Саквояж со светлым будущим Устинова Татьяна

— А-а!!! — завопила Лида. — А-а-а, с-сука!!! Это ты, ты, это все ты!!!…

И она вцепилась Маше в волосы.

Маша, которую отродясь никто за волосы не драл, так оторопела, что даже защищаться не могла. Лида драла ее за волосы, а она только хватала ее за запястья и пыталась если не притушить, то хотя бы отвести от себя ее гнев.

Притушил и отвел его Родионов, причем очень быстро.

Он очень ловко скрутил разъяренную львицу, подвесил ее на палку вверх ногами и понес к костру.

Ох, нет, нет, не понес, а просто толкнул на диван, а там и продюсер подоспел.

Маша потрясла головой, прогоняя видение связанной львицы. Перед глазами прояснилось. Продюсер хлопотал, делал знаки, чтобы поднесли воду, и махал Лиде в лицо стянутой со стола газетой. Милиционер на газоне обернулся, подумал и медленно пошел в сторону французского окна, выходящего прямо на лужайку.

— Лида, Лидочка, что с тобой?

— Да ничего! — с бешенством сказал Родионов. — Истерика у нее!

Нестор вернул на место упавший стул и пошел было из комнаты, но остановился, кажется, только затем, чтобы послушать и посмотреть, что будет дальше.

— Лида, — произнесла Маша и потрогала свою шею за ухом, где сильно саднило, — зря вы так перепугались. Я ничего особенного не слышала, я только хотела узнать, с кем вы разговаривали и почему у вас только один день. На что… один день?

— Воды! — крикнул Рессель, все хлопотавший около звезды. — Воды!

И метнулся куда-то, видимо за водой, зацепился за ковер, многострадальный стул накренился и стал валиться набок, и так грохнулся, что даже подпрыгнул.

Мирославин Казимеж снова вздрогнул и расплескал содержимое стакана себе на колени. Расплескавши, он стал судорожно отряхиваться пятерней, как малолетний ребенок. Мирослава под столом подала ему салфетку. «Чоловик» некоторое время изучал салфетку мутным взором, а потом взял ее и долго не знал, что с ней делать. Мирослава вырвала салфетку и быстро обмахнула его брюки.

Маша наблюдала за ними очень внимательно.

— Нэстор, будь ласка, водычки!

Нестор нога за ногу поволокся за водой, и разговор как-то сам собой угас.

Милиционер приблизился и стал возле окна так, чтобы получше слышать. Уши у него, казалось, пробуравили фуражку с высокой тульей.

Лида всхлипывала на диване, ее истерика казалась до крайности надуманной, высосанной из пальца. Маша Вепренцева потрогала свою шею, которая горела там, где Лида в нее вцепилась. Веселовский как ни в чем не бывало читал газеты, методично перелистывал страницы, которые приятно шуршали и время от времени закрывали его лицо до самого носа.

Мирослава — вот чудо из чудес! — к Лиде не подходила, посматривала на нее издалека, и непонятно было, с сочувствием или, наоборот, высокомерно, как умеют смотреть женщины, когда понимают, что у подруги «страшные проблемы».

«У тебя проблемы, а у меня нету!» — вот что означал такой взгляд в переводе, хотя, по мнению Маши, у Мирославы в данный момент была целая уйма проблем.

Уймища просто.

«Я с ней поговорю, — вдруг быстро решила Маша. — Она напугана и взволнована. В самый раз сейчас с ней поговорить. Только бы выбраться отсюда и ее как-то выманить.

А то ведь не станет она со мной разговаривать. Это они тут все звезды, литературные, да еще киношные, да телевизионные, а я кто?

А я секретарша. Никто».

— Что мы дальше делать-то будем, гений наш? — вдруг спросил Весник и утер туго накрахмаленной салфеткой крепкие губы. — Программа сегодняшняя вся псу под хвост, Иванова там в припадке истерическом бьется, а мы тут сидим. Долго еще просидим-то, а, Марья Петровна?!

— Да утром всем объявили, что пока по второму разу показания не снимут, не выпустят никого! — сказала Маша. — Ты же знаешь!

— Да я-то знаю, но программу-то Марков утверждал, он мне за нее голову снимет, блин! Слушай, великий, может, ты поговоришь с кем там надо, книжечку подпишешь и того!… Поедем в Киев. Тако гарно мисто тот Кыив!

Маша ничего не поняла.

Зачем он говорит все это? Знает же, что никого не выпустят, сказали — и не выпустят, потому что преступление громкое — уж такое громкое, что громче некуда! — да еще в присутствии «москалей», в подозрительном, надо сказать, присутствии. А ну как они его… того… этого? А?…

Вряд ли, конечно, но ведь по-разному бывает. И олигарх тут подозрительный до крайности, и охрана его. Мало ли, может, завел он «шановна чоловика» в комнатенку да и прирезал! Чтоб не мешал, а то, может, Тимофей Ильич ему раздумал деньги давать, а тот настаивал, раз обещал — давай!

Остановить олигарха, конечно, никто не смог бы, разве только президент России прилетел бы и велел остаться, но президент не прилетел и не велел.

Остальные остались и будут здесь ровно столько, сколько понадобится украинской ФСБ или как она там называлась «на мове», и это ясно как божий день, и Веснику должно быть ясно! Тем более ему! Про него в издательстве говорили, что он пришел на свою мирную работу прямо из какого-то секретного военного ведомства и будто бы находится он в чине полковника.

— Не хочу я здесь сидеть, — тихо, но отчетливо выговорил предполагаемый бывший сотрудник секретного ведомства и поднялся. — Тимофей Ильич больше не приедет, и мне здесь нечего делать. Надо как-то выбираться.

После чего он встал и, перешагнув низкий порожек французского окна, вышел на лужайку. Милиционер — или как они там называются на мове — проводил его подозрительным взглядом.

— Славочка, — простонала Лида, — проводите меня. Мне надо прийти в себя, и я не хочу, не хочу встречаться с Андреем! Он не простит, не простит…

— Я провожу, — вызвался Рессель, и они ушли втроем — Мирослава и звезда с продюсером.

Веселовский моментально отшвырнул свои газеты, откинулся на спинку кресла и вкусно, до хруста потянулся.

— Ух, как я их ненавижу! — выговорил он и передернул плечами. От ненависти, должно быть. — Ух, как ненавижу!

— Кого, Игорь?

— Истеричных старых теток и ихних антрепренеров! — Он так и сказал «ихних». — Надоели.

Родионов пожал плечами. Вид у него был недовольный, и Маша по привычке переживала из-за его недовольного вида. Все ей казалось, что это она виновата в том, что великий сердится.

Великий вдруг подошел и потрогал царапину у нее на шее. Маша отшатнулась, как пионерка, которую случайно взял за руку председатель комсомольской организации.

— Помазать надо, — морщась, сказал писатель, — хоть йодом. Может, у этой Лиды под ногтями трупный яд!

— Это легко, — пробормотал Веселовский, — они все падалью питаются. Вот черт. Ехал, думал — оторвусь, а тут… Убийство и развод, и вообще хрен знает что!…

— А… почему вы приехали? — осторожно спросила Маша. — Вы же… не собирались, правильно?

— Куда не собирался? — спросил Веселовский не слишком приветливо.

— Ну, в Киев. Мы накануне в издательстве встречались, и вы ничего нам про Киев не сказали!

Они тогда сидели у Весника, курили и пили зеленый чай. Веселовский шуршал газетой прямо как сейчас и строил ей глазки. Это было забавно и приятно — ей давным-давно никто не строил глазок!…

И… и…

Было что-то еще. Точно. То ли фраза, то ли взгляд, которые тогда ее насторожили, а она не придала этому значения. Что-то такое, чего не должно было быть!…

Да. Точно.

Ей некогда было вспоминать, и она решила, что потом непременно вспомнит, а сейчас Маше казалось очень важным выяснить, почему Веселовский все-таки приехал на дачу.

— Не знаю, почему я не сказал, — буркнул Веселовский, — хотя и так все знают, что у нас концерты в Киеве записываются. Отборочные туры на Евровидение в эфире каждую неделю!… Да у меня и не спрашивал никто! А я сумку с концертными костюмами в Москве оставил, представляете?! Эти провинциалы хреновы мне черный костюм приволокли, а я их в принципе не ношу! В прин-ци-пе! Что я им?! Люди в черном, что ли?!

— Игорь, а кто вас пригласил на дачу?

Вопрос был слишком в лоб, и Маша сама поняла это, как только договорила. Веселовский вздернул брови и посмотрел на нее с сожалением, как умный на дурочку.

— А что такое? Это допрос?

— Да ладно вам, — вдруг добродушно сказал Родионов. — Моя помощница играет в детектив, разве вы не видите? Всю жизнь около детективов, ну и хочется ей… поиграть. Не обращайте внимания.

«Он прикрывает меня, — поняла Маша. — Он говорит это специально, чтобы отвлечь и задобрить Веселовского. Я знаю все его интонации, и — уверена! — он тоже хочет услышать ответ».

Ну и дела.

— Не всю жизнь, — пробормотала она, подыгрывая Родионову. — А два года только!… Вас… Мирослава Макаровна пригласила, да, Игорь?

— Ну да. Я ее сто лет знаю. Она тут у них… знаменитость. Тарас Шевченко и Леся Украинка в одном лице, даром что муж паленой водкой торгует!

— Так уж и паленой? — игриво переспросил Родионов. — Или это вы шутите?

— Да откуда я знаю, паленой или не паленой! — с досадой сказал Веселовский. — Так говорят, а там…

Тут вдруг он как-то странно дернул головой и оглянулся — Мирославин «чоловик» сидел все на том же месте, следовательно, рассуждения о водке отлично слышал! Странное дело, но вид у него был совершенно равнодушный. Никак невозможно было понять, что с ним — то ли он так уж пьян, что вообще не воспринимает окружающую действительность, то ли ему все по фигу!…

Веселовский издали поклонился «чоловику», как будто извиняясь, и посмотрел на Машу. Глаза у него смеялись.

— Как я попал!… — одними губами сказал он и возвел глаза к потолку. — Как я погорел!…

Родионову надоели его пируэты вокруг Маши Вепренцевой — или то, что казалось ему пируэтами, — и он вдруг громко заметил, что день в разгаре и хорошо бы Маше хоть позвонить Ольге Ивановой, решить, что они будут делать, если даже под вечер им не удастся выбраться с распроклятой дачи, из распроклятой Кончи-Заспы!

Веселовский, услышав его начальственный тон, извинился и тоже ушел, и они остались вдвоем, если не считать «чоловика». Впрочем, считать его было как-то странно — он то ли дремал, то ли не дремал, но признаков жизни никаких не подавал.

— Что ты его слушаешь, этого болтуна телевизионного! — с сердцем произнес Родионов. — У тебя чего, дел нет? Так я тебе мигом организую дел целую кучу! Визит срывается! Звони Маркову, объясняй, что тут у нас вышло, пусть он или продлевает пребывание, или придумает что-нибудь!…

— Табаковой надо звонить, — безразлично сказала Маша. Их визит в данный момент ее совершенно не интересовал. Она поболтала в чашке остатки кофе и глотнула. — Табаковой, а не Маркову. А вы заметили, Дмитрий Андреевич, что он врал?

— Кто?!

— Веселовский.

— Да он все время врет, у него профессия такая!

— Да не в том смысле! — возмутилась Маша. — Он врал сейчас. Когда говорил, что его Мирослава пригласила.

— Почему врал?

— Потому что, когда он приехал и с Весником стоял, помните, он сказал, что его пригласил Поклонный. Позвонил, мол, Андрюха или Андрейка, как-то так он его назвал, и сказал: приезжай, повеселимся!…

Родионов пожал плечами.

— Я не помню.

— А по-моему, это важно.

Родионов начал раздражаться:

— Что?! Что важно? Ты чего? На самом деле играешь в детектив?!

— Дмитрий Андреевич…

Он раздул ноздри — он всегда раздувал ноздри, когда злился.

— Как вы не понимаете, что Головко убили, когда мы все были здесь! — Маша Вепренцева даже руки на груди сложила, словно умоляя Родионова выслушать ее, и напрасно это сделала — Родионов терпеть не мог, когда его о чем-то умоляли. Он ведь был «равнодушный» и любил в себе это равнодушие.

— Мне все равно, когда его убили, — резко сказал он. — Займись своими делами, я тебя умоляю!…

— Какими? — сердито спросила секретарша. — Какими делами, Дмитрий Андреевич? Уехать мы не можем. Работать мы тоже не можем. Ребенка забрали Кольцовы. Почему я не могу пока заняться… расследованием?

— Че-ем?!

— Расследованием, Дмитрий Андреевич! А что такого ужасного я сказала?!

Аркадий Воздвиженский подхватил Машу под локоток и проворно поволок ее к французскому окну, за которым скучал милиционер — или как там они называются на мове — в фуражке с высокой тульей, но перед самым выходом на лужайку писатель затормозил. Говорить под самыми ушами у милиционера было бы дико. Тогда он повернулся и потащил ее в другую сторону, но там в кресле в полной отключке разума сидел китайский болванчик Казимир Цуганг-Степченко.

Ну никак не поговорить!

— Отпустите меня, — велела Маша Родионову.

— Что ты придумала? Какое расследование?

— А что такое?

— Мань, ты мне голову не морочь, — сказал Родионов мрачно. — Ты что, совсем ничего не соображаешь?! Это тебе не книга писателя Воздвиженского, и гонорар нам за нее не дадут! Это громкое преступление, ты понимаешь это или нет? Скорее всего, заказное убийство. Политическое. Международное. Черт знает какое. Недаром Кольцов отсюда отчалил, как только понял, что случилось! Никому неохота быть в это замешанным, одной тебе, выходит, охота!

— Мне охота, — упрямо перебила его Маша.

— Маша!

— Дмитрий Андреевич!

— Марья Петровна, пока ты на меня работаешь, я запрещаю тебе заниматься всякой ерундой! Особенно ерундой… детективной!

— Как?! — поразилась бедная Марья Петровна. — Какой это… детективной ерундой?…

— Всякой… вот этой детективной ерундой! — Родионов оглянулся на китайского болванчика в кресле и подтолкнул Машу к высоким двустворчатым дверям. Она сделала шаг и остановилась. Он подтолкнул ее еще раз, она опять шагнула и остановилась. — Ты просто не понимаешь, что это такое!

— Дмитрий Андреевич, я все понимаю.

— Нет, не понимаешь! Это заказное политическое убийство! По-моему, ничего такого на Украине со времен Марины Мнишек не было!

— Марина была полячка.

— Иди ты в задницу, — предложил ей Родионов. Голос у него был злой. — Я с тобой не шучу, между прочим. И не думаю даже. Если ты… влезешь в неприятности, я тебя уволю. Ты меня знаешь.

— Знаю, — согласилась Маша Вепренцева.

— Вот и хорошо.

Они помолчали.

Родионов шарил по карманам просторной летней рубахи, искал сигареты. Маша искоса наблюдала за ним, порывалась продолжить дискуссию и никак не решалась.

Родионов обшарил все карманы, даже в джинсы залез, хотя там не было и не могло быть сигарет, и свирепо уставился на провинившуюся помощницу:

— Ну?!

— Что?…

— Ну, дай мне сигарету уже!

— Да, да, простите, пожалуйста! — спохватилась Маша и ловко выхватила из кармана пачку сигарет и зажигалку. Она смотрела, как его длинные пальцы выуживают сигарету, как крутят колесико зажигалки, и ровное, будто подтаявшее в солнечном свете пламя приближается к его лицу и словно отражается от свежевыбритой щеки. Он не любил бриться и, когда не нужно было «выезжать», не брился дня по три и зарастал гудермесской щетиной почти до глаз. Сегодня он был выбрит самым тщательным образом.

Родионов покосился на китайца Казимира Цуганг-Степченко и сделал длинную затяжку.

— Вы меня не поняли, Дмитрий Андреевич, — негромко и вкрадчиво сказала Маша. — Я вовсе не собираюсь расследовать заказное политическое убийство… всерьез.

— Маша, я не хочу это обсуждать. Мне все равно, всерьез или не всерьез.

— Дмитрий Андреевич, мы должны узнать, что здесь происходит, — упрямо договорила она.

Родионов моментально взвился на дыбы. Маша прекрасно знала, что возражать ему можно только до определенной степени. Ну раз, ну два, а на третий он обязательно выйдет из себя, станет орать, хлопнет дверью и повернется к ней и к человечеству оскорбленной спиной.

— То, что здесь происходит, решительно не наше дело, Марья Петровна! Я тебе уже один раз сказал и больше повторять не буду. Кивни, если ты меня поняла.

Маша исподлобья смотрела на него. Он ждал.

Она кивнула, а потом из стороны в сторону отрицательно покачала головой.

— И что это означает?

— Дмитрий Андреевич, я не хочу… лезть в политическое убийство, хотя я совершенно уверена, что никакое оно не заказное. Но… здесь происходит что-то совсем непонятное.

— Маша, здесь убили кандидата в президенты! Зарезали. Ты видела труп своими глазами. Что тут непонятного?!

— Все, — твердо заявила Вепренцева. — Все, Дмитрий Андреевич. Почему его убили на даче, когда здесь полно народу?! Что он делал на втором этаже, где одни спальни и больше ничего нет, ни гостиных, ни бильярда?! Он что, среди дня решил вздремнуть?! Это очень странно! Кто мылся в ванной, когда я искала свою комнату?! Куда делся нож? Если это был профессиональный киллер, почему он нанес ему двадцать семь ножевых ранений?! Почему он не стрелял из пистолета, как это обычно делают киллеры, а зарезал Головко?

Она перевела дыхание.

Родионов молчал.

Солнце светило, отражалось от хрустальных фужеров, рядами выставленных на буфете. Пахло травой, цветами и влажной землей, и солнечный зайчик зыбким пятном дрожал на потолке.

Май — самое лучшее время в жизни, когда все еще впереди.

Все впереди.

— Это все очень любопытно, — вдруг сказал Родионов. — Гимнастика для ума. Но мы тут ни при чем. Это не наше дело.

— Я думаю, как раз наше, — перебила его Маша. — Именно наше с вами, Дмитрий Андреевич. Потому что именно нам с вами накануне отъезда кто-то звонил и угрожал расправой, если мы полетим в Киев. Если вы полетите в Киев!…

Родионов открыл и закрыл рот. Он совершенно позабыл об этом звонке.

— Откуда вы знаете, что Головко никто не угрожал перед приездом сюда? Что Кольцову никто не угрожал? Почему вы уверены, что не будете следующей жертвой… с двадцатью семью ножевыми ранениями?…

Детективное колесо в мозгу закрутилось моментально и стало стремительно набирать обороты.

Сколько этих самых «дачных» детективов было написано и еще больше прочитано!… Ну конечно, конечно! «Десять негритят» — ничего не подозревающих приговоренных собирают в уединенном месте и одного за другим убивают по прихоти чокнутого судьи, спятившего полицейского инспектора или еще кого-то!… Это такой же классический сюжет для детектива, как спрятать одно-единственное убийство в череде совершенно бессмысленных убийств!

Итак, звонок с угрозами, уединенный особняк, гости подобраны очень продуманно — знаменитости и их приближенные, — и первая смерть в длинном ряду смертей!…

Тумблер щелкнул, проектор погас, кино закончилось.

— Неувязочка, — сказал Дмитрий Родионов громко. — Ужасная неувязочка у вас, Марья Петровна.

— Какая?

— А такая, что ни один преступник не станет убивать свою жертву в присутствии такого количества охранников!… Их же тут гораздо больше, чем гостей, это уж точно.

— И тем не менее убил, — возразила Маша Вепренцева, и они уставились друг на друга.

«Самое поразительное в этом замечании, — стремительно подумал Родионов, — это то, что оно совершенно справедливо»,

«И тем не менее убил!»

— Мне нет дела до… украинского президента, то есть до…

— Кандидата в президенты.

— Ну, кандидата в президенты, — согласилась Маша. — Зато есть дело до… нас. И Сильвестр с нами. Господи, зачем я его-то потащила с собой!

— Затем, что ты не могла его оставить в Москве, — буркнул Родионов. — Ты рыдала и говорила, что у тебя проблемы. Помнишь?

Маша печально на него посмотрела и отвела глаза.

— Это проблемы совсем другого рода, Дмитрий Андреевич.

— Может, ты мне все-таки расскажешь о них? В свете новых событий? Чтобы я не чувствовал себя идиотом?

Она покачала головой.

— Маша!

Она опять покачала, очень упрямо.

— Ну и дура.

На этот раз она кивнула — согласилась.

Родионов злился уже всерьез, и почему-то страшно важным казалось, чтобы она рассказала, и именно ему.

Он терпеть не мог никаких тайн, не в книгах, а в жизни. Недоговоренностей. Намеков. Ужимок и прыжков.

Он и с одной из своих жен развелся потому, что никогда и ничего не мог от нее добиться. Ее мама так научила.

В женщине должна быть загадка, вот как научила ее мама, и Родионов с этими загадками совершенно измучился. Она… как бишь ее звали… никогда и ничего не говорила прямо. Обо всем он должен был догадываться, даже о том, что она хочет к Восьмому марта. Если он догадывался неправильно, обида была грандиозной, как битва под Аустерлицем. За время их совместной жизни он изучил все признаки надвигающегося Аустерлица: он приезжал домой, а она пряталась где-то в глубине квартиры, не отвечала на его зов, и он должен был ее искать, а найдя, томительно и безрезультатно выяснять, что такое случилось, почему она сидит одна в темной комнате. Она отодвигалась от него по дивану, надувала губы, молчала, и это означало только одно — опять он неправильно разгадал загадку, опять оплошал! Оказывается, утром на его «Коммерсант» она положила увядшую розу из вчерашнего букета, и по этой розе он должен был догадаться, что она хочет ужинать в ресторане «Роза ветров», а он, занятый мыслями о работе и вообще утренними делами, ни о какой «розе ветров» и думать не думал, да и ту, увядшую, спровадил в помойное ведро.

Вот к вечеру и вышел Аустерлиц!

От подобного рода «женских секретов» у Родионова начинало ломить зубы, а в особо тяжелых случаях еще и глаз подергивался, как у припадочного.

— Я хочу поговорить с Лидой Поклонной, — объявила Маша, на которую он злился, пожалуй, так же, как на ту свою бывшую жену. — И еще с этим ее продюсером. Почему у них такая паника началась из-за статьи про развод, а?

— Маш, всегда противно, когда про тебя в газете пишут всякую чушь!

— Неприятно, но не до истерики же, Дмитрий Андреевич! Вот про вас написали в начале весны, что вы сделали операцию по перемене пола и что вы на самом деле женщина из Новосибирска! Помните?

— Как не помнить, — пробормотал Родионов.

— Там даже фотографии были, — продолжала Маша вкрадчиво и осторожно. Осторожность следовало соблюдать, потому что и так он был зол, того и гляди, начнет орать и топать ногами, такое с ним бывало. — И легенда гласила, что вы из женской баскетбольной сборной Новосибирского университета, поэтому и рост у вас такой… не женский, рост-то ведь нельзя операцией прибавить!

Родионов отчетливо зафыркал.

— Ну вот. У вас же не было истерики. И мы на газету даже в суд не подавали! — сказала Маша.

— Да какой смысл на нее подавать, если!…

— Вот именно, Дмитрий Андреевич. Оскорбительного ничего, а так… чушь и ерунда, и больше ничего, и Марков тогда, помните, на совещании сказал, что связываться мы не будем. Припугнуть припугнем, судом, в смысле, а связываться не станем.

— Помню, помню, ну и что?!

— А то, что Лида Поклонная не вчера родилась и замуж вышла не за принца Альберта, для которого репутация — все, весь смысл жизни! У нее муж актер, и она сама тоже какая-никакая актриса! И из-за чего весь сыр-бор? Она же почти в истерике была!

— И что ты у нее спросишь?…

Маша подумала секунду.

— Я еще не знаю. Но вчера она в кустах разговаривала со Стасом Головко о каком-то сроке. А потом весь вечер делала вид, что его не знает. Даже не взглянула на него ни разу. Почему?

— Почему?

— Я не знаю. Я хочу понять.

Родионов раздраженно пожал плечами, открыл было рот, чтобы что-то возразить, но в это самое время высокие двустворчатые двери распахнулись и появился Нестор. В руках у него был серебряный поднос с кофейными чашками.

— Кава! — провозгласил Нестор торжествующе. — Кава з вершками!

Маша и Родионов смотрели на него во все глаза.

— Никого немае? — удивился Нестор, бочком просеменил к столу и пристроил на него поднос. — Так просили же каву!

Великий писатель-детективщик замычал и большими шагами вышел прямиком в окно, где на лужайке скучал милиционер — или как там они называются на мове?…

Маша отпила кофе, который оказался таким же холодным и слабым, как и предыдущий, — из вежливости. Нестор сладко ей улыбнулся и взял себе чашку.

— Замучился, — пожаловался он и сложил губы трубочкой, приготовившись пить. — Эта что ж такое творится, когда вчора все было так чудэсненько, а сэгодни така бэда приключилась. И Мирослава Макаровна расстроены…

Маша глянула на него и спросила осторожно:

— А на этой даче часто бывают приемы?

— Та хто их знае! — печально сказал Нестор. — Я тут недавно роблю, бо до того в другым мисте…

— Так вы недавно здесь работаете? — удивилась Маша. — А мне казалось, что вы тут всю жизнь! И Мирослава Макаровна так вам доверяет!

— За шо я ей дякую!

— Простите?

— Спасибо ей большое, — прочувствованно сказал Нестор и еще раз отхлебнул. Маша внимательно за ним наблюдала. — Она чудисна женщина.

— Разве? А мне показалось, что…

— Та не, это она так, оттого шо ответственность на ей большая, прием этот, то да се!… А вообще она гарная, добрая такая.

— Добрая? — поразилась Маша. — По-моему, она очень резкая и не слишком…

— Та не, не! И гостей она любит, и стихи сочиняет! Вы ее стихи читали? И помогает всем. У нас целая община за ее счет живет.

— Какая община? — не поняла Маша.

— Та такая. Литературная. У нас тут трудно пробиться, а она всем помогает.

— Что значит — трудно пробиться?