Четыре сестры-королевы Джонс Шерри
– С чего бы мне дарить хоть пригоршню прованской земли этой гарпии Маргарите? Или моему брату, который не дал ни единой марки на мою войну, хотя я так доблестно сражался за него в Египте?
Он любит Беатрису, но не ее привязанность к сестрам. Санча была довольно мила, говорил он, но ей не хватало уверенности – кроме той, что она находила на дне кубка.
– Нам, да и никому, не было от нее никакой пользы.
Элеонора же, по его словам, слишком наглая. Жена должна укреплять, а не подрывать авторитет мужа. Из-за нее король Генрих выглядит слабым, и за это люди возмущаются ею. И неважно, что она сделала для Англии, если уязвляет подданных, затмевая их короля. Ведь как Белая Королева все решала, с Людовиком на коленях, дергая его за ниточки, так что правил как будто бы он.
– Люди склонятся под властью мужчины, а не женщины, – говорит Карл. – Женщина – глава дома, а мужчина – глава женщины. Это естественный порядок, установленный Богом.
Маргариту он называет коварной и слабой, слишком полагающейся на свой ум и слишком мало на силу. Если бы она вырвала наследство у Беатрисы, а не наоборот, та бы пошла воевать за утраченное с войском, замечает он, а Маргарита со своими бесконечными петициями к папе и мелкими интрижками барахтается, как плохой пловец в глубокой воде. И более того, теперь она пытается оттеснить Филиппа, наследника Людовика, добиваясь от него обещания передать ей «верховную власть» над всеми королевскими решениями.
– Она бы могла править Францией – и своим сыном, – как это делала мама, но ей далеко до Бланки Кастильской, – с ухмылкой сказал Карл. Однако для Беатрисы это причина любить сестру только сильнее, а не слабее.
Вперед выходят кардиналы, их перстни сверкают в преломленном свете. Зрители встают. Один из кардиналов кадит ладаном, другой зажигает свечи, третий молится. Они порхают вокруг нее и Карла, как птички. Ей вспоминается сцена: Маргарита играет в свою коронацию, хихикая и шутя, строя рожи, – пока Элеонора не водружает ей на голову венец из ромашек. Тут ее ухмылка превратилась в ясную улыбку, плечи выпрямились. Беатриса, тогда еще совсем маленькая, навек запомнила это преображение. И когда потом увидела Маргариту настоящей королевой в парижском дворце, эта перемена оказалась реальностью. Веселье поблекло в ее глазах, уступив место серьезности.
– Наша Марго повзрослела, – сказала мама, но Беатрисе показалось, что сестра погрустнела. Ей не хотелось быть королевой, она мечтала стать графиней Прованса. Но женщине не дают выбирать.
У Беатрисы тоже не было выбора, несмотря на все папины усилия.
– В Провансе может править женщина, – сказал он ей накануне своей смерти. – Ты более чем способна на это. Держись за власть любой ценой.
Но в нашем мире ни за что не удержишься. К тому времени, когда Карл вошел в ее покои и сгреб в охапку, ее судьба была уже решена, а власть отобрана. Даже мама не могла возражать.
Протестовала сама Беатриса, когда Карл отобрал ее замки. Папа этого не хотел. Но Карл только отмахнулся от Беатрисиных жалоб, как от комаров. Папа правил графством плохо, сказал он, указывая на процветающие катарские общины, на самоуправление в Марселе, на деньги, потраченные на трубадуров и менестрелей: «Они сосут нашу кровь, как пиявки, и глумливо выражают свое вожделение к моей жене в своих бесстыжих стихах».
Как ни любит Беатриса трубадуров, – остался один Сордель и несколько других, – она не жалуется. Карл делит с ней власть во всем, кроме одного: не позволяет ей вести переговоры с Маргаритой. Это беспокоит, пока он не укладывает ее и не раздевает своими медлительными руками. Тогда она забывает о сестрах. И в сердце лишь молит Бога, чтобы Карл был с ней всегда.
– А если ты умрешь? – как-то спросила она, лежа в его объятиях. – Что будет со мной?
Его ухмылка пронзила ее. Просвет между передними зубами. Взлохмаченные волосы.
– Ты вскоре найдешь здоровенного сицилийского быка, чтобы он занял место в твоей постели.
– Чтобы заменить тебя, потребуются двое. А то и трое, – шутит она, хотя в горле стоит комок размером с разбитое сердце.
У нее нет иллюзий насчет своего будущего, если Карла убьют в этой войне. Манфред сделает ее заложницей, возможно, запрет в башне или донжоне и оставит там умирать. Помогут ли ей тогда сестры? Поможет ли кто-нибудь?
У нее нет охоты выяснять этот вопрос. Опустившись на колени перед кардиналами и взяв причастие, она трогает пузырек на шее, наполненный сладким смертельным ядом. Смерть настанет раньше бесчестия. Маргаритино мужество в Дамьетте все еще отдается эхом в ее душе, как боевой клич. Беатриса ни на йоту не уступит ей в отваге.
Маргарита
Не враг
Париж, 1267 год
Возраст – 46 лет
Будь Беатриса еще жива, она бы посмеялась над Маргаритой. «У тебя слезы печали или радости? Ты хотела этого, верно?»
– Да, – говорит она в носовой платок. – В карете они вдвоем с Элеонорой. – Я хотела ее смерти. Но только раз, когда она взяла назад свое обещание отдать мне Тараскон, а потом оставила нас сгнить в Утремере или отдать головы сарацинам – во всяком случае, я так думала. Я смотрела, как отходит от берега ее корабль, и надеялась, что он утонет и будет лежать на дне морском.
А теперь Беатриса в склепе. Умерла от дизентерии, скоропостижно, в страшную сицилийскую жару – жалкий конец царствования начался на бархатном ложе во время торжественной процессии двумя годами раньше.
– Когда я услышала, что они с Карлом домогаются Сицилии, то стала развлекать себя кровавыми фантазиями, – говорит Элеонора. – Помнишь ее возбуждение? Как всегда, думала только о себе. Прямо с ума сходила.
– Она была одержима мыслью стать королевой, – замечает Маргарита, похлопывая себя по щекам. – И еще своим драгоценным Карлом.
– И похоже, ей не нужна была ничья помощь. В отличие от Санчи. – Элеонора прижимает лицо к рукам. – Так и не знаю, должна ли я была узнать, что Санча умирает. Могла ли я спасти ее.
– Наверное, могла, если бы не пряталась в это время в Тауэре в страхе за свою жизнь. – Маргарита не может сдержать резкости в голосе; они с Элеонорой исследовали этот вопрос много раз и никогда не находили ничего нового. – А Санча, казалось, все время жаловалась то на ту хворь, то на другую.
– Беатриса говорила, что мы бросили ее. Что должны были сделать больше.
– Разве мы лекари? Ясновидящие? Беатриса думала, что королевская корона дает волшебную силу. Полагаю, перед смертью она узнала правду.
– Я слышала, на Сицилии ею восхищались. Тамошние поэты ее превозносили. А вот Карла презирали.
Его так ненавидели, что он не смог устроить Беатрисе подобающие похороны на Сицилии из страха, что на него нападут.
– Я уверена, он был к сицилийцам так же жесток, как в свое время к марсельцам, – сердится Маргарита. – Смерть нашей сестры вызовет в Провансе радость. Теперь Карлу придется отречься от графства в пользу Карла Младшего.
– Но он еще совсем ребенок!
– Неважно. Папино завещание гласит ясно: после смерти Беатрисы графство наследует ее старший сын, а не муж.
– И Карл не может править, пока мальчик не достигнет нужного возраста?
– Нет. Эта задача выпадала Санче – а теперь одной из нас.
– И кому же именно, как ты думаешь? – сквозь слезы улыбается Элеонора.
– Я думаю, поскольку Париж ближе…
– Пожалуйста, забирай. Мне и без того забот хватает.
Элеонора и Генрих еще не полностью подавили мятеж в Англии. Смерть Симона только раззадорила его сторонников, включая Лливелина ап Гриффида, самопровозглашенного принца Уэльского.
– Лливелин как мальчик с палочкой, который тычет ею в осиное гнездо, чтобы посмотреть на переполох. Мы обнаружили, что все эти то и дело вспыхивающие стычки – результат его подстрекательства.
Элеонора с Генрихом отдали замки в Уэльсе Эдмунду и послали его туда сражаться.
– А Эдуард?
Она всегда воодушевляется при мысли о нем, этом храбром рыцаре, дерзком принце, любимом своим народом. Такого сына могла бы иметь Маргарита, если бы не безразличие Людовика к их детям и не влияние на них Бланки.
– Он, как всегда, не знает отдыха, – вздыхает Элеонора. – Разъезжает со своими друзьями из Марки в поисках рыцарских турниров.
– Турниров? Но это же глупый риск.
– Да, но какой сын нынче слушает советы матери?
– Особенно когда мать так похожа на сына, – улыбается Маргарита. – Помнишь, как мама уподобляла тебя Артемизии?
– Царице-воительнице, – улыбается Элеонора. – Помню. Я тоже была глупа, вечно стремилась испытать себя без особых причин, вечно хотела сражаться за пустяки – так Эдуард не может без своих турниров. И все же, – она понижает голос, – терпеть не могу, когда он рискует жизнью и будущим Англии. А особенно волнуется его жена, ведь ей так хочется занять мое место.
– Это не случится еще много лет, – говорит Маргарита, кладя руку на плечо сестре.
– Надеюсь, ты права, но боюсь, что нет. – Голос Норы дрожит. Для Маргариты это событие: она не видела сестру плачущей с тех пор, как та упала с лошади в девятилетнем возрасте. – Генрих стареет. Все чаще болеет.
– И Людовик тоже. Но он, думаю, проживет долго. От умерщвления плоти в течение всей жизни он стал невосприимчив к смерти. – И его ум неверной походкой покинул тело, очевидно, слишком пьяный от чрезмерной боли, чтобы найти дорогу назад. Маргарита гадает, чем он занимается в ее отсутствие. Найдет она его снова на полу в церкви, справляющим собственную мессу, слишком больным и измученным, чтобы дотащить свои кишки до нужника?
Но нет – вот он скачет во всех охотничьих регалиях, окруженный толпой из пятидесяти человек – графов, герцогов, епископов, священников, рыцарей. Она видит его землистые щеки, его исхудавшее тело изгибается, как хлыст, рот открыт, будто он смеется, но это не так – он не смеется с тех пор, как умер их сын, а именно после возвращения из Утремера тринадцать лет назад.
– Что это? – восклицает Элеонора, когда они въезжают через дворцовые ворота.
Двор заполнен конями, каретами, колесницами, вельможами и слугами.
– Жан! – вскрикивает Маргарита.
– Какая радость! – поддерживает ее сестра.
Когда карета останавливается и открывается дверь, Жан кланяется и целует Маргарите перстень – чего никогда не делал для Людовика, поскольку не был «его рыцарем». Он был рыцарем Маргариты. И остался, судя по взгляду на нее. Его взор стал привлекательно голубым, контрастируя с серебром волос и бороды.
– Какой приятный сюрприз! – говорит он, помогая ей выйти из кареты, а Элеонору оставив слугам. – Не ожидал вас увидеть до королевского объявления вечером.
– Объявления?
Цоканье конских копыт, стук колес. Она оборачивается и видит, как в ворота въезжают еще две кареты и открытая колесница в сопровождении рыцарей и слуг.
– В чем дело? – спрашивает Маргарита.
– Я надеялся, что вы мне скажете.
Он вынимает из рукава носовой платок и вытирает лоб. Его глаза закрыты, он глубоко вдыхает. Когда он открывает глаза, они молочно-белы.
– Жан! Вы больны. Вам нужно домой.
– Я так и сказал королю. Но он настоял, что даже если я на смертном одре, то все равно должен услышать его известие.
Послав слугу проводить Жана в его покои, Маргарита заходит в замок, пересекает большой зал, где охотничья компания собралась на обед, и поднимается в комнаты Людовика. Тот обнимает Карла, чьи руки безвольно повисли вдоль тела.
– Мои соболезнования в связи с кончиной твоей королевы, – говорит Людовик.
– Я лишился всего, – отвечает тот. – Не знаю, что делать без нее.
Затруднение в его голосе кажется наигранным. Маргарита высокомерно встречает его твердый взгляд.
– Ты почувствуешь себя лучше, услышав сегодня вечером мое объявление, – уверяет брата Людовик.
– Людовик, мой господин, что за объявление? – спрашивает она.
Его улыбка лукава, словно Маргарита попалась на какую-то его уловку.
– Ты должна подождать, как и все прочие. А теперь, если вы меня извините, я должен пойти помолиться Богу, чтобы направил меня. – И король уходит, оставив их вдвоем.
– Вы скорбите об утрате моей сестры или о потере Прованса? – спрашивает она Карла.
Он хмурит брови:
– Я по-прежнему граф Прованса.
– Согласно завещанию моего отца – нет.
– А по соглашению, которое Беатриса заключила со мной, – да.
– Что за соглашение?
– Оно делает меня самовластным графом Прованса. Наш сын унаследует его, но только после моей смерти.
Сердце Маргариты начинает колотиться все чаще, словно она взбирается на гору.
– Беатриса не подписала бы такого соглашения. Она любила нашего отца и отнеслась бы с уважением к его последней воле.
– Единственный человек, кого она любила больше, – это я, – возражает Карл. – Вот почему я и пришел к вам. – В свое время ее пришлось поспешно похоронить в Витербо, объясняет он, но это было совсем не то, чего она желала. – Она умоляла, чтобы ее похоронили рядом с отцом, хотела там обрести вечный покой.
– В усыпальнице, которую я выстроила для нашего отца? Это невозможно. – Маргарита отворачивается, сжимая руки. Она опоздала! Беатриса уже отписала ее долю Прованса. Ее сердце сжимается, как засохший каштан в скорлупе.
– Невозможно? Почему? Там достаточно места. Разве вы не собирались похоронить там вашу мать? Однако она предпочла компанию своих братьев, а не мужа. – Его голос звучит обвиняюще, словно это дело рук Маргариты.
– Я не улавливаю ваших доводов.
– Последним желанием вашей сестры было лежать между ее отцом и мною.
– Она никогда не учитывала моих желаний. Почему я должна считаться с ее волей?
– Она обожала вас. Но вы были ослеплены жадностью и не могли этого видеть.
– Вы обвиняете меня в жадности? – Ее смех звучит громко, как у Элеоноры, и хрипло, как у ворона. – Пора заканчивать дискуссию. – Она снова пытается обойти его, но он обхватывает ее руками.
– Было бы приятно посадить вас в тюрьму, – говорит она. – Стоит мне только крикнуть, так и будет.
– Не советую, Ваше Королевское Высочество. – Края его век покраснели, словно он несколько дней не спал. – Вам не понравится, если кто-то услышит то, что я сейчас вам скажу.
И скрипящим негромким голосом он рассказывает Маргарите ее тайну.
На пути из Утремера домой в ту ночь видели, как она выбежала без одежды на палубу с горящей ночной рубашкой. И также через открытую дверь в каюту видели Жуанвиля. Маргариту прошибает пот.
– Не беспокойтесь. Бартоломё никому не сказал. Однако, вернувшись во Францию, он пришел ко мне, терзаемый чувством вины и своей любви к Людовику.
Маргарита внезапно чувствует слабость, как будто сейчас упадет в обморок. Но не может сесть, потому что Карл держит ее за плечи, причиняя боль.
– Но вы Людовику ничего не сказали, – говорит она.
– Не сказал. Я собирался, так как мне никогда не было дела до успешности благородного Жуанвиля, а еще меньше до вас. Как бы я порадовался вашему крушению! – Он так близко, что она ощущает, как его слюна брызжет ей в лицо. – Но я сохранил вашу тайну. За это можете благодарить Беатрису. Она упросила меня не говорить.
– А вы согласились, я полагаю, по своему добросердечию.
Он смеется:
– Вы не так плохо меня знаете. Ей пришлось дать мне кое-что взамен: обещание. Которое она блюла до смерти, хотя пожертвовала вашей любовью.
Маргарите хочется убежать, она отталкивает Карла, высвобождается от его рук. Она не хочет слышать окончания его мерзкой истории – и все же слушает.
– Почему я должна вам верить?
– А зачем мне врать? Все, чего я хочу, у меня есть – отчасти благодаря вашей неосторожности.
– Не понимаю, какое отношение моя личная жизнь имеет к вашим амбициям.
– Беатриса заплатила цену за вашу личную жизнь. Когда я рассказывал ей эту историю о вас, она собиралась отправить папе петицию с просьбой признать Тараскон вашим.
Маргарита нащупывает рукой кровать и медленно садится. Оказывается, Беатриса все-таки собиралась сдержать свое обещание. Она никогда не была врагом.
– Конечно, я запретил ей отсылать письмо. Но Беатриса не была послушной женщиной. Она согласилась лишь в обмен на мое молчание – и молчание Барто-ломё.
– Почему же она не сказала мне? – Маргариту одолевают рыдания.
– Такова была наша договоренность – что она не скажет никому, а особенно вам. Я не хотел прослыть человеком, который поддается угрозам и заключает сделки с собственной женой.
– А теперь что? Думаете, что угрожаете мне? Идите! Расскажите Людовику о том, что вы якобы знаете. Я буду все отрицать, и Жуанвиль тоже.
Ложь уже начала складываться у нее в голове. Жуанвиль на палубе услышал ее крики. Он поспешил внутрь, когда она выбежала с горящей ночной рубашкой. А когда она забежала обратно в каюту, он стоял у кровати, зажмурившись, и предложил ей одеяло, чтобы прикрыться.
Улыбка Карла наводит жуткий страх.
– Зачем мне вам угрожать? У вас нет ничего такого, что мне нужно.
– Прованс больше не ваш. Согласно завещанию моего отца он переходит к Беатрисиному сыну. Я пойду войной, чтобы пресечь ваши попытки править графством. И победа будет за мной.
Его смех заставляет ее вскочить, сжав кулаки.
– Вам меня не одолеть, – говорит Карл. – Завещание вашего отца изменено. Папа римский исправил его – по требованию Беатрисы.
Маргарита подавляет крик. Как кто-то может исправить последнюю волю человека после его смерти? Но ясно, что Карл нашел способ.
– Ваша сестра Элеонора заплатила высокую цену за свои амбиции. Она обещала папе римскому звезды с небес в обмен на сицилийскую корону. Но революции стоят дорого.
– Так вот почему вы помогали Симону – потому что хотели Сицилию!
– Моя тактика увенчалась успехом. Потратив все до последней монеты из сокровищницы на войну с мятежниками, королева Элеонора не смогла отдать папе сумму, которую обязалась заплатить. Он угрожал отлучить короля Генриха от церкви. Если бы это случилось, его – и вашей сестры – правление закончилось бы. Беатриса уговорила меня помочь. И, конечно, я предложил выплатить их долг – но за определенную цену.
Если бы пришлось еще хоть мгновение выносить эту самодовольную улыбку, Маргарита сошла бы с ума.
– Я ухожу, – говорит она и поворачивается, но его слова останавливают ее.
– Беатриса отдала бы все за вашу любовь. Быть одной из вас – одной из савойских сестер – это все, чего она хотела в жизни. И все же отказалась от этого желания ради вас. Теперь вы можете отплатить ей, позволив похоронить ее тело рядом с вашим отцом.
Маргарита вздыхает. Как могла она так ошибиться в своей сестре?
– Я соглашусь, – говорит она. – Это самое меньшее, чем я могу почтить ее память, учитывая все, что она сделала для Элеоноры и для меня.
Он кланяется:
– И согласитесь похоронить там и меня?
Маргарита разражается смехом. Она бы предпочла увидеть, как его заживо пожирают кабаны.
Стук в дверь. Входит Жизель.
– Моя госпожа, король Людовик зовет вас и мессира Карла в зал.
– Я теперь король, – поправляет ее Карл. – Меня следует называть «Ваша Милость».
– Если назовешь его «Ваша Милость», я тебя выгоню, – шепчет ей Маргарита по пути вниз, где вокруг возвышения собралась многосотенная толпа.
При виде Людовика на троне, во всех королевских регалиях: в мехах, шелках, золотом шитье, даже в короне – впервые после возвращения из Утремера, – она забывает про Карла. Когда королева проходит сквозь толпу, к ней с мрачным видом приближается Жан.
– Король собирается снова взять крест, – шепчет он. – И попросит нас отправиться с ним.
У Маргариты подгибаются ноги; Жан протягивает руку, и она опирается на нее.
– Мессир Жан, – слышит она и, обернувшись, видит рядом Карла, уставившегося на их сцепленные руки.
– Карл, – говорит Маргарита, отпуская Жана. – Людовик хочет взять крест.
Карл прищуривается. Маргарита чуть ли не слышит, как в голове его роятся планы: какую я могу извлечь выгоду?
Когда она поднимается на возвышение, Людовик едва не подпрыгивает на своей скамье. В глазах его пляшет возбуждение. Как только Маргарита усаживается рядом, он вскакивает. Гул голосов затихает до полной тишины. Людовик делает свое объявление.
Маргарита, думая о жаре и пыли, кровожадных сарацинах, скорпионах, вонючих верблюдах, не может понять – почему? Почему он хочет туда вернуться? Ведь лучше вечность в аду, чем еще один год в Утремере.
Господь призвал его, говорит король, для «самой благородной и священной задачи». Святой город, говорит он, подобен попавшей в беду девушке, ожидающей спасения благородным рыцарем.
– Мы должны спасти ее от язычников! – кричит он. – Если не мы, то кто? Если не сейчас, то когда?
Речь звучит восторженно, но в ответ встречает тишину. Лишь несколько молодых рыцарей – слишком юных, чтобы участвовать в предыдущем походе, – выходят вперед в знак своей поддержки. И вдруг – кинжал Маргарите в горло, остановивший ее крик «Нет!» – Жан-Тристан, рожденный в Египте среди страха и печали, а теперь миловидный молодой человек семнадцати лет, изящный, как его отец, и слишком мягкий по натуре для войны, выходит вперед и объявляет, что присоединяется к отцу. Она выдавливает из себя улыбку, стараясь выразить восхищение мужественным сыном, но мысленно орет на Людовика и раздирает ему лицо. «Ты спятил?» Конечно, он спятил. «Я не дам тебе сделать этого!» Но как его остановишь?
Их сын Петр всего шестнадцати лет и дочь Изабелла, графиня Шампани (говорят о ее большом сходстве с Маргаритой), тоже выходят вперед. И они отправятся в поход. А потом на возвышение поднимается Филипп и склоняет перед Людовиком свою темноволосую голову. Все замирают. Наследник трона! Неужели король допустит это?
– Это мой сын, – говорит Людовик, – которым я очень доволен.
В очевидно отрепетированной сцене Филипп опускается перед королем на колени. Людовик вынимает из ножен меч и касается клинком его плеч, правого и левого, а потом головы, производя в рыцари. Маргарита вытирает с лица слезы, все еще силясь улыбнуться.
