Однокурсники Боборыкин Петр
Когда призывников распределили по небольшим группам, юный кибуцник буквально вцепился в ремень Джейсона, дабы удостовериться, что их не разъединят.
Потом вновь прибывших отправили в санчасть, где всех безжалостно обрили наголо. Для некоторых городских донжуанов эта процедура оказалась травмой на всю жизнь. Смешно было смотреть, как юноши едва сдерживают слезы, пока сыпались на пол их шевелюры «а-ля Элвис».
Когда очередь дошла до Джейсона, он без лишних слов уселся на стул и спокойно позволил армейской «газонокосилке» срезать собственные кудри.
Затем настала пора выдачи личных знаков, или, как их называли солдаты, «собачьих жетонов». Офицер, раздававший жетоны, посоветовал Джейсону изменить имя на другое, более библейское и более патриотичное.
— В эллинские времена, когда евреи всеми силами стремились быть утонченными греками, каждый Яков менял свое имя и становился Ясоном. Подумай об этом, солдат.
После того как все оделись в форму цвета хаки, приставленный к ним капрал повел их к брезентовым палаткам, где им предстояло прожить трое суток.
Тувия шепнул Джейсону:
— Сразу видно, кто из ребят кибуцники, а кто — городские неженки. Гляди, как они пялятся на свои спальные мешки. Наверное, ожидали, что им дадут пуховые перины.
Пообедав, они вдвоем пошли прогуляться по лагерю, чтобы взглянуть на бараки, где проходит запись рекрутов и где их будут отбирать в части специального назначения. Над одной из хибар гордо красовалась надпись: «Храбрецов приглашаем в десантники».
— Вот где я буду завтра на рассвете, — сказал Джейсон.
— Ты и еще тысяча других, — откликнулся Тувия, — включая меня. Каждому не терпится заслужить красный берет. И хоть это глупо звучит, но у меня шансов побольше.
— Неужели? Сколько баллов ты набрал месяц назад, на экзамене по физической подготовке?
— Девяносто один, — с гордостью ответил Тувия.
— А я — девяносто семь, — парировал Джейсон. — Это максимальное количество баллов. А когда я поинтересовался насчет остальных трех баллов, они сказали, что Супермен не еврей.
— Слушай, — улыбнулся Тувия, — даже если бы Супермен и был евреем, его бы не взяли в израильские десантные войска. Он для этого слишком стар.
Наутро около семи часов у дверей бараков, где набирали в части спецназа, уже выстроились длинные очереди призывников.
В ожидании вызова Джейсон делал упражнения на растяжку. Наконец его пригласили внутрь, где сидел офицер, отвечающий за набор в десантную часть, — темноволосый мужчина лет тридцати пяти.
Первые же его слова были не слишком ободряющими.
— Вали отсюда, янки. Я, конечно, высоко ценю твою инициативу, но тебе тут не место.
— Мне всего лишь двадцать семь лет, и за плечами у меня два года военной службы.
— Двадцать семь лет означает, что десять из них для меня уже потеряны. Зови следующего кандидата.
Джейсон сложил а груди руки.
— При всем моем уважении, я не уйду отсюда, пока не пройду тест на выносливость.
Офицер поднялся с места и уперся руками в стол.
— Послушай, да ты копыта откинешь, как только узнаешь, какие у нас нагрузки. А теперь мне самому тебя вышвырнуть отсюда?
— Боюсь, что да, сэр.
— Отлично, — сказал тот и быстро схватил Джейсона за ворот.
Бывший морпех машинально разбил хватку встречным движением сжатых рук, а затем начал придавливать офицера к столу.
— Пожалуйста, сэр, — чрезвычайно вежливо произнес Джейсон. — Я очень прошу вас пересмотреть свое решение.
— Так и быть, — выдохнул офицер, — валяй, пробуй. После ухода Джейсона военком сидел некоторое время, потирая синяки на запястьях, и думал, вызвать ему военную полицию или нет.
«Нет, — решил он. — Этот самонадеянный кретин еще поползает в песках».
— Следующий! — грозно заорал он.
Джейсон неспешно шел к месту, где проходили испытания, когда услышал позади чьи-то шаги. Он обернулся и увидел Тувия.
— Ну, — улыбнулся Джейсон, — вижу, у тебя тоже получилось. Как он обошелся с тобой — грубо?
— Вовсе нет. Только взглянул на бумаги, увидел, что мы с тобой из одного кибуца, и сразу подписал. А что за шум я слышал до этого?
— Да так, просто два еврея пытались преодолеть некоторые разногласия.
И Джейсон скромно улыбнулся.
Бежать надо было всего два километра, но все время вверх в гору. Кандидаты должны были бежать в группах по четыре человека — и тащить телефонный столб.
Тувия ухитрился попасть в одну четверку с Джейсоном. Однако когда они взбирались по последнему склону, один из четверых не выдержал и рухнул на колени. Остальные трое мужчин резко остановились на месте, с трудом удерживая на весу огромный столб.
— Давай, — подбадривал Джейсон, — ты можешь. Осталось всего каких-то четыреста метров.
— Не могу, — прохрипел новобранец.
— Придется, — рявкнул на него Джейсон. — Из-за тебя мы все тут застряли. А ну-ка, встал на ноги, живо!
Этот тон, больше походивший на командирский, поразил юношу настолько, что тот сразу же поднялся.
Они все же выполнили задание, сбросили свою тяжеленную ношу на землю, и бревно буквально потонуло в грязи.
Джейсон и Тувия, которым досталось больше двух других, тяжело дышали, растирая руки.
К ним подошел один из офицеров призывного пункта.
— Неплохо, — сказал он.
А затем указал на парнишку, который падал.
— А тебе лучше вернуться в пехоту, сынок. Остальные могут остаться для дальнейших испытаний.
Он посмотрел на Джейсона.
— Ладно, дедуля, — усмехнулся он, — ты готов снова бежать?
— Прямо сейчас? — спросил Джейсон недоверчиво. — Ну конечно, как пожелаешь. То же самое упражнение?
— Да, то же самое упражнение. То же самое бревно. Но в этот раз на бревне буду я.
В конце второго часа из всего огромного числа людей осталась небольшая, но отборная группа, подобная войску Гидеона.
— Ладно, — рявкнул офицер. — Если вы решили, будто сегодня было трудно, то советую перейти в другую часть. По сравнению с тем, что вас ждет завтра, это детские игрушки. Поэтому подумайте хорошенько. Убережетесь от нервного срыва. Разойтись!
Джейсон с Тувией, пошатываясь, побрели к своей палатке и повалились на матрацы.
— Ты был сегодня самым отчаянным, — сказал Тувия. — Я видел, как офицеры на тебя смотрели. Улыбались во весь рот. Ты был великолепен, и мне захотелось поделиться с тобой самым ценным, что у меня есть.
Джейсон почувствовал, как ему что-то положили в руку. Посмотрел. Это оказалась половинка плитки швейцарского шоколада.
Спустя двадцать четыре часа кандидатов в десантную часть погрузили в автобус, который повез их на базу в Тель-Ноффе. Когда автобус тронулся с места, какой-то человек пошел по проходу и остановился перед Джейсоном. Им оказался офицер, занимавшийся отбором десантников.
— Привет, дедуля, — сказал он. — Вижу, ты все еще среди нас. Удивил. Но предупреждаю: в следующие полгода ты будешь бегать не переставая.
— Как скажете, сэр, — ответил Джейсон.
— И не называй меня «сэр». Мое имя — Цви.
Единственное, что осталось у Джейсона в памяти за следующие шесть месяцев, это бег. Он бегал постоянно, даже во сне.
Получив первую же увольнительную на сутки, он поймал попутку и приехал в Веред-Ха-Галил. Он был счастлив увидеть Еву, которая сразу же поняла: в первую очередь ему необходимо выспаться.
Когда он наконец-то проснулся, она сообщила ему кое-какие новости.
— Твой отец звонил сюда несколько раз. Я все-таки сказала ему, где ты находишься, и, судя по голосу, он очень огорчился. И взял с меня слово, как только я увижу тебя — заставлю позвонить домой.
Джейсон поднялся, пошел к общему телефону и позвонил за счет отца.
— Послушай меня, сынок, — стал отчитывать его Гилберт-старший. — Я был очень терпелив с тобой, но с этой армейской службой ты зашел уж слишком далеко. Я хочу, чтобы ты немедленно вернулся домой. Это приказ.
— Отец, я выполняю приказы только своего командира. А решать, где чей дом, — это личное дело каждого.
— А как же твоя карьера? Как же все то, чему ты учился в Гарварде?
— Отец, Гарвард научил меня одному — самому определять собственную систему ценностей. Я чувствую, что я здесь нужен. Чувствую себя полезным. Мне тут хорошо. Чего же еще ждать от этой жизни?
— Джейсон, дай слово, что покажешься психиатру.
— Слушай, папа. Я пойду к психиатру, если ты приедешь в Израиль. Тогда мы сядем с тобой и решим, кто из нас двоих ненормальный.
— Хорошо, Джейсон, не хочу больше с тобой спорить. Просто обещай звонить, когда только сможешь.
— Конечно, папа. Я обещаю. Поцелуй от меня маму.
— Мы скучаем по тебе, сынок. Очень скучаем.
— Я тоже, папа, — ласково ответил он.
Джейсон оказался среди тех пятидесяти процентов кандидатов, кто прошел суровые испытания и получил нашивки с крыльями и красные береты.
Сразу же он приступил к занятиям на более сложных курсах подготовки бойцов спецназа, где совершенствовал технику вертолетных атак и изучал топографию местности, каждый ее дюйм. И не по картам. В течение следующих шести месяцев он прошел пешком по всей Святой земле, изучил здесь каждую тропинку. Ему стало нравиться спать под открытым небом.
После курсов он неделю провел в кибуце — все это время подолгу гулял с Евой и писал длинное письмо родителям. Затем он поступил в офицерскую школу недалеко от Петак-Тиквы. Там он узнал, что в Израиле означает «командовать подчиненными» — этот принцип можно выразить тремя словами: «Делай как я». Все боевые задания возглавляют сами офицеры.
Ева и Йосси приехали на церемонию по случаю окончания школы и любовались тем, как Джейсон марширует перед начальником штаба, отдавая честь. Рядом с командующим стоял Цви, офицер, который осуществлял набор. И когда Джейсон проходил мимо, тот что-то зашептал на ухо генералу.
— Полагаю, это прозвище ко мне уже прочно прицепилось, — сказал Джейсон позднее, присоединяясь к друзьям. — Теперь все зовут меня «саба» — «дедуля».
Пока они ехали в кибуц на машине, Йосси спросил у Джейсона, как он намеревается провести те десять свободных дней, которые остались до начала активной службы.
— Хочу вернуться в те места, где мне знаком каждый камень, — не зря же я исходил все вдоль и поперек, — ответил он. — Только на этот раз я бы проехался на машине и… с гидом-проводником.
— Для этого лучше всего подходит Священное Писание, — предложил Йосси.
— Я знаю, — сказал Джейсон.
А потом смущенно добавил:
— Но я надеялся, что моим экскурсоводом станет Ева.
За следующие несколько дней они покрыли расстояние в четыре тысячи лет истории. От копей царя Соломона от самого юга Негева до севера, через голые пустыни в Беер-шебу, родные места Авраама, Исаака и Иакова.
Когда они выехали из Содома, где жители вместо постыдного распутства, описанного в Книге Бытия, теперь активно занимаются удобрением полей, Джейсон сострил:
— Не оглядывайся назад, Ева. Помни, что случилось с женой Лота.
— Я никогда не оглядываюсь назад, — ответила она, едва заметно улыбаясь.
Оттуда путь лежал на север, в оазис Эйн-Геди, самую низкую точку на земле, где они поплавали, вернее, полежали на поверхности соленой воды Мертвого моря.
И наконец их ждал Иерусалим — город, завоеванный царем Давидом за десять столетий до рождения Христа, который по-прежнему является духовной столицей мира.
Сами камни здесь, казалось, источали святость — даже Джейсон это почувствовал. Правда, им не удалось посетить руины священного Храма Соломона, поскольку тот находился в иорданской части разделенного города.
— Мы обязательно посмотрим его потом, — сказала Ева, — когда наступит мир.
— Неужели мы проживем так долго? — спросил Джейсон.
— Я лично намерена жить долго, — ответила Ева и добавила: — А если я не доживу, то уж мои дети точно доживут.
В течение всего путешествия Джейсон и Ева ночевали рядом, почти бок о бок. Сначала под открытым небом в пустыне Негев, теперь в дешевой гостинице. Однако касались они друг друга лишь в тех случаях, когда нужно было помочь вскарабкаться на какой-нибудь камень или памятник.
За эти дни и ночи, проведенные в тесном духовном единении, они привязались друг к другу. Но это были дружеские чувства, которые так и оставались платоническими.
В конце первого дня их пребывания в Иерусалиме Джейсон сказал Еве, что хочет сходить в Молодежный христианский клуб на Кинг-Джордж-стрит и поиграть там немного в теннис. Она сообщила, что пойдет прогуляться и увидится с ним вечером за ужином.
Она не придала значения тому, что Джейсон не захвастал с собой теннисной ракетки. Все мысли ее были о том, как ей хочется навестить кое-кого.
Солнце клонилось к закату, удлиняя тени на земле, когда она прошла через главные ворота кладбища в иерусалимском предместье Емек Рефаим и медленно направилась к тому месту, где похоронена подруга ее детства. Не дойдя метров сто до могилы, она резко остановилась.
Там уже стоял Джейсон — неподвижно, с опущенной головой. Даже с такого расстояния ей было видно, что он плачет.
Она повернулась и тихо ушла прочь, понимая, что боль ее утраты не сравнится с горем Джейсона.
*****
Из раздела для заметок и объявлений в октябрьском номере «Бюллетеня выпускников Гарварда», год 1965-й:
«Выпуск 1958 года
Родился: у Теодора Ламброса и Сары Харрисон Ламброс (Рэдклифф-1958) — сын, Теодор-младший, 6 сентября 1965 года. Ламбросу с недавних пор присвоено звание старшего преподавателя классического отделения Гарварда».
Из дневника Эндрю Элиота
12 октября 1965 года
Ну не насмешка ли это судьбы? В то время как Тед и Сара, моя идеальная пара, с рождением сына достигают новых высот супружеского благоденствия, я становлюсь статистом.
К огромной радости и прибылям адвокатского сословия, мы с Фейт разводимся.
И вовсе не потому, что мы стали раздражать друг друга, скорее это происходит из-за полного и глубокого безразличия. Кажется, она никогда по-настоящему и не считала, что быть замужем за мной — это «забавно». Наши адвокаты ссылаются на существующие между нами «непримиримые разногласия», но только из-за того, что стенания Фейт о «жуткой скукотище» в загородном доме не являются достаточным основанием для развода.
Вообще-то мне не совсем понятно, как можно говорить, будто ей здесь скучно. Она тут столько романов закрутила, что едва успевала с одного свидания на другое.
Когда я только начал подозревать жену в изменах, больше всего меня тревожила одна мысль: что подумают мои друзья? И напрасно. Она гуляла напропалую почти с каждым из них.
В каком-то смысле мне жаль, что все это вылезло наружу. Честно говоря, я не ощущал, будто все так уж плохо, ведь мы достаточно приятно проводили выходные. И она выглядела вполне довольной. Но к несчастью, один из моих приятелей как-то за обедом в клубе посчитал своим долгом, как гарвардец гарвардцу, сообщить мне во всех подробностях, почему я стал посмешищем для всего юга штата Коннектикут.
В тот день, возвращаясь домой в поезде, который мчался как никогда быстро, я пытался придумать способ начать разговор с Фейт обо всем услышанном. Но когда она встретила меня на пороге, у меня не хватило духу ее допрашивать.
«Вот черт, а вдруг это все неправда?» — вертелось у меня в голове. Поэтому я, как было у нас заведено, сначала выпил, затем поужинал, а потом отправился спать. Но глаз я в ту ночь не сомкнул, сердце у меня рвалось из груди, и я не знал, как мне быть.
В конце концов я понял, что стоит за этой моей гамлетовской нерешительностью. Не то чтобы меня и в самом деле грызли сомнения по поводу ее неверности. Теперь, оглядываясь назад, я вспомнил, как она заигрывала то с одним, то с другим парнем в клубе, когда мы ходили туда по выходным на танцы.
Меня потрясло до глубины души то обстоятельство, что я, оказывается, теряю своих детей.
Ты можешь сколько угодно предъявлять доказательства неразборчивости в связях своей жены, но суд все равно передаст ей право опекунства. И невыносимо думать о том, что, придя вечером с работы, я не услышу больше, как малыш Энди кричит: «Папа дома!», будто я царь вселенной. Или не застану того мгновения, когда Лиззи скажет свои первые слова.
Мои дети не только придали смысл моей жизни, но я вдруг обнаружил: ведь быть отцом у меня здорово получается.
Я так отчаянно думал обо всем этом, что около четырех утра мне в голову пришла дикая мысль — схватить в охапку обоих малышей и увезти их куда-нибудь подальше отсюда. Но конечно же, это бы ничего не решило.
Наутро я позвонил на работу и сообщил, что заболел (это было почти правдой), чтобы выяснить отношения с Фейт. Она не стала ничего отрицать. На самом деле, как мне кажется, она даже хотела, чтобы я все узнал. А когда я спросил ее, хочет ли она развестись, то услышал в ответ короткое, но уверенное «да».
Я поинтересовался у нее, когда именно она обнаружила, что разлюбила меня. Она ответила, что вообще-то никогда особенно и не любила меня, а сначала просто думала, будто влюблена.
И теперь, когда выяснилось, как она ошиблась, по ее мнению, нам лучше расстаться. Я сказал ей, мол, было крайне безответственно с ее стороны иметь двоих детей от парня, которого она не любит по-настоящему.
В ответ она вскинулась. «Вот за это я и не выношу тебя, Эндрю. Ты такой сентиментальный зануда».
Она спросила, не угодно ли мне собрать свои вещички и съехать прямо сейчас, поскольку у нее сегодня много дел. Я резко возразил: очень даже не угодно, я останусь и дождусь, когда Энди вернется из детского сада, чтобы поговорить с ним. Она заявила, что я могу поступать, как сочту нужным, но чтобы к ужину духу моего в доме не было.
Рассеянно кидая рубашки и галстуки в чемодан, я все время задавался вопросом: как, черт побери, объяснить четырехлетнему мальчику, почему его папа уезжает из дома. Знаю, обманывать детей нехорошо. Но сказать: «Твоя мама меня не любит» — значит нанести урон его душе.
К тому времени, когда няня привела его домой, я уже придумал сказку о том, что мне нужно жить в Нью-Йорке, поближе к работе. И ему не надо ни о чем беспокоиться. Я буду вырываться из города на каждый уик-энд, чтобы повидаться с ним и с Лиззи. И я уверен, мы сможем, как и прежде, вместе проводить лето в штате Мэн. Или хотя бы часть лета.
Я наблюдал за выражением детского личика, пока излагал свою байку. И видел: ребенок обо всем догадался. Сердце у меня сжалось. Уже в свои четыре года мой сын испытал разочарование оттого, что его отец не смог быть честным с ним до конца.
«Можно, я поеду с тобой, папа?» — упрашивал он меня.
В груди нестерпимо ныло — так мне хотелось выкрасть его. Но я сказал сыну, что он будет скучать по школе. И по друзьям. Кроме того, он должен быть хорошим мальчиком и позаботиться о своей маленькой сестренке.
Он обещал и, думаю, чтобы не делать мне больно, не заплакал, когда я понес вещи в машину, в которой собирался ехать в Нью-Йорк. Просто остановился в дверях и спокойно помахал ручкой.
Дети умнее, чем о них думают взрослые. Значит, они все понимают, а потому страдают.
*****
Когда стали известны имена лауреатов Пулитцеровской премии 1967 года, в информационном центре Гарвардского университета обрадовались как никогда. И было из-за чего: в один и тот же год этой награды удостоились сразу два гарвардца. Это уже само по себе большое событие, но чтобы оба выпускника Гарварда, ставшие лауреатами, были однокурсниками — это редчайший случай, если вообще не первый за всю историю существования премии.
Эту приятную новость им сообщили по телефону. Лауреатом премии в области поэзии в этом году стал Стюарт Кингсли, окончивший Гарвард в 1958 году, а за музыкальные достижения награду получил уже знаменитый Дэнни Росси, все того же урожайного года выпуска.
Вообще-то когда эти два однокурсника учились в университете, они не были знакомы друг с другом. Годы учебы в Гарварде Стюарт Кингсли тихо и почти незаметно провел в «Адамс-хаусе». Иногда его великолепные стихи печатались в «Адвокате», а в «Кримзоне» время от времени появлялись на них хвалебные отзывы.
По сути, вплоть до того самого утра, когда ему позвонили из Пулитцеровского комитета, Стюарт так и продолжал пребывать в относительной безвестности. Он вместе со своей женой Ниной (Брин-Мор, выпуск 1961 года) и двумя детьми проживал в старой, немного запущенной квартире с высокими потолками на Риверсайд-драйв, недалеко от Колумбии, где он преподавал писательское мастерство.
Не меньше, чем известие о премии, Стю взволновала мысль о том, что на церемонии награждения он наконец-то познакомится со своим знаменитым однокурсником.
— Ты только представь себе, Нина, — радовался он, — меня, может, даже сфотографируют рядом с Дэнни Росси.
Но затем Стю, к своему огорчению, узнал, что церемонии награждения Пулитцеровской премией не существует. Телефонный звонок и фото в «Нью-Йорк таймс» — вот и вся церемония.
— Ну и черт с ними, — сказала Нина, чтобы утешить расстроенного супруга. — Я закачу для тебя такой банкет, каких ты в жизни не видал. Шампанское «Тэйлорс Нью-Йорк стейт» будет литься рекой, как простая сельтерская вода.
Он обнял жену.
— Спасибо, я б не отказался. Кажется, в мою честь еще никогда не устраивали банкетов.
— Послушай, милый, если тебе так хочется познакомиться с Дэнни Росси, я с удовольствием приглашу и его.
— Да уж, — сардонически усмехнулся Стю. — Не сомневаюсь, он обязательно придет.
Нина схватила его за плечи.
— А теперь послушай, что я скажу тебе, дружочек. Я не смотрела балет «Савонарола», за который Росси получил премию, но уверена, хореография Джорджа Баланчина не пошла ему во вред. В любом случае, это должен быть действительно очень хороший балет, чтобы его можно было поставить на одну доску с твоим сборником «Избранное». И по-моему, если уж на то пошло, это ты окажешь ему честь своим приглашением.
— Да какое это имеет значение, Нина! В Нью-Йорке внешние данные ценятся выше таланта. А Дэнни такой харизматичный…
— Бог с тобой, Стю, это же рекламные агентства его так расписали. Честно говоря, единственное, в чем превзошел тебя Росси, так это несколько локонов рыжих до неприличия волос.
— Ну да, — улыбнулся Стю, — а также наличием нескольких миллионов баксов. Говорю же тебе — этот парень настоящая звезда.
Нина посмотрела на него с любовью и пониманием.
— Знаешь, за что я так люблю тебя, Стю? Ты — единственный из известных мне гениев, не подверженный мании величия.
— Спасибо, милая, — ответил он, собирая со стола бумаги и засовывая их в портфель. — Но тебе, пожалуй, стоит закругляться и перестать меня хвалить, иначе я опоздаю на семинар, который начинается в четыре часа. Увидимся около семи. Мы сможем устроить вечеринку на двоих.
Когда он вернулся, дома его ожидал сюрприз.
— Неужели, Нина? Ты это серьезно?
— Да, мой дражайший. Ты действительно обедаешь завтра со своим харизматичным однокашником — в час дня в «Русской чайной». И между прочим, ты, наверное, удивишься, когда узнаешь, как ему не терпится встретиться с тобой.
— Как тебе удалось с ним связаться?
— На меня снизошло вдохновение, и я решилась. Оставила сообщение на автоответчике в офисе Харока, и он перезвонил мне примерно через десять минут.
— Нина, ты потрясающая женщина. Это же грандиозное событие.
— Да, Стюарт, — ласково произнесла она. — Для него.
«Русская чайная» на 57-й улице Манхэттена, буквально в двух шагах от концертного зала «Карнеги-холл», — это известное на весь мир место, куда стремится попасть все музыкальное и литературное сообщество Нью-Йорка. До сегодняшнего дня Стюарт Кингсли был лишь наслышан об этом заведении, но сам здесь прежде никогда не бывал. Теперь он, взволнованный, стоял в дверях и искал глазами Дэнни Росси среди сидящих за столиками людей.
Вот он кивнул одному из них, приняв его за своего старинного приятеля. Лысеющий очкарик скользнул по нему взглядом и, не узнав, отвернулся. Только тогда Стюарт сообразил, что по ошибке поздоровался с Вуди Алленом.
При виде Рудольфа Нуриева, разглагольствованиям которого с обожанием внимал целый стол поклонников-балетоманов, он уже не стал совершать подобной оплошности. Просто с улыбкой отметил про себя, что здесь сплошь одни знаменитости и он какое-то время побудет рядом с этими живыми легендами.
Наконец он увидел своего однокурсника. Когда они встретились взглядами, Дэнни помахал ему рукой, жестом приглашая в угловую кабинку, где весь стол был завален кипами нотной бумаги.
— Не любишь терять ни секунды, как я погляжу, — весело заметил Стюарт, когда они обменивались рукопожатиями.
— Ты прав, не люблю. И вообще, у меня дурная привычка принимать на себя чрезмерные обязательства. Не будешь же в канун Рождества предлагать сюиту «Четвертое июля», как считаешь?
После того как Дэнни заказал блины на двоих, они принялись вспоминать студенческие годы, расспрашивать друг друга о том или ином сокурснике и выяснили, что у них довольно много общих знакомых из их выпуска, которые занимаются творчеством.
— И часто ты вырываешься из Филадельфии? — поинтересовался Стюарт.
— Увы, по меньшей мере раз в неделю. Поэтому я даже вынужден снимать квартиру в районе «Карнеги-холла».
— Наверное, тяжеловато приходится твоей жене, — предположил Стюарт, который и дня не мог прожить вдали от своей любимой Нины.
— Да, — ответил Дэнни, — но Мария очень занята с детьми.
Он поспешил сменить тему разговора.
— Знаешь, я так радовался твоей премии — не меньше, чем своей. Я всегда восхищался твоим творчеством.
— Неужто ты читал мои стихи?
— Стюарт, — улыбнулся в ответ Дэнни, — ты регулярно печатаешься в «Ньюйоркере». А это мой любимый журнал, который я всегда беру с собой в дорогу. Будь уверен, ни одно твое стихотворение не прошло мимо меня.
— Сказать жене — она ведь не поверит, — пробормотал себе под нос Стюарт. А затем добавил погромче: — А что ты пишешь сейчас, Дэнни? Помимо тех листов с нотами, которые у нас вместо скатерти сегодня.
— В том-то все и дело, Стюарт. Меня уже со всех сторон обложили — все ждут, когда я что-нибудь сочиню. Вот почему я считаю, что наша с тобой встреча — это судьба. Ты когда-нибудь думал написать тексты для мюзикла?
— Хочешь правду? — Стюарт решил признаться. — Я не только втайне мечтал об этом, но последние пару лет мысли мои крутятся вокруг весьма занятной темы. Хоть и основано все на одной заумной книжке.
— Подумаешь, — с симпатией откликнулся Дэнни. — Мне, например, было бы скучно сочинять очередную «Хелло, Долли!». И какой шедевр мировой литературы вертится у тебя в мозгу?
— Ты не поверишь, но это — «Улисс» Джеймса Джойса.
— Ух ты, сногсшибательная идея. Но ты и правда считаешь, будто это возможно?
— Послушай, — ответил Стю, в котором взыграл творческий энтузиазм, — я настолько ушел с головой в эту чертову книжку, что мог бы выложить все либретто на стол прямо сейчас, будь у тебя время. Но думаю, тебе ужасно некогда.
Дэнни встал со своего места и, не дожидаясь, когда Стю закончит извиняться, мимоходом произнес:
— Закажи нам еще по чашке кофе, а я пока схожу и передвину очередную встречу.
Следующие несколько часов Дэнни завороженно слушал, как его однокурсник безудержно сыплет идеями. Конечно, втиснуть всю эпопею Джойса в двухчасовой спектакль было никак нельзя. Но можно взять за основу эпизод «Ночной город», в котором главный герой, Леопольд Блум, бродит по разного рода странным местам города.
Здесь кроется безграничное количество возможностей для создания музыкальных тем. И потребуется внести всего-то одно важное изменение. Как выразился Стюарт, «сделать единственную уступку меркантилизму».
Нужно лишь перенести место действия из джойсовского Дублина в Нью-Йорк. У Стюарта уже есть замечательные идеи для подходящих сцен и песен. Но время было уже позднее, и им пришлось перенести общение на следующую встречу.
— Думается, мы с тобой уже слегка забеременели, Стюарт, — заметил Дэнни. — Если завтра ты не занят, я с удовольствием задержусь в Нью-Йорке, чтобы мы продолжили обсуждение.
— У меня завтра нет лекций. В какое время ты бы хотел встретиться? — с готовностью откликнулся Стюарт.
— Если ты зайдешь ко мне утром часов этак в восемь, то я угощу тебя огромным количеством отвратительного, но зато крепкого «Нескафе».
— Буду иметь в виду, — сказал Стю, поднимаясь с места.
Он взглянул на часы.
— Бог ты мой, уже почти пять. Нина наверняка решит, будто я попал под автобус. Надо срочно позвонить ей и успокоить, что я в порядке.
— Неужели мы так припозднились? — спросил Дэнни. — Надо срочно бежать, не то меня ждут разборки с сердитыми гостями, которые ждут под дверью.
Во время второй встречи оба художника пришли в исступленное состояние.
Они работали весь день, не переставая беседовать даже в процессе поглощения сэндвичей, которые Дэнни заказал в ресторанчике «Карнеги-дели».
Читать бесплатно другие книги:
