликов прекрасный принц меня не ждал. Ну да ладно, придется, видно, и этот факт как-нибудь пережить. Что же с этим поделаешь?! Лучше мне обо всех чисто девичьих и наивных надеждах забыть и сконцентрироваться на зеленеющих кудрявых рощицах вокруг дома-музея платинововолосой голливудской фигуристки Сони или еще на чем-нибудь.

Вон вечно счастливые от пребывания во всей полноте своих жизней, вечно веселые и оживленные человеческие дети с величайшим усердием возводят неподалеку от меня и прямо у самой кромки воды свои сказочные песочные замки. Смешно, что даже взрослые дяди и тети таким же образом часто выстраивают свои жизни; в итоге получается точно такой же песочный дворец и тоже у самой волны жизненного прибоя – точно так же вскоре не останется никакого следа. Большинству из нас совсем не хочется всю жизнь идти долгой, трудной дорогой развития и служения людям и жизни. Нам гораздо легче и приятнее бездумно скакать на зеленом лужке собственного эгоизма и эгоцентризма, поросшем одуванчиками извлечения материальных выгод из всего сущего, бездумности и пошлого безразличия ко всему остальному, кроме себя и своих собственных так называемых кровных интересов. И подобен червяку бывает человек: червю, живущему внутри загнивающего лука и поэтому думающему, что весь мир так горек и так мал, как размер той луковицы, в которой ему «повезло» родиться. Но однажды он вдруг прогрызает наружную оболочку своей гнилой луковицы, бросает взгляд наружу и, потрясенный, вскрикивает: «Я-то думал, весь мир – как тот горький лук, в котором я родился. Но теперь-то я вижу, как огромен и как прекрасен весь наш бесконечно блистающий мир». Правда, он может прогрызть, а может и не прогрызть – большинство так и остается при своем, даже не подозревая о чем-то большем и лучшем. Каждому человеку все время кажется, что он заслуживает чего-то большего и лучшего, а особенно тому, который вовсе ничем не заслуживает даже того, что уже имеет. Как полно это относится ко мне самой, и вот наконец-то я осознанно стараюсь стать хоть чуть-чуть благодарной сияющему дивной прелестью и мудростью миру.

Ах, никак не могу сейчас вспомнить, кому же из многочисленных философов принадлежат подобные высказывания; видно, солнцепек слегка расплавил мои мозги. Ах да, как-то там поживает моя дорогая скамеечка, на которой я прожила зимой болезненную, отчаянную, длиною в вечность ночь? На той самой легендарной лавочке самозабвенно обнималась-миловалась парочка влюбленных мулатов, а, может статься, просто успевших так здорово загореть с применением суперэффективных кремов для загара обычных норвежских влюбленных. Вот так-то!

Думаю, что если бы мне удалось прожить свою жизнь еще раз, то я бы, наверное, совершила все те же ошибки, зато гораздо-гораздо быстрее!

Ах, все же как зазывно, как сказочно синеет вода вдали, а по ней скользит стайка парусов, раздуваемых озорным игривым бризом. До чего же заманчиво блистает морская вода теми самыми цветными стеклышками «секретов», в которые в далеком моем детстве девочки прятали пестрые нитки, блестящие обертки от конфет, заветные монетки, лепестки цветов, а потом загадывали сокровенное желание и верили, что все непременно исполнится. Пора, пора идти купаться в море в самый первый раз в этом году!

Я резвенько вскочила с махрового полотенца и стала осторожно входить в леденящие кожу волны, бр-р… холодно. Заходить в воду, наверное, так же, как рождаться на свет: поначалу всегда обжигающе холодно, некомфортно и неприятно, а зато потом – какое истинное блаженство, какая изумительная радость свободно кувыркаться в теплых, словно парное молоко, прозрачных струях.

Волнистые переливы прохладного света заскользили по моим золотистым рукам – я плыла… Когда купаешься – чувствуешь, как с души прочь в небо улетают все дотоле казавшиеся неподъемными ментальные камни и булыжники. В расслабленном умиротворении доплыла я до ближайшего буйка и, держась за него обеими руками и блаженно покачиваясь на ласковых ладонях вечности, чуть было не задремала. Над моей бедовой головушкой упоительно сияло чистое, золотисто-голубое марево небес, видно, именно сегодня все без исключения ангелы небесные собрались вместе и улыбались, глядя на плескающееся, резвящееся, жарящееся на солнышке человечество. Надо заметить, что и само человечество на норвежском пляже в основной массе своей было белотелым, златовласым и синеглазым, то есть именно таким, какими всегда изображаются ангелы на живописных полотнах. Из пенных морских кружев я выходила еще медленнее, чем входила: одна нога ступала на камешки, другая на бородатые, но как мох мягкие морские водоросли – так я продлила себе первую в году встречу с морем.

Наконец мое мохнатое, ярко синее в желтых кругах полотенце коснулось мокрой, блестящей и прохладной кожи. Я подумала, что никакой массаж на свете все-таки не может сравниться с умильной ласковостью добрых морских волн; они – словно поцелуй милого смеющегося ребенка, как тихий шепот нежной матери, как лукавые легкие касания пушистого сибирского котенка. Вдруг в мою голову, вероятно перепутав ее по каким-нибудь мистическим причинам со светлой головой Николая, полился неудержимый и ясный поток стихов.

Я была вынуждена быстро бросить полотенце и судорожно откопать в сумочке фломастер и клочок бумажки в виде старого и давно не нужного банковского отчета за март, где все равно все мои финансовые итоги практически сводились к нулям, чтобы успеть записать ритмические строфы.

А следом некие религиозные вирши целиком заполонили мою красиво подстриженную голову. Бывает и так, надо же, а!

Конечно же, это не Колин талант, но все же! Довольная творческим порывом, я улеглась на любимое полотенце, передвинула с макушки на глаза очки с модными ныне ярко-оранжевыми и круглыми, как апельсины, стеклами, полюбовалась на супероптимистичный оранжевый мир вокруг, смежила усталые веки и… заснула неожиданно для себя самой.

Наверное, в современное время лишь в Норвегии можно жить круглый год где-нибудь в горах, засыпать под шум близлежащего водопада, пить свежую родниковую воду, резвиться в альпийских лугах, нырять в кристально чистые, беспредельно глубокие, холодные озера, руками ловить красивых форелей и лососей, забыть о хворях, шуме, суете и никто тебя не потревожит вовеки.

Когда же я открыла вновь свои голубые глаза, то обнаружила, что вечереет. Черные и молчаливые, как тени, силуэты чаек и альбатросов описывали широкие круги на фоне пламенеющих алым цветом облаков. Умиротворенная, прозрачная тишина плавно опускалась на море и природу, а все живое вокруг в такт ей начинало готовиться к предночному спокойствию. Сиреневые в наступающих сумерках листья и травы сулили всему неземной покой. Половина неба еще продолжала оставаться лазоревой, но неуклонно превращалась в нежно-розовое, а затем сиреневое прямо на моих глазах. Сам островок Кальвойя (или Телячий остров в переводе) словно бы тонул в золотисто-оранжевых отсветах прощального солнца, а вместе с ним тонула и я. Из золотого вечер медленно, но верно превращался в лиловый, и в волшебную трепетную спираль сгущались удивительные лилово-сиреневые сумерки. Даже удивительно, до чего же изумительные и одухотворенные светотени существуют в мире и почему это люди так редко обращают на них внимание!

Я неспешно оделась и, наслаждаясь чудесной, полной тишины и спокойствия красотой мироздания, неторопливо пошла по высокому правому берегу. С одной его стороны за высокими, ровными, как свечечки, соснами по-прежнему играло-переливалось иногда пенное, иногда прозрачное до слезы море, а с другой зазывал-манил в свою гущу маленький чистенький перелесок, в самой потаенной глубине которого прятался насыпной курган – древний могильник викингов, а чуть дальше – еще один небольшой секретный заливчик с пляжиком, уже лет тридцать как облюбованный нудистами. И впервые за много лет я поймала себя на том, что сегодня, совсем как в детстве, замечаю веселую кружевную тень от нежных колыханий молодой листвы; вижу, как изящно покачиваются, подобно девочкам-подросткам, тоненькие, довольные самой возможностью бытия травинки-былинки; всей душой любуюсь прощальными россыпями последних солнечных бликов по водной глади; мысленно приветствую бегущих навстречу жизнерадостных собачек – истинных копий своих хозяев. Словно бы и не было в моей жизни последних двадцати лет, и я вновь девочка-подросток, возвращающаяся с купания по узкой лесной тропке, чутко внимающая всему на свете живому, всему живому радующаяся. Легко и беззаботно ступая босыми ступнями по еще теплому песку, по длинной песчаной косе вдоль вечно влекущего, игриво плещущегося моря уходила я с так ставшего милым моему сердцу пляжа, и моя длинная, прозрачная тень шлейфом средневековой принцессы торжественно тянулась вслед.

В каком же совершенно особом и удивительном, можно было бы назвать его умиленном, состоянии духа я возвращалась с того купания. Тело мое словно бы не просто двигалось, а именно парило в прозрачных потоках теплого майского воздуха; вот, видно, не зря говорят ученые, что морские волны и количественно и качественно содержат абсолютно те же самые соли, как и воды, окружающие младенца в утробе родной матери.

У белого фургончика-прицепа к такому же автомобилю, стоящих в некотором отдалении от основной дороги к пляжу, мелькала, развевалась флагом какой-нибудь экзотической страны пестрая, вся в крупных ярко-алых и почти светящихся кругах или цветках, длинная юбка какой-то женщины. Я еще подумала, что это наверняка туристы, ведь в Норвегии такое на себя никто не наденет. И вдруг эта женщина явственно поманила меня к себе. Я удивилась, оглянулась вокруг и назад, но рядом совсем никого не было; на всякий случай жестом ее еще раз переспросила.

«Да-да-да!» – закачала она головой мне в ответ и еще раз взмахнула подолом своей цветастой юбки. Подойдя поближе, я обнаружила, что женщина эта – цыганка лет около сорока пяти – пятидесяти. Что-то очень хорошо мне знакомое, но неуловимое почудилось мне в чертах ее смуглого высокоскулого лица, в ее волнистых пепельно-голубых волосах.

– А вы откуда здесь? – спросила я ее в некотором замешательстве: уж не начала ли я страдать зрительными галлюцинациями, после пребывания в психоневрологическом санатории с меня станется!

– Приехала из Польши, деточка, – весело подмигнув, отвечала мне цыганка по-русски и удивительно знакомым голосом. – Давай-ка я тебе погадаю по нашему давнему обыкновению. Пойдем в мой вагончик!

– Я очень тороплюсь успеть на автобус, который отходит ровно через двенадцать минут, да и денег у меня совсем немного, – поколебавшись вначале, но затем волевым усилием решительно отгоняя от себя всякие нездоровые воспоминания и стараясь оставаться взрослым и разумным человеком, ответила я.

Какие мне еще тут гадалки, какие такие кибиточки-фургончики! Небось только деньги станет выпрашивать…

– Мне будет вполне достаточно одной кроны; ведь у тебя, я знаю, это есть, – усмехнулась цыганка и взмахнула головой так, что ее длинные волосы всколыхнулись за спиной фантастической, темно-синей гривой. – Давай мне свою ладошку. Всю будущую правду открою тебе, моя милая девочка. Пора настала!

– Как же тебя зовут?

Завороженно протягивая руку и как-то моментально и сильно расслабившись, я все же собрала в себе последние силы заговорить.

– Зовут Розой, но ты можешь называть меня именем любого другого цветка, если тебе так того хочется! Ой, как много ты, бедняжка моя, пролила горьких слез по поводу мужчин. Как же сильно было разбито хрустальное твое сердечко! Но теперь все это осталось позади, зато сердеченько твое сделалось чисто серебряным. Вижу: сверкает оно, гладкое, яснее ясного солнышка и нелегко его стало разбить, – быстро-быстро принялась даже не столько говорить, сколько нашептывать-напевать цыганка. – А ждет тебя впереди, солнечная моя, дальняя-предальняя дорога за семь морей и три океана вместе со светловолосым мужчиной. С этого самого дня начнется для тебя пятая жизнь. Еще много чего удивительного и неожиданного придется тебе испытать на своем пути. Наступит время, и когда-нибудь к тебе придут и шестая, и седьмая жизни… На самом деле у каждого живущего всегда несколько жизней: по меньшей мере две – детство и зрелость, однако у некоторых бывает их и десять, и двенадцать, и даже больше… Ой, мне пора! – вдруг спохватилась загадочная цыганка, случайно уронив взгляд на мои блестящие часики: – Пришла пора мне возвращаться, а ведь так много всего хотела тебе рассказать… Уж слишком долго пришлось дожидаться тебя с пляжа, а голубушка моя все не шла и не шла. Теперь поскорее найди для меня крону и отдай свое маленькое круглое зеркальце, а то иначе хорошие предсказания могут и не исполниться.

Я оперативно выкопала из сумочки зеркальце и бумажку в сто крон, протянула их цыганке.

– Так ведь это почти все, что у тебя осталось!

Смеясь, она покачала головой и, вторя звукам ее удивительно молодого голоса, весело зазвенели в виде крупных полуколец золотые цыганские серьги.

– Пожалуйста, пожалуйста, возьми у меня деньги, Роза-Жасмин. Сделай мне такое приятное одолжение. Я узнала тебя, ты столько раз мне помогала!

– Ну хорошо! Коли так настаиваешь…

В лукавой улыбке сощурились ее искрящиеся глаза цвета ночного моря.

– Все равно не пройдет и двух часов, как судьба поменяет направление и придут новые… Теперь беги скорее навстречу своей пятой судьбе. До отбытия автобуса теперь остается ровно три минуты.

Быстро попрощавшись с этой доброй веселой душой, я на всех парах понеслась к автобусам, но через несколько секунд, случайно потеряв с ноги наскоро обутую босоножку, была вынуждена остановиться и сразу же обернулась назад. Как я и предчувствовала, та самая белая машина с прицепленным вагончиком и сама цыганка в платье, щедро и густо усыпанном красными маками, уже исчезли с прежнего места, зато по еще светлой полоске неба у самой линии горизонта плыли сильно подсвеченные малиновыми уже лучами притомленного за день светила, невероятно похожие очертаниями на автомобиль с прицепом и женщину в длинной до пят юбке кучерявые облака.

Внезапно ослепительный поток медово-розового света стремительно полился с небес как раз на то место, где я стояла. Его ликующие молодые краски словно бы ласкали мою голову, волосы, плечи, кожу, все тело – я чувствовала очень отчетливо. И сердце в моей груди и дыхание замерли в ожидании редкостного дара или чуда, однако через несколько минут природное явление само собой стихло, и только те самые облака безмолвно и празднично уплывали в какие-то далекие края по лишь им самим ведомому пути. «Тоже мне – Золушка из Аскер Бада!» – сказала я себе, как оказалось громко вслух, а затем так неудержимо рассмеялась своему же собственному определению, что на меня явно порадовалась проходящая мимо пожилая супружеская чета.

На тот автобус я все-таки опоздала, зато без спешки застегнула босоножки, купила в знакомом «Нарвесене» еще одно шоколадное пирожное и через полчаса вошла в другой автобус, идущий по направлению к родному Аскер Баду, который я про себя уже начала величать домом.

Выйдя на столь хорошо знакомой остановке около церкви, я по старой детской привычке сорвала травинку с высоким сочным стеблем и принялась с большим удовольствием жевать ее сладкий душистый кончик. «Вот существует известное изречение «Цель оправдывает средства», но, Боже, какая же это глупость, если хорошенько вдуматься. Видимо, в саму формулировку фразы закралась коварная роковая ошибка, стоившая человечеству немало горьких слез и горячей крови. А ведь правильно было бы сказать: «Результат оправдывает средства». Ну, конечно же, если результат совершенен и прекрасен, значит, и ведущий к нему путь никак не может быть плох и подл. Это же такая элементарная логика: «Смоковницу узнаете по плодам ее!» Никогда ядовитое дерево не даст съедобных плодов и сладких фруктов, точно так же и людские поступки…»

А потом мысли мои перескочили на то, как же в самом деле было хорошо, когда девятое мая был свободным днем, и жаль, что в Норвегии то обычный учебный и рабочий день и что надо будет позвонить Игорьку, а то если сынок и звонил поздравить, то я все проспала, а потом сели батарейки.

Что-то странное, какая-то мимолетная тень, какое-то давно забытое чувство или ощущение внезапно толкнуло в грудь мягким ласковым толчком. А-а-а, да это просто на самых подступах к корпусам санатория стоял скромно прячущийся за пышной растительностью автомобиль, силуэтом напоминавший наш семейный джип.

Такой же и вроде бы даже тоже зеленый джип был припаркован на стоянке соседнего с Аскер Бадом двора, образующего со зданиями санатория некий единый по замыслу архитектурный ансамбль. Весьма старый, но отлично отреставрированный горд (по-русски то же примерно называется хутор) состоял из трех длинных одноэтажных построек. В нем никто не жил, а использовали его для нужд неизвестной мне организации: иногда там проходили чинные собрания со старинной музыкой и танцами каких-то нарядных, одетых в красивые национальные костюмы людей, а большими подробностями я, человек, совершенно зацикленный на самой себе, никогда не удосуживалась даже поинтересоваться. На том сердце мое успокоилось, и легко продолжился мой путь мимо того, просто похожего в опускающихся сумерках темного силуэта чьего-то автомобиля, вдруг что-то живое и очень теплое, но и тяжеленное в то же время, вспрыгнуло мне на спину. Еле-еле устояв на ногах, по дыханию в затылок, по своеобразию захвата за шею, по короткому отрывистому смешку я узнала собственного сына.

– Мамочка, золотая, любимая, чудесная! Поздравляем с днем рождения! – с чувством самой искренней любви завопил Игорек мне прямо в самое ухо.

Но еще некто стоял в отдалении за моей спиной, укрывался в вечерней лиловато-сиреневой сени деревьев. Его туманно-дымчатую фигуру я скорее угадала, чем увидела в действительности, и сразу же всем телом развернулась на неслышный призыв с так и висящим истым медвежонком-коалой за моими плечами, хохочущим мальчиком.

Когда Вадим, не торопясь, явно демонстрируя спокойное достоинство и храня совершенно бесстрастное выражение лица, подошел, наконец, к нам вплотную, то Игоречек, верно, от радости, как-то неловко, зато пребольно на мне подпрыгнул и тем самым нарушил центр тяжести и баланс нашего общего веса. Лишь успев ойкнуть, я, как подкошенная, стала валиться наземь, угрожая подмять под себя своего шаловливого ребенка, однако вместо того вдруг оказалась в сильных, крепких руках Вадима.

Вихрем пронеслись в моей голове строчки знаменитой песенки Мэрилин Монро. Я так и не поняла, с чего бы такое, ведь самое удивительное, что до сих пор я их совсем не знала, самого фильма с тем же названием не видела и фанатом белокурой американской дивы в принципе не являлась. Так как же могло подобное случиться, из каких потаенных глубин памяти, какими случайными замыканиями электрических импульсов коры головного мозга мог всплыть на поверхность сознания и сам этот один-единственный куплет, и сладкая, чарующая, обещающая счастье музыка к нему? Разве что из-за моей новой прически? Какими же странностями необъяснимыми, какой мистической вуалью окутана человеческая жизнь…

– Я тоже поздравляю тебя с днем рождения, Вероника… Собирайся, мы поедем домой! – недолго помолчав, тихо, но твердо прибавил он в конце концов.

«Собирайся, мы поедем домой!» – внезапной вспышкой ослепительной белоснежной молнии, вакхически буйным, щедрым и теплым ливнем, торжественным, как аккорды Первого концерта Чайковского, раскатом молодого грома прозвенели в моих ушах слова мужа. Сразу все-все в окрестностях вспыхнуло светом и озарилось невероятно: листья, деревья, трава, земля, дома, небо стали в десятки, сотни, тысячи раз ярче и словно бы вечера и не бывало, а над головой будто бы взошли сразу несколько разноцветных солнц.

«Собирайся! Поедем домой! Мы!» Липкая и серая, так ранее сковывающая всю меня тягомотная грязь, скопившаяся на самом донышке сердца в виде концентрированного, свинцово-тяжелого и вдобавок еще изрядно колючего шара вмиг разорвалась с резким хлопком и спиралеобразным смерчем вылетела из меня прочь.

В недоверчивом удивлении, однако воочию и в реальности я несколько секунд хлопала глазами и растерянно наблюдала, как она рассеивается в тишине окружающей природы. Сначала шар плавно поменял цвет и стал дымчато-пепельным, потом жемчужно-белым, а под самый конец превратился в легкую прозрачно-золотистую дымку типа сфумато на полотнах великого Леонардо. В конце концов дымка совсем перестала искривлять дивные по красоте, полные благородного совершенства предметы, и объекты позади себя и растворилась окончательно. Только тут я опомнилась, едва ли не со слезами на глазах крепко и горячо расцеловала своих двух мужчин и со скоростью ветра побежала к корпусам Аскер Бада собирать вещи и оповестить ответственный персонал о своем отбытии домой. Ни тайфун, ни десятиметровое цунами не смогли бы меня сейчас от этого удержать.

Я довольно быстро разыскала Хельгу в столовой, где она что-то прохладно-вежливо растолковывала двум новым буфетчицам, полькам по национальности. С разбегу я почти бросилась на шею ошарашенной до внезапной немоты старшей медсестре. Едва ли не захлебываясь совершенно не подходящими моему темпераменту стандартно-лаконичными и бесстрастными фразами на норвежском моего уровня, я постаралась описать внезапно свалившееся на меня счастье. Вскоре Хельга сильно потеплела голубыми, как незабудки, глазами и пообещала свое всяческое содействие в вопросе столь скоропостижной выписки. Даже лишь четыре дня назад приступившие к работе в кантине норвежского санатория польки-славянки расцвели и похорошели удивительнейшим образом прямо на глазах. Они даже пожелали мне на ломаном русском огромного счастья и любви.

Свою психологиню Марит я так и не сумела разыскать, верно, она поменяла смену. Зато вместо нее попался старший врач Ойвин: высоченный, худой, рыжий, лопоухий, смешной и бесконечно добрый мужчина, что было даже гораздо лучшим вариантом. Огненно-рыжий и страшно веснушчатый Ойвин, так в моем понимании похожий на цветок подсолнуха, как я и думала, быстро согласился со всеми моими доводами и аргументами, пообещал по-быстрому сочинить все необходимые при выписке бюрократические бумаженции и надобные мне лично переслать по электронной почте не позднее, чем в понедельник.

Такой всегда милый, совсем как вовсю за окном ликующий, по-свадебному белоснежный месяц май, старший психоаналитик также поздравил меня с успешным завершением курса когнитивной терапии и, он надеялся, окончательным избавлением от симптомов невротической депрессии и психо-травматического стресс-синдрома. Его я на радостях тоже чмокнула в однодневную щетину на щеке, отчего бедный застенчивый доктор даже проалел всеми своими многочисленными веснушками, как автомобильная эстакада – дорожными огнями.

В комнатке я живехонько покидала в большую дорожную сумку свое «приданое», не особо заботясь о его смятости и системности расположения, то бишь элементарном порядке – получилось «тряпка на тряпке», зато быстро. Уже уходя навсегда, я все же на секундочку остановилась бросить прощальный взгляд на дрожащее в лунном свете душистое серебро приветливой сирени, даже через окно протягивающую мне ветви для прощального дружеского рукопожатия. Бесшумно восходила почти полная луна, мистически колыхались прозрачные майские тени, зеркало в слегка облупившейся белой раме одобрительно мне подмигнуло. Ну вот и все! Прощай, прощай, моя разом притихшая обитель. Теперь обо всем неприятном следует хорошенько забыть. Теперь все совершенно изменится и станет невероятно хорошим. Теперь только вперед, Вероника!

И на самых, какие только бывают, раздутых парусах полетела я к новому, а, вернее, к старому, но уже хорошенько подзабытому, а, вернее, мною же самой глубоко затурканному в самые глубокие норы подсознания семейному очагу. Домой, домой, домой! Надо же, я опять стану жить дома. Вот ни за что бы не поверила, если бы кто такое мне предсказал два дня назад. А впереди уже виделись моим глазам так радующие очертания всепроходного надежного джипа и две темнеющие фигурки: одна большая и одна поменьше; два силуэта на фоне существующего в это мгновение лишь в моем воображении невероятно огромного солнечного диска; два серебристо-черных миража вполне реально двинулись мне навстречу, чтобы помочь донести сумку.

Глава 52

Страницы: «« « ... 1011121314151617 » »»