Однокурсники Боборыкин Петр
После восьми часов совместной творческой лихорадки они не только обсудили в общих чертах оба действия спектакля, но уже наметили, в каких местах прозвучат песни (по крайней мере, шесть из них) и куда вставить танцевальные эпизоды.
Более того, они оба уже предвкушали, что когда в финале при расставании Блума с юным Стивеном Дедалом опустится занавес, то во всем зале не найдется ни одного не прослезившегося зрителя. А вне театра — ни одной награды, которая бы им не досталась.
Дэнни выразил надежду, что если они будут проводить вместе много времени и сосредоточенно работать, то общими усилиями смогут все очень быстро завершить. Он предложил снять на лето дома рядом, по соседству, на острове Мартас-Винъярд. Тогда они смогли бы перевезти туда семьи и — если удастся завлечь в свои силки кого-то из продюсеров — подготовить спектакль, чтобы после Нового года можно было уже приступать к репетициям.
Смущало лишь одно обстоятельство. И Стюарт робко на него намекнул:
— Видишь ли, Дэн, дом на Винъярде вряд ли будет мне по карману.
— Не переживай. С тем материалом, который у нас уже есть, я уверен, мы найдем продюсера, который с удовольствием заплатит нам приличный аванс. У тебя есть кто-нибудь из агентов?
— У поэтов не бывает агентов, Дэнни. Мне еще повезло, что у меня есть жена, которая не боится разговаривать по телефону.
— Тогда, может, я поспрашиваю у людей и выясню, кто лучше всех работает на Бродвее. Ты не против?
— Конечно же нет.
— Отлично. А теперь мне надо делать ноги. Как говорил Сумасшедший Шляпник: «Ах, боже мой. Я опаздываю. Что скажет герцогиня?»
«Вообще-то это был Белый Кролик», — подумал Стюарт Кингсли. Но перечить старшему партнеру не посмел.
Вечером следующего дня, когда Стюарт и Нина добросовестно прослушивали долгоиграющую пластинку с записью музыки Дэнни к балету «Савонарола», раздался телефонный звонок. Это звонил композитор собственной персоной.
— Слушай, Стюарт, — сказал он, слегка запыхавшись, — я спешу, чтобы успеть на самолет, поэтому буду краток. Ты слышал о Харви Мэдисоне?
— Нет. А кто это?
— Знающие люди говорят, что он лучший театральный агент в Нью-Йорке. Один парень в офисе Харока сказал, будто этот Харви просто зверь.
— А разве это хорошо?
— Хорошо? Это потрясающе. Лучше всего, если переговоры за тебя ведет какой-нибудь совершенно бездушный поганец. А рядом с нашим красавчиком Мэдисоном гунн Аттила покажется святым Франциском Ассизским. Ну, что скажешь?
— Вообще-то, — признался поэт, — я всегда питал нежные чувства к святому Франциску. Впрочем, тебе виднее: ты же у нас разбираешься в подобных делах.
— Отлично, — сказал Дэнни, заканчивая разговор. — Я звоню Харви прямо сейчас, чтобы он уже начал бить в барабаны. Увидимся, Стю.
Лето на Мартас-Винъярд всегда восхитительно. Но если вы являетесь автором спектакля, который будет ставиться на Бродвее, то это место превращается для вас в «остров блаженных».
Стюарт и Нина то и дело участвовали в различных пикниках с барбекю и печеными морскими моллюсками, где присутствовало множество звезд и знаменитостей, а также посещали великолепные званые вечера.
Разумеется, если бы Стюарт был просто поэтом, получившим Пулитцеровскую премию, он мог и не заслужить чести быть включенным в список преуспевающих людей. Но он, ко всему прочему, проживал в одном из самых роскошных домов райского сада под названием Винъярд, а это верный признак того, что в финансовых делах, как и в поэзии, у него полный порядок.
Вообще-то за такое везение он должен был благодарить Харви Мэдисона. Поскольку именно их новый агент устроил для них судьбоносную встречу с Эдгаром Уолдорфом — общепризнанным королем среди бродвейских продюсеров. Это знакомство состоялось там, где только и могут происходить события такого уровня, — за обедом в ресторане клуба «21».
Стюарт, Харви и Дэнни уже сидели за столом, прождав двадцать минут, когда в зал величественной походкой вошел грузный господин, разодетый в пух и прах, — это и был продюсер. Еще не сев за стол, он посмотрел на композитора и автора текстов и многозначительно произнес:
— Как мне все нравится. Стюарт немного смутился.
— О, мистер Уолдорф, мы же еще ничего не рассказали. То есть…
Поток его любезностей был остановлен на полуслове Харви Мэдисоном, который крепко сдавил ему руку под столом и произнес:
— Эдгар хочет сказать, ему очень нравится сама концепция.
— Нет, больше всего мне нравится авторский состав. Когда Харви позвонил мне и сказал об этом, я у себя в офисе просто весь затрепетал. Идея о том, чтобы два пулитцеровских лауреата написали для Бродвея, просто потрясающая. А кстати, вы уже думали над названием?
Эдгар дипломатично обратился к обоим, хотя на деле вопрос предназначался Дэнни, который, как известно, играл в этом дуэте первую скрипку.
— Видите ли, — ответил композитор, — как вы знаете, в основе нашего мюзикла лежит «Улисс» Джойса, просто мы перенесли действие в Нью-Йорк…
— Как мне нравится. Как мне нравится, — аккомпанементом бормотал Эдгар.
— Так вот, роман же, в свою очередь, был основан на «Одиссее» Гомера, — продолжал Дэнни. — А поскольку в центре повествования нашего произведения — путешествие главного героя по этому городу, мы решили, что назовем спектакль «Манхэттенская Одиссея».
Эдгар задумался на мгновение и, прежде чем ответить, сунул креветку в рот.
— Это хорошо, это хорошо. Только один вопрос: не слишком ли это хорошо?
— А разве бывает слишком хорошо? — простодушно поинтересовался Стюарт.
— Все, конечно, относительно, — ответил Эдгар, умело уходя от вопроса. — В конце концов, не все же бродвейские зрители учились в Гарварде. Не думаю, что мне удастся заполнить зал достаточным количеством публики, которая понимает значение слова «Одиссея».
— Помилуйте, мистер Уолдорф, — возразил Дэнни, — в английском языке это уже общий термин.
В эту минуту Харви Мэдисон почувствовал: настал благоприятный момент для того, чтобы изменить направление разговора.
— Знаете, ребята, у Эдгара есть роскошная идея для названия. Вы только послушайте.
Продюсер дождался, когда взгляды присутствующих, как лучи прожекторов, сойдутся на его лице. И произнес:
— «Rejoice!»[55]
— Что? — переспросил Дэнни Росси.
— Разве не понятно? Автора романа зовут Джеймс Джойс. Мы вспоминаем его наследие. Вот почему «re-Joyce». Конечно, с восклицательным знаком после него. Так-то. Потрясающе, да?
Дэнни и Стюарт недоуменно посмотрели друг на друга.
— Я думаю, это блестяще, — поддакнул Харви Мэдисон, привыкший не задумываясь хвалить все, что скажет потенциальный источник доходов. — Как вы думаете, ребята?
— С таким же успехом его можно было бы назвать «Хелло, Молли!» — язвительно заметил Дэнни Росси.
— Мне нравится «Манхэттенская Одиссея», — тихо произнес Стюарт.
— Но вы же слышали, что сказал Эдгар Уолдорф… — перебил его Харви Мэдисон.
— И мне нравится «Манхэттенская Одиссея», — повторил вслед за Стюартом Дэнни.
И тогда, как ни странно, все услышали похвалу от человека, от которого никто не ожидал ее услышать.
— Я думаю, «Манхэттенская Одиссея» — совершенно потрясающее название для спектакля. И для меня, Эдгара Уолдорфа, большая честь его представлять.
Затем продюсер начал выяснять у авторов, каков график их работы, чтобы он смог спланировать репетиции, договориться о гастролях и заказать залы. Услышав, что молодые люди готовы завершить спектакль уже этим летом, если будут жить в уединении на Мартас-Винъярд, он великодушно предложил Стюарту воспользоваться его нескромным жилищем, находящимся на том же острове.
— О, мистер Уолдорф, я не могу.
— Прошу вас, мистер Кингсли, я настаиваю. К тому же это позволит мне не платить налог за дом все это время.
А затем, даже не заглядывая в текст пьесы и не услышав ни единой ноты, он перешел прямо к существу всего дела.
— Кто у нас выступит в главных ролях?
— Думаю, Зеро Мостел будет великолепен в роли Блума, — предложил Дэнни.
— Не великолепным, — откликнулся Уолдорф. — Потрясающим. Его агент — тот еще громила, но я поработаю с этим монстром вечером. Вот черт, похоже, этот Зеро теперь поднимется на этой роли!
Вдруг он осекся, прервав поток своих восторгов.
— Однако…
— Однако что? — с тревогой спросил Харви Мэдисон.
— Зеро хорош для местной публики. Но нам нужны еще имена, которые заставят людей съезжаться отовсюду. Кто-нибудь с более броской внешностью. А есть там какая-нибудь женская роль?
— Разве вы не читали роман, мистер Уолдорф? — спросил Стюарт Кингсли.
— Да, разумеется. Вернее, одна студентка в моем офисе рассказала мне в общих чертах.
— В таком случае вы, наверное, помните, что жена Блума, Молли, занимает очень важное место в романе, — сказал Дэнни Росси, едва сдерживая свое раздражение.
— Конечно, конечно, это важная роль, — живо согласился продюсер. — А если взять Теору Гамильтон?
— Невероятно! — воскликнул Харви. — Эдгар, это гениальная идея. Но вы уверены, что она согласится выступать вместе с Зеро?
— Предоставьте это дело мне, — гордо произнес продюсер, щелкая пальцами. — Первая леди американского музыкального театра — должница Эдгара Уолдорфа, и не единожды, вот я и напомню ей о старых долгах.
— Разве это не здорово, ребята? — пуская пузыри от восторга, обратился к авторам Харви. — Мостел и Гамильтон. Или даже лучше — Гамильтон и Мостел. В любом случае, очереди за билетами выстроятся отсюда до самого Хобокена, штат Нью-Джерси.
— Если честно, — робко признался Стюарт, — мне кажется, я не видел ее на сцене.
— Ты бы запомнил, если б увидел, — заметил Дэнни. — У нее бюст как парочка гудьировских дирижаблей. К несчастью, талант у нее не так обширен, как ее молочные железы.
Эдгар Уолдорф повернулся к Дэнни Росси и бесхитростно спросил:
— Могу ли я из этих слов сделать вывод, что вы не почитаете вокальный дар мисс Теоры Гамильтон?
— Вряд ли это возможно, — спокойно ответил Дэнни. — Поскольку он у нее напрочь отсутствует. Послушайте, мистер Уолдорф. Мы со Стюартом хотим написать хороший спектакль, высококлассный спектакль, который будет иметь коммерческий успех. Но если вам не хватает веры в нашу способность привлечь внимание публики без того, чтобы показывать ей, извините за выражение, большие сиськи, в таком случае нам, наверное, лучше поискать другого продюсера.
Харви Мэдисон нерешительно кашлянул.
Но Эдгар Уолдорф плавно сменил тактику, словно переключил коробку передач у «роллс-ройса».
— Прошу вас, мистер Росси, давайте на сегодня забудем об исполнительнице главной женской роли и сосредоточимся на том, что действительно имеет значение для нашего предприятия, — на ваших двух гениальных талантах.
И затем он воздел руки, благословляя.
— Вперед, мальчики. Отправляйтесь на Мартас-Винъярд создавать свою изящную вещицу, которая ослепит весь Бродвей и того английского подонка из «Нью-Йорк таймс». Пишите свой шедевр. А мы с мистером Мэдисоном будем решать все земные проблемы.
Выходя из-за стола, Эдгар согнулся чуть ли не в поклоне, и сказал:
— Ну, мальчики, для меня это большая честь.
После чего он повернулся и вышел — под звуки невидимых фанфар.
Вскоре вслед за ним ушел и Харви Мэдисон, давая возможность двум авторам насладиться своим успехом.
— Слушай, — сказал Стю, — я должен позвонить Нине. Сможешь подождать, а потом мы пойдем прогуляемся?
— Извини, — ответил Дэнни. — У меня важное выступление через двадцать минут.
— Не знал, что у тебя сегодня концерт.
Дэнни заулыбался.
— Исключительно камерная музыка, Стю. Видел обложку «Вог» за этот месяц?
— Я такие журналы не читаю, — ответил он, все еще не настроившись на одну волну с партнером.
— Посмотри в ближайшем от себя киоске, друг мой. Эта девушка — почетная гостья в моей студии сегодня.
— А, — сказал Стюарт Кингсли.
*****
Если не считать случайных вечеринок с коктейлем, молодые преподаватели отделения классической филологии Гарварда и их старшие коллеги почти никогда не общаются друг с другом. И дело так обстоит не только и не столько из-за разницы в возрасте, сколько из-за почти кальвинистического отличия между теми, у кого есть бессрочный контракт, и теми, у кого его нет.
Поэтому старший преподаватель Тед Ламброс был весьма удивлен, когда Седрик Уитмен пригласил его пообедать в преподавательском клубе, хотя он и разделял мнение Сары об этом человеке как о самом человечном из всех людей, что когда-либо встречались на их пути.
После того как у них приняли заказ, доцент Уитмен, кашлянув, произнес:
— Тед, мне позвонил Билл Фостер, новый декан из Университета Беркли. Он сказал, у них на факультете все в восторге от твоей книги, и спросил, не заинтересует ли тебя открывающаяся у них штатная вакансия преподавателя греческой литературы?
Тед не знал, что ему ответить. Ведь он не совсем понимал, что именно скрывается за этим вопросом. Может, это намек на то, что бессрочный контракт в Гарварде ему не светит?
— Мм, полагаю, я должен быть весьма польщен.
— Еще бы, — заверил его Уитмен. — В Беркли один из лучших профессорско-преподавательских составов в мире. Там работают выдающиеся ученые. А если подходить прагматически, зарплаты у них очень даже щедрые. Я отважился сказать Биллу, чтобы он написал тебе лично. По крайней мере, это будет означать, что они рады пригласить тебя в Калифорнию читать свои лекции.
Тед чувствовал себя как Ахиллес, пронзенный смертельной обидой на Агамемнона. Но он призвал все свое мужество и задал вопрос:
— Седрик, неужели в Гарварде нашли особый способ сообщить мне, что со мной не собираются продлевать контракт? Прошу вас, будьте откровенны, я все пойму.
— Тед, — сказал Уитман, не мешкая. — Я не могу говорить за все отделение. Ты же знаешь, мы с Джоном безмерно восхищаемся тобой. И естественно, мы бы очень хотели, чтобы ты здесь остался. Но в конечном счете все будет решать голосование, и одному богу известно, как поведут себя историки, археологи и вообще люди, которые мало знакомы с твоими трудами. А если у тебя на руках будет официальное приглашение из Беркли, то это, возможно, усилит собственнические чувства у тех, кто еще не определился.
— Значит, вы считаете, мне следует туда отправляться?
— Послушай совет умудренного жизнью старца. — Его наставник улыбнулся. — Ни один преподаватель не откажется прокатиться куда-либо бесплатно, если это мало-мальски интересно. А уж в Калифорнию — это res ipsa loquitur[56].
Сара обрадовалась, увидев мужа.
— Какой приятный сюрприз, — сказала она, сбегая к нему навстречу по каменным ступеням университетского издательства.
Он небрежно поцеловал ее, но сдерживать свои страхи у него уже не было сил.
— У меня с Седриком за обедом был довольно неприятный разговор.
— С тобой не продлевают контракт?
— В том-то вся и загвоздка, — удрученно ответил он. — Он вообще избегал говорить о Гарварде. Сказал только, что Беркли желает взять меня на работу и подписать контракт.
— В Беркли великолепное классическое отделение, — заметила она.
Сердце у Теда остановилось. Это совсем не то, что он надеялся услышать.
— Значит, ты считаешь, меня сокращают, да? — скорбно произнес он. А когда она не ответила, добавил: — А я-то думал, что смогу рассчитывать на контракт здесь.
— Черт возьми, я тоже, — честно призналась она. — Но ты же знаешь, как работает вся их система. Они почти никому не дают расти на месте. Предпочитают отправлять своих преподавателей в разные вузы и следить за тем, какая у них там складывается репутация. И если кто-то добивается успехов, то их опять перетаскивают к себе.
— Но это же в Калифорнии, — пожаловался Тед.
— Подумаешь! Неужели нам не выжить, находясь в каких-то трех тысячах миль от Гарварда?
Через два дня позвонил Билл Фостер и официально предложил Теду прочесть у них лекцию. Они договорились, что встретятся ближе к началу пасхальных каникул.
— Обычно мы так не поступаем, — добавил он, — но нам бы хотелось, чтобы ваша супруга тоже приехала с вами. Людям из издательства Калифорнийского университета просто не терпится с ней познакомиться.
— О, это замечательно, — сказал Тед.
А про себя подумал: «Им обо мне все известно. Меня покупают, как бейсбольного игрока. Оценивают, насколько хорошо у меня поставлен удар и умею ли я играть в поле, и даже, возможно, определяют, присущ ли мне командный дух».
Эти мысли усилили ощущение того, что он каким-то образом в чем-то провалился.
В последнее воскресенье марта Тед и Сара, оставив сына заботам обожающих малыша бабушки и дедушки, поднялись на борт самолета, чтобы лететь дневным рейсом в Сан-Франциско.
— Разве не чудесно? — проворковала Сара радостно, когда они пристегивали привязные ремни. — Это наше первое бесплатное путешествие, и все благодаря твоим мозгам.
Через три часа Тед посмотрел на часы. Они едва ли пересекли половину континента.
— Это же просто в голове не укладывается, — сказал он. — Я хочу сказать, где же это чертово место? Уж очень оно далеко от цивилизации.
— Тед, — ласково пожурила она, — не переживай. Может, ты еще сделаешь для себя какое-нибудь замечательное открытие об окружающем мире.
— Какое, например?
— Например, что интеллект за пределами штата Массачусетс тоже имеет право на существование.
Когда они сошли с трапа самолета в Сан-Франциско, их встречали двое преподавателей: один из них среднего возраста, другой — коллега помоложе, он держал в руках опознавательный знак: книгу Ламброса о Софокле. При виде подобного проявления уважения у Теда, который мрачно молчал последние несколько часов полета, сразу же поднялось настроение.
Билл Фостер тепло приветствовал вновь прибывших и представил им Иоахима Майера, специалиста по папирусам, который недавно перевелся из немецкого Гейдельберга в Калифорнию. Они оба были чрезвычайно любезны и настояли на том, чтобы отнести их чемоданы из зоны выдачи багажа к машине.
Несмотря на то что вечер еще не наступил, на главной улице Беркли царило оживление.
— Что-то у вас тут много хиппи, как я погляжу, — отметил Тед неодобрительно.
— А я слышу красивую музыку, — сказала Сара.
Билл Фостер среагировал на замечание Теда.
— Их вид вводит вас в заблуждение, Тед, эти студенты могут разгуливать в джинсах вместо твидовых костюмов, но среди них есть просто блестящие молодые люди. Они сводят нас с ума своими пытливыми вопросами. Наступают на пятки, не давая интеллектуально расслабиться. Мы посетим какие-нибудь занятия, если вам интересно.
— Да, — ответил Тед, — очень интересно.
— Я бы тоже с удовольствием послушала, — присоединилась к разговору Сара.
— Ах да, — искренне обрадовался Майер. — Знаю, вы ярая поклонница эллинистической поэзии, Сара.
Как раз в это время они доехали до конца улицы, и Билл Фостер сказал:
— Мы с Майером оставим вас у нового преподавательского корпуса. И если вы не слишком устали, советую прогуляться по Телеграф-авеню и выпить пива в каком-нибудь заведении, вроде «Ларри Блейкса». Чтобы проникнуться ночной атмосферой этого города.
— Прекрасные люди, как тебе кажется? — спросила Сара, когда они разбирали вещи у себя в номере некоторое время спустя. — По-моему, такие открытые и дружелюбные. Майер так прост в общении, по его виду никогда не догадаться, что он в тридцать один год стал профессором. И вообще для немца он выглядит совсем не по-тевтонски. Может, его прокалифорнили.
— Будет тебе, — сказал Тед, — они за нами просто ухаживают. Ты обратила внимание — им даже известна тема твоей дипломной работы.
— Обратила, и мне это было приятно, — ответила Сара. — А тебе разве не нравится, когда тебя соблазняют?
— Ну, меня еще не соблазнили, — сурово отрезал Тед.
— Ну, тогда отбрось предубеждения и давай прошвырнемся по Телеграф-авеню.
Сначала казалось, будто ничто вокруг не радует его глаз. Ни оживленные улицы, ни книжные магазины, ни колоритные менестрели со своими гитарами. Но уже через квартал Сара заметила: все же один аспект этого пространства, заполненного жизнью, привлек внимание мужа.
— Ага, — улыбнулась она, — наконец-то ты выделил кое-что из окружающего пейзажа.
— О чем это ты?
— Мы прошли мимо шестерых девиц, у которых под платьем не было лифчиков, и ты с удовольствием пялился на них во все глаза, доктор Ламброс. И не говори мне, что я ошибаюсь: я наблюдала за выражением твоего лица.
— Ты ошибаешься, — сказал Тед, поджав губы. — Их было семь, не меньше.
И заулыбался.
Из-за трехчасовой разницы во времени они проснулись очень рано и думали, что первыми придут в столовую преподавательского корпуса. Но они просчитались.
Кто-то уже сидел за столиком в углу, одной рукой черпая ложкой кашу, а в другой руке держа оксфордское издание «Классических текстов».
— Ты видишь то же, что и я? — прошептала Сара. — Во всей столовой никого нет, кроме нас и профессора Оксфордской королевской кафедры по древнегреческому языку и литературе.
— Боже мой, ты права. Это Камерон Уайли. Что это он здесь делает, черт возьми?
— То же, что и мы, — улыбнулась Сара. — Ест свой завтрак. Кроме того, разве он не читает в этом году курс Сатеровских лекций?
— А ведь и правда. Что-то по Гомеру и Эсхилу. Думаешь, у нас получится его послушать?
— Может, ты подойдешь к нему, представишься и сам его обо всем спросишь?
— Нет, не могу, — воспротивился Тед, внезапно оробев. — Я хочу сказать, он же такой великий человек.
— Будет тебе, мой непокорный грек. Куда подевалась твоя обычная смелость? Или ты хочешь, чтобы я первая подошла к нему и представила тебя?
— Нет, нет, нет, я сам. Просто я не знаю, как начать, — ответил Тед, нехотя вставая с места.
— Для начала скажи «здравствуйте». Это приветствие освящено веками.
— Да, — коротко бросил Тед, его чувство юмора полностью притупилось из-за внезапно возникшей неуверенности в собственном статусе.
Он с волнением прислушивался к звукам собственных шагов, эхом разносившимся по пустой столовой.
— Прошу прощения, профессор Уайли, надеюсь, не помешал, просто я хотел сказать вам, как восхищаюсь тем, что вы делаете. Я считаю, ваша статья об «Орестее» в прошлогоднем «Журнале эллинистических исследований» — это лучшее из того, что когда-либо было написано об Эсхиле.
— Благодарю вас, — произнес англичанин с нескрываемым удовольствием. — Не желаете присоединиться?
— Вообще-то мы с женой думали пригласить вас за свой столик. Она сидит вон там.
— Ах да, я сразу обратил на нее внимание, как только вы вошли. Спасибо, я буду рад.
Он встал со своего места, прихватив тарелку с кашей и оксфордский текст, и пошел вслед за Тедом к их столику.
— Профессор Уайли, это моя супруга Сара. Ой, я забыл сказать, я — Теодор Ламброс.
— Приветствую вас, — сказал англичанин, пожимая руку Саре, и сел за стол.
Затем повернулся к Теду:
— Слушайте, а вы ведь писали о Софокле, признавайтесь!
— Вообще-то да, — ответил Тед, испытав нечто вроде головокружения оттого, что его узнали. — Я приехал сюда, чтобы прочитать лекцию.
— Книжка у вас получилась превосходной, — продолжил Уайли. — Столько пыли стряхнула с трудов по Софоклу. Я уже включил ее в список обязательной литературы для сдачи экзамена на степень бакалавра. Честно говоря, я так обрадовался, увидев, что человек, написавший книгу о Софокле, носит вашу фамилию — очень подходящую для такого дела.
Тед не понял, какая тут взаимосвязь, но не захотел демонстрировать свое тугодумие перед столь благородным ученым. Сара мгновенно бросилась ему на выручку, жертвуя собой на алтаре простодушия.
— Боюсь, я не совсем понимаю, о чем идет речь, сэр, — уважительно произнесла она.
Профессор был счастлив пуститься в разъяснения.
— Ну, как известно вашему супругу, у Софокла был учитель музыки и танцев — некий парень по имени Лампрос.
— Какое совпадение! — воскликнула Сара, искренне очарованная этой любопытной деталью. А потом задала вопрос, который просто сжигал Теда, и она это знала: — А вы не могли бы подсказать, из каких источников это известно?
— О, их целая россыпь, просто как из рога изобилия, — ответил прославленный профессор. — У Афинея в «Пире мудрецов» есть упоминания в его жизнеописаниях, есть они и в других отрывках и произведениях. Должно быть, хороший человек был этот Лампрос. Аристоксен ставит его рядом с Пиндаром. Конечно, есть еще фрагмент из Фриникуса, который не стоит рассматривать всерьез, настолько он нелеп. А вы тоже занимаетесь эллинистикой, миссис Ламброс?
— Не профессионально, — застенчиво произнесла Сара.
— Моя супруга немного скромничает. Она с отличием окончила классическое отделение Гарвардского университета.
— Это замечательно.
Затем он обратился с вопросом к Теду:
— О чем вы будете рассказывать?
— Хочу озвучить несколько случайно пришедших мне в голову мыслей о влиянии Еврипида на одаренного ученика Лампроса.
— Очень хочется послушать. Когда вы выступаете? Долю секунды Тед пребывал в замешательстве. Ему не слишком хотелось, чтобы этот великий ученый выслушивал его незрелые теории и тем более их критиковал.
Сара же, напротив, не испытывала никаких сомнений.
— Завтра в пять, в здании Дуайнел-холла, — сказала она. Англичанин достал авторучку и небольшой оксфордский ежедневник, чтобы записать услышанную информацию. В это самое время появился Билл Фостер.
— Прекрасно, я вижу, два наших ученых гостя уже познакомились друг с другом, — весело произнес он.
— Три, — поправил его англичанин, подняв предостерегающим жестом указательный палец. — Эти Ламбросы оба lamproi.
После чего пожилой мэтр поднялся, взял книгу (которая оказалась изданием Фукидида под его собственной редакцией) и неспешной походкой направился в библиотеку.
Пока Билл Фостер во время ознакомительной прогулки рассказывал об университете, Тед был вынужден признаться самому себе, что здесь очень красиво. И все же ему показалось, будто башня кампанилы и архитектура зданий конца девятнадцатого века, выдержанные в испанском стиле, не очень-то вязались с его представлением о том, как должен выглядеть университет. Такое важное дело, как получение высшего образования, у Теда всегда ассоциировалось с архитектурным стилем георгианской эпохи — например, с величественными башнями «Лоуэлла» или «Элиот-хауса».
Библиотека, бесспорно, производила сильное впечатление (а также предмет ее гордости — автобусная служба, известная в народе под названием «Гутенбергский экспресс», которая на регулярной основе доставляет желающих в библиотеку Стэндфордского университета). И все эти тихие внушительные сооружения составляли живой контраст с пестрым бурлением студенческой жизни, сосредоточенной — как на Афинской агоре в античные времена — на шумном пятачке на площади Спраул-плаза, между зданиями университета и студенческого профсоюза.
После посещения увлекательного занятия по латыни вся троица с трудом втиснулась в крошечный ресторанчик здорового питания, где можно было поесть как следует.
Но одна мысль никак не давала покоя Теду.
— А что он за парень, этот Камерон Уайли? — поинтересовался он у Билла, стараясь не выказывать своей озабоченности.
— Это и зверь, и пушистый котенок в одном лице. Со студентами бывает просто душкой. Что касается преподавателей, им он спуску не дает. На прошлой неделе, например, когда Ганс-Питер Земсен прочитал свою лекцию, Уайли своими вопросами просто стер его в порошок.
Читать бесплатно другие книги:
