Год грифона Джонс Диана

Глава 14

Главный ректор Кверида, крохотная сморщенная старушка, такая древняя, что ее кожа казалась зеленой, была вполне довольна жизнью — до тех пор, пока не подняла голову и не увидела, что к ней летит волшебник Дерк верхом на Денди. Она нашла себе одинокую хижину на краю Пустошей, посреди пологих холмов. Кверида всю жизнь мечтала о такой хижине. Она поселилась там одна, если не считать трех огромных полосатых кошек, и с утра до вечера трудилась над тем, чтобы снова превратить Пустоши в нормальные плодородные земли. Работа была на редкость благодарная. Кверида осушала лужи и озера отвратительной слизи, собирала бродячие плотоядные деревья в уютные рощицы и заставляла их сменить диету и превращала жутких чудищмутантов в то, чем они должны были быть изначально. Забавно было смотреть, как кошмарные твари с крокодильими зубами и кожистыми крыльями внезапно обнаруживали, что на самом деле они обычные кролики. Выражение их мордочек было просто непередаваемым!

Разумеется, в результате всей этой деятельности высвобождалась масса неблагоприятной магической силы. Кверида потратила несколько приятных недель на то, чтобы установить на чердаке хижины заклятия, которые перехватывали эту магическую силу, нейтрализовывали ее и снова выпускали в мир. Часть этой магии Кверида даже делала доброй, и каждый раз, как она выпускала очередную порцию такой магии, мир немного менялся к лучшему, постепенно становясь таким, каким он мог бы быть, если бы не мистер Чесни с его турами. Кверида обожала подобную магию: тонкую, требующую больших познаний, но при этом практичную. К тому же это утверждало ее во мнении, что она попрежнему могущественнейшая волшебница в мире. Конечно, Кит с Блейдом не менее могущественны, но всетаки они еще слишком молоды, чтобы влиять на саму землю, где они обитают!

К нынешнему времени почти треть бывших Пустошей снова превратилась в леса, луга и чистые реки. Кверида как раз собиралась взяться за горы, что возвышались посреди Пустошей. Там водились страшно запутанные злые чары и кошмарные существа — короче, уйма любопытного. Эльда потревожила коекого из них. Квериде это очень не понравилось. И она спешно приняла меры, чтобы Эльду отправили туда, где она не сможет причинить вреда. Ну а пока, перед тем как всерьез взяться за горы, Кверида позволяла себе роскошь проводить вечера в своем саду. Она как раз подыскивала подходящее местечко для клумбы, на будущую весну, как вдруг ее кошки, валявшиеся на травке неподалеку, встопорщились и зашипели. Кверида подняла голову и увидела в лучах заката снижающегося Дерка.

Это было великолепное зрелище. Крылья Денди, озаренные заходящим солнцем, сверкали алым, окаймленные золотистым сиянием. Однако Кверида посмотрела на них исподлобья и сердито распрямилась.

— Опять неприятности! — сказала она.

Старая волшебница не любила Дерка, и он платил ей взаимностью. Кошки как одна поднялись и замяукали.

— Покормлю, покормлю, только сперва дайте этого спроважу! — проворчала Кверида.

Денди опустился на землю, пробежал немного и остановился рядом с ней. «Всю лужайку истоптал!» — подумала Кверида.

— Ну? — спросила она у Дерка.

— Я ненадолго. У меня дела, — сказал Дерк.

Для них обоих это было важно. У Дерка полегчало на душе, когда он это сказал, да и Кверида сразу както повеселела. Волшебник в двух словах рассказал про скоропалительный брак Лидды и про то, что Маре неймется поскорее отплыть и проверить, все ли у Лидды в порядке.

— Эта мне молодежь, вечно они не видят дальше собственного носа! — сказала Кверида. — Как поживает моя подружка Калетта?

— Зла на весь свет, — сказал Дерк. — К ней там приставали какието хулиганыгрифоны из знатных семейств, и она говорит, что ужасно рада была вернуться. Но я вообщето прилетел изза университета.

И он поведал ей о раненых голубях и о том, что они рассказывали.

— Так что я надеялся, что ты найдешь время перенестись туда и посмотреть, что происходит.

Кверида была возмущена. Она как чувствовала, что Дерк устроит ей нечто подобное! Он всегда так делал. Она именно оттого его не любила, что он умел какимто образом пробуждать ее почти несуществующую совесть.

— До завтра я никуда не поеду! — твердо заявила она.

— А может, перенесешься прямо сейчас — хоть ненадолго? — взмолился Дерк.

Пришлось спешно подыскивать причины, почему прямо сейчас она этого сделать не может. А изложив их, Кверида и сама в них поверила.

— Нет, — сказала она. — Мне сперва нужно все тщательно обдумать. Все годы, что я была в университете — и когда ты сам там учился, и даже в разгар деятельности мистера Чесни, — ничего подобного там случиться попросту не могло. Окутывающая университет магия, которая действует как оберег, этого бы не допустила. Когда я оставляла университет на молодых волшебников, я рассчитывала, что они будут поддерживать обереги в обычном состоянии. Но они, очевидно, пренебрегли своими обязанностями. Мне сперва нужно придумать, как разобраться с этим, а не нестись туда очертя голову.

— Ну, а завтрато ты прямо с утра туда перенесешься? — с надеждой спросил Дерк.

— Нет! — ответила Кверида. — Я отправлюсь туда на своем пони, как и приехала.

Она взглянула на Дерка, поняла, что он, очевидно, тревожится изза Эльды, и пояснила:

— Чтобы справиться с этими озверевшими мышами, нужны опытные кошки. Мои кошки прекрасно ловят мышей, но терпеть не могут, когда их куда бы то ни было переносят. Они либо сбегут по дороге, либо прибудут на место в таком состоянии, что в течение нескольких дней будут ни на что не годны. Им нужно путешествовать не спеша, или они вовсе никуда не поедут.

— Но завтрато ты поедешь? — спросил Дерк.

— Завтра поеду, — пообещала Кверида.

Денди снова взмыл в небо, она проводила его сердитым взглядом и вздохнула с облегчением.

Остаток дня она провела в размышлениях. Что же делать с университетом? Без такого места, как университет, миру никак не обойтись — иначе весь свет переполнится необученными волшебниками, которые станут ворочать горы, как Эльда, или, хуже того, будут вызывать демонов и пытаться заставить этих демонов научить их всяким жутким вещам. А таким местом, где полно сильных, но неопытных магов, должны управлять могущественные волшебники.

— Наверно, я совершила ошибку, создав этот совет, — признала Кверида. Она могла позволить себе признавать собственные ошибки, по крайней мере, наедине с собой. — Всетаки университету нужен сильный ректор.

Но она совершенно не представляла, кто еще, кроме нее самой, может стать таким ректором. А сама она была по уши сыта университетом. Она хотела спокойно продолжать работать над Пустошами.

— Может, лучше вытащить из отставки коекого из старых волшебников, — размышляла она. — Они, конечно, будут недовольны, но зато со всем управятся.

Назавтра, рано утром, Кверида принялась собираться в путь. Для начала она запрягла в двуколку своего пони по кличке Простофиля. Неприятную и сложную задачу запихнуть кошек в корзинки она отложила напоследок. Кошки Квериды, как и все прочие кошки, были практически невосприимчивы к магии. Едва завидев корзинки, они попрятались под шкафы и диваны, и доставать их пришлось силой. При этом они сопротивлялись, как сто чертей.

Но в конце концов Кверида сумела изловить всех трех и распихать по корзинкам. Она села в двуколку, тряхнула вожжами, цокнула языком, и повозка покатила на юг по заросшей травой дорожке. Три кошки шипели и ярились в своих корзинках. При той скорости, с которой трусил пони, на дорогу до университета ушло бы недели три. Но Кверида, разумеется, намеревалась немного сплутовать. Она хотела через каждые несколько миль переноситься чутьчуть вперед и таким образом сократить путешествие больше чем наполовину. Главное, чтобы кошки и пони не догадались, что они переносятся. Весь вопрос в том, как сделать, чтобы они не догадались.

По пути Кверида стала прощупывать воздух, прислушиваясь к вестям, которые в нем витали. Вести являлись к ней в виде длинных шелковистых полос. Эти полосы обвивались вокруг Квериды и нашептывали ей на ухо. Как ни учена, как ни могущественна была Кверида, а все же не догадывалась она, что это были стихии воздуха. Про себя она называла их просто слухами. «Слухи» нашептывали ей о грифонах, о пиратах, об ассасинах, о неприятностях, о вредительстве, о кровопролитии, снова о кровопролитии, о вооруженных людях, едущих с севера, о вооруженных людях, едущих с востока и с юга, и о неправильном применении магии.

— Силы милосердные! — воскликнула Кверида. — Прямо как в старые недобрые времена!

Она пустила Простофилю рысью и перенесла их всех намного дальше, чем собиралась сначала, — настолько дальше, что они очутились уже на самой границе мирных возделанных земель. Дорожка здесь превратилась в настоящую дорогу, широкую, с колеями, а по обе стороны дороги простирались пышные луга.

Пони почти сразу же встряхнул головой и попытался остановиться. Кошки заметались в своих корзинках, ворча и завывая. Кверида решила, что второпях перенеслась слишком далеко и телепортация прошла не так гладко, как она рассчитывала, оттого животные и волнуются. Она подстегнула Простофилю коротким резким заклинанием. Двуколка миновала поворот, и тут пони окончательно встал и застыл как вкопанный, весь дрожа. Перед ними простирался еще один луг, и весь этот луг был усеян мертвыми коровами. Квериде и той сделалось не по себе. Коровы были не просто мертвые. По всему лугу были разбросаны куски кровавого мяса. Какаято злая сила поотрывала коровам головы, повспарывала животы, разорвала их пополам или просто пошвыряла на камни, разбивая животных в лепешку. В воздухе висел запах свежей крови, над лугом кружили тучи мух и носились стаи воронов и ворон. Коегде виднелись жуткие стервятники, отдаленно напоминающие грифов, — очевидно, их выманил с Пустошей запах поживы.

— Бешеный дракон, что ли? — пробормотала Кверида.

Впрочем, она не сомневалась в том, что сумеет управиться с драконом или даже с несколькими драконами, так что она отправила властный призыв, повелевая тому, кто это сделал, немедленно явиться к ней и дать объяснения.

Не успела она завершить заклятие, как убийцы коров явились на зов. Они взмыли с вершины противоположного холма и, вопя друг другу, что сейчас будет новая потеха, пронеслись над головой Квериды и нагло расселись на дороге, окружив двуколку. Пони испуганно заржал и попытался встать на дыбы. Кошки в своих корзинках совершенно обезумели. Убийцы разразились кудахчущим смехом.

Кверида успокоила Простофилю и как могла успокоила кошек, а потом оглядела четверых незнакомых грифонов мерзкого вида. Воняли они отвратительно. Волшебнице не было нужды видеть клювы, измазанные кровью, и клочья мяса, прилипшие к когтям, чтобы догадаться, кто прикончил несчастных коров.

— Вы зачем стадо перебили? — яростно прошипела она.

Самый здоровенный и растрепанный грифон опустил лохматую каштановую башку и уставился на нее.

— Зелененький человечек! — хмыкнул он. — Как прикольно люди зеленеют, когда нас видят! Со страху, должно быть!

Кверида рассердилась еще сильнее. Отпускать шуточки по поводу цвета ее кожи никто не решался уже лет с полсотни.

— Я вас спрашиваю! — сказала она. — Кто вы такие? И зачем вы извели целое стадо? Вам столько не съесть! Это же просто убийство ради убийства!

— А мы всегда убиваем ради убийства, зеленая старушонка! — заявил каштановый грифон. — Мы за себя не отвечаем. Мы — пережитки прошлого. В нас воскресли первобытные грифоны. Грустно, не правда ли?

— Чушь какая! — фыркнула Кверида. — Что значит — вы за себя не отвечаете? Любое существо, наделенное мозгами, способно не делать того, чего делать не следует.

Каштановый грифон задрал башку и надменно уставился на Квериду сверху вниз.

— Зря ты так разговариваешь с Джессаком, — предупредил грязнобелый грифон. — Он тебя разорвет!

— И твоего пони тоже, — добавил сизый.

Кверида взглянула на них — и поморщилась.

Оба были светлой масти, и от этого особенно бросалось в глаза, какие они чумазые.

— Я не сказала ничего такого, чего он не заслуживает, — ответила она. — Хотя, пожалуй, я была чересчур любезна. Он просто распоясавшийся хулиган. Откуда вы все взялись? Я вас, кажется, никогда прежде не встречала.

— Откуда? Ну, сюда мы прилетели из университета, — ответил особенно взъерошенный грифон, коричневый с белым. — Джессак был зол, оттого что не сумел отыскать Калетту.

— Джессак — из очень знатной семьи изза океана, — пояснил грязнобелый. — Калетте не следовало ему перечить. И тебе не следует. Он от этого злится.

— И вымещает зло на ни в чем не повинных коровах? — спросила Кверида. — Что за дурацкий, трусливый поступок!

Тут Джессак, до сих пор сидевший на задних лапах, встал и принялся расхаживать вокруг двуколки, нарочно задевая лицо Квериды своими вонючими крыльями.

— Ну, хватит с меня зеленых человечков! — объявил он. — Сейчас мы ее растерзаем. А начнем, пожалуй, с этого.

И он сунул огромную, покрытую перьями лапищу в повозку и вытащил оттуда ближайшую корзинку с кошкой.

Зря он так, конечно. Если бы Джессак этого не сделал, он, может, и остался бы в живых. До сих пор Кверида была всего лишь рассержена. Она как раз подумывала о том, не превратить ли этих неприятных существ в кроликов. Единственное, что ее останавливало, — мысль о том, что местного племени кроликов они не улучшат. Но ее кошки были ей дороже всего на свете! И когда Кверида увидала свою Сабрину, которая вся распушилась и утробно завывала, сверкая огромными, потемневшими от ужаса глазами сквозь прутья корзинки, болтавшейся в грязных, окровавленных когтях, волшебница утратила всякое самообладание. Глаза ей застлала багровая пелена. И Кверида удивила самое себя — а уж грифоныто как удивились! — выкрикнув четыре слова, от которых содрогнулась вселенная.

На миг все сделалось туманным и размытым. А когда вселенная пришла в себя, Кверида, к немалому своему облегчению, обнаружила, что попрежнему сидит в двуколке, в которую попрежнему запряжен Простофиля, а вокруг возвышаются четыре каменных грифона. В когтях ближайшей статуи болталась корзинка с беснующейся кошкой — по счастью, живой и невредимой. Кверида, вся дрожа, слезла с двуколки и бережно сняла корзинку с Сабриной. Сабрина на нее зашипела.

— Я тебя прекрасно понимаю, — сказала ей Кверида. — Я не собиралась подвергать тебя подобным испытаниям.

Она поставила корзинку обратно в повозку и снова взялась за вожжи. И только тут сообразила, что белесая и сизая статуи перегородили дорогу.

— Ах, чтоб вам! — сказала волшебница. — Прочь отсюда!

Но статуи не шелохнулись. Они стояли на дороге, удивленно и озадаченно пялясь на волшебницу.

У Квериды ушло добрых полчаса на то, чтобы подобрать заклинания, с помощью которых ей удалось спихнуть статуи с дороги. В конце концов она сумела опрокинуть их в разные стороны так, что между ними осталось достаточно места, чтобы проехать двуколке. При падении белесая статуя раскололась пополам, а у сизой отбился клюв, но Квериде их было ни чуточки не жалко. Она тряхнула поводьями. Пони был весь в пене и еле тащился.

— Понимаю, Простофиля, понимаю! — сказала Кверида. — Мне и самой не лучше. Но надо найти людей, которым принадлежали эти коровы, и объяснить, что случилось. Если повести дело с толком, может, нас даже пустят переночевать.

Примерно в то же время, как Простофиля потрусил дальше, два голубя, летевшие на юг, добрались наконец до Кондиты, столицы империи. Здоровый уверенно спланировал на мраморный карниз, тянущийся вдоль фронтона здания сената. Из окошка тут же высунулась рука, схватила голубя и утащила его внутрь. А раненый голубь нырнул в расположенное неподалеку нагромождение крыш и портиков. Он довольно неуклюже уселся на крышу самого большого здания и захромал вдоль карниза, осторожно поглядывая вниз сквозь водосточные отверстия. Наконец он нашел внутренний двор, который искал. Голубь снова поднялся в воздух и плюхнулся на крышу беседки, увитой желтеющими виноградными лозами, где император Тит допивал свой утренний кофе. Стол перед императором был усеян кусочками раскрошенного хлеба, как будто император не столько завтракал, сколько ковырялся в еде без особого аппетита. Проголодавшийся голубь алчно поглядывал на крошки, мысленно сравнивая человека, сидящего за столом, с тем образом, который запечатлел в его голове Коркоран.

Император Тит, довольно высокий, довольно худощавый, двадцати пяти лет, темноволосый, с резким профилем, кротким выражением лица, облаченный, как и положено императору, в белую императорскую тогу с пурпурной каймой, расшитой изображениями золотых грифонов… Да. Это и есть его адресат. Голубь подкрепился переспелой виноградиной с лозы, что оплетала беседку, и заодно огляделся и убедился, что император один.

Император был один потому, что завтракал. Он не спешил. Как только он допьет свой кофе, ктонибудь непременно об этом пронюхает и сюда нагрянет целая толпа народу и потребует, чтобы он сделал уйму вещей, которые положено делать императору. И при том почти все это будут вещи совершенно бесполезные. Теперь государством на самом деле правит сенат. А Титу остается только подписывать законы. Он както раз сказал Клавдии, что император в наше время — не более чем ходячий штамп.

— Ну так сделай же с этим чтонибудь! — сказала ему тогда Клавдия. — Покажи им всем, кто здесь император!

Но Тит только покачал головой и объяснил, что нельзя так оскорбить сенаторов: ведь большинство из них годятся ему в отцы и к тому же приходятся ему близкими родственниками. Народ не поймет.

— Я так не думаю, — возразила Клавдия. — Всё они поймут! Люди будут благословлять твое имя.

Но Тит с ней не согласился. Ведь народ верит сенату! Он тяжело вздохнул и отхлебнул еще кофе. Вот за такието разговоры сенат и возненавидел Клавдию. Хорошо еще, что удалось отправить ее в университет. Там она, по крайней мере, будет в безопасности. Но Титу ее ужасно недоставало.

И тут откудато из сплетения лоз выпорхнул голубь и тяжело плюхнулся на стол посреди хлебных крошек.

Тит подскочил как ужаленный.

— О боги! Ну и напугал же ты меня! — сказал он.

— Прошу прощения, — устало пискнул голубь. — Вам послание. Лично в руки.

Тит взял голубя в руки, чтобы снять трубочку с посланием, и снова ахнул. Птица была вся покрыта крохотными ранками, точно ее истыкали шилом, а под крылом виднелся довольно большой порез. Как же больно ей было лететь! Надеясь, что голубь прилетел не издалека, Тит достал послание Коркорана и развернул его.

Как говорил позднее сам Тит, у него было полное ощущение, словно его крыша сорвалась и улетела в неизвестном направлении. На пару мгновений молодой император пришел в такой раж, что еще немного — и он бы выскочил из беседки, громогласно требуя мести, стражу, палачей, армию, адвокатов, судей, наемных убийц — короче, кого угодно и что угодно, лишь бы сделать с Антонином и Эмиедоклом хоть чтонибудь. Пусть даже просто запустить им в голову кочергой или тарелкой. Однако Тит был с детства приучен владеть собой. Поэтому он остался сидеть, яростно стискивая собственные колени — потом он обнаружил на них громадные синяки — и глядя, как голубь ковыляет по столу и жадно заглатывает хлебные крошки. Посидев немного, император заботливо положил свой кубок с водой набок, чтобы голубь мог напиться. Антонин с Эмпедоклом принадлежат к противоборствующим партиям сената. Значит, за этим их визитом в университет стоит весь сенат. Прекрасно…

— Кто тебя так изранил? — спросил он у голубя, когда почувствовал, что вновь может говорить нормальным тоном.

— Человечки с мечами. Злые мыши, — ответила птица. — Хотели помешать нам носить послания.

— В университете? — уточнил Тит.

— Да, — ответил голубь и слопал еще одну крошку.

«Гномы напали на голубей?» — удивился Тит. Если в университете творятся подобные вещи, значит, нельзя считать, что Клавдия в безопасности.

Это послужило последней каплей. Ярость переполнила Тита до отказа, но, поскольку он не давал ей выхода, она малопомалу улеглась и превратилась в сдержанный, холодный, рассудочный гнев. Император поднял голову и увидел, что к беседке, как обычно, приближается толпа слуг и чиновников. Поначалу его глаза были настолько затуманены гневом, что он не мог разглядеть их как следует. Тит зажмурился, тряхнул головой и заставил себя сосредоточиться.

Большинство из этих людей были пожилыми писцами, каждый из них нес под мышкой охапку свитков. Кроме писцов там были императорский мажордом и начальник личной гвардии императора. Следом шли императорский повар, дабы узнать, что императору будет угодно кушать на обед и на ужин, смотритель императорских конюшен, личный портной императора, хранитель императорского платья, императорский законодатель и, наконец, императорский историк, которому полагалось записывать все события нынешнего дня. А следом шагали шестеро слуг, дабы прибрать остатки императорского завтрака.

Император Тит поднялся, приветствуя их, и улыбнулся им своей обычной кроткой улыбкой. «Сначала — начальник гвардии», — решил он, потому что личная гвардия императора состояла исключительно из племянников и внуков сенаторов. Обычно эта золотая молодежь валяла дурака, пьянствовала и бездельничала. Но сегодня Тит намеревался устроить им веселую жизнь.

— Центурион Постум, — сказал он, — мне только что пришло в голову, что я уже больше месяца не устраивал смотр своей личной гвардии. Не будете ли вы так любезны приказать им построиться на плацу гденибудь так… ну, скажем, через полчасика. Может быть, я немного задержусь, но я приду к вам сразу, как только разберусь с этими господами.

Аристократичное лицо центуриона Постума чуть заметно вытянулось, но он изящно опустился на одно колено, пробормотал:

— Как прикажет мой император! — и встал, собираясь уйти.

— Ах да, Постум, — добавил Тит, когда центурион уже направился прочь, — и, кстати, не могли бы вы по пути попросить легата Агриколу заглянуть ко мне на пару слов? Скажите ему, что меня осенила прекрасная идея относительно южных легионов.

— С радостью, ваше императорское величество! Постум снова припал на одно колено и наконец удалился.

Затем Тит обратился к смотрителю конюшен.

— Эпон, для смотра мне ведь понадобится конь, не так ли? Не могли бы вы оседлать для меня Грифона и Тиберия? Я решу, кого из них выбрать, когда приду в конюшни.

Смотритель конюшен, кряхтя, приопустился на одно колено и тоже отбыл.

«Пока что все гладко, — подумал Тит. — Но до сих пор я и не делал ничего из ряда вон выходящего. А вот сейчас…» Тит рассчитывал, что ему удастся провернуть это дело благодаря своим обычным мягким, учтивым манерам. Он поманил к себе императорского мажордома и виновато улыбнулся остальным. Остальные, в том числе половина писцов, были платными осведомителями сената.

— Господа, не будете ли вы так любезны подождать меня в большом кабинете? Я приду к вам, как только смогу.

Все преклонили колени, вразнобой ответили:

— Как прикажет мой император! — и удалились.

Остались одни только слуги, которые никак не могли понять, относится ли приказ императора и к ним тоже.

— Продолжайте, прошу вас, не буду вам мешать, — любезно сказал им Тит.

Он сунул голубя за пазуху и отошел в сторону вместе с мажордомом. Слуги принялись деловито прибирать со стола. Тит встал так, чтобы они могли его слышать.

— Семпроний, — сказал он мажордому, — прошу прощения, не могли бы вы прислать ко мне моего целителя?

Мажордом побледнел.

— Вашему императорскому величеству дурно? Ваше величество, я клянусь вам, мы принимаем все мыслимые предосторожности против возможных отравителей!

— Я уверен, что дело вовсе не в этом, — ответил Тит, не кривя душой. — Просто мне както не по себе сегодня.

— Я тотчас приведу целителя, ваше величество!

И мажордом заторопился прочь, уводя с собой слуг.

Тит позволил себе чуть заметно улыбнуться. Вот и объяснение, отчего он отменит все назначенные встречи. Он вышел из беседки и принялся прохаживаться взадвперед под ласковым осенним солнышком, дожидаясь целителя и легата Агриколу. Его гнев нарастал с каждым мгновением. Клавдия, считай, единственный его друг во всей Империи, а сенат пытается ее убить! У Тита было ужасно тоскливое и одинокое детство, пока его венценосный отец не женился вторично и не родилась Клавдия. Тит даже не помнил, чтобы он хоть раз смеялся до того дня, когда в возрасте девяти лет он впервые склонился над золоченой колыбелью и зеленокожий младенец радостно загулил, завидев его. А с тех пор как Клавдии исполнился год, она сделалась его другом и союзником, человеком, с которым он делился самым сокровенным, с которым можно было поболтать и пошутить. За это Тит прощал ей все, даже чужую, желчную мачеху, которую он до сих пор недолюбливал. Он выгораживал Клавдию, когда она делала чтото не так, особенно когда начались проблемы с этой ее странной, неуклюжей магией. А потом он обнаружил, что Клавдия, в свою очередь, покрывает его. И к тому времени, как Клавдия выросла, они сдружились еще крепче прежнего. Тит защищал Клавдию в сенате, когда сенат пытался объявить ее врагом государства, ссылаясь на ее невезение, и следил за тем, чтобы его личная гвардия не смела ей хамить. Гвардейцы презирали Клавдию за то, что она была полукровкой, и не скрывали этого. Тит пообещал себе, что за это им придется простоять на плацу в своих полированных доспехах по стойке «смирно» как минимум до вечера. День обещал быть солнечным и жарким.

Пришедший целитель негромко кашлянул. Тит стремительно развернулся, прижав к груди голубя. Когда строишь такие планы, как он сейчас, поневоле занервничаешь, будь ты хоть трижды императором.

— Ваше императорское величество меня звали? — спросил целитель.

Тит практически никогда не болел и потому почти не знал этого человека. Он представления не имел, на чьей стороне лекарь: сената или императора. Впрочем, целителям вроде бы запрещено принимать чьюлибо сторону. Авось так оно и есть. Целитель был высоким, худым и надменным, что не сулило ничего хорошего. Ну, что ж поделаешь! Тит напомнил себе, что он всетаки император, и сказал:

— Да, звал, но не для себя. Я прошу вас исцелить этого голубя.

Целитель возмущенно отшатнулся.

— Ваше величество! Я лечу людей, а не птиц]

— Ну, в конце концов, разница не столь велика, правда ведь? — сказал Тит. — А голубь этот не простой. Это один из разумных голубей волшебника Дерка. Мне бы не хотелось, чтобы волшебник Дерк разгневался на Империю.

Целитель поджал губы.

— Что ж, значит, в это дело замешаны боги и отказаться я не смею. Покажите мне это существо, ваше величество.

Тит бережно вручил ему голубя. Целитель взял птицу в ладони и склонился над ней.

— Да ведь он весь в крови! Ни в коем случае не следовало отправлять его в таком состоянии!

— Вот и мне так кажется, — поддакнул Тит. — Я сделаю строгий выговор сенату и обрушу свой гнев на того, кто отправил птицу.

Ему показалось, что голубь одобрительно подмигнул ему розовым глазом.

Целитель поднес голубя к подбородку и сосредоточился.

— Вот, — сказал он примерно через полминуты, явно стараясь не показать, как он удивлен тем, насколько легко это оказалось. — Все в порядке, ваше величество.

Он вернул голубя императору. Глаза у птицы вновь сделались блестящими, и кровотечение остановилось.

— Спасибо! — проворковал голубь.

Целитель вздрогнул.

— Так он еще и говорящий?! Это все, мой император?

— Да, благодарю вас, — ответил Тит, который увидел идущего через сад легата Агриколу. — Ну и, разумеется, я никому не скажу, что вам пришлось опуститься до лечения птиц. А то пойдут слухи, начнутся шуточки… Если вам угодно, можете говорить, что у меня заболело горло.

— Спасибо, спасибо, ваше величество! — Целитель поклонился с неподдельной благодарностью и поспешил прочь.

«Вроде сошло», — подумал Тит. Он бережно усадил голубя в развилку дерева, где птица тотчас же принялась охорашиваться и чистить перышки, и зашагал навстречу командиру легионов Империи.

— Мой император! — воскликнул Агрикола, прежде чем они подошли друг к другу достаточно близко, чтобы беседовать, не повышая голоса. — Как удачно, что вы послали за мной! Я как раз собирался просить вас об аудиенции.

Агрикола был одним из немногих ветеранов, оставшихся в армии со времен туров. Тит лично выдвинул его из простых солдат и назначил на этот пост, когда в конце последнего тура король Лютер объявил войну Империи. Агрикола был широкоплечий, с мощными ногами, невысокий, со шрамом на длинном носу и попрежнему смахивал на простого солдата, но легат из него вышел очень хороший. Тит надеялся, что он попрежнему верен Империи. Вся проблема была в том, что слово «Империя» могло означать как императора, так и сенат. Так что в следующие несколько секунд предстояло выяснить, кому именно верен Агрикола.

— Зачем я вам понадобился? — спросил он.

— Причин немало, — ответил Тит, — и, по правде говоря, ни одна из них не имеет отношения к южным легионам. Вопервых, благородные сенаторы Антонин и Эмпедокл возвращаются в Империю из поездки в университет. Мне хотелось бы, чтобы вы отправили к северным границам надежных людей и арестовали сенаторов, как только они появятся.

Суровое лицо Агриколы начало потихоньку расплываться в улыбке. Тит увидел это, и в нем затеплилась надежда.

— А какое обвинение следует предъявить сенаторам, мой император? — осведомился Агрикола.

— Измена отечеству, разумеется, — ответил Тит. — Если они вдруг вздумают сопротивляться и их случайно убьют при аресте, я не особо огорчусь. Ну а если эти ублюдки… то есть благородные сенаторы послушно дадут себя арестовать, Антонина следует поместить в подземелья Тиволо, а Эмпедокла — на вершину башни Аверно, и любой, кто попытается передать им какоелибо послание или помочь чемто еще, должен быть казнен на месте. Пусть эти благородные господа ждут суда.

Улыбка Агриколы сделалась шире. Да, возможно, этот человек верен всетаки императору…

— И сколько им так ждать, мой император?

— Погодите, дайте прикину.

Тит вчуже сам дивился тому, какая кровожадность в нем вдруг пробудилась.

— Антонину семьдесят лет, Эмпедоклу шестьдесят семь… Ну, пусть подождут годков двадцать. К тому времени все какнибудь уладится. Вовторых, мне нужен отряд кавалерии, преданный мне, лично мне, и никому другому. Есть ли у меня такие люди?

Агрикола теперь улыбался во весь рот. Да, все должно получиться.

— Да все легионы верны вам, и только вам, мой император! Ну, не считая сенатского, разумеется. Когда и где вам понадобится этот отряд?

— Пусть ждут меня через полчаса у северных ворот города, — сказал Тит. — Пусть каждый возьмет припасы с расчетом на неделю быстрой езды и заводного коня. Я присоединюсь к ним со своими лошадьми. И пусть скажут страже на воротах, что они нас не видели.

Улыбка Агриколы немного поувяла.

— А могу ли я спросить, куда…

— В университет, — ответил Тит. — Мне нужно лично убедиться, что Клавдия в безопасности. Мы поедем обходными путями, чтобы не встретиться с сенаторами. И втретьих, можете ли вы мне сообщить, чем сейчас занимается сенат?

Агрикола перестал улыбаться и вновь посуровел.

— Они собрались на заседание. Всех созвали, даже старого немощного Сильвана.

— Замечательно! — воскликнул Тит. — Я так и думал, что к ним тоже прибыл голубь.

Агрикола взглянул на императора исподлобья, озабоченно и озадаченно.

— С вашего разрешения, мой император, я бы не сказал, что это замечательно. Поговаривают, что они намереваются вас сместить. Они, по слухам, созвали толпу юристов и адвокатов, чтобы все было законно. Я, собственно, именно по этому поводу и хотел вас видеть, ваше величество.

«Ах вот как! — подумал Тит. — Значит, они охотились не только за Клавдией! Они целились в меня. Дурень я, дурень!»

— Сместить меня, значит? На том основании, что я тайно готовлю волшебницу, чтобы с ее помощью захватить абсолютную власть и сделаться тираном?