Однокурсники Боборыкин Петр
Едва Дэнни вышел на сцену «Симфони-холла», он сразу же ощутил, как права была его подружка, когда давала ему свой совет. Сквозь вежливые, дружеские аплодисменты он услышал одобрительные возгласы: «Смотри, какой симпатичный!»
Его выступление было почти безупречным. Он играл очень эмоционально. А при заключительном аккорде уронил голову, и несколько прядей упали ему на лоб.
Зал устроил ему овацию.
Как долго длились аплодисменты, он не заметил. По правде говоря, восторженное обожание публики просто захлестнуло его, как волной, и он совершенно утратил чувство времени. Он мог бы стоять так на сцене вечно, если бы не Мюнш, который дружески приобнял его за плечо и повел за кулисы.
Едва он добрался до своей уборной, как появились родители. А потом, следом за ними — журналисты: словно новые планеты, они неотступно кружили вокруг звезды первой величины по имени Дэнни Росси.
Сначала они засверкали вспышками, когда он пожимал руку Мюншу. Затем несколько раз его фотографировали рядом с мамой и папой. Потом — серия снимков с признанными деятелями музыкального мира, многие из которых специально приехали на концерт из Нью-Йорка.
В конце концов даже Дэнни все это надоело.
— Эй, ребята, — взмолился он, — что-то я утомился. Представьте себе, я же совсем не спал накануне. Можно, я попрошу вас собрать свои вещи и уйти? Если вы, конечно, получили все, что хотели.
Большинство представителей прессы остались довольны и собрались уходить. Но один из фотографов догадался, что единственный снимок, который, несомненно, привлек бы внимание читателей, еще не сделан.
— Дэнни, — воскликнул он, — а как насчет фотографии, где ты целуешься со своей девушкой?
Дэнни взглянул в угол комнаты, где Мария, скромно одетая, пряталась все это время. (Ему пришлось чуть ли не за месяц до концерта начать уговаривать ее прийти в «Симфони-холл», просто как «друг».) Он махнул ей, чтобы она вышла вперед. Но девушка покачала головой.
— Нет, Дэнни, пожалуйста. Не хочу, чтобы меня фотографировали. Кроме того, это же твой вечер, а я здесь нахожусь просто как слушательница.
Разочарованный вдвойне, поскольку ему хотелось, чтобы весь мир увидел, какая рядом с ним привлекательная девушка, Дэнни молча согласился с ней и заявил журналистам:
— Она еще не привыкла. В другой раз, ладно?
Нехотя «четвертая власть» удалилась. А семья Росси и Мария направились к лимузину, чтобы проехать в отель «Риц», где администрация «Симфони-холла» забронировала для них номер.
Дэнни ехал в гостиницу как во сне. Утонув в мягких кожаных подушках персонального лимузина, он то и дело повторял про себя: «Невероятно, я — звезда. Звезда, черт бы меня побрал».
Дэнни не знал, что испытает подобную эйфорию, поэтому заранее предупредил родителей, чтобы они не готовили большого приема. Он думал, что после концерта будет пребывать в печали, тоскуя по человеку, без которого он не смог бы добиться такого успеха. Однако после оваций, которые все еще звенели в ушах, он будто захмелел и какое-то время не мог думать ни о ком — только о себе.
Мюнш и концертмейстер оркестра опрокинули по бокалу шампанского и довольно быстро удалились. На следующий день им предстояло играть дневной концерт, поэтому они торопились домой, чтобы успеть отдохнуть. Директор-распорядитель Бостонского симфонического оркестра привел с собой одного очень примечательного джентльмена, которому не терпелось переговорить с Дэнни именно сегодня, не дожидаясь завтрашнего дня.
Этим неожиданным гостем оказался не кто иной, как господин С. Харок собственной персоной — самый знаменитый во всем мире устроитель концертов. Он сказал молодому пианисту не только о том, как восхищается его исполнительским мастерством, но и что он будет чрезвычайно рад, если Дэнни позволит его агентству представлять свои интересы. Более того, он пообещал Дэнни, что уже в следующем году у него появится возможность играть с крупнейшими оркестрами.
— Но, мистер Харок, я же совершенно неизвестен.
— Ах, — улыбнулся старик, — зато я хорошо известен. И что еще важнее, все директора симфонических оркестров, с которыми я обязательно свяжусь, доверяют своему слуху.
— Вы хотите сказать, будто сегодня кто-то из них присутствовал в зале?
— Нет, — улыбнулся Харок, — но мэтр Мюнш подумал, что было бы полезно записать сегодняшний концерт на магнитофон. С вашего позволения, я мог бы очень хорошо использовать эти пленки.
— О боже…
— Как дела, мистер Харок? — вклинился в разговор Артур Росси. — Я — папа Дэнни. Если желаете, мы могли бы утром вместе позавтракать.
Дэнни метнул на отца испепеляющий взгляд, после чего снова повернулся к импресарио.
— Весьма польщен, сэр. Может быть, мы могли бы поговорить об этом в другой раз…
— Конечно, конечно, — произнес Харок с восторгом. — Мы поболтаем обо всем, когда вы будете посвободней.
Затем он вежливо пожелал всем спокойной ночи и ушел вместе с директором оркестра. Теперь их осталось только четверо: Дэнни, его родители и Мария.
— Ну вот и хорошо, — шутливо сказал Артур Росси, улыбаясь Марии, — остались только итальянцы.
Он избегал взгляда Дэнни, ибо знал, что недавно зашел слишком далеко, переступив черту, которая определяла новые границы их отношений «отец — сын». И он боялся гнева Дэнни.
— С позволения всех присутствующих, — произнесла Гизела Росси, — я бы очень хотела предложить тост и выпить за того, кто присутствовал на сегодняшнем концерте незримо — не телом, но душой.
Дэнни кивнул, и все подняли свои бокалы.
— За Фрэнка Росси… — начал было отец.
Но тут же осекся, поскольку услышал, как его младший сын прошептал, едва владея собой:
— Нет, папа, не в этот вечер…
Наступила тишина. Затем миссис Росси негромко произнесла:
— Светлой памяти Густава Ландау. Помолимся, чтобы Господь позволил музыке, которую играл сегодня Дэнни, достичь небес и этот славный человек мог бы гордиться своим учеником.
Они выпили.
— Это учитель Дэнни, — сказала миссис Росси Марии.
— Я знаю, — мягко ответила она. — Дэнни рассказывал мне о том, как он… любил его.
Внезапно все замолчали, поскольку никто не знал, что сказать.
Наконец Мария снова заговорила:
— Не хотелось бы портить сегодняшний вечер, но, кажется, уже поздно. Думаю, будет лучше, если я возьму такси и поеду в Рэдклифф.
— Если подождешь минутку, — предложил Дэнни, — я с удовольствием отвезу тебя и потом попрошу водителя на обратном пути подбросить меня до «Элиота».
— Нет-нет, — запротестовала она. — Я хочу сказать, администрация оркестра предоставила тебе такой шикарный номер. Насколько приятней тебе будет отдыхать здесь, чем на металлической кровати в Гарварде.
Мария вдруг немного смутилась — ей показалось, что ее последние слова могут быть истолкованы неверно. А вдруг старшие Росси догадаются, что она бывала в комнате у Дэнни?
В любом случае, она этого так и не узнала, ибо Артур и Гизела попрощались и отправились к себе в номер, который находился на том же этаже, чуть дальше по коридору.
Дэнни и Мария стояли бок о бок в кабинке лифта, который спускался вниз, и смотрели прямо перед собой.
Когда они направились к выходу, Дэнни нежно придержал ее.
— Послушай, Мария, — зашептал он, — давай не будем сегодня расставаться. Я хочу быть с тобой. Хочу разделить эту особенную для меня ночь с девушкой, которую я действительно люблю.
— Я устала Дэнни, честное слово, — тихо ответила она.
— Мария, послушай, — умолял ее Дэнни, — поднимемся ко мне. Давай переночуем в том номере… как жених и невеста.
— Дэнни, — ласково ответила она, — я знаю, как это важно для тебя. Но мы и в самом деле не принадлежим друг другу. Особенно после сегодняшнего вечера.
— Что ты имеешь в виду?
— Я увидела, как ты изменился. Я очень рада твоему большому успеху, но ты только что вошел в совершенно новый мир, где я чувствую себя совсем неуютно.
Он сдерживался изо всех сил, чтобы не разозлиться, но не получилось.
— Неужели это еще одна отговорка, чтобы только не ложиться со мной в постель?
— Нет, — прошептала Мария взволнованно, — сегодня я увидела, что в твоей жизни нет места ни для кого. Луч прожектора слишком мал.
Она отвернулась и пошла через темный коридор к выходу.
— Мария, подожди! — окликнул он ее.
Его голос легким эхом отозвался в мраморном холле.
Она остановилась и сказала:
— Пожалуйста, Дэнни, ни слова больше. Я всегда буду хранить о тебе самые теплые воспоминания.
А потом сказала чуть слышно:
— Прощай.
И ушла сквозь вращающуюся дверь.
Дэнни Росси остался стоять в опустевшем вестибюле на исходе дня своего величайшего триумфа, раздираемый противоречивыми чувствами: с одной стороны — восторг и ликование, с другой — понимание того, что он потерял. Но в конечном счете там, в темноте вестибюля, он убедил себя, что это и есть цена, которую он должен заплатить.
Цена славы.
*****
Тед и Сара теперь были совершенно неразлучны. Они взяли почти одни и те же предметы, и их разговоры — но только не тогда, когда они занимались любовью, — были в основном о классической филологии. Они даже темы для дипломных сочинений выбрали похожие. Сара договорилась с профессором Уитменом, что он будет руководить ее работой об эллинских изображениях Эроса, где основное внимание уделено Аполлону Родосскому. А Тед попросил самого профессора Финли руководить его диссертацией, в которой дается сравнение двух ярких, совершенно противоположных женских образов у Гомера — Елены и Пенелопы.
Каждый день после обеда они сидели друг против друга в библиотеке Вайденера и усердно занимались, иногда отвлекаясь на то, чтобы обменяться глупыми записками на латыни или греческом.
Около четырех эти двое обычно присоединялись к массовому исходу мускулистых парней из библиотеки, когда те направлялись на тренировки. Только в отличие от спортсменов стадионом для них была новая комната Эндрю.
И все же, поскольку они учились в Гарварде последний год, оба все яснее понимали, что вся эта идиллия, счастливые деньки в стенах университета должны рано или поздно подойти к своему завершению. Или, в каком-то смысле, к логическому концу.
Тед подал заявление в аспирантуру Гарварда на кафедру классической филологии, и Сара подумывала о том же, хотя родители намекнули, что с удовольствием оплатили бы ей год учебы где-нибудь в Европе.
Это ни в коем случае не означало, будто мать с отцом не одобряли ее отношений с Тедом. Впрочем, они никогда его не видели и мало знали, если вообще что-либо знали, о нем.
Зато Сара стала частой гостьей в доме Ламбросов: она регулярно посещала воскресные обеды в их доме и чувствовала себя почти членом семьи — мама Ламброс молилась каждую неделю о том, чтобы это когда-нибудь действительно случилось.
У них не было двойственных чувств по отношению к будущему — у этих страстных поклонников классики и друг друга. Они никогда не обсуждали женитьбу или замужество. Они не сомневались в наличии у кого-то из них желания вступить в брак — просто оба считали само собой разумеющимся, что они уже принадлежат друг другу, и это на всю жизнь. А свадебная церемония — простая формальность.
Они оба знали, что по-гречески слова «мужчина» и «женщина» означают также «муж» и «жена». Поэтому во всех смыслах, в том числе и духовно, они уже были женаты.
*****
Джордж Келлер вернулся в «Элиот-хаус» для последнего года обучения, чувствуя себя таким же американцем и гарвардцем, как и его однокурсники, если не больше.
Поскольку его потребность в учебе была чрезвычайно высока, он перебрался в одноместное жилье, впрочем, вполне по-дружески расставшись со своими соседями преппи.
— Теперь ты сможешь трахать сам себя хоть всю ночь, — сострил Ньюол.
Джордж чувствовал себя артиллеристом. Предыдущий год он провел в Гарварде, определяя свое местоположение. Летом он рассчитал цель, выбрав идеальную тему для дипломной работы. И правда, кто лучше его справится с темой «Освещение Венгерской революции в советских средствах массовой информации»? Доктор К. недвусмысленно намекнул, что ее можно будет опубликовать.
А теперь он готовился выпустить свои недавно приобретенные снаряды, чтобы уничтожить все барьеры, стоящие на его пути к политической победе.
Так что же ему в конечном счете нужно? Этот вопрос задал ему Киссинджер после окончания конференции, когда они сидели вечером в его кабинете, оборудованном кондиционером, попивая заслуженный чай со льдом.
— Из тебя получится профессор Гарвардского университета, — заверил его Генри.
— Знаю, — заулыбался Джордж. — А как далеко простираются ваши амбиции, Генри?
Поменявшись ролями со студентом, наставник робко засмеялся и постарался ответить уклончиво, но шутливо.
— Ну, — со смехом сказал он, — я, разумеется, был бы не прочь стать императором. А ты?
— А я бы и на пост президента согласился, — улыбнулся Джордж, — но, похоже, даже у вас нет на это права. Здесь, Генри, нам одинаково не повезло. Ни мне, ни вам по факту нашего рождения не дано достичь самой главной вершины.
— Прошу прощения, мистер Келлер, — произнес Киссинджер, подняв вверх указательный палец. — Похоже, вы глубоко заблуждаетесь, полагая, что люди в Белом доме действительно управляют страной. Позвольте мне освободить вас от этой иллюзии, и как можно скорее. Они главным образом всего лишь распасовщики на поле, которые в огромной степени зависят от советов своих тренеров. А мы с тобой, Джордж, вполне можем стать такими незаменимыми советниками. Вот это было бы увлекательно, не находишь?
— Вы хотите сказать, вас прежде всего привлекает то, что называется «властью за троном»?
— Не совсем. На самом деле меня интересует, чего можно добиться с помощью этой власти. Замечательных вещей, можешь мне поверить.
Джордж кивнул, ухмыльнувшись. Он поднял свой стакан и провозгласил тост:
— За то, чтобы у вас было больше власти, Генри.
*****
Джейсон Гилберт вернулся в Кембридж после летней подготовки в Корпусе морской пехоты загорелым и в отличной физической форме. Еще более накачанным, чем прежде.
Только приехав в кампус, он сразу же отправился повидаться с Элиотом и Ньюолом в их новом двухместном номере, где уже не было сумасшедшего венгра. Попивая охлажденное пиво, они рассказывали друг другу о своих любовных и военных приключениях. Ньюол, в соответствии с программой службы подготовки офицеров резерва морской пехоты, все лето бороздил Тихий океан на авианосце. Перед тем как вернуться домой, он, по его словам «доведенный до исступления», съездил на недельку в Гонолулу. О чем радостно поведал во всех деталях.
Джейсон под жарким южным солнцем провел свое лето несколько иначе. Во-первых, у них был сержант-инструктор по строевой подготовке, который имел зуб на всех ребят из Лиги плюща. Например, за малейшее нарушение дисциплины этот тип заставил Джейсона целый час бегать по территории базы под палящим солнцем в тяжелых армейских ботинках и при полной амуниции.
— Так ведь и загнуться можно, — заметил Элиот, открывая вторую банку пива.
— Да нет, в общем, было терпимо, — небрежно бросил Джейсон. — Не забудь, я ведь спортсмен. Но конечно, изображал, будто меня вот-вот удар хватит.
— Хорошая уловка, — сказал Ньюол. — Я слышал, эти морпехи бывают просто садистами.
— Вообще-то мне было жаль того парня, — неожиданно признался Джейсон.
— С чего вдруг? — спросил Ньюол.
— Мне кажется, я понял, почему он так гонял нас в лагере, — стал объяснять он, немного понизив голос, — ведь их жизнь вне военной базы в Виргинии, если ты не белый, не такая уж замечательная. Однажды в воскресенье, когда у нас был выходной, мы с ребятами пошли в город поесть мороженого. Сидим мы в кафешке «Говард Джонсонс», и как раз наш сержант проходит мимо. И я, кретин несчастный, помахал ему, чтобы он зашел и присоединился к нам.
— Ну и что в этом такого плохого? — поинтересовался Эндрю.
— Вы не поверите, но он просто остановился как вкопанный и показал нам всем кукиш. А в понедельник мы все отжимались столько раз, что думали — уже никогда нам не подняться.
— Я не понял, — сказал Эндрю. — Вы же хотели просто по-дружески его пригласить, разве нет?
— Конечно, но ваш Джейсон Гилберт по наивности не сообразил, что за пределами базы, в самом городе Квонтико, действуют законы сегрегации — прямо как до Гражданской войны. Можете себе представить: военнослужащему Соединенных Штатов воспрещалось поесть мороженого в том месте, где мы тогда сидели! Вот почему он так взъярился. Решил, будто мы его дразним.
— Кошмар, — произнес Ньюол. — Это же поразительно, чтобы в наше время — и такое. Господи, Гилберт, спорим — тебе небось приятно стало, что ты всего лишь еврей.
Джейсон уставился на члена своей команды и предполагаемого друга, уклонившись от неумышленного оскорбления, словно искусный боксер от удара.
— Ньюол, я прощаю тебе твое последнее замечание, поскольку знаю о твоей врожденной тупости.
Эндрю Элиот, вечный миротворец, ловко переменил тему разговора.
— Эй, ребята, послушайте, у меня есть последний «Реестр первокурсников». Давайте проверим, каков нынче урожай, и заранее подадим заявки, а?
— Мне эта затея нравится, — сказал Ньюол, обрадовавшись возможности вернуться на нейтральную почву. — Что скажешь, старина Гилберт? Может, поищем красоток среди выпуска тысяча девятьсот шестьдесят первого года?
Джейсон улыбнулся.
— Ты, Ньюол, в своем репертуаре — как всегда засиделся на старте. Я сделал свои уроки еще вчера. Так вот, лучшая девушка из вновь прибывших талантов — Морин Маккейб. И я веду ее в Норумбега-парк сегодня вечером.
Из дневника Эндрю Элиота
24 ноября 1957 года
Вот мы и очутились в очковой (то бишь конечной) зоне университетской жизни — как в символическом, так и в буквальном смысле слова. Впрочем, это наше достижение дает возможность также вкусить величайшей радости. Нам, студентам последнего курса, разрешается сидеть на центральной трибуне, на уровне пятидесятиярдовой линии — рядом с ректором и самыми выдающимися выпускниками, теми, кого университет считает достойными этих почетных мест.
Смешно, конечно, но следующей осенью мы опять вернемся в очковую зону — уже как свежеиспеченные выпускники. Вот почему наша небольшая шайка решила отметить встречу команд Гарварда и Йеля гигантским прощальным «салютом».
Мы с Ньюолом созвонились со своими старинными дружками по подготовительной школе, окопавшимися в Нью-Хейвене, и договорились насчет танцев и коек для всех нас — подрыхнуть.
Мы даже для Гилберта зарезервировали место, а он взамен пообещал, что его сестренка Джулия познакомит нас с самыми симпатичными (и, надеюсь, уступчивыми) подружками из колледжа Брайерклиффа.
Клифф, в котором учится Джулия, в отличие от того, который находится в Кембридже, штат Массачусетс, — это по-настоящему женский колледж. Там девушек в первую очередь учат практическим вещам, которые могут пригодиться им в жизни, — например, как выглядеть миловидно и пускать в ход свои чары. Нет, конечно, мозги у девушек тоже должны быть в наличии, но в умеренных дозах, а то ведь наши рэдклиффианки до того умные, черт бы их побрал, ни в чем нам не уступают, поэтому иногда вообще забываешь, зачем Господь создал женщину.
Впрочем, я ничего не имею против Рэдклиффа. Скажу больше: если у меня когда-нибудь будет дочь, я бы хотел, чтобы она училась именно там. Просто, если уж говорить о женитьбе, то лучше поискать свое счастье в Брайере.
Джулия Гилберт привела с собой отличных девчонок для нас с Ньюолом. А мы пристроили ее к Чарли Кушингу, который принимал нас у себя в Йеле, — милый парнишка. Говоря про него так, я вежливо намекаю, что хоть манеры у него безупречные, но мозгов в голове нет никаких (рядом с ним я — прямо-таки Эйнштейн).
Наши места на Йельском стадионе были просто потрясающие. Мы сидели на центральной трибуне, в районе пятидесятиярдовой линии; между нами вразброс, как конфетти на дне рождения, тут и там можно было видеть мировых знаменитостей.
Четырьмя рядами ниже нас расположились ректор университета Пьюси с несколькими деканами — они вежливо хлопали, когда игрокам нашей сборной удавалось сделать что-нибудь хорошее (правда, это было не очень часто).
В десяти метрах слева от меня сидел наш массачусетский сенатор Джек Кеннеди со своей элегантной женой Джеки. Эти двое вели себя не так чинно, как большинство выпускников прежних лет, присутствовавших в почетной ложе: они орали во все горло, призывая гарвардцев забить этим неотесанным, самоуверенным и, увы, слишком хорошо знающим свое дело йельцам.
К несчастью, даже рьяные крики сенатора Соединенных Штатов не помогли нашим ребятам в этот день. Йель сокрушил нас со счетом 54:0.
Ну и ладно, черт с ними, думал я, когда мы веселились после матча, вернувшись к нашему приятелю в Бренфорд-колледж. Бедолагам йельцам почти нечем гордиться, так пусть хоть порадуются, что выиграли этот треклятый матч.
*****
Однажды, это было в начале декабря, Сара оторвала голову от подушки и улыбнулась.
— Тед, не пора ли тебе попросить у родителей моей руки?
— А вдруг они откажут?
— Тогда на нашей свадьбе будет на два человека меньше, — ответила она.
— Не пойму. Разве тебе не важно, что они обо мне думают?
— Ничто не помешает мне остаться с тобой на всю жизнь, — ответила она.
А потом добавила с застенчивой откровенностью:
— Но я была бы просто счастлива, если бы ты понравился моему отцу. И я уверена, так и будет. А моей маме все равно никто не угодит.
Тед нервничал, и это понятно. Ему очень хотелось порадовать Сару, заслужив расположение ее отца. Вот почему за то время, которое оставалось до знакомства с ее родителями, он разузнал как можно больше о человеке, которого Сара так боготворит.
В справочнике «Кто есть кто» говорилось, что Филипп Харрисон, уроженец Сент-Пола, окончил Гарвард в 1933 году, прошел службу в военно-морских силах, награжден орденами и медалями, а в настоящее время возглавляет один из наиболее успешных акционерных банков страны.
Кроме того, имя мистера Харрисона часто появлялось на страницах «Нью-Йорк таймс», где освещались его встречи с хозяином Белого дома, который консультировался с ним по некоторым особо острым экономическим вопросам.
Он произвел на свет троих сыновей. Но дороже всех ему была дочь. И если послушать, как Сара говорит о нем, то можно подумать, будто ее отец — воплощение всех возможных человеческих добродетелей.
«Вот черт, — думал Тед, — если это хоть как-то связано с эдиповым комплексом, то шансов у меня почти никаких!»
— Думаю, голубой подойдет для рождественского ужина, Тед.
— А может, пойти на обед в сером фланелевом, а голубой приберечь для церкви?
Они тщательно обследовали гардероб Эндрю, подбирая модные наряды для праздника, чтобы Тед смог произвести наиболее приятное впечатление.
— Послушай, Ламброс, на самом деле это не так уж важно. Старик Харрисон не собирается судить тебя по одежке.
— Хочешь сказать, по твоей одежке, — улыбнулся Тед. А потом нервно спросил: — Но ведь есть еще и мама — или ты считаешь, я размечтался?
Как друг Теда, Эндрю решил, что будет лучше, если тот расстанется со своими иллюзиями.
— Да нет, Ламброс, может, ты и понравишься ей на свадьбе дочери в качестве официанта, но точно не как жених. Я хочу сказать, бери, конечно, хоть всю мою одежду, даже чертовы клубные галстуки, если тебе от этого станет легче. Но боюсь, без короны на голове тебе вряд ли удастся произвести должное впечатление на Дейзи Харрисон. А вот корону-то я не смогу тебе одолжить.
— Ну спасибо, ты просто кудесник — столько уверенности мне придал, — проворчал Тед.
Эндрю протянул руку и приобнял друга за плечи.
— Эй, за три с половиной года в Гарварде ты разве так и не усвоил: неважно, как тебя зовут, главное — что ты собой представляешь?
— Да, Элиот, говорить ты умеешь. Наверняка на твоем чемодане сохранились все наклейки с «Мейфлауэр».
— Кончай, Тед, да я бы хоть сейчас поменялся с тобой местами. Ну, приперлись мои предки сюда раньше других, а толку что, если мне даже в сочельник некого пригласить на свидание. Я доступно объясняю?
— Да, похоже на то…
— Ну и хорошо. А теперь забирай все эти преппиевские шмотки и отправляйся охмурять ее родителей.
Они сели в поезд «Мерчант лимитед» 23 декабря. И хотя перегретый вагон был битком набит студентами, которые весело болтали или громко распевали рождественские гимны и прочие популярные песенки вроде «You Ain't Nothin' but a Hound Dog» и «Blue Suede Shoes»[39], Сара с Тедом сидели себе спокойно и читали книги, едва обменявшись несколькими фразами за всю дорогу.
— Кто нас встретит в Гринвиче? — спросил Тед, когда они отъехали от платформы в Стэмфорде.
— Вероятно, один из моих братьев. Папа обычно работает допоздна перед праздниками.
— Есть вероятность, что я понравлюсь хоть кому-нибудь из них?
— Трудно сказать, — ответила Сара. — Фиппи и Эван слегка завидуют, что ты учишься в Гарварде, а их в свое время туда не взяли.
— Шутишь? И это несмотря на твоего влиятельного отца?
— Папа же не алхимик, — улыбнулась Сара, — да и спортсмены они никакие. Поэтому, Ламброс, вы с моим отцом будете единственными гарвардцами среди мужчин за столом. Ну, теперь-то тебе стало хоть чуточку легче?
— Да, — признался Тед, — действительно полегчало.
Было уже восемь часов, когда они, цепляясь за поручни, сошли с поезда на тускло освещенную платформу. Сара обвела взглядом толпы людей, встречающих пассажиров, в надежде увидеть кого-нибудь из своих братьев. Вдруг она издала радостный вопль:
— Папочка!
Тед стоял не шевелясь, когда она бросилась в объятия высокому джентльмену в дубленке — его седые волосы отливали серебром в свете фар автомобилей, припаркованных на стоянке позади него. Прошло, наверное, несколько минут, прежде чем они подошли к нему.
Филипп Харрисон протянул ему руку.
— Рад знакомству, Тед. Сара много рассказывала о тебе.
— Надеюсь, не только плохое, — ответил Тед, изо всех сил стараясь улыбаться. — Я очень признателен вам за то, что пригласили.
Они ехали по Меррит-паркуэй, затем по узким дорогам, обсаженным деревьями, и наконец свернули на подъездную аллею, которая вела к скромному (по сравнению с тем, что воображал себе Тед) дому в колониальном стиле — белого цвета с зелеными ставнями.
Дейзи Харрисон ждала у порога, чтобы поздороваться, и держалась совершенно естественно. Поцеловав дочь, она повернулась к гостю.
— Вы, должно быть, Теодор, — сказала она, пожимая ему руку. — Нам так не терпелось познакомиться с вами.
Вопреки стараниям, у нее не получилось изобразить общепринятую учтивость, как было задумано по сценарию, и сделать так, чтобы голос при этом не звучал осуждающе.
Не прошло и нескольких минут, как Тед с кружкой горячего пунша в руке оказался перед уютно потрескивающим камином — в окружении членов клана Харрисонов. Все выглядело как на карикатуре из «Ньюйоркера». Присутствующие были в одежде от «Аберкомби энд Фитч» в сельском стиле, из-за чего Тед почувствовал себя не к месту нарядным в своей рубашке с застегнутым наглухо воротником и в костюме-тройке от Эндрю Элиота.
Оба старших брата вели себя вполне дружелюбно, хоть Тед и не уловил большого восторга в их голосах, когда Фиппи бросил: «Привет», а Эванс выдавил: «Приятно познакомиться». Четырнадцатилетний Нед оказался значительно приветливее.
— Господи, Тед, — оживленно затараторил он, — скажи, это ведь ужас, как Йель в этом году размазал Гарвард по футбольному полю!
Подобных разговоров Тед наслушался еще в стенах «Элиот-хауса» и знал в них толк.
— Ты должен понять, Недди, — ответил он, — это наш, в некотором смысле, общественный долг — проигрывать йельцам как можно чаще. И тем самым помогать им избавляться от комплекса неполноценности.
Этот цветистый гарвардский треп совершенно покорил самого младшего из Харрисонов.
— Ух ты! — воскликнул Нед. — Но все же проигрывать со счетом пятьдесят четыре — ноль — это не слишком?
— Вовсе нет, — вклинилась Сара. — В этом году ребята из Нью-Хейвена чувствуют себя особенно шатко. Я хочу сказать, Гарвард просто задавил их по части стипендий Родса[40].
— Что немного важнее футбола, — вставил довольный Филипп Харрисон выпуска 1933 года.
— Вообще-то, Тед, — заметила миссис Харрисон таким приторным голосом, что любому диабетику стало бы худо, — все мои родственники учились в Йеле. А ваши — в Гарварде?
— Совершенно верно, — ответил хорошо подготовленный Тед Ламброс.
Сара, улыбнувшись про себя, отметила: «Один — ноль в пользу греков против американской аристократии».
Первый вечер задал тон всей последующей неделе. Миссис Харрисон казалась внимательной и дружелюбной. Старшие братья, когда не ухаживали за местными дебютантками высшего света, общались с ним запросто и радушно. Юный Нед, лелеявший мечту поступить в Гарвард, был очарован гостем. А после того как Тед провел вместе с ним целый час, помогая разобрать одно из произведений Вергилия, он стал рьяно убеждать братьев, что такой родственник в их семье просто незаменим.
А потом вдруг возникли проблемы с Дейзи…
Как-то ночью Теда разбудили голоса мистера и миссис Харрисон, доносившиеся из смежной комнаты. Разговор был напряженным и велся на повышенных тонах. Тед с ужасом понял, что именно он является предметом спора, хотя никто не произносил его имени вслух.
— Но, Филипп, его родители владеют всего-навсего каким-то ресторанчиком.
— Дейзи, а твой дед был молочником.
— Да, но он выучил моего отца в Йеле.
— А этот парень сам учится в Гарварде. Не понимаю, что тебе так не нравится. Молодой человек совершенно…
— Он простолюдин, Филипп. Простолюдин, простолюдин, простолюдин. Неужели тебе все равно, что будет с нашей дочерью?
— Нет, Дейзи, — сказал мистер Харрисон, понизив голос, — очень даже не все равно.
Затем их разговор затих, а Тед Ламброс остался лежать в темноте своей комнаты, совершенно сбитый с толку.
Читать бесплатно другие книги:
