Четыре сестры-королевы Джонс Шерри
– Боже, какой абсурд! – Элеонора проходит через комнату и смотрит из окна на море страдания внизу, на бедных лондонцев, думающих, что лицемер Симон де Монфор им поможет. – Генрих, с нами Сен-Поль со своими людьми, и они полностью нам преданы.
Сен-Поль немножко влюблен в Элеонору и сделает все, чтобы заслужить ее благосклонность. В свои сорок она не утратила обаяния.
– Кажется, ты любишь энергичные действия. – Глаза Генриха глядят настороженно.
– Раньше мы умиротворяли Симона, но потом он опять брался за старое. Теперь мы должны утихомирить его навсегда.
Ричард бледнеет. Элеонора понимает, что он думает о своем сыне во французской тюрьме. Как сторонника Симона, его не выпустят, если разразится война.
– Если Симона убить, он обретет образ мученика, – говорит Ричард. – Мертвым он станет значительнее, чем сейчас живой.
Генрих вздыхает, сворачивает пергамент и прячет обратно под одежду.
– Ричард прав. Мы не можем убить Симона и не можем его игнорировать. – За окном поднимается шум, будто там услышали слова короля. – У нас нет другого выбора, как начать с ним переговоры.
– Переговоры? – От взмаха Элеонориной руки на пол падает ваза и разбивается. – На наших сыновей нападают, а ты хочешь переговоров?
– Да. Для их же безопасности. – Генрих подходит к окну и смотрит на беснующуюся толпу.
– Ради бога, Генрих! Мы вели переговоры и разбирательства в суде, были решения на самом высоком уровне, и все в нашу пользу. Симон как дворняжка, вцепившаяся нам в горло, – не хочет отпустить, но боится, что мы тоже его укусим. Я говорю: давай укусим!
– Он муж моей сестры. Когда-то он был нашим другом.
– Он предатель и наш враг. Его нужно остановить.
– Но он друг короля Людовика, – возражает Ричард. – Если мы причиним ему вред, испортятся отношения с Францией.
– Ты вечно стремишься к миру, Ричард. Особенно когда твой сын в стане врагов.
Его глаза омрачаются.
– Ты своим женским сердцем должна понять мое желание защитить его.
Опять женское сердце! Как будто у женщины только сердце и никаких мозгов.
– Когда у меня двое сыновей осаждены и сражаются за свою жизнь и будущее Англии? Мое «женское сердце» приказывает мне сражаться за моих сыновей. Что я и собираюсь делать.
Она швыряет платье, которое вышивала, – бесполезное, глупое занятие, полнейшая чепуха – и с вызовом смотрит на мужчину, которого любила почти тридцать лет. Его набрякшее веко дергается. Постаревшее лицо начинает обвисать. Что она собирается делать? – спрашивает он.
– Я собираюсь присоединиться к Эдуарду в Виндзоре. Ему нужна поддержка, Генрих, а не эти бесконечные колебания. Это и его королевство. Пойдем со мной!
Она протягивает ему руку. Но он не берет ее.
– Сегодня я послал нашим сыновьям указание сдать замки.
– Генрих, нет!
– Это королевство тяжело больно. Возможно, умирает.
– А все из-за Симона. Уничтожь его – и уничтожишь болезнь.
– Он как горгона Медуза, – говорит Ричард. – Отсеки ему голову – вырастет две.
– Полная чушь, и я устала от нее! – Она обращается к Ричарду с раздраженным вздохом: – Со своими предсказаниями судьбы ты похож на кричащего осла. Симон де Монфор не Медуза, а всего лишь наглый смерт-ный, и убить его не труднее, чем любого другого.
Ричард посылает Генриху тусклую улыбку:
– Разве я не говорил, что у нее женское сердце?
– Да, и благодарю за это Бога, – отвечает Элеонора. Их сочувствующие взгляды говорят ей, что Генрих и Ричард не будут бороться, что они решились на примирение. – И сейчас, увы, вижу перед собой слабый дрожащий орган, который называют мужским сердцем.
– Я не давал тебе разрешения уйти, – рычит Генрих.
– Не помню, чтобы я его просила. – Элеонора шагает к дверям.
– Ты не признаешь моей власти?
– Очевидно, да, если ты настаиваешь на капитуляции перед мятежниками.
– Я настаиваю на уважении к моему главенству. Я твой король, и я велю тебе остаться здесь.
– Как твоя королева, я отказываюсь. Симон хочет взять королевство себе, Генрих. И не остановится, пока не получит. Но Божьей милостью он не получит его, пока я здесь королева.
– Я могу остановить тебя, если пожелаю.
Она смотрит на него, сузив глаза, готовая к вызову – но тут вмешивается Ричард, готовый погасить ссору своим обычным потоком слов.
– Моя госпожа, я бы не советовал выходить к разъяренной толпе. Вы недалеко уйдете. Если вас обнаружат, то могут захватить или даже убить.
– Я понимаю риск. – Она оборачивает требовательный взор к Генриху: – Смягчись, прошу тебя. Не вынуждай меня делать это.
– Как ты поступишь, если не сможешь добраться до Эдуарда?
– Вернусь сюда. Но я должна попытаться, Генрих. Как отец своих сыновей, ты, конечно, понимаешь это.
– Назад тебя не пустят.
– Что ты хочешь сказать?
– Если ты уйдешь против моего желания, я не позволю тебе вернуться.
Ее шаги быстро стучат по полу. Она завет Агнессу, велит ей собирать вещи и позвать Эбуло ди Монтибуса, протеже дяди Питера. Ей нужна лодка, говорит она ему. Нужна команда и рыцари для защиты. Они выйдут через заднюю дверь и сядут в лодку, поплывут вверх по Темзе в Виндзор в надежде добраться до Эдуарда раньше посланцев Генриха.
Через час они уже на Темзе, бесшумно скользят за спиной у толпы, колотящей дубинами и железом по стенам Тауэра. Мятежники пытаются поджечь его, как будто замок в осаде, как будто Генрих в этот момент не уступает всем их требованиям. Она никогда не ожидала от него такого – но Ричард, как всегда, струсил. Он испугался даже сражаться в Утремере, а робость скрывал под словами примирения – так руки пытаются разгладить морщины на измятой одежде. Он уговорил сарацин отпустить французских рыцарей и сделался героем, не пролив ни капли крови. Его неприязнь к борьбе и есть причина, почему он убеждает Генриха пойти на переговоры с мятежниками. Хотя нельзя сказать, что он не способен на ярость: Элеонора знает от Санчи, что он приберегает свои атаки для тех, кто слабее.
Он пытался унизить ее своими словами о «женском сердце», но она никогда не считала себя слабее мужчин, менее способной, чем они, – и с чего бы так считать, видя, как ведут себя мужчины вокруг? Санча стоила тысячи Ричардов Корнуоллских, и тем не менее он оставил ее умирать, лишенную утешения и любви. И даже не скорбел об утрате. По слухам, он начал распродавать Санчино имущество еще до ее смерти. А потом не присутствовал на похоронах в Гейлсском аббатстве. За всем этим кроется слабость. И его слушает Генрих!
А вот Эдуард силен. Теперь, когда они с Генрихом избавили его от лордов Марки, он прекратил свои кутежи и турниры и вернулся наконец к управлению королевством. В нем нет импульсивности Генриха, его раздражительности – но есть решительность и воля, а также уверенность в своих силах, которую внушила Элеонора. Будь она мужчиной – была бы Эдуардом. Означает ли это, что у нее мужское сердце? Теперь оно влечет ее к сыну, чтобы сражаться рядом с ним – захочет он этого или нет.
Их лодка беззвучно скользит по воде мимо лондонцев, чьи крики отражаются от стен замка и бьют Элеонору по ушам.
– Послать эту прованскую шлюху домой! – кричит кто-то, потом оборачивается и видит лодку. – Королева! – кричит он. – Пытается удрать!
Злоба в его глазах. Почему? Взмах его руки – и ей в лоб попадает камень. Рука поднимается потрогать рану, кровь пачкает пальцы и заливает левый глаз.
– Ох! – слабо вскрикивает она, когда другой камень пролетает мимо головы.
Эбуло, раскрыв рот, будто собираясь крикнуть, бросается к ней и падает, сраженный. Протестующие отвернулись от замка и обратились к реке, выкрикивая оскорбления и бросая камни, палки и грязь. Капитан командует отойти от берега, и лодка выходит на середину реки, где оказывается недостижима для камней.
Но они не избегут нападения, когда достигнут Лондонского моста, где уже поджидает толпа. Мальчик лет четырех на руках у отца держит камень размером с обеденную тарелку. Четыре женщины в чепцах проституток потрясают кулаками. Среди них рыжая потаскуха Генриха, она лепит комок из грязи и щурит глаза на Элеонору.
– Ведьма! – кричит она. – Ты околдовала нашего короля Генриха!
– Долой иностранцев! – кричат другие. – Чужаки – вон из Англии! Оставьте Англию англичанам!
Элеонора смотрит, чем бы защититься, хотя бы одеялом или мантией, чтобы накрыть голову. С моста скалит зубы Амо Лестранж. У него в руке булыжник, который может пробить большую дыру в дне лодки, и он расположился как раз над тем местом, где они скоро будут проплывать.
– Прикройте королеву! – кричит кто-то из рыцарей. – Пожалуйста, моя госпожа, если вы изволите лечь на дно, мы вас прикроем, и больше никто вреда вам не причинит.
– Стойте, – говорит она. – Поворачивайте лодку.
– Прошу прощения, моя госпожа? Вы хотите возвратиться в Тауэр?
Она вспоминает предупреждение Генриха, что он не пустит ее обратно, и велит отправить посланника. Сказать Генриху, что она в опасности и вынуждена вернуться.
Эбуло с перевязанной головой настаивает, чтобы послали его. Элеонора упирается. Его узнают и убьют. Но ему известен скрытый проход, говорит он, и можно будет доплыть до берега незамеченным. Через мгновение он бросается в воду, толпа не заметила произведенной им легкой ряби на поверхности и его появления в кустах на берегу.
Элеонора в ожидании сидит в лодке посреди реки и размышляет о злобных лицах. О ненависти в их глазах. О нападениях на нее и яростных криках, об обвинениях в соблазнении короля своими «женскими хитростями», что бы это ни было. Неужели это те самые люди, чье королевство она так старалась увеличить?
Из воды выныривает Эбуло и залезает в лодку. Его повязка побурела от грязной воды и покраснела от крови.
– Король, – задыхается он, – сказал «нет».
– Нет? – хмурится Элеонора.
– Вы не можете вернуться в Тауэр. Он запер вход.
Она сжимает губы, чтобы не закричать от ужаса.
Значит, он обрекает ее на смерть в руках черни. Нет, не может быть. Генрих любит ее. Он вспылил, вот и все.
– Подождем, – говорит она, – и обратимся снова.
Крики стихают. Толпа на мосту расходится. Какой-то человек в коричневом камзоле машет руками в красных рукавах.
– Моя госпожа, можете причалить к берегу, – зовет он. – Я гарантирую вам безопасность.
Она узнает Томаса Фитц-Томаса, нового мэра Лондона, чье избрание они с Генрихом праздновали несколько недель назад.
Рыцари плотно выстроились на берегу, образовав ограду своей броней, за которую горожане не могут проникнуть. Якорь поднят, лодка плывет к берегу. Эбуло снимает королеву с борта и переносит по грязи на травянистый холмик, где, маша руками, стоит розовощекий мэр.
– Примите мои глубочайшие извинения, – говорит он. – Как можно так обращаться с королевой!
Он пригнал ей карету. Элеонора забирается внутрь. Он влезает следом – к ее неудовольствию, потому что она дрожит от страха и не хочет, чтобы кто-то это видел.
– Я бы предложил вам убежище у меня дома, если бы он не был слишком скромен для вас. У меня всего четыре комнаты и пятеро детей.
Элеонора закрывает глаза, скрывая слезы. До чего она дошла – просить приюта в доме горожанина? Снаружи опять поднимаются крики. Что-то ударяет в дверь кареты, слышится вопль. Элеонора сползает с подушки и видит, как Эбуло вонзает меч в чье-то тело. Другого языка эти люди не понимают, думает она.
Маргарита
Та же мелодия
Прованс, 1265 год
Возраст – 45 лет
Вот что означает смерть: она лишает нас чувств. Маргарита не может смотреть на красные глаза матери, ее посиневшие губы, разинутый рот, ее так одрябшую плоть, что лицо, кажется, вот-вот соскользнет вниз. Беатриса Савойская, графиня Прованская, была знаменита своим изяществом и красотой. Она бы не хотела, чтобы ее видели такой, даже дочери.
Но вот она лежит, зажав в зубах последний вздох, и жизнь сочится из нее, слишком слабой, чтобы сесть, но не такой уж бессильной, чтобы не сжать Маргаритину руку, словно из страха упасть. Рядом плачет Беатриса – полная угрызений совести, как представляется Маргарите, за всю ту боль, что они с Карлом причинили маме, – а Элеонора суетится, взбивает подушки, вытирает больной пот со лба, велит заменить увядшие цветы на столике у постели свежими. А Маргарита может лишь держать мамину руку, вдыхать через полуоткрытые губы застоявшийся воздух и смотреть в полные отчаяния глаза с утешающей улыбкой, за которой, она надеется, не видно ее отвращения.
Мамины яркие темные очи потускнели. Медленная удавка смерти погасила огонь, оставив тление. Марга-рита вспоминает мамин смех – раскатистый, как у муж-чины, – и видит, как она широко шагает, приподняв юбку, по прованским холмам с ястребом на руке, и ее сокольничему приходится бежать трусцой, чтобы не отстать. Она закрывает глаза.
Вдох – хрип, кашель – выдох.
– Мои мальчики. – Так она ласково называла их в детстве. – Но где же Санча? – Долгий хрип в груди, приступ кашля. Потом долгий выдох. – Ах да, я скоро ее увижу.
– Не сдавайся, мама, – уговаривает Маргарита. Она ощущает себя мягкой и безвольной, как будто ее хребет растаял. Не отпуская маминой руки, она садится на постель.
– А ты уступи, – говорит мама. – Прекрати эту борьбу. Беатриса твоя сестра.
Маргарита снова закрывает глаза. Следовало ожидать, что мама начнет про это. Она непреклонна, когда чего-то хочет.
– Думаю, сейчас не время… – начинает Элеонора.
– Другого времени не будет! – отрезает мама и снова заходится кашлем.
К ней спешит лекарь, его редкие волосы взлохма-чены.
– Я просил не волновать ее.
– Они меня не волнуют, – лает мама. – Они мне надоели до смерти.
Он снова исчезает.
– Ты всегда любила все волнующее, – говорит Элеонора.
Это правда. Когда они были детьми, мама устраивала охоту и возглавляла преследование зверя – мчалась за гончими, перепрыгивая поваленные деревья и поднимая брызги в ручьях, и при этом непрестанно крича. Она выдала дочерей за самых богатых и могущественных людей, каких могла найти, и потом провела жизнь, переезжая от двора ко двору, чтобы вдохновлять и поощрять их на все более великие подвиги. Это она подбила жителей Марселя восстать против угнетения Карлом и продолжала бороться за свои права в Провансе, пока возраст не лишил ее сил и здоровья.
– За это не стоит биться, Марго. Вы – сестры.
Маргарита не станет спорить с умирающей женщиной. Но мама не оставляет эту тему:
– Вы должны воссоединиться. Должны помогать друг другу. Как принято у мужчин. Подумайте, что вы могли бы сделать для Санчи. Бедная Санча!
Элеонора краснеет и закусывает нижнюю губу. Она бы сказала, что была тогда заключена в лондонском Тауэре и не могла приехать к Санче. Она бы сказала, что Ричард ничего об умирающей сестре ей не сообщил. У Маргариты есть собственные оправдания: траур по умершему сыну, государственные дела, поскольку Людовик окончательно потерял интерес к этому миру, борьба на стороне Элеоноры за английскую корону, попытки Карла настроить против нее Филипа – ее сына и наследника трона.
У Беатрисы же достаточно оправданий и ни капли угрызений совести.
– Конечно, я не виновата в смерти Санчи, – говорит она. – Я подавляла восстание в Марселе, как ты, должно быть, знаешь. И, – мимолетная улыбка, – готовилась к Сицилии.
– Сицилии? – удивляется Элеонора.
– Карлу предложили сицилийскую корону.
– И вы собираетесь ее принять? После всех моих хлопот за Эдмунда?
Беатриса задирает подбородок:
– Предложение Эдмунду отозвано. Папе надоело ждать обещанных денег. Мы же готовы прислать деньги и войска. Неужели мы должны упускать такую возможность, потому что вы ее прошляпили?
Смех Маргариты звучит хрипло, как карканье во-роны.
– Прошляпили? – кричит Элеонора. – Да как ты смеешь? Это наша вина, что у нас зреет гражданская война?
– Если твой муж не умеет управлять своим королевством – как же он подчинит Сицилию? А Карл в этом отношении проявил себя превосходно.
– Да, покорение – это его конек, – говорит Маргарита. – Он обложил народ Марселя налогами, а тех, кто отказывался платить, пытал крысами.
– Но по крайней мере положил конец смутам в Провансе.
– Какой ценой? Вы с Карлом растоптали народ Прованса, и вас теперь там проклинают.
Беатриса пожимает плечами:
– Если бы нашей целью была популярность, мы бы стали менестрелями.
– А какова ваша цель? – спрашивает Маргарита.
– Та же, что и у вас. Власть.
– Моя цель – помочь моей семье, включая сестер, – возражает Элеонора.
– Да, много ты мне помогала, – фыркает Беатриса. – И Санче тоже. Она умерла в одиночестве, но, конечно, ее сердце согревали твои любовь и забота.
– Ты же этого не испытаешь, – возмущенно говорит Маргарита. – Никто не подарит тебе любви.
Она смотрит на мать, не заметив, что та больше не сжимает ей руку. Мама уставилась в потолок, словно слушая далекую музыку. Маргарите хочется встряхнуть ее, сказать: «Видишь, мама? Ты должна наставлять Беатрису, а не меня».
Но бесполезно, потому что мама уже ничего не видит и никого не наставит. Ее глаза не мигают. Дыхание остановилось. Всегда волновавшаяся, когда дочери спорят, теперь она, очевидно, решила оставить их в покое раз и навсегда.
На погребальной мессе в Отекомбском аббатстве сестры не разговаривают ни друг с другом, ни с другими собравшимися, которые заполнили собор и выплеснулись на лужайку. Они не разговаривают уже несколько дней, их языки омертвели после перебранки в последние часы жизни матери.
– Прости нас, мама, – молит Маргарита, когда Филипп, Карл, Сен-Поль и несколько молодых рыцарей опускают мамин гроб в могилу рядом с местом упокоения дяди Гийома. Мама просила перед смертью только мира и согласия, а они не смогли дать ей этого хотя бы на пять минут.
А все Беатриса, прежде всего она виновата. Объявила о намерении Карла принять сицилийскую корону в самый неудачный момент, когда мама умирала – и в присутствии Элеоноры, зная, как ее это выведет из себя. Конечно, Беатриса не может быть счастлива, если не привлекает всеобщего внимания. Только посмотрите на нее – рыдает, будто мамина смерть стала для нее концом света, будто это не она сделала последние мамины годы несчастными, заставив ее покинуть Прованс.
Даже Карлу как будто не по себе, он сжимает кулаки, поддерживая Беатрису – жалея, что нельзя вмазать воющей жене по зубам, как кажется Маргарите. Но нет, он ее не ударит. Она не отклоняет голову, когда он подходит, и ее голос не начинает дрожать, как это бывало у Санчи, когда сердился Ричард. Кроткая послушная жена никогда не была нужна Карлу, потому что он любит борьбу даже больше, чем победу. Возможно, потому он продолжает язвить над Маргаритой даже после того, как выиграл битву за Прованс (или так думает). Возможно, потому он настраивает ее сына против нее, хотя она пока что вложила оружие в ножны.
«Прекрати эту борьбу». Мамино наставление все еще жжет ее уши, хотя Маргарита знает, что ей нечего стыдиться. Она делает то, что должно. После смерти сына Людовика и при вечно больном муже Людовике, очень скоро королем Франции может стать ее сын Филипп – и тогда Маргарита останется без собственного дома и приличного дохода.
Людовик в своем завещании не оставил ей почти ничего.
– Что из мирских богатств тебе понадобится в монастыре? – сказал он.
А не понадобится ей как раз монастырь. Жизнь там – для него, а не для нее. Но она не может сказать этого Людовику, он не поймет. Он не может представить, что для кого-то не желанна жизнь, всецело посвященная Богу. Маргарита же предпочитает славить Его в мире, который Он так славно создал. После смерти Людовика ее существование станет унылым, если она не сумеет вытребовать свою часть Прованса, что решительно намеревается сделать.
– Пожалуй, я была согласна с мамой там, у ее постели, – говорит Элеонора в карете по пути в Париж – редкий и восхитительный случай, только они вдвоем, в полном уединении. – Я видела, как ты сжала зубы, когда она убеждала тебя не бороться за Прованс. Я поду-мала, что мы сестры. Мы должны держаться вместе, а не врозь. Женщины вообще должны держаться вместе.
Маргарита смеется:
– Бланка Кастильская согласилась бы, как ты думаешь?
– Но она сама – прекрасный пример. Насколько лучше было бы Франции – и вам обеим, – если бы она учила тебя, а не боролась с тобой. Ты только теперь вновь обрела силу и уверенность, которыми обладала в тринадцать лет и которые утратила из-за нее.
– А теперь ты хочешь, чтобы я обнималась с Клеопатрой?
Элеонора бросает на нее мрачный взгляд:
– Да, я думала так. Пока не узнала о намерении Карла взять Сицилию себе. Мы с Генрихом планировали съездить в Рим подать петицию новому папе лично. Но мятеж баронов продлился дольше, чем мы думали.
– Папы все умирают и умирают, – говорит Маргарита. – Уже шестой за последние пятнадцать лет. И всякий раз мы оказываемся в подвешенном состоянии.
Каждому новому папе она посылает запрос на свою часть Прованса. Большую часть жизни после смерти отца она провела в ожидании, когда мужчины решат ее судьбу.
– Папа Климент вряд ли успел даже согреть свое кресло. Однако умудрился отозвать обещание отдать Сицилию Эдмунду и пообещал ее Карлу.
– Карл и Беатриса присутствовали на церемонии его восшествия на трон. Наверное, тогда же и получили ауди-енцию.
Изгнав маму в Париж, затем перебив восставших в Марселе, Карл и Беатриса нашли возможность отправиться в Рим и даже задержаться там. Время – рос-кошь, которую Элеонора и Маргарита не могут себе в последние годы позволить.
– Я чувствую себя, как будто меня поразили в сердце. – Рыдания сжимают Элеоноре горло. Она вытирает слезы кружевным платочком[65]. – Я годы хлопотала, чтобы Сицилия досталась Эдмунду. Обхаживала, уговаривала и увещевала каждого лорда, графа и церковного иерарха в Англии. Мы были так близки к успеху. Так близки. Теперь же мой мальчик после смерти Генриха получит один Ланкастер, а этого не хватит его собственным сыновьям. Будь проклята Беатриса с ее амбициями!
– Одно слово Карла – и она прыгает к нему под ручку, как бы ни были гнусны его преступления. Она не одна из нас, Нора.
– Полагаю, да, – соглашается Элеонора. Выглянув в окно, она видит, как ее мечта о Сицилийском королевстве проплывает мимо. – Марго, а как ты думаешь: он ее бьет?
– Думаю, она его.
Позже кучер будет рассказывать, как сестры почтили память своей матери, а из кареты раздавались такие громкие крики и вопли, что он чуть было не принял это за смех.
Генрих Германский вырос. Сколько времени прошло с тех пор, как Маргарита видела его в последний раз? Ричард и Санча впервые привели его на празднование Рождества одиннадцать лет назад. Это был тощий юноша, готовый на любые безрассудства, а розовые щеки контрастировали с его развязностью. Теперь ему уже тридцать, это широкоплечий мужчина с мрачной складкой у рта, он стоит, расставив ноги, и в нем видна уверенность. При столь сильной перемене никто не нашел нужным представить его Маргарите: он – копия своего отца в этом возрасте, разве что отрастил клочок бороды и его песчаного цвета волосы ниспадают на плечи. Он низко кланяется ей и Элеоноре при их входе в зал. Рядом с ним папский легат Ги в коричневом камзоле и широкополой шляпе, которая бросилась Элеоноре в глаза.
– Мы приехали из Англии. Ситуация очень тяжелая, – говорит легат. – Король Генрих и принц Эдуард захвачены мятежниками в плен в битве при Льюисе. Граф Лестер расположился в Вестминстерском дворце и созвал сессию парламента. Я слышал, что он сидит на троне.
– На троне! – раздается голос вошедшего в зал Людовика. – На месте, с которого правили поколения Божьих помазанников? Симон де Монфор слишком много на себя берет.
– ЕгоМилость папа Климент согласен с вами, – говорит Ги, преклоняя колено и целуя королевский перстень[66].
– Симон замахнулся на место короля.
– Да, Ваша Милость.
– Но это мятеж! И кощунство.
– Да.
– Хорошо. Значит, папа Климент осудит его?
– Он уже выпустил указ об отлучении его от церкви.
– Мудрое решение. Но вы не объявили о нем в Англии?
Легат, потупившись, молчит. Потом начинает оправдываться:
– В Англии хаос. Я подал голос, но никто ему не внял. И там теперь совершаются другие преступления. Еще серьезнее…
– Мой Генрих! Что с ним? – Элеонора прижимает руку к груди.
– Он невредим, моя госпожа, – с поклоном говорит сын Ричарда.
– А Эдуард?
– Слава богу, тоже.
Элеонора прищуривается на него:
– Но ты теперь служишь Симону.
– Я его заложник.
Маргарита заметила, как его взгляд скользнул по щеке сестры. Элеонора остается королевой обаяния даже в свои сорок. Генрих продолжает:
– Вы не слышали? Я тоже был захвачен в плен при Льюисе – сражаясь рядом с Эдуардом.
Жалобы Ричарда Людовику, вкупе со звоном монет, сделали свое дело: его сына освободили из французской тюрьмы.
– Принц намерен огласить условия графа Симона, – говорит легат.
– Я не веду переговоров с Симоном де Монфором, – говорит Элеонора. – Я королева Англии, а он едва граф, и к тому же изменник.
– Он держит в заложниках короля и принца Эдуарда, – напоминает Генрих.
– У меня войска во Фландрии, Пуатье и Ирландии, кроме того, в Англию готовится отплыть французское войско, – отвечает Элеонора. – Если Симон хочет повоевать, мы предоставим ему такую возможность.
– Король просить вас воздержаться от этого. – Ги вручает Элеоноре письмо. Она быстро читает и передает Маргарите.
– С Божьей помощью мы спасем их, – говорит она, пока Маргарита читает: «Они убьют нас, если вы пошлете иностранные войска». – Симон не запугает меня.
– У меня есть план, – с нетерпением говорит Генрих. – Я думаю, мы можем освободить Эдуарда без войны – а он освободит короля.
– Симон де Монфор – твой друг, – говорит Элеонора. – С чего бы это мне тебя слушать?
– Он мой бывший друг, – отвечает Генрих Германский. – А вы моя тетя. – Он мило краснеет.
Уголки Элеонориных губ поднимаются вверх. А сколько времени прошло с тех пор, как мужчина с вожделением смотрел на Маргариту! Теперь она поседела и раздалась, старуха. Не в состоянии больше смотреть на их tte--tte, она ускользает в свои покои, намереваясь отдохнуть.
По пути она бормочет себе под нос – недавно приобретенная привычка. Теперь, когда наконец обрела голос, она не в состоянии сдержать его. «Завидуешь вниманию молодого человека, в твои-то годы? А что проку женщине в красоте?» Ее внешность только разжигала ревность Бланки Кастильской и принесла Маргарите много страданий. А Санча со своей совершенной красотой вышла за человека на двадцать лет старше ее, которому скоро наскучила. Элеонора своими чарами завоевала множество поклонников – а где теперь ее сторонники? Попрятались, как паразиты, по темным углам, слишком напуганные Симоном де Монфором, чтобы укрыть ее от камней, грязи и обвинений в супружеской измене.
Враждебность англичан направлена не туда. Да, Элеонора привела в Англию своих родственников, как сделала бы любая королева из другой страны. Женщина, имеющая так мало власти сама, должна полагаться на поддержку могущественных мужчин. Это не дядя Бонифас, Пьер д’Эгюбланш и дядя Питер принесли Англии страдания. Винить в этом нужно английских и валлийских баронов – безжалостно выжимавших последние соки из своих фригольдеров и вилланов. Они показывают пальцем на Элеонору, потому что она женщина, легкая цель, и, возможно, ее красота добавляет презрения к ней.
«Вы сестры. Вы должны помогать друг другу». В этой борьбе за власть над миром, созданном мужчинами для себя, разве не все женщины – сестры? Но далеко не каждая спешит на помощь к другой. Женщины – Бланка и Беатриса – очень сильно помешали Маргарите на пути к успеху. А теперь она так же мешает Беатрисе, и тут ничего не поделаешь. Беатриса сама навлекла на себя неприятности.
И как раз Беатриса дожидается ее в комнате, это она по невнимательности плюхнулась в пурпурное Маргаритино кресло, и у нее такой вид, будто она сейчас расплачется. Увидев входящую сестру, она встает с улыбкой, но в глазах ее уныние.
– Маргарита, – говорит Беатриса, – я знаю: ты как-то сказала, что я тебе не сестра. Но мы сестры.
– Только называемся так. А в душе – нет.
– Не верю! Это не так. – Она набирает в грудь воздуха: – Марго, мне нужна твоя помощь.
– Это что, такая шутка? – Маргарита смеется: – Спасибо, а то мне как раз хотелось повеселиться.
Она подходит к креслу, отодвигает Беатрису и с неторопливой царственностью усаживается сама, фрейлины расправляют ее платье и мантию. Королева указывает Беатрисе на кресло пониже, та садится, сложив руки на коленях, и говорит:
– Карлу нужны войска, чтобы сражаться на Сицилии. Людовик дал свое согласие…
– Quelle surprise![67] – неделикатно фыркает Маргарита.
– …Но только при твоем одобрении. – Голос Беатрисы смягчается: – Я и не знала, что ты достигла такой власти.
– Только потому, что Людовик перестал обращать внимание на такие дела. Предпочитает выискивать богохульников, а не считать деньги, поэтому казной распоряжаюсь я. И крепко держу в кулаке ключи от сокровищницы.
– Надеюсь, ты разожмешь кулак для нас. Для меня.
– Не понимаю, что внушает такую надежду?
– Твое сочувственное сердце.