Курортное убийство Банналек Жан-Люк
– Собственно, я пока ничего не знаю. Оба полицейских, которые привезли меня сюда, были очень любезны, но сказали, что они и сами ничего не знают. Их сотрудница сказала мне, правда, что речь идет об убийстве владельца какого-то отеля и об этом убийстве можно прочитать в любой газете. Сказала, что я могу помочь в расследовании. Еще она сказала, что о деталях мне расскажут на месте.
Дюпен мысленно порадовался, что не читал сегодняшних газет.
– Это мой недосмотр, и я прошу вас меня простить за такую невежливость – посадить вас в полицейскую машину, не объяснив даже приблизительно, о чем идет речь. Вы были очень любезны, что вообще согласились сесть в машину и приехать сюда.
По лицу Мари Морган Кассель промелькнула едва заметная улыбка.
– Так о чем идет речь, господин комиссар? Что я могу для вас сделать?
– У меня есть одна идея, хотя может быть и глупая.
Мадам Кассель перестала прятать улыбку.
– И я могу вам чем-то помочь?
Теперь улыбнулся Дюпен.
– Думаю, что да.
– Хорошо, тогда, может быть, начнем?
– Да.
Мари Морган Кассель все еще стояла в дверях.
– Входите, я хочу запереть дверь.
Дюпен запер дверь и, не говоря ни слова, направился в бар. Мадам Кассель последовала за ним.
– В какую сумму вы бы оценили картину Гогена вот такого формата?
Дюпен указал на одну из висевших на стене картин, на которой были изображены три собаки, сидевшие на столе и лакавшие воду из ковшика.
– Это очень известная картина Гогена «Натюрморт с тремя маленькими собаками» – фрукты, бокалы, ковш. Просто невероятно, насколько реалистично и правдиво выглядят эти предметы. Присмотритесь: у вас неожиданно возникает ощущение, что стол и предметы покачиваются. На этом примере хорошо видно, как вообще писал Гоген… О, простите, я, кажется, отвлеклась.
– Я не имею в виду именно эту картину. Я привел ее лишь в качестве примера. Я хочу спросить, сколько может стоить картина Гогена такого формата.
– Такой формат – приблизительно девяносто на семьдесят сантиметров – Гоген использовал чаще всего. Но цена зависит не только и не столько от формата, но и от периода написания. Больше всего цена зависит от значения картины в ряду других подобных и от ее истории. Ну и, конечно, от каприза рынка.
– Я думаю об одной картине, которую Гоген написал здесь, в Понт-Авене. Не тогда, когда он приехал сюда впервые, а позже.
– За период с 1886 по 1894 год Гоген был в Понт-Авене четыре раза и задерживался здесь на разное время. Вы знаете, что он жил именно в этом отеле?
– Да, это я знаю.
– Строго говоря, во время своего последнего приезда он остановился не в Понт-Авене, который казался ему очень суетным, а в Ле-Пульдю, где он довольно долго жил и работал. Но конечно, самыми важными были периоды 1888 года, и с 1889 по 1891 год – это второй и третий приезды в Понт-Авен, когда были созданы самые значительные картины. Он…
Профессор была в своей стихии. Теперь Дюпен видел, что наука действительно была подлинной страстью этой женщины. Она говорила с такой увлеченностью, что было неловко ее останавливать.
– Давайте поговорим о какой-нибудь картине, написанной во время второго или третьего приезда – ну просто для примера.
– Есть несколько картин приблизительно такого же формата, написанных именно в эти периоды. Некоторые из них вы, несомненно, знаете – «Желтый Христос», «Автопортрет с желтым Христом» или «Портрет Мадлен Бернар», невесты Лаваля, музы самого Гогена, с которой он находился в многолетней переписке. Вы имеете в виду какую-то определенную картину?
– Нет, я не имею в виду какую-то известную картину. – Он помедлил. – Я имею в виду неизвестную картину.
– Неизвестную картину великого Гогена, написанную в 1888 или 1889–1891 годах?
Мари Морган Кассель сильно разволновалась и заговорила еще быстрее:
– В эти годы Гоген разрабатывал свой революционный стиль, которому он позже подчинил все – технику, цвет. Все, благодаря чему сумел освободиться из пут импрессионизма. Как раз в то время он возвратился из своих первых путешествий в Панаму и на Мартинику. В то время он уже был признанным главой целой художественной школы. В октябре он поехал к Ван Гогу в Арль, чтобы жить и работать с ним. Но совместная работа продолжалась всего два месяца и завершилась ужасной ссорой, в ходе которой Ван Гог отрезал себе кусок уха. Ну, вы, конечно, знаете эту историю… Простите, я снова отвлеклась. Думаю, это профессиональная болезнь.
– Да, меня как раз интересует картина именно из этого периода.
– Это очень маловероятно, господин Дюпен. Не думаю, что существуют никому не известные картины такого формата, написанные в тот период.
Дюпен понизил голос почти до шепота.
– Я точно это знаю.
Потом, помолчав, он добавил еще тише, едва слышно:
– Я уверен, что в этом зале висит одна такая картина. Неизвестная картина Гогена, относящаяся именно к тому периоду.
Наступило долгое молчание. Мари Морган Кассель недоверчиво, во все глаза смотрела на комиссара.
– Подлинный Гоген? Неизвестная картина, написанная в один из важнейших периодов его творчества? Вы с ума сошли, господин Дюпен. Как мог вообще попