Мэрилин Монро. Психоанализ ослепительной блондинки Бонд Алма

Если я продолжала грустить, она добавляла:

— Не унывай, милая. Я всегда с тобой. Ты будешь очень красивой, когда вырастешь, и станешь самой известной женщиной, великой звездой киноэкрана, такой же, как Джин Харлоу.

Грейс была в восторге от Джин Харлоу, платиновой блондинки, суперзвезды, поэтому естественно, что эта актриса стала и моим кумиром тоже.

Грейс на самом деле была моей первой учительницей. Она точно знала, какой она хотела бы меня видеть, и руководила собственной школой красоты для меня — своей единственной ученицы. Она научила меня смотреть людям прямо в глаза во время разговора, быть вежливой, говорить, четко произнося слова, и как правильно сделать реверанс, в случае если я когда-нибудь встречу королеву Англии. Встретив ее годы спустя и сделав очень правильный поклон, я почувствовала большую благодарность Грейс за то, что не плюхнулась там на задницу.

Грейс всем говорила, что она верит, что я стану великой кинозвездой:

— В ней что-то есть. Я это чувствую.

Я думаю, она ощущала во мне то, что сегодня называется «Х-фактором», некое неописуемое качество, которое приводит к славе. Многие люди использовали этот термин в отношении ко мне после того, как Грейс впервые применила его. Я не знаю, имела ли Грейс пророческий дар или ей просто хотелось в это верить, потому что она сама всю жизнь мечтала стать актрисой.

Но я так часто слышала это от нее, что поверила сама, — сказала Мэрилин, — по вечерам я отправлялась в кровать и, посасывая палец, мечтала стать второй Джин Харлоу. «У меня даже имя такое же, — думала я. — Разве это не лучше доказательство того, что Бог хочет, чтобы я стала кинозвездой?»

Я улыбнулась и подумала, что и Мэрилин, и Грейс были склонны тогда выдавать желаемое за действительное.

— Примерно в то же время мне приснился сон, который, как мне казалось, подтверждал нашу веру в мое светлое будущее, — сказала Мэрилин, как будто подслушав мои мысли. — Я называю его «Ослепительно сияющая мечта». Во сне я услышала, как кто-то постучал в дверь Грейс. Открыв ее, я увидела настолько яркий ослепительный свет, что едва могла рассмотреть того, кто стоит на пороге. Я прикрыла рукой глаза и, глядя сквозь пальцы, узнала Джину Харлоу. Она сказала:

— Поздравляю, Норма Джин. Ты будешь великой звездой, такой же, как я.

— Спасибо, Джин, — сказала я скромно, — я знаю, что вы правы.

Я рассказала тете Грейс свой сон, и она воскликнула:

— Да, да, Норма Джин! Твой сон — это божественное послание. Я всегда знала это! Джин Харлоу спустилась с небес, чтобы сообщить тебе истину.

Мне оставалось только надеяться, что Джин Харлоу знала, о чем говорила.

На моем лбу выступила испарина, когда я услышала рассказанный Мэрилин сон. Несмотря на отсутствие научных доказательств этого явления, я всегда подозревала, что некоторые люди имеют дар предвидения. Какой невероятный, пророческий сон приснился Норме Джин! Я ничего не могу сказать о Джин Харлоу, но подсознание Мэрилин явно оказалось более осведомленным, чем ее сознание.

— Тем не менее мир вокруг меня часто казался мрачным и безнадежным, — продолжала Мэрилин, — мне приходилось притворяться счастливой, чтобы отвлечься от печальных мыслей. Я все время тосковала по маме и понимала, что это не мой настоящий дом и в любой момент все может измениться. Как-то Глэдис выпустили на один день из больницы. Встретившись со мной, она не выразила ни особых эмоций, ни интереса. Грейс угощала нас обедом в кафе, и Глэдис все время говорила о том, что ей не нравится еда.

— В больнице лучше кормят, — угрюмо сказала она.

Тогда я попыталась привлечь ее внимание и сказала:

— Мама, когда-нибудь я стану великой кинозвездой, и ты будешь гордиться мной.

Она только посмотрела на меня холодными, как сталь, глазами и вернулась к своему гамбургеру. Я никогда не чувствовала себя так плохо, даже у приемных родителей, и с трудом смогла закончить мой обед, хотя это были мои любимые блюда — превосходный гамбургер и молочный коктейль.

Немногое в моей жизни доставляло мне удовольствие, поэтому я любила придумывать что-нибудь хорошее. Фантазии о том, как Кларк Гейбл проникает в дом через трубу, подобно Санта-Клаусу, чтобы забрать свою давно потерянную дочь, поддерживали меня бесконечными унылыми ночами и успокаивали тоску по отсутствующей матери.

Если подумать, разве это не то, чем я занимаюсь до сих пор? Может быть, в конце концов, было и что-то хорошее во всех моих мечтаниях, — сказала она проникновенно, — разве не фантазии подготовили меня к моей актерской карьере, где в каждой роли нужно притворяться кем-то еще?

— Как я и опасалась, — продолжила Мэрилин, — в конце лета 1935 года Грейс оказалась без денег и больше не могла поддержать меня финансово. Поэтому 13 сентября она сообщила мне, что у нее нет иного выбора, кроме как отдать меня в сиротский приют в Лос-Анджелесе, который располагался в тоскливом здании из красного кирпича в центре Голливуда. Это было самое ужасное событие в моей короткой жизни, в которой к тому времени уже произошел ряд неприятных происшествий. История с Грейс только подтвердила то, что я чувствовала всегда. От меня могут избавиться в любой момент, как только возникнут какие-то сложности. Я ощущала себя так, словно меня отправили в тюрьму, и размышляла о том, чем я заслужила такое наказание.

Увидев табличку «Приют» над входной дверью, я закричала:

— Пожалуйста, пожалуйста, не заставляйте меня заходить внутрь! Я не сирота! Моя мать не умерла! Я не сирота! Просто она в больнице и не может заботиться обо мне. Пожалуйста, не заставляйте меня жить в сиротском приюте!

Это не помогло. Меня затащили в интернат, где вместо Нормы Джин появилась анонимная сирота номер 3463. Я продолжала кричать, но меня отвели в мрачное серое общежитие с двадцатью семью кроватями. Моя стояла у окна, с видом на киностудию, где когда-то работала моя мать. Я смотрела на нее каждую свободную минуту, чтобы еще раз убедиться, что у меня действительно была мать. Я чувствовала себя настолько несчастной, что каждый вечер, ложась в постель, я накрывалась одеялом с головой, чтобы никто не услышал моих рыданий.

Весь первый год меня мучили кошмары, практически, каждую ночь. В одном из них, который я называю «Дрейф в море снов», я плыла одна в шлюпке посреди огромного океана. Я вглядывалась вдаль, но не видела никого и ничего. Мне нужно было весло, чтобы грести, но в лодке его не оказывалось. Я кричала:

— Помогите мне! Помогите мне! Я слишком мала, чтобы самостоятельно найти дорогу домой!

Я просыпалась прежде, чем кто-то приходил мне на помощь. Кошмары так пугали меня, что я подкладывала под простынь кусочки гравия, собранные во дворе, чтобы не засыпать.

Просыпаясь так несколько дней подряд, я думала, что умерла. Я ничего не чувствовала, и казалось, что мое тело больше мне не принадлежит. Я была не против. По крайней мере, если бы я действительно умерла, ничто больше не могло бы причинить мне боль. Затем я погружалась в мир моих фантазий, где я была так красива, что все оборачивались, когда я проходила мимо. Когда это не помогало, я насыпала песок в мои карманы, чтобы его тяжесть напоминала мне о реальности. Я до сих пор делаю это иногда.

— Это помогает? — спросила я.

— Ну, я больше не верю фантазиям, — ответила она.

На следующем сеансе Мэрилин, которая быстро набирала опыт в психоанализе, продолжила рассказ об истории своей жизни… и свои воспоминания.

— Я называю это «Сон умирающего ребенка». Он не был таким приятным, как сон о Джин Харлоу, и совсем короткий, поэтому даже я поняла его смысл. Мне снился умирающий ребенок, которого никто не пытается спасти.

Мои глаза наполнились слезами. Если бы только я могла помочь тому умирающему ребенку!

— Я лежала, свернувшись под одеялом, до последней минуты, — рассказывала Мэрилин, — затем вскакивала и бежала в ванную с другими девочками чистить зубы и язык. Я никогда не забывала поскоблить мой язык, потому что медсестра, которая работала в приюте, каждый день проверяла языки всех детей, когда мы уходили в школу, и если у какой-нибудь девочки оставались следы налета, она заставляла ее принимать касторовое масло. Поверьте, я добросовестно скоблила свой каждый день!

После того как осмотр заканчивался, мы шли в школу на улице Виноградной лозы, которая стала для меня суровым испытанием с того самого момента, как я переступила ее порог. Все девочки, кроме приютских, были одеты в хлопчатобумажные платья прекрасных расцветок. Мы всегда носили полинявшую синюю униформу. Другие девочки надсмехались над нами, показывая на нас пальцами и хихикая:

— Хи-хи, они из приюта! Они выглядят так, словно одевались на одной помойке!

По сей день я ни за что на свете не надену этот мрачный синий цвет.

В приюте мне приходилось мыть сто чашек, сто тарелок, сто ножей, вилок и ложек три раза в день, семь дней в неделю. За эту работу мне платили огромную сумму — пять центов в месяц, четыре из которых я должна была положить в блюдо для пожертвований в церкви. Боже, как я была богата! Цент в месяц. Никогда раньше у меня не было таких денег! Я ходила в кондитерский магазин и покупала красный леденец на палочке, стараясь лизать его не больше пяти раз в день, чтобы растянуть удовольствие. Иногда мне приходило в голову, что девизом моей жизни будет фраза: «Жизнь — горька, так какого черта!» — и съедала весь леденец за один раз. И всю оставшуюся часть месяца мне было еще грустнее.

Мэрилин вспоминала с улыбкой:

— Люди всегда старались обмануть меня. Какое-то время я дружила с Дженоти. Мы вместе ходили в магазин за конфетами. Я покупала красный леденец, а она оранжевый. По дороге домой я предложила:

— Я дам тебе лизнуть мою конфету, если ты дашь мне лизнуть свою.

Она согласилась:

— Хорошо.

И тут же схватила мой леденец, запихнула его в рот, прикрываясь рукой. Я возмутилась:

— Эй, подожди-ка! Я вижу, что ты делаешь. Ты его весь облизываешь!

На этом наша дружба закончилась.

Мэрилин вновь вернулась к своим воспоминаниям о Грейс:

— К счастью, Грейс не отказалась от меня совсем. Не представляю, что бы со мной было, если бы не она. Она часто навещала меня, водила в кино, покупала одежду и научила наносить макияж, соответствующий моему юному возрасту. Я взглянула в зеркало и расцвела. В первый раз за десять лет моей жизни мне нравилось мое лицо, с накрашенными ярко-красной помадой губами и поблескивающими черной тушью ресницами.

Я думала, что выгляжу как Джин Харлоу и, возможно, когда-нибудь я все-таки стану настоящей звездой киноэкрана! В тот момент я была счастлива. Никто из девочек моего возраста не имел никакой косметики и не знал, как делать макияж. Можно было с уверенностью сказать, что они завидовали мне, по их неприятным взглядам и хихиканью, сопровождавшим каждое мое появление в комнате. Но мне было все равно. У меня была Грейс. Ее визиты напоминали метеоры, ненадолго озарявшие черное ночное небо, единственные яркие пятна в бесцветном унылом существовании.

Летом 1937 года Грейс наконец забрала меня из приюта. До этого, в том же году, она вышла замуж за доктора Эрвина Годарда, у которого было трое детей от предыдущего брака. Пара пыталась наладить некое подобие нормальной семейной жизни в маленьком доме доктора в Ван-Найсе.

К сожалению, все было ужасно. Как и Уэйн, доктор домогался меня. Он позвал меня в свой кабинет, когда Грейс ушла за покупками, и сказал:

— Иди сюда, Норма Джин.

Он обнял меня и прижал к себе. Это было такое приятное чувство, что я не хотела его останавливать. Потом он сказал:

— Норма Джин, сними свои трусики. Я хочу на тебя посмотреть.

Мне хотелось, чтобы он продолжал обнимать меня, так что я сделала, как он сказал. Я смущалась, когда он смотрел на меня, но я испытала странное чувство, которого не ощущала раньше, и меня беспокоило, было ли то, что случилось, нормально. Он дал мне пять центов и сказал:

— Давай сохраним этот маленький секрет между нами, хорошо?

Я кивнула и выбежала из комнаты.

Но меня не оставляло странное чувство, когда я думала о «нашем маленьком секрете». Ничего ужасного не случилось или я попаду в ад, как предсказывали мои первые приемные родители Болендеры? Итак, несмотря на просьбу доктора хранить тайну между нами, я решил поговорить об этом с Грейс.

— Тетя Грейс, это нормально, что доктор заставляет меня снимать мои т-т-трусики? — спросила я.

К моему удивлению, моя любимая тетя Грейс, которая всегда верила всему, что я ей рассказывала, отказалась выслушать меня и закричала:

— Ты не смеешь говорить такие вещи про моего любимого мужа! Ты, должно быть, спровоцировала его!

От потрясения я начала заикаться и до сих пор не могу избавиться от этого недостатка. Он становится заметным, когда я нервничаю. Я изо всех сил стараюсь справиться с этим, но чем больше стараюсь, тем хуже получается. К счастью, никто, кроме меня, как правило, не замечает или не говорит мне об этом.

Помню случай, когда мой дефект заметил режиссер. Я начала сильно заикаться в сцене, где он должен был стрелять, и он закричал на меня:

— Что случилось, Мэрилин? Вы же не заикаетесь!

Я ответила:

— Это в-в-в-вы т-т-т-так думаете!

Даже я не смогла сдержать улыбку.

Мэрилин вернулась к рассказу о тете Грейс и ее муже-педофиле.

— Обвинив меня в инциденте, моя дорогая тетя Грейс снова выкинула меня из своего дома и определила к другим приемным родителям. Но в данном случае это был прыжок из огня да в полымя. Так началась череда приемных семей, каждая последующая хуже предыдущей.

В одной из них вместо игрушек мне давали пустые бутылки из-под виски. Я играла с ними в «магазин». Держу пари, что ни у одной маленькой девочки никогда не было лучшей коллекции бутылок из-под виски. Я наполняла их водой и выстраивала в линию вдоль дороги. Когда автомобили подъезжали, я спрашивала:

— Вы не хотите купить виски сегодня?

Никто ничего не покупал, но я помню, как одна старая леди с кислым выражением лица пробормотала:

— Какой ужас! Куда катится этот мир, если такие маленькие девочки продают виски?! Что у нее за родители?

Хороший вопрос, леди!

Я была очень несчастна в приемных семьях, в которые меня определяли. Один за другим отцы домогались меня, и я просто умоляла Грейс, чтобы она отправила меня обратно в приют. Эти отцы были не так добры, как доктор, и я думала, что угодно будет лучше, чем эти озабоченные грязные старики. Один даже изнасиловал меня в своей комнате, но теперь я знала лучше, о чем не стоит рассказывать приемной матери.

Я знала, что она не поверит мне, так как это означало бы, что придется выгнать мерзавца из дома и лишиться столь необходимого дохода. Сразу же после изнасилования мое заикание усилилось, и оно до сих пор возвращается, когда я нахожусь в затруднительной ситуации, например если нужно выступить публично. На самом деле Грейс впервые заметила мой дефект речи, когда размышляла о моем «провоцирующем» поведении, и в конце концов решила простить меня и предложила снова жить с ними.

Некоторое время спустя после того, как я вернулась в дом Годардов, мне дали кличку «мышь». Я заходила в комнату, где они разговаривали, и внимательно слушала, но редко присоединялась к беседе. Как и многие дети из приюта, я считала, что мое мнение мало кого интересует. Мне до сих пор иногда так кажется, поэтому я часто молчу, если лично ко мне не обращаются. Однако у меня всегда висела фотография Кларка Гейбла на стене, и я часто разговаривала с ним, поэтому я не чувствовала себя совсем одинокой. Я думала, что, если бы он был мой настоящий отец, он бы с удовольствием выслушал все, что я хотела рассказать.

На этот раз, однако, я недолго прожила с Годардами, из-за постоянных сексуальных домогательств доктора. Грейс отправила меня жить к моей двоюродной бабушке, Олив Брунингз, в город Комптон, в штате Калифорния. Вы не поверите, но там я тоже не задержалась надолго из-за сексуальных посягательств, на этот раз одного из сыновей Олив. Его, похоже, не сильно смущало то, что я была его троюродной сестрой, — рассказывала Мэрилин озадаченным тоном. — Почему мужчины постоянно приставали ко мне, доктор? Может быть, Грейс была права? Возможно, я их чем-то провоцировала? И это была моя вина?

— Нет, Мэрилин. — Подобная мысль вызвала у меня возмущение. — Абсолютно нет! Вы были маленькой девочкой, а они были взрослые мужчины, которые, как предполагалось, должны были заботиться о вас. Независимо от того, что вы сделали или не сделали, они не имели права поднимать на вас руку. Они совершили преступление, за которое заслуживают привлечения к суду.

Мэрилин залилась слезами.

Наверняка большинство симптомов Мэрилин, как и ее гиперсексуальность, являются результатом сексуального насилия, от которого она пострадала в детстве, а также ее отношений с душевнобольной матерью, последующей «заботы» таких, как Уэйн Болендер, и отсутствием отца. Кому из нас удалось бы избежать последствий такого травмирующего детства? Красота, которая принесла ей мировую известность и славу, в то же время оказалось ее проклятием. Конечно, обычным женщинам, вроде меня, завидовавшим ее очарованию, повезло больше.

— В начале 1938 года, когда мне было двенадцать лет, — начала Мэрилин следующий сеанс, — Грейс отправила меня к своей тете, Ане Лоуер, которая жила в Ван-Найсе в округе Лос-Анджелеса. Впервые ступив на ее порог, я дрожала. Меня приводила в ужас мысль, что здесь может повториться та же история, что и в бесконечном ряду приемных домов.

Но как только я вошла в дом тети Аны, я сразу почувствовала совсем другую, позитивную атмосферу. Я считаю, что она была прекрасным человеком. С ней я впервые почувствовала уверенность в себе. Она изменила мою жизнь навсегда. Миловидная, добрая, заботливая вдова пятидесяти восьми лет, она была самой приятной, близкой, бескорыстной женщиной, которую я когда-либо знала. Она подарила мне любовь и доброту, которую я редко встречала в жизни, и я упивалась ее вниманием. Она была разведена и получала небольшой доход, работая гражданским адвокатом в христианском сообществе. Судя по большому количеству постоянных клиентов, обращавшихся к ней за советом в течение многих лет, она было очень хорошим специалистом.

Она пыталась передать мне свои знания, но в то время я находила их бесполезными. Сейчас я сожалею об этом, потому что, переняв ее опыт, я могла бы сделать ей очень счастливой. Во всяком случае, я уяснила одну важную вещь, которая значительно способствует моей известности. Тетя Ана всегда говорила, что «зло — это ужасный обман и иллюзия мироздания». Эта философия является основой моего мировоззрения на протяжении всей жизни и позволяет, несмотря ни на что, чувствовать себя безгрешной, никогда ни в чем не видеть зла и не ощущать чувства вины, что бы я ни делала. Это довольно важный подарок, доставшийся мне от нее. Жаль, что я не была прихожанкой христианского сообщества. Это бы избавило меня от огромного количества проблем. Без обид, доктор, но тогда мне мог бы помочь кто-то похожий на тетю Ану. — Мэрилин замолчала, чтобы вытереть слезы. — Почему бы вам не удочерить меня, доктор? Нет, это не помогло бы. Вы слишком холодная и бесчувственная, как Глэдис. Тетя Ана была небогата, но, в отличие от вас, она делилась с другими всем, что имела. Она, единственная, была мне настоящей матерью. Я ее очень любила и знаю точно, что она тоже любила меня. Это она показала мне, что такое любовь. Тетя Ана никогда не обижала меня и не говорила мне неприятных вещей, ни разу. Она была такой доброй, что не могла даже муху убить. Она ловила их и, как доктор Альберт Швейцер, выпускала их на улицу и с удовольствием наблюдала, как они улетают.

В отличие от других приемных семей, здесь я была очень счастлива. Слава богу, что она полюбила меня. Я боюсь даже представить, что бы стало с моей жизнью без нее. Она показала мне, что в мире есть хорошие, любящие люди. Слава богу также за то, что в ее доме не было мужчин, которые могли бы преследовать меня, или только небесам известно, что случилось бы со мной. Если бы это произошло опять, я, наверное, стала бы такой же абсолютно буйнопомешанной, как моя мать.

Я провела четыре года с тетей Аной, и это был один из немногих периодов в моей жизни, когда я чувствовала, что я меня действительно был дом. Во-первых, у меня были проблемы в общении с другими учениками в школе. Все они, как оказалось, знали современный сленг и шутки, а я стояла рядом, как истукан, не зная, что сказать. Мне было очень горько, когда я случайно услышала, как один противный мальчишка сказал, что я безликая немая девчонка.

Мэрилин завершила сеанс и стремительно вышла за дверь, не прощаясь.

На следующий день, Мэрилин вошла в кабинет, глядя в пол, и протянула мне листок бумаги.

— Это вам, — сказала она. — Я написала стихотворение. Пародия на поэму Роберта Браунинга «Моя последняя герцогиня». Вам оно не понравится.

В душе я обрадовалась и сказала:

— Мэрилин, мне очень понравилось ваше стихотворение. Вы ассоциируете меня с одной из холодных безучастных женщин, которые воспитывали вас. Из вашего опуса видно, что вы считаете меня такой же, как они.

— А вы не такая? — спросила она в ответ.

Мэрилин развила негативный перенос на меня. В ее представлении я была такой же, как ее безучастная мать и приемные родители. Мне оставалось только надеяться, что это не продлится слишком долго.

Она пришла на наш очередной сеанс все в том же мрачном настроении.

Я поинтересовалась:

— Вы все еще злитесь на меня, Мэрилин, за то, что я холодная и безучастная?

— Нет, — ответила она. — Вы не такая уж плохая, просто на последнем сеансе я вспомнила очень неприятные моменты, связанные с моим пребыванием в средней школе.

— Мне очень жаль, Мэрилин. Пожалуйста, расскажите мне об этом.

— Приближался День влюбленных, и нам сказали сделать поздравительные открытки для наших одноклассников. Я придумала и старательно нарисовала тридцать штук, засиживаясь до поздней ночи, чтобы закончить их вовремя. Я сделала красивую разноцветную «валентинку» для каждого ученика своего класса и с нетерпением ждала, когда увижу открытки, которые получу взамен. Когда учительница раздала «валентинки», я был потрясена, узнав, что я была единственной, кто не получил ни одной. Одна популярная девочка по имени Мария-Луиза получила пятнадцать. Когда она спросила меня, сколько открыток мне подарили, я солгала, что три. В глубине моего сердца я всегда останусь единственным человеком в моем классе, кто не получил ни одной «валентинки».

Ко всему прочему я была высокой и тощей, поэтому меня прозвали «Норма Джин жердь». Впервые услышав это, я так расстроилась, что решила прогулять занятия в школе на следующий день. Но на этот раз дома меня ждал человек, который мог меня выслушать и поддержать. Я поделилась своим горем с тетей Аной. И она успокоила меня.

— Норма Джин, — сказала она, — ты новенькая в классе. У всех детей бывают трудности с одноклассниками в новой школе. Я обещаю тебе, что ты подружишься с другими детьми. Просто на все требуется время.

Мое доверие к ней было так велико, что я полностью приняла ее слова и на следующий день пошла в школу. Я рада, что послушала ее, потому что в результате она оказалась права.

Потом произошло нечто важное, что изменило мою жизнь навсегда. Во мне начала просыпаться женственность, и я увидела себя в ином свете. Впервые я оценила свою красоту, не говоря уже о сексуальности, и начала делать все возможное, чтобы подчеркнуть их. Чтобы продемонстрировать фигуру, я носила свитера и обтягивающую одежду. Другие девушки, восхищенные моим новым стилем, стали мне подражать.

Важно отметить, что от дома тети Аны до средней школы Эмерсон было две с половиной мили, и путь туда и обратно занимал довольно много времени. Внезапно все парни, проезжавшие мимо на автомобилях, начали мне сигналить, и я стала себя чувствовать гораздо увереннее. Вскоре мир казался мне гораздо более дружелюбным местом, чем раньше.

Я только что вспомнила сон, который приснился мне в тринадцать лет. Я шла вдоль берега океана, наслаждаясь свежим морским воздухом и наблюдая за приливом. Вдруг поднялась огромная, как гора, волна и начала стремительно приближаться ко мне. Я была в ужасе от страха, что сейчас утону. Я попыталась бежать от воды, но мои ноги были парализованы — все, что мне оставалось, это стоять там и с трепетом наблюдать, как вода надвигается на берег. Но неожиданно, в ту секунду, когда гигантская волна уже вздымалась над моей головой, произошло чудо. Страшная стена воды отступила, и я радостно запрыгала на берегу.

— Прекрасно, Мэрилин, — перебила я ее. — Ваш сон подтверждает ваш рассказ о том, что вы чувствовали, когда мальчики стали обращать на вас внимание. Из этого сна мы можем видеть, насколько успешно вы справились с всплеском эмоций, связанных с подростковым возрастом. Жизнь некоторых людей заканчивается в подростковом возрасте; у вас она только начиналась. — Это был отличный старт для девушки, которой предстояло стать секс-символом своего времени.

Мне показалось, что ей были приятны мои слова, и Мэрилин молча несколько мгновений обдумывала их. Затем она продолжила:

— В то время мне очень нравилась Джинджер Роджерс. Я находила ее красивой, сексуальной женщиной и хотела быть похожей на нее, когда вырасту. Я призналась в моем желании тете Ане, хотя ожидала, что она скажет: «Не глупи, Норма Джин. Что ты о себе думаешь? Ты просто бедная сирота. Хорошо, если тебе посчастливиться стать монтажером, как твоя мать».

Но к моей радости, она не сказала ничего подобного. Вместо этого она посоветовала мне практиковаться в чтении ролей Джинджер вслух. Слушая меня, она сказала:

— У тебя есть талант, Норма Джин. Если ты будешь упорно работать, я уверена, что когда-нибудь ты сможешь стать такой же известной актрисой, как Джинджер.

Все было слишком хорошо, и я боялась, что это не продлится долго. На этот раз проблемы возникли у тети Аны. К моей великой скорби, ее здоровье с возрастом становилось все хуже, и в конце концов она стала так слаба, что не могла больше заботиться обо мне. Это очень огорчало ее, и она все время беспокоилась обо мне, что подрывало ее здоровье все сильнее. Итак, мне пришлось вернуться в дом Грейс и доктора Годдарда. Мне тогда была около шестнадцати лет.

Больше всего в жизни я сожалею о том, что тетя Ана никогда не узнает, как она была права, веря в мой талант. Это сделало бы ее такой счастливой. — Голос Мэрилин прервался. — Она умерла прежде, чем я получила мою первую роль. Мне казалось, я не переживу этого горя. Даже сейчас не проходит и дня, чтобы я не вспоминала о ней с болью в сердце.

На следующий день Мэрилин вошла, слегка запыхавшись, и сказала:

— Я опоздала потому, что остановилась купить для вас это. — Она открыла свою сумочку и достала огромный ароматный персик. Мэрилин упала на кушетку и положила фрукт на стол рядом с ним. Мы оба смотрели на него с благоговением. Он был огромный, розовощекий и аппетитный. Никогда не видела такого славного персика.

— Вы принесли мне запоздалый подарок на День Валентина? — спросила я.

Она улыбнулась, но не ответила на мой вопрос.

— Я принесла вам персик, — сказала она, — но он выглядит так чудесно, что я могла бы передумать и съесть его сама.

— Почему вы хотите отдать персик мне?

— Я пытаюсь вам понравиться, — сказала она, улыбаясь, а затем сменила тему разговора.

На этом сеансе психоаналитик быстро расправилась с бедной Мэрилин. Персик весь час лежал призывно на столе, и я не могла отвести от него глаз.

Следующий сеанс Мэрилин было действительно странным. Но не по вине Мэрилин, а из-за меня. Меня охватила странная печаль, которой я никогда не ощущала раньше в присутствии пациента. Я почувствовала непреодолимое желание сжать Мэрилин в своих объятиях и ободрить ее. Если у аналитика возникают такие сильные чувства, это, как правило, потому, что пациент каким-то образом вызывает их. На профессиональном жаргоне такая реакция называется «контрпереносом». Я пристально посмотрела на Мэрилин.

Мэрилин заплакала и спросила меня умоляющим голосом:

— Почему вы никогда не обнимаете меня, как тетя Ана? Какая же в-в-вы бесчувственная женщина! Я не знаю, почему вы так скупы в проявлении ваших чувств. Что страшного произойдет, если вы обнимете девушку на секундочку?

Обнимая себя руками, откинув назад голову и подавшись грудью вперед, она смотрела на меня пронзительными голубыми глазами. Я понимала, что она умоляет меня о любви. Меня охватила такая буря эмоций, которых я не испытывала никогда раньше.

«Что с ней творится? — думала я. — Какая загадочная сила покоряет сердца людей во всем мире? Вот я, женщина, на сто процентов гетеросексуальная, но в ней… в этой женщине, похожей на ребенка, есть нечто вызывающее у меня отчаянное желание сжать ее в своих объятиях. Это чувство было настолько сильным, что я почти не могла ему сопротивляться. Она как будто молча умоляла меня: «Если вы подойдете и утешите меня, все мои проблемы исчезнут». В конце концов, — размышляла я, — что ужасного произойдет, если я обниму эту несчастную женщину-дитя?»

Какое-то время я сомневалась, стоит ли подходить к ней. Я прекрасно знаю, что физический контакт с пациентом противоречит правилам проведения психоанализа. Когда психоаналитик поддается такому желанию, на нашем жаргоне это называется «переносом поведения». Но тихий голос внутри меня возражал: «Безусловно, Мэрилин не похожа на других пациентов. Она была фактически лишена детства и так и не оправилась от этого. Разве нельзя выразить ей сейчас свою симпатию и поддержку, которых ей всегда не хватало?» Кроме того, мне было бы приятно обнять Мэрилин.

Неожиданно для самой себя меня переполнили недопустимые чувства. Я «подхватила» симптом Мэрилин. Дело было не только в том, что она ждала выражения моих чувств к ней, но и в том, что мне хотелось заключить ее в объятия! Я стремилась опосредованно утешить одинокого ребенка внутри себя. По каким еще причинам это было бы так соблазнительно? Меня как будто околдовали, и я осознала, что мне так же необходимы эти объятия, как и ей.

И тут я вспомнила историю, которую мне рассказывал великий психолог Гарри Харлоу об игре, в которой он принимал участие на одной вечеринке. Гостям давали прослушать записи плача младенцев. Если звучали крики психически нездоровых детей, слушатели не реагировали. Но когда раздавался плач нормальных малышей, все гости начинали нервничать.

— Крик здорового ребенка, — пояснил Харлоу, — вызывает инстинктивную реакцию у нормальных взрослых.

Мэрилин плакала. Я невольно откликалась на крик здорового несчастного ребенка? Подобно Мэрилин, шизофреники часто бывают крайне привлекательными и очаровывают суррогатных родителей, как беспризорные котята. Насколько мне известно, никто не ставил под сомнение причину их притягательности. Может быть, они просто телеграфируют сигналы младенца? Следует ли мне отвечать на плач нормального ребенка, который просто не повзрослел?

Затем я крикнула про себя: «Нет! Ни в коем случае! Это неуместно. Ты забыла этику ведения психоанализа пациентов? Ты не будешь делать этого. Ты не приблизишься к ней ни на один сантиметр. Это было бы неэтично. Тебе, как аналитику, должно быть известно, что подобное непрофессиональное поведение было бы таким же оскорбительным по отношению к Мэрилин, как поведение мужчин, домогавшихся ее. Миллионы людей по всему миру откликнулись на ее просьбу о любви, что не помогло ей решить ее проблемы ни на йоту. Наоборот, чем больше поклонники любят ее, тем хуже ей становится.

Если ты будешь потакать ей, то лишь добавишь свое имя к списку тех, кто использует ее. Твоя задача состоит в том, чтобы противостоять импульсивному желанию доставить ей удовольствие — и себе! — и выяснить, почему она так сильно нуждается в объятиях в данный момент и как она заставляет тебя и весь мир влюбляться в нее. Разберись во всем этом, и ты откроешь для себя секрет ее экранного гения и, возможно, даже поможешь ей сделать еще один шаг на пути к своему душевному здоровью».

— Я прекрасно понимаю, почему вы не сделаете этого, и вам тоже, — произнесла Мэрилин, — несмотря на все ваши приятные слова, в глубине сердца я не н-н-н-нравлюсь. Вот почему! Когда дело доходит до этого, вы как и все остальные.

Интересно, как долго вы встречались бы со мной, если бы я не платила вам достаточно, чтобы позаботиться о вашей аренде! — Крепко обняв себя руками, она начала раскачиваться взад и вперед. Затем, совершенно неожиданно, подтверждая мою правоту и справедливость правил психоанализа, Мэрилин озвучила свои воспоминания. Шмыгая носом, она сказала:

— Моя тетя Ана никогда не была такой бессердечной. Она всегда сажала меня на колени и успокаивала, если я была расстроена. Вы очень похожи на нее внешне, но вы отнюдь не такая добрая женщина, какой была она. — Мэрилин зарыдала и воскликнула: — Тетя Ана, тетя Ана, почему ты оставила меня? Я люблю тебя. Ты мне так нужна. Вернись ко мне. Я так по тебе скучаю. Та-а-ак скучаю… — Продолжая плакать, она сказала: — Тетя Ана изменила всю мою жизнь. Она была первым человеком в мире, которого я по-настоящему любила, и она тоже любила меня. Она была таким прекрасным человеком. — Мэрилин прорыдала около десяти минут, пока не успокоилась и смогла говорить снова о своей любимой тете: — Так же ясно, будто это происходит сейчас, я могу ощутить, как она держала меня на руках, раскачиваясь на своем коричневом деревянном кресле-качалке. Я могу слышать его приятный скрип и чувствовать тепло ее тела рядом со своим. Ее кожа пахла сиреневым мылом, которое мне очень нравится, и ее длинные каштановые косы спадали вдоль моей спины и щекотали меня. Но мне не хотелось убрать их. Мне было приятно каждое ощущение в ее объятиях. Однажды я написала стихотворение о ней и показала кому-то. Они плакали, когда я прочитала его. Оно называлось «Я люблю ее».

Стихотворение было о том, что я чувствовала, когда она умерла. Тетя Ана была единственным человеком, который любил и понимал меня. Она показала мне путь к возвышенной жизни и научила верить в себя. Она не была такой безучастной, как вы. И никогда не обижала меня — ни разу. Она не могла. Она была воплощением добра и любви. Мне было так хорошо с ней. Она научила меня любить.

Фрейд был прав, подумала я, пока Мэрилин продолжала плакать и раскачиваться. Психоаналитик не должен потакать сокровенным желаниям пациентов. «Контрперенос» прячет воспоминания от сознания. Как ни тяжело было противостоять притяжению, которое подчиняло себе миллионы людей во всем мире, я вздохнула с облегчением, что не пошла навстречу Мэрилин в тот момент, когда ей это было так необходимо. Если бы я не устояла, прекрасные воспоминания о ее любимой тете Ане никогда не вернулись бы к ней. Ей необходимо помнить, что даже в этом враждебном мире она была любима. Это было гораздо важнее, чем поддержка и одобрение ее психоаналитика.

— Спасибо, что согласились принять меня в день рождения Вашингтона, — поблагодарила меня Мэрилин. — Если подумать, почему я должна пропускать мой сеанс, чтобы отпраздновать его день рождения? Возможно, он и был отцом нашей страны, но не моим.

Затем она продолжила разговор о не имеющих какого-либо значения вещах. Такое поведение в психоанализе называется «сопротивлением».

По-видимому, Мэрилин не простила мне то, что я так и не обняла ее, несмотря на замечательные воспоминания, которые мое решение пробудило в ней. На следующий день я получила по почте такое «стихотворение»:

В ответ я написала ей короткую, записку с выражением моего восхищения: «Потрясающе, Мэрилин! Это прекрасно! Ваш друг Роберт Фрост был бы впечатлен тоже. Вы абсолютно справедливо меня раскритиковали».

Читая мой ответ на свое стихотворение, она, вероятно, сияла от радости.

Не вспомнив ни словом о наших письмах, счастливая Мэрилин ворвалась в мой офис и громко объявила:

— Моя сестра придет сегодня навестить меня!

— Ваша сестра? — удивилась я. — Не знала, что у вас есть сестра.

— Как и я до двенадцати лет. Она мне только наполовину сестра, на самом деле та, которую мой отец украл у матери еще до моего рождения. Ее зовут Бернис Бейкер Мирокл, и она — настоящее чудо, если таковое вообще существует. Она старше меня на семь лет, но вы бы никогда не догадались, глядя на нее. Она очень красивая, у нее такая же фигура, как у меня, но не такие светлые волосы. Я выше, чем она, но совсем чуть-чуть.

— Кто вам сообщил о ее существовании?

— Моя мать в один из моментов прояснения ее разума попросила тетю Грейс рассказать мне о ней. Глэдис не позволяла ей сделать это раньше, потому что считала, что я не готова к подобному известию. Кто не хотел бы узнать, что у него есть сестра? Если вам нужны еще доказательства того, что моя мать была безумна, пожалуйста!

— Расскажите мне о Бернис. Она играет важную роль в вашей жизни?

— О да! Вы не можете себе представить, как я была потрясена новостью, что у меня есть живые родственники, и теперь я не одинокий ребенок-сирота. Я полюбила ее раньше, чем мы встретились, и она так же хорошо относится ко мне. Я считала ее своим лучшим другом с тех пор, как впервые услышала о ней. Когда тетя Грейс все мне рассказала, мы с Бернис начали переписываться. До нашей встречи мы обменивались фотографиями и письмами, рассказывая друг другу все, что с нами произошло за минувшие годы. Она жила в штате Кентукки, и у двенадцатилетней сироты из детского дома не было никакой возможности достать деньги, чтобы оплатить ей поездку. Я днями напролет мечтала о том, как бы мы встретились и бросились в объятия друг другу. Именно так все и произошло позднее. Это один из немногих случаев в моей жизни, когда реальность оказалась даже лучше фантазии.

День нашей встречи в 1944 году стал одним из самых волнительных в моей жизни. Джим, я имею в виду Джима Доерти, за которого я вышла замуж в 1942 году, был на дежурстве на торговом судне в море. Мне было одиноко, и я решила спустить все деньги, выделенные мне на хозяйство, на поездку в Детройт, куда моя старшая сестра переехала в надежде улучшить свое финансовое положение.

Мне было восемнадцать лет, и я до дрожи волновалась перед встречей после столь долгого ожидания, как если бы мне предстояло свидание с новым любовником. Я ужасно боялась, что мы не узнаем друг друга или что никто не встретит меня на станции и я буду вынуждена развернуться и ни с чем вернуться домой. Я стояла в нетерпении у двери за полтора часа до прибытия поезда на станцию. Ждет ли меня Бернис или мне придется уехать обратно на следующем поезде? Не раз в своей жизни мне приходилось чувствовать себя отвергнутой.

Хотела ли я увидеть ее? В этом не было никаких сомнений. В моем положении я не могла себе позволить быть разборчивой и считала, что любая сестра лучше, чем никакой. Каково это иметь старшую сестру? Она будет вести себя как мама или мы будем общаться как ровесницы? Станет ли она мной командовать? В конце концов, ей было двадцать пять лет, и она могла рассматривать неожиданное появление в своей жизни младшей сестры как досадное недоразумение.

Мы с ней действительно похожи, как на наших фотографиях? Она красивее меня? Мне было бы это неприятно. Но с другой стороны, я не хотела бы быть привлекательнее, чем она. Потому что тогда она будет завидовать и возненавидит меня, как некоторые девчонки в школе. Мы столько лет даже не подозревали о существовании друг друга. Сможем ли мы теперь стать настоящими сестрами? Все эти вопросы и множество других мелькали у меня в голове, пока поезд подползал к станции.

Но мне не о чем было беспокоиться. Я вышла из поезда, и прежде чем я успела осмотреться, красивая молодая женщина бросилась ко мне и заключила в свои объятия. Мы стояли, прижавшись друг к другу, пока не промокли от слез.

Когда мы пришли домой, то просто сидели, глядя друг на друга, как двое влюбленных. Затем мы встали перед зеркалом, бок о бок, изучая и сравнивая наши лица. Ее волосы очень похожи на мои, хотя немного темнее даже моего натурального цвета. Завитки на наших лбах растут в форме одинаковых треугольных выступов. В ответ на один из моих вопросов, увидев, что мы были в равной степени привлекательны, я вздохнула с облегчением. У нас обеих большие, одной и той же формы рты и очень белые передние зубы, которые некоторым людям могут показаться слегка выдающимися вперед, хотя мне позднее исправили прикус на студии.

Она обернулась с гримасой, обнажавшей зубы, и спросила:

— Вам не кажется, что они по-прежнему торчат вперед, доктор?

Я покачала головой.

— Нет, — ответила я, — это самые совершенные зубы, которые я когда-либо видела.

Она успокоилась и продолжила рассказ:

— Хотя глаза у нас разного цвета. У Бернис они карие, как у ее отца, а мои — кобальтово-голубые, как у моей матери. Если прикрыть глаза на наших фотографиях, можно принять нас за одного и того же человека.

Бернис видела фотографии нашей матери и знала, что она была очень красивой в молодости, но ей было любопытно, как она выглядела сейчас. Я сказала, что Глэдис все еще довольно хороша собой, но она никогда не улыбается. Я также добавила, что наша мать была для меня почти такой же незнакомкой, как и для Бернис. У меня было такое чувство, что мы с сестрой знакомы уже давно.

Если я в чем-то и позавидовала Бернис, то только в том, что у нее есть отец, — тоскливо произнесла Мэрилин. — Когда Бернис рассказала, что Джаспер Бейкер никогда не был близким ей человеком и всегда имел проблемы с алкоголем, я сказала, что, по крайней мере, у нее был отец. Сестра посочувствовала мне:

— Мне очень жаль, что у тебя нет отца, Норма Джин. Я понимаю, что ты чувствуешь. Я бы с удовольствием поделилась с тобой моим, если бы могла.

Затем она снова обняла меня, и мы вместе плакали о моем сиротском детстве. Больше никогда я не завидовала ей. Ведь невозможно завидовать тому, кого так любишь?

Но, вытянув ноги и сравнив их, мы попадали на пол от смеха. Они у нас абсолютно одинаковые. У нас обеих средние пальцы длиннее остальных. Когда мы поставили наши ноги рядом, мы стали похожи на четвероногого человека. — Она расхохоталась. — Самое забавное, что у ее пятилетней дочери, Моны Рае, точно такие же ноги. Если у кого-нибудь возникло бы сомнение, что мы трое — родственницы, нам достаточно было бы сбросить наши туфли и сказать:

— Вот, посмотрите и убедитесь!

Бернис приезжает навестить меня здесь, в Нью-Йорке, потому что я ее пригласила. У меня небольшая проблема с Артуром — мой муж Артур Миллер, — и мне нужен ее совет. Хорошо, когда есть старшая сестра, с которой можно поговорить. Если бы она была рядом, когда я была маленькой, моя жизнь сложилась бы иначе. Несколько лет назад она вышла замуж за Пэриса Мирокла. Если кто-нибудь знает, что такое счастливый брак, так это моя сестра. У меня — успешная карьера, у нее — прекрасная семья. Но если бы я могла выбирать, я поменялась бы с ней, без сомнения.

Я задумалась об этом ее замечании, и мне пришла в голову мысль, понимала ли Мэрилин, как ужасна была ее жизнь. Я не могла не задать себе этот вопрос: «Если бы Мэрилин осталась с Джимом Доерти и отказалась от карьеры актрисы кино, как, по-видимому, она хотела, был бы ее брак таким же счастливым, как у ее сестры? Была бы она счастлива?

Есть люди, в которых опытный специалист может обнаружить семена безумия — семена, которые так и не прорастают, потому что эти индивидуумы живут в комфорте, без серьезных стрессов, возможно, с заботливыми, любящими родителями, супругами или друзьями, которые защищают их от «ударов жестокой судьбы». Эти люди могут довольно успешно действовать в мире, и никто не сомневается в их здравомыслии, считая, что они, возможно, немного более «чувствительны», чем средний человек. Им никогда не приходится переживать стрессы, напряжение и унижения, которые, по словам Мэрилин, она вынуждена переносить каждый день в связи с ее профессиональной деятельностью. Но возможно, не так ли, что если такие личности встретят в своей жизни жестоких родителей или безнравственных мужа или жену, эти спящие семена безумия расцветут однажды в полномасштабный психоз?

На следующем сеансе Мэрилин продолжила свое повествование с того момента, где она остановилась до ее взволнованного рассказа о своей сестре.

— Когда я была в десятом классе средней школы в Ван-Найсе, доктору Годарду предложили хорошую должность в Вирджинии, и пара решила воспользоваться случаем и перебраться туда. Возможно, по финансовым причинам они решили не брать меня с собой.

«Или потому, что Грейс опасалась похотливых намерений доктора по отношению к расцветающей юной Мэрилин», — подумала я. Они не нашли для нее другой приемной семьи. Ей исполнилось лишь пятнадцать лет, поэтому не осталось иного выбора, кроме ее возвращения в приют.

— Конечно, я очень огорчилась, — сказала Мэрилин, — когда Грейс забирала меня из интерната в последний раз, она обещала, что я больше никогда не вернусь туда. Я чувствовала, что она решила отказаться от своих слов. Понимая, как меня расстраивает ее решение, которое я считала предательством, Грейс неистово пыталась найти другой выход. Она всегда была изобретательной и нашла один.

— Ты можешь выйти замуж, — посоветовала она мне.

— Выйти замуж? — возразила я. — Но, тетя Грейс, мне всего лишь пятнадцать лет!

— Как говорил мой отец, — радостно ответила Грейс, — «если они достаточно большие, то они и достаточно взрослые!»

— За кого мне выходить замуж? — спросила я. — Я не знаю никого, кто хотел бы на мне жениться.

— Как насчет сына наших соседей, того милого мальчика Доерти? Ты знаешь, с его матерью я всегда болтаю возле забора, — продолжала она, как будто они уже договорились обо всем заранее. — Он высокий, спортивный и выглядит как кинозвезда. Мне кажется, он нравится тебе, и я готова поспорить, что он будет счастлив жениться на тебе. Как замужней женщине, тебе никогда не придется возвращаться в приют.

Я медлила с ответом несколько минут, к неудовольствию Грейс, но потом подумала, что любой вариант лучше, чем жизнь в интернате, так что я неохотно согласилась. Грейс сказала, что пойдет к матери Доерти и предложит, чтобы Джим женился на мне, чтобы я могла не возвращаться в приют или к приемным родителям. Я была на два года моложе установленного законом штата Калифорния возраста совершеннолетия. Чем не причина для замужества!

— Как вам известно, она — красивая девушка, миссис Доерти, — убеждала ее Грейс, — и она очень хозяйственная. Джиму повезет, если он женится на ней.

Миссис Доерти нравилась Грейс и ее семья, поэтому она, конечно, согласилась.

— Но Джим сомневался, стоит ли ему жениться на мне, как я позже узнала от него, — рассказывала Мэрилин.

— Господи, мама, — воскликнул он, — я никогда не думал о женитьбе. Мне только двадцать один!

После того как миссис Доерти использовала все аргументы, чтобы убедить сына, он решил посоветоваться со своим лучшим другом Кристофером.

— Она выйдет за тебя замуж? Ну и ну! Я бы с удовольствием затащил ее в постель. Ты только подумай, ты сможешь заниматься с ней сексом каждую ночь, круглый год! Если она тебе не нравится, просто отдай ее мне! Я буду счастлив жениться на ней!

Это все, что было необходимо Джиму, чтобы успокоиться и согласиться жениться на мне. Грейс вздохнула с облегчением. Она могла больше не заботиться обо мне, и ее совесть будет спокойна.

Мое отношение к браку не совпадало с мнением Грейс. Я считала, что, толкая меня на замужество без любви, Грейс предает меня. Я чувствовала себя брошенной. Я думала, что если бы она действительно любила меня, они бы взяли меня с собой в Вирджинию. Прожив в приемных домах столько лет, я имела некоторое представление о браке. Для совсем юной девушки, мне кажется, я была просвещена в этом вопросе гораздо больше своих сверстниц. Мне не нравилось то, что я видела, наблюдая за семейными парами. Все мужья управляли своими женами в вопросах, которые касались денег и карьеры. Я не собиралась следовать по их стопам. Но мне пришлось выйти замуж. Мне некуда было больше идти.

Несмотря на свое слабое здоровье, тетя Ана подготовила все для проведения свадьбы, включая рассылку приглашений. Моя настоящая мать была уже не в состоянии чем-либо помочь. Бракосочетание состоялось через три недели после моего шестнадцатилетия в доме наших друзей, Честера и Дорис Хауэллов, который выбрала я, потому что в нем была чудесная винтовая лестница, и я представляла, как я эффектно спускаюсь вниз по ней под звуки прекрасной мелодии «Вот и невеста».

Однако в реальности все сложилось не совсем так. Я споткнулась о мой длинный шлейф и чуть не сломала себе шею. Но каким-то образом мне удалось восстановить равновесие, и серьезных последствий удалось избежать.

У подножия лестницы меня встретила тетя Ана, чтобы проводить к жениху, потому что отца, который должен сопровождать невесту, у меня не было. Люди все еще вспоминают, как чудесно я выглядела в украшенном ручной вышивкой кружевном платье с юбкой, развевающимися длинными рукавами, милым воротничком и белой вуалью, с букетом белых гардений в руках. Ни мама, ни Годарды не присутствовали, но я была счастлива, что приехала Ида Болендер. Моей подружкой невесты была Лорейн Аллен, с которой мы вместе учились в средней школе. С тех пор мы никогда не встречались. Шафером Джима был его брат Марион. Свадебная церемония прошла как во сне. И как я ни стараюсь, мне не удается вспомнить поцелуй Джима после того, как нас объявили мужем и женой.

Фрейд говорил, что после выходных начинает развиваться «утренняя броня понедельника», когда пациент, проходящий психоанализ, проявляет сопротивление к лечению и закрывается. Это утверждение определенно не имело никакого отношения к Мэрилин, которая продолжала свой рассказ, как будто выходные не разделяли наши сеансы.

— Какое-то время я была в некоторой степени счастлива с Джимом. Я не знала ничего лучшего. Мне нужно было бы закончить среднюю школу, а не бросать занятия в середине второго курса. Но я боялась, что учебу и ведение домашнего хозяйства совместить мне не удастся, так что я просто перестала ходить в школу, о чем потом всегда сожалела. Мне нравилось играть в домохозяйку в нашем симпатичном маленьком домике, во дворе бунгало. Каждый вечер я подавала одно из двух блюд, которые умела готовить: макароны с сыром из полуфабриката и гамбургеры. А на обед Джиму я делала холодный яичный бутерброд.

Мы были довольно бедны, поэтому мне приходилось вести хозяйство на весьма скромные средства. Мы всегда старались покупать продукты подешевле и даже стояли в очереди за вчерашним хлебом. На двадцать пять центов можно было прожить целую неделю. Помню, я думала, будет ли когда-нибудь у меня достаточно денег, чтобы мне не приходилось стоять в очереди за черствым батоном?

Я была и невестой, и ребенком одновременно. Достаточно сказать, что в свой новый дом я взяла с собой несколько моих любимых кукол. Один из братьев Джима научил меня играть в кости. Однажды я поставила на кон мою лучшую куклу. Я проиграла и разрыдалась. Джим спросил меня, что случилось, и я ответила сквозь слезы, что я проиграла мою Эсмеральду в кости. Я не успокоилась до тех пор, пока он не убедил своего брата вернуть мне куклу.

Возможно, я выглядела как женщина, но внутри я была просто напуганным маленьким ребенком. В этом браке мой интерес к сексу стал еще меньше. Меня пугала даже мысль о нем, я спросила тетю Грейс, можно ли заключить платонический брак и быть «просто друзьями». Она дала мне книгу по вопросам полового воспитания. В этом не было особой пользы.