И тут король обращается к ней.
– Моя королева, – говорит он, – твои отвага и находчивость спасли нам жизнь в прошлом походе в Утремер. Я полагаю, мы можем рассчитывать, что ты пойдешь с нами снова?
Глаза баронов и рыцарей, их жен, слуг, сыновей и дочерей направлены на нее, а она стоит молча, пот пропитал ее платье, пульс стучит в ушах. «Прости, Беатриса». Голубой взор Жана успокаивает ее. Его голова почти незаметно покачивается из стороны в сторону, подсказывая ей ответ, который она и так знает.
– Нет, мой господин, – говорит Маргарита. Зал задерживает дыхание. – Бог не призвал меня в этот поход. Как вашей королеве, он велит мне остаться в Париже и править королевством. А кроме того, – она находит в толпе Карла и тепло ему улыбается, – я знаю, что вы окажетесь в верных руках. Ваш брат Карл, король сицилийский, собирается отправиться с вами. – Она уже наслаждается холодным взглядом Карла. – Он обещал мне сегодня, что останется рядом с вами до конца вашего похода.
Элеонора
Семья прежде всего
Лондон, 1271 год
Возраст – 48 лет
Плотная, как саван, скорбь повисла на похоронах Генриха Германского. Элеоноре жгут язык угрызения совести. Она надеялась, что при королевском дворе племянник станет ее верным помощником, хотела наградить его за содействие в освобождении Эдуарда. Но когда Генрих ослаб от болезней, а Эдуард отправился искать славы в Утремере с королем Людовиком, королева занялась подавлением мелких восстаний, поднимаемых горячими головами и искателями славы. Через шесть лет после разгрома Симона при Ившеме Англию по-прежнему швыряет вверх и вниз, как корабль в бурю, – и Элеонора его единственный якорь.
Монахи опускают гроб в могилу рядом с могилой Санчи. Ричард напротив Элеоноры всхлипывает, припав к плечу своей новой красивой шестнадцатилетней жены Беатрисы Фолкенбургской, чье отвращение к браку с шестидесятилетним стариком отражается на ее лице, будто ей приходится терпеть дурной запах. Элеонора внимательно следит за Ричардом. Когда он поднимает на нее глаза, она видит в них ненависть. Как и ожидала. Она подходит к нему после окончания службы, когда все идут мимо прекрасной старой церкви и величественных шпилей аббатства, основанного Ричардом и Санчей. Он уже не плачет, но выглядит так, будто готов взорваться.
– Я знаю, о чем ты думаешь, и заклинаю все взвесить еще раз, – говорит Элеонора. – Эту войну нужно прекратить, ради Англии.
– Это сыновья Симона де Монфора должны прекратить ее. Ради Англии.
– Мы разыщем их, Ричард, и повесим высоко.
– Я надеюсь, их ждет гаррота. – Он кривит губы. – Хочу увидеть их муки.
Ему хочется отомстить. Элеонора, несомненно, чувствовала бы то же самое, если бы Монфоры таким коварным образом убили Эдуарда. Бедный Генрих Германский: у него не было возможности защищаться, так как братья Монфоры ударили его в спину, когда он на коленях молился в церкви в Витербо.
– Ричард, их смертные души будут мучиться в аду. Разве этого не достаточно? – Папа римский уже отлучил их от церкви за злодейское убийство.
– Разве это вернет мне сына?
Слышны крики и топот копыт, шесть всадников несутся по кладбищу, поднимая в воздух клочки травы и вереска, словно намереваясь затоптать идущих. Эдуард поднимает меч, но Амо Лестранж, Роджер Лейбурн и лузиньянские кузены загораживают его и умоляют спрятаться в церкви. Элеонора хватает Генриха за локоть и бежит с ним, насколько позволяют его пораженные артритом ноги, – то есть не очень быстро.
– Смерть монархии! – кричат всадники. – Смерть убийцам Симона де Монфора!
Брошенное яйцо попадает в Элеонору, желток расползается по темно-синему платью. Генрих кричит, когда другое яйцо попадает ему в висок.
– Давай поймаем их! – слышит она крик Амо.
Элеонора резко оборачивается:
– Нет!
Как они не видят, что сражения порождают только новые сражения, что убийства ведут только к новым убийствам?
– Я запрещаю вам нападать на них, – говорит она.
Эдуард бросает на нее мрачный взгляд, но его товарищи вкладывают мечи в ножны. Кони мчатся мимо, юные всадники с хохотом и насмешками скрываются в лесу.
– Зачем вы остановили их? – спрашивает ее невестка Элеанора Кастильская. – Вас не задевает, что над нами насмехаются?
– Такие юнцы? Нет.
Жена Эдуарда надувает губки в явном несогласии – она часто делает такое лицо в присутствии Элеоноры.
– Молодые бездельники проводят свое время в заговорах и проказах. Наверняка Эдуард рассказывал тебе о собственных бесчинствах в молодые годы.
– Это было давно. С тех пор Англия изменилась. Нашим подданным нужно спокойствие.
Нашим подданным?
– Вот я и пытаюсь дать им спокойствие.
– Глядя сквозь пальцы на такие инциденты? От этого мы выглядим слабыми.
– Отказ сражаться требует больше силы, чем нападение на всякого молокососа, размахивающего мечом.
– Народу нужен сильный правитель. Потому они поддержали Симона де Монфора.
– Ах, потому ли?
В последнее время Элеанора Кастильская напоминает почуявшую зайца гончую. Она уже томится по королевской власти.
У Беркхамстедского замка, размахивая руками, к ним через лужайку бегут какие-то люди. Ричард нагнулся в седле и о чем-то говорит с ними, а потом пришпоривает коня в галоп.
Эдуард со своими рыцарями скачет следом. Элеонора тоже пускается через лужайку мимо chteau, мимо обманчивых теней, с твердым намерением остановить схватку, невзирая на призывы Генриха вернуться к нему. Вслед за рыцарями она достигает каменного дома за замком, соскакивает с коня и спешит за ними.
– Матушка! Ради бога, уйди отсюда, – говорит Эдуард, но уже поздно: Элеонора видит висящего на стропилах человека, его выпученные глаза, посиневшее лицо. К ее горлу подкатывает желчь, но она не может отвести взора. Эдуард бледен. Он с товарищами придерживает тело, а Амо, забравшись под крышу, перерезает веревку.
– Почему, Господи? – Ричард сидит на полу и рвет на себе волосы. – Зачем ты взял моего человека именно сегодня, из всех дней? Разве не достаточно ты наказал меня смертью сына?
Элеонора склоняется над ним, берет за локоть, осторожно помогает встать. Потом ведет к стулу и садится рядом, гладит его руку, пытаясь утешить.
– Кто это был? – спрашивает она.
– Авраам, – отвечает он, всхлипывая. Его еврей, много лет назад убивший свою жену. – Мой самый верный слуга. Мой самый надежный друг. – Он начинает рыдать. – Боже милостивый, почему ты просто не взял меня?
Эдуард протягивает пергамент, скрепленный восковой печатью Ричарда и с чернильной надписью, указывающей, что свиток предназначен ему. Ричард дрожащими руками разворачивает. Он читает, и по лицу его, как облака, проплывают разные чувства: печаль, недоверие, гнев.
– Будь он проклят! – бормочет он, бросая письмо. Элеонора подбирает свиток. – Черт бы побрал душу этого еврейского ублюдка, чтобы вечно горела в самом жарком огне.
– Дай мне посмотреть, матушка. – Эдуард протягивает руку, но королева не подчиняется приказам сына, пока он не стал королем, а возможно, не будет повиноваться ему и потом. Она сама разворачивает свиток и читает про себя: