Однокурсники Боборыкин Петр

Из дневника Эндрю Элиота

2 февраля 1958 года

Может, в будущем из меня все-таки что-нибудь да получится. Например, я мог бы стать сводником. По крайней мере, стоило мне единственный раз в жизни устроить знакомство двух людей, как все закончилось свадьбой.

Венчание прошло в прошлую субботу в Первой унитарной церкви в Сайоссете, на Лонг-Айленде. Невестой — очень хорошенькой — оказалась сестренка моего приятеля Джейсона Гилберта, Джулия. А счастливчиком стал мой бывший одноклассник Чарли Кушинг — раньше я про него думал, будто он бестолковый и ни на что не годится.

Очевидно, я заблуждался на его счет, поскольку он ухитрился сделать так, что Джулия забеременела в первый же вечер, как только они вместе легли в постель.

К счастью, факт грядущего материнства раскрылся на самой ранней стадии, поэтому дело удалось обставить comme il faut[41]. Фото Джулии напечатали в «Нью-Йорк таймс», и миссис Гилберт сумела организовать пышное торжество с таким тактом — и быстротой, — что ее внук (или внучка), если и появится на свет чуть раньше положенного срока, то не настолько, чтобы дать пищу злым языкам.

Вообще-то вынужденным стал для них этот брак или нет, но, по-моему, эти двое очень подходят друг другу. Хотя Джулия и сообразительная девушка, но точно не Мария Кюри. И профилирующей дисциплиной у нее в Брайерклиффе, наверное, была «охота за мужьями». И можно сказать, она добилась в этой сфере наивысших результатов.

В конце концов, Куш, как мы ласково называли его в подготовительной школе, настоящий «бостонский брамин» с родословной, уходящей корнями во времена первых поселений.

Что касается Гилбертов, то нехватку патины на своих американских корнях они с лихвой восполняют энергией и динамизмом. Папаша у Джейсона — настоящий первопроходец в области телевидения и летает в Вашингтон чуть ли не каждую неделю.

Более того, если между семьями и существовало некоторое напряжение, связанное с обстоятельствами этого бракосочетания, то внешне оно никак не проявлялось. Из этих двоих получилась красивая пара, и, к радости молодоженов, старик Гилберт поселил их в весьма комфортабельном доме в Вудбридже, чтобы Куш мог, живя со вкусом, доучиваться в Йеле.

Однако полной неожиданностью для меня стало то, что во время церемонии я вдруг словно язык проглотил от волнения. Ведь Куш стал первым из всей нашей шайки-лейки, кто женился. Это навело меня на мысль, что однажды я тоже могу решиться на подобное. Вот только какой же благоразумной девушке захочется выходить за меня замуж?

*****

После завершения брачной церемонии Ньюол и Эндрю, втиснувшись в «корвет» Джейсона, поехали с ветерком назад в Кембридж.

Постепенно Эндрю стал замечать, что Джейсон выглядит мрачным. В самом деле, за все это время он почти ни разу не улыбнулся.

— Послушай, Гилберт, — сказал Эндрю, когда они подъезжали к мосту Хартфорд, — ты вроде как злишься.

— Да, — ответил Джейсон лаконично и прибавил скорость.

— Я так понимаю, ты не одобряешь этот выбор.

— Верно, — буркнул тот сквозь зубы.

— На каком основании? — поинтересовался Ньюол.

— На том основании, что этот Кушинг — придурок, каких я еще не встречал в своей жизни.

— Не слишком ли ты суров, Джейс?

— Черт возьми, нет, — ответил он. — Моей сестре всего восемнадцать. Неужели этот тупица не мог быть чуть осторожнее?

— А вдруг они любят друг друга? — предположил Эндрю: его роль в этой жизни заключалась в том, чтобы выискивать хоть какие-то светлые моменты в самых тяжелых ситуациях.

— Да брось ты, — взорвался Джейсон, хлопнув рукой по приборной доске, — они едва знакомы.

— Зато родители остались довольны, — вставил Ньюол.

— Еще бы, — отозвался Джейсон. — Единственное, что у них есть общего, — это нелюбовь к скандалам.

— Насколько я могу верить своим глазам, — сказал Ньюол, — твоему папе Куш на самом деле понравился.

— Да уж, — ответил Джейсон с сарказмом, — но главным образом потому, что его предки сражались при Банкер-хилле.

— И мои там сражались, — подхватил Ньюол. — Не поэтому ли и я тебе нравлюсь, Гилберт?

— Нет, — ответил тот полушутя. — Ты мне совсем не нравишься, если честно.

*****

— Дэнни, я считаю, вы совершаете большую ошибку.

Профессор Пистон пригласил своего ученика, отмеченного наградами, к себе в кабинет, чтобы обсудить с ним планы на следующий год.

— Мне очень жаль, профессор, но я не вижу смысла в том, чтобы учиться еще один год.

— Но, Дэнни, занятия с Надей Буланже вряд ли будут для вас тяжким трудом. Ведь, можно сказать, эта женщина само воплощение современной музыки. Не забывайте, большинство крупнейших композиторов нашего времени учились у Буланже.

— А если я отложу все это, скажем, на год? Мистер Харок уже договорился о концертах с такими оркестрами…

— Ага, значит, вам просто не терпится сорвать все аплодисменты. Дэнни, — понимающе произнес Пистон, — как бы мне хотелось, чтобы вы не были так импульсивны в своих поступках. Поймите, стоит начать ездить по свету, как этот водоворот затянет вас с такой силой, что продолжать учебу уже будет некогда.

— Но мне очень хочется использовать этот шанс. Как бы там ни было, может, это прозвучит слишком самонадеянно, но я уверен, что смогу начать писать музыку самостоятельно.

Глава музыкального отделения задумался, ничего не сказав. Но Дэнни почувствовал, он что-то скрывает, и спросил без обиняков:

— Правильно ли я вас понял, сэр: вы не считаете, будто я сложился как композитор?

— Видите ли, — Пистон говорил неспешно, подыскивая верные слова, чтобы деликатно изложить свою мысль, — большинство из тех, кто пошел учиться к Наде, например Копленд, к тому времени уже были вполне зрелыми музыкантами. Однако ей удалось выявить в них еще какие-то возможности, о которых они сами не подозревали, и это обогатило все их последующее творчество…

— Мне кажется, вы не совсем ответили на мой вопрос, — вежливо заметил Дэнни.

— Ладно, — сказал Пистон, потупив взгляд, — полагаю, обязанность учителя — говорить правду. Если он действительно хочет чему-то научить.

Он помолчал, а затем вынес свой вердикт:

— Дэнни, всем известно, вы великий пианист. Со временем вы обязательно вырастете в прекрасного дирижера, в этом у меня нет ни малейшего сомнения. Но что касается ваших композиторских опытов в этих стенах, они все еще — как бы это сказать? — сыроваты. То есть идеи ваши прекрасны, но оформлены немного небрежно, ибо у вас пока не хватает знаний. Вот почему я так настойчиво рекомендую вам позаниматься год с Надей.

Это был удар по самолюбию Дэнни. Профессор разговаривал с ним, словно какой-нибудь рецензент из «Кримзон».

Он смотрел на Уолтера Пистона и думал про себя: «А что хорошего дала Буланже тебе? Твои симфонии не такие уж и великие. И когда в последний раз какой-нибудь оркестр приглашал тебя выступить в качестве солиста? Нет, Уолтер, сдается мне, ты немного завидуешь. И все же я пропущу учебу в «Буланжерии»».

— Мне кажется, я задел ваши чувства, — участливо произнес Пистон.

— Нет-нет. Вовсе нет. Вы сказали, что думаете, и я благодарен вам, вы были честны со мной.

— В таком случае, может, вы еще раз все обдумаете? — спросил руководитель отделения.

— Конечно, — дипломатично сказал Дэнни.

Затем поднялся и вышел из кабинета.

Он не стал возвращаться к себе в общежитие, а сразу пошел искать телефонную будку на Гарвардской площади — так ему не терпелось позвонить в Нью-Йорк.

— Мистер Харок, можете договариваться с любым залом в любой точке земли, лишь бы там был настроенный инструмент.

— Браво, — обрадовался импресарио. — Я устрою для тебя восхитительный год.

Вот так, проявив не то храбрость, не то безрассудство, Дэнни Росси решил выделиться из всего выпуска. Первым добровольно выскользнуть из уютной, безопасной оболочки теплого Гарварда и с головой окунуться в ледяные воды Реального Мира, где акулы так и кишат.

*****

Подобно стретто в финале оперного акта, когда происходит ускорение движения в заключительном разделе произведения, весенний семестр убыстрил темп всей музыкальной темы, и без того разогнавшейся до предела. Май, казалось, наступил раньше, чем закончился апрель. Те, кто только что завершил свои дипломные работы, едва успевали перевести дух перед тем, как приступить к сдаче выпускных экзаменов.

Некоторые из студентов выпуска воспользовались этой последней возможностью, чтобы заработать себе нервное расстройство.

В день, когда нужно было сдавать выпускной экзамен по истории и литературе, вблизи реки Чарльз обнаружили Нормана Гордона из Сиэтла, штат Вашингтон, бесцельно бродившего у берега, — по счастливому стечению обстоятельств его нашел преподаватель.

— Послушайте, Норм, вы так рано закончили писать экзаменационную работу?

— Нет, — с маниакальным блеском в глазах ответил студент последнего курса, который до сих пор учился только на «отлично». — Я решил, что мне совершенно не нравится выбранная мной специальность. В самом деле, я не буду оканчивать университет. Отправлюсь на запад и займусь скотоводством на каком-нибудь ранчо.

— О, — сказал преподаватель и заботливо отвел его в поликлинику.

А там студентом уже занялись психиатры, поскольку теперь они были ему нужнее, чем преподаватели.

Но в каком-то смысле юный Гордон осуществил свое тайное желание: ему удалось-таки остаться в этом надежном убежище и не покидать родных стен университета.

— Блестящая работа, — произнес Седрик Уитмен, когда встретился с Сарой в Бойлстон-холле во время последней консультации. — Не думаю, что проявлю неосмотрительность, если скажу вам, что эту точку зрения разделяют все, кто читал ее на нашем отделении. Вообще-то из вашей работы вполне можно было бы сделать докторскую диссертацию.

— Спасибо. — Сара застенчиво улыбнулась. — Но, как вам известно, я не собираюсь поступать в аспирантуру.

— Это прискорбно, — ответил Уитмен. — У вас весьма незаурядные умственные способности.

— Мне кажется, одного классициста в семье достаточно.

— И чем же вы намереваетесь заниматься, Сара?

— Стану женой… и матерью когда-нибудь.

— А разве это исключает другие занятия?

— Видите ли, я думаю, что смогу помогать Теду по мере своих возможностей. И будет проще, если я найду какую-нибудь не очень ответственную работу. Этим летом я пойду на курсы стенографии к Кэти Гиббс.

Уитмен не смог скрыть своего разочарования.

Сара это почувствовала и немного обиделась.

— Но это не потому, что Тед будет возражать, — оправдывалась она. — Просто так…

— Прошу вас, Сара, — остановил ее профессор, — вам незачем объяснять. Я прекрасно все понимаю.

А про себя он подумал: «А ведь Тед будет возражать, и это очевидно».

Он встал, чтобы пожать ей руку и пожелать всего доброго.

— Как приятно думать, что вы и Тед не покидаете Кембридж. Вероятно, у нас когда-нибудь появится возможность пригласить вас к себе в колледж. В любом случае я осмелюсь предсказать вам будущее. Уверен, совсем скоро вы оба будете носить ключи «Фи-бета-каппа»[42].

Пророчество Уитмена сбылось. 28 мая, когда старейшее в Америке почетное университетское сообщество объявило о принятии в свои ряды новых членов из числа студентов выпускного курса, Тед и Сара действительно оказались в списке избранных.

Как и Дэнни Росси (что неудивительно, ибо он оканчивал учебу с отличием), а также Джордж Келлер, который вначале не проходил по некоторым нормативным показателям. Однако затем его дипломная работа получила приз Элиота (sic!) как лучшее сочинение года по социологии. А доктор К. написал весьма убедительное письмо, в котором подчеркивалось, что Джордж добился этих ошеломляющих успехов за очень короткий срок.

Джейсон не снискал никаких академических наград. Но зато продолжил выдающуюся карьеру на теннисном корте. Он вдохновил свою команду на то, чтобы третий год подряд разбить Йель в пух и прах. И как показатель того, что важнее — спортивные достижения или интеллектуальные, — Джейсона подавляющим большинством голосов избрали маршалом выпускного курса. Поэтому именно он возглавит процессию на торжествах по случаю окончания университета.

Он также выиграл приз Бингема как самый мужественный спортсмен.

Понятие «пресыщенность», если речь идет о наградах, совершенно неприменимо для студентов Гарварда. Поэтому никто не удивился, когда Джейсон ко всему прочему получил еще и стипендию Шелдона — награду, присуждаемую студентам за особые заслуги. Стипендия покрывала все расходы на путешествия в течение года — при условии, что получивший ее человек официально не будет учиться. Очевидно, мистер Шелдон знал, что нужно для того, чтобы осуществилась мечта любого студента.

Даже в Корпусе морской пехоты все были под впечатлением от количества знаков отличия, полученных Джейсоном, и ему охотно перенесли срок службы, с тем чтобы он сначала успел насладиться стипендией Шелдона.

(«Сейчас самое подходящее время, — пошутил командир. — Одна война закончилась, а другая не началась».)

Вся эта чрезмерная шумиха вокруг имени Джейсона привлекла к нему внимание даже тех студентов, которые никогда бы не стали читать спортивную страницу в «Кримзоне» просто так. И как следствие, однажды днем в его дверь постучался неожиданный гость.

— Да, чем могу быть полезен?.. Ба, что привело ходячий словарь в мое жилище? Закончились новые слова?

— Не надо язвить, — резко возразил Джордж Келлер. — Я пришел, чтобы попросить тебя кое о чем.

— Меня? Но, Джордж, я ведь всего лишь тупоголовая груда мышц.

— Я знаю, — сказал Келлер с тончайшей улыбкой. — Именно в этом качестве ты мне и нужен.

— Зачем? — спросил Джейсон.

— Научи меня играть в теннис, Гилберт. Я был бы тебе очень признателен.

Эта просьба, похоже, озадачила Джейсона.

— Почему в теннис? И почему я?

— Это же так очевидно, — сказал Джордж. — Прошлым летом я убедился, что это самый — как бы лучше выразиться? — выгодный с точки зрения социальных отношений вид спорта. А ты, безусловно, владеешь им лучше всех в Гарварде.

— Я очень польщен, Келлер. Но к несчастью, мне поручено отметелить всех ребят, которые будут охотиться за моей головой в турнире НССА[43] на следующей неделе. И у меня совершенно нет времени.

Надежда во взгляде Джорджа Келлера сменилась разочарованием.

— Я бы с удовольствием тебе заплатил, Джейсон. Сколько скажешь.

— Дело не в деньгах. Я бы тебя и бесплатно стал учить…

— Когда? — тут же спросил Джордж.

— Черт возьми, не знаю, — сказал Джейсон, чувствуя, что его загнали в угол. — Может, как-нибудь в течение недели перед вручением дипломов.

— В воскресенье, восьмого числа, в пять часов — годится? Я узнал, на это время нигде ничего не планируется.

Этот парень знал весь распорядок университета наизусть!

— Ладно, — сдался Джейсон, вздохнув. — У тебя есть ракетка?

— Конечно, — сказал Джордж, — а еще у меня есть мячики.

— Это мне и так известно, мог бы и не говорить, — проворчал Джейсон, закрывая за ним дверь.

Джордж Келлер остался стоять за порогом, светясь от самодовольства. А сарказма в последней фразе этот новоиспеченный знаток английского языка, привыкший к высокопарным речам, так и не уловил.

Когда вывешивались списки с оценками за выпускные экзамены, Эндрю Элиот уже томился в ожидании перед дверями исторического отделения. Он даже взмок от пота — вне спортивной площадки такое с ним случалось крайне редко.

Стоило секретарше отделения выйти из кабинета председателя комиссии, чтобы приколоть к доске объявлений результаты экзаменов, как к ней сразу же ринулась толпа студентов.

К счастью для Эндрю, его роста хватило, чтобы видеть поверх многочисленных голов. То, что он прочитал, сразило его. Потрясенный, он вернулся в «Элиот-хаус» и немедленно позвонил отцу.

— Какого дьявола, сынок, что стряслось? В это время еще дорого звонить.

— Папа, — пробормотал Эндрю, как в тумане, — папа, я просто хотел, чтобы ты первым узнал об этом…

Юноша замолчал.

— Давай, парень, выкладывай. А то уж очень дорого молчать по телефону.

— Папа, ты не поверишь, но я… сдал выпускные. Теперь я точно получу диплом.

Услышав это заявление, отец Эндрю сначала лишился дара речи.

В конце концов он произнес:

— Сынок, это и в самом деле очень хорошая новость. Если честно, я никогда не думал, что у тебя получится.

Из дневника Эндрю Элиота

10 июня 1958 года

Во время последней, выпускной, недели в стенах Гарварда проводятся разнообразные мероприятия — дабы облегчить наши страдания во время символического «второго рождения» — кульминация которого, со священным возложением рук, наступит утром в четверг.

Служба, которую провели в воскресенье в Мемориальной церкви по случаю окончания университета, прошла немного бестолково. По крайней мере, так мне рассказывал один из тех парней, кто ходил туда. Народу там было не очень много.

На танцы, организованные в понедельник и названные по непонятной причине «Выпускной размах», людей пришло значительно больше. Примерно половина выпуска собралась во дворе «Лоуэлл-хауса»: в белых смокингах, взятых напрокат, все танцевали чуть ли не до рассвета под расслабляющие звуки саксофона оркестра Ларри Элгарта.

Если это мероприятие и имело некую воспитательную цель — как, впрочем, все, что происходит в Гарварде, — то, наверное, она заключалась в том, чтобы показать, как мы будем вести себя в зрелом возрасте.

Оркестр все же сделал несколько реверансов в сторону современной музыки, сыграв парочку танцевальных «ча-ча-ча», вошедших в моду в последнее время, и несколько песен Элвиса. Но это все были тихие и спокойные мелодии, вроде «Love Me Tender».

Ах да, конечно, мы пригласили с собой девушек. Стыдно сказать, но я и Ньюол заключили соглашение с Джексоном — что-то вроде моих договоренностей по передаче лишней одежды Теду Ламбросу. Только нам достались его бывшие подружки.

Но разумеется, когда вы получаете девиц после Гилберта, они все еще в исключительно хорошей форме. Как сказал бы Джо Кизер, «почти неношеные». Одна проблема: у них по-прежнему сохраняются остатки привязанности к Джейсону. И в результате, пока он танцевал со сногсшибательной блондинкой (журналисткой, освещавшей теннисные матчи, которую он подцепил во время какого-то турнира), Люси, так называемая «моя девушка», и Мелисса, которой полагалось быть с Ньюолом, весь вечер простояли у танцпола, стараясь попасть в поле зрения Джейсона — в надежде станцевать с лидером выпуска хотя бы один танец.

Нужно ли говорить, что при всем нашем громадном природном обаянии нам с Диком так и не удалось сблизиться ни с одной из этих девиц? Но по крайней мере, мы провели время в обществе сексапильных красоток, что, как я подозреваю, и было основным для большинства парочек в этот вечер. Думаю, только Тед и Сара, ну, может, еще с десяток других пар были по-настоящему влюблены друг в друга.

Завтра вечером нас ждет еще одно праздничное событие, для которого Джейсон уже раздобыл мне спутницу, — круиз при лунном свете по Бостонской гавани. Ньюол собирается слинять, ибо по какой-то необъяснимой причине он боится, как бы его не укачало. Интересно, а что он будет делать на следующее утро, когда его призовут на службу в качестве морского офицера?

Но по мере того, как длится этот искусственный праздник с аттракционами, я все чаще и чаще задаю себе вопрос: почему никто особенно не радуется?

И я пришел к заключению, которое нахожу очень глубоким. Наш курс на самом деле не является единым курсом. Я хочу сказать, нас ничто не связывает — ни братские, ни какие-то другие отношения, которые должны были бы сплотить всех, будь мы дружны.

На самом деле время, которое мы сейчас проводим, можно считать неким перемирием. Прекращением огня между боями за славу и власть. И через какие-то два дня пальба опять возобновится.

*****

Несмотря на то что в начале последней недели перед днем выпуска то и дело лил дождь, в четверг 12 июня 1958 года — не иначе как благодаря гарвардским связям где-то на самом верху, в небесной канцелярии — выдалась теплая и солнечная погода, идеально подходящая для триста двадцать второй по счету торжественной церемонии вручения дипломов Гарвардского университета.

На всех участниках церемонии были соответствующие костюмы: взятые напрокат черные шапочки и мантии на выпускниках и ярко-розовые — на докторантах. А открывал все действие всадник, который выехал верхом на коне, в одеянии шерифа графства Мидлсекс восемнадцатого века.

Выпускники 1958 года, ведомые Джейсоном Гилбертом и еще двумя другими маршалами, чинно прошли через Гарвардский двор вокруг университетского Холла и заполнили широкое пространство между Мемориальной церковью и библиотекой Вайденера. Каждый год здесь на несколько часов вырастает лес из составленных рядами деревянных скамеек, и это место как по волшебству превращается в театр, которому, оказывается, уже триста лет.

По традиции, сложившейся за эти три столетия, торжественная церемония открывалась речью, произносимой на латыни — языке, который знали человек шестнадцать, а остальные делали вид, будто все понимают.

В этом году оратором, которого двумя неделями раньше избрала кафедра классической филологии, стал Теодор Ламброс из Кембриджа, штат Массачусетс. Его речь называлась «De optimo genere felicitatis» — «О наивысшей форме счастья».

В задачу человека, произносящего приветственную речь, как следует из этого определения, входило приветствовать всех официальных лиц и высоких гостей в строгом иерархическом порядке. Сначала ректора Пьюси, а потом уже губернатора штата Массачусетс, деканов факультетов, пасторов и так далее.

Но вся толпа обычно ждет традиционного приветствия, обращенного к девушкам Рэдклиффа (очередь до них, конечно, доходит в самом конце):

Двадцать тысяч пар рук зааплодировали. Но никто не хлопал сильнее, чем члены семьи Ламброс, которых переполняла гордость.

После всех приветствий оратор должен произнести краткое назидание. И Тед в своем послании подчеркнул, что для него наивысшей формой счастья было обнаружить существование истинной, бескорыстной дружбы между людьми.

Почти сразу после этого ректор Пьюси призвал весь выпуск 1958 года встать, а его представителей подняться на ступени Мемориальной церкви, чтобы вступить в «товарищество образованных людей».

Первый маршал Джейсон Гилберт подошел к подиуму и принял в руки символический диплом за всех выпускников.

Отец Гилберта, сидевший недалеко от сцены в секторе, выделенном для родственников тех, кто участвует в церемонии, услышал, как чей-то женский голос воскликнул: «Ну чем не герой какого-нибудь романа Скотта Фицджеральда!»

Мистер Гилберт обернулся предупредить жену, чтобы она не говорила так громко. Но, посмотрев на нее, он понял, что Бетси плачет, а комплимент его сыну вслух произнесла совсем другая женщина, сидевшая в этом же ряду. Тогда он улыбнулся и подумал: «Я самый гордый отец во всем этом чертовом месте».

Конечно, это было совсем не так. Здесь находилось более тысячи отцов, сыновья которых были выпускниками 1958 года, и каждый из них пребывал на вершине счастья, испытывая законное чувство гордости.

Четыре года назад в Гарвард поступило 1162 молодых человека из выпуска 1958 года. Сегодня 1031 из них получили дипломы. Чуть больше десяти процентов не выдержали и остались за бортом. Как в Древнем Риме, когда казнили каждого десятого.

Некоторые из тех, кого отчислили посреди этого пути, может быть, вернутся сюда потом и завершат учебу. Но были и такие, кто сдался и не смог закончить Гарвард — либо потеряв рассудок, либо лишив себя жизни. Но никто не вспоминал их сегодня, ибо это было время для поздравлений, а не для скорби и жалости.

Даже Гилберт не вспомнил о Дэвиде Дэвидсоне, своем соседе на первом курсе, который все еще находился в психиатрической больнице Массачусетса — не сломленный временной неудачей, он по-прежнему мечтал добиться славы в научном мире.

Спустя полчаса выпускной курс распался на небольшие группы, которые разошлись по своим колледжам, чтобы вместе отобедать.

Совместная трапеза Арта и Гизелы Росси в «Элиот-хаусе» стала одновременно и прощальной, поскольку наутро Дэнни должен был уезжать в Тэнглвуд — на этот раз уже в качестве солиста. А после фестиваля — в Европу, где ему предстояло начать гастрольное турне, организованное Хароком.

Мать не смогла удержаться, чтобы не спросить, где Мария и почему ее нет с ними. Ей ведь так понравилась эта девушка.

Арт Росси оказался более понятливым.

— Ну что ты, дорогая, — шепотом сказал он, — может, это всего лишь преходящее увлечение. Дэн хоть и молод, но слишком умен, чтобы попасться так рано в сети.

Дэнни сидел и таинственно улыбался, хотя душу его жгла обида: когда он пригласил девушку на эту встречу, просто ради «старой дружбы», Мария ему отказала.

Джордж Келлер смирился с тем, что ему придется жевать свои бутерброды в одиночестве на ступеньке крыльца, выходящего во внутренний двор. Оно и понятно: рядом с ним в этот день не было ни близких, ни родных. И тут к нему подошел Эндрю Элиот.

— Эй, Джордж, — сказал он доброжелательно, — сделай одолжение, а? Подойди к нашему столу и поболтай с кем-нибудь из моих сводных сестер. Я хочу сказать, что не помню, как зовут половину из них, но некоторые из девочек — клёвые.

— Благодарю тебя, Эндрю, это так великодушно с твоей стороны. Я буду рад присоединиться к восхищенным девушкам.

Когда Джордж встал со своего места, чтобы пройти к столу, где сидели представители семейства Элиот, через внутренний двор здания под названием Элиот, вместе со своим однокурсником Эндрю с той же фамилией, последний ему шепнул:

— Джордж, твой английский бесподобен. Но не говори девушкам, что они восхищенные. Скажи моим сестрам — любой из них, — что они восхитительные.

Ближе к вечеру разъединение выпуска завершилось. Весь курс теперь разделился на тысячу с лишним атомов, которые устремились в различных направлениях с разными скоростями.

Соберутся ли они снова когда-нибудь вместе как единое целое?

И были ли они когда-нибудь этим единым целым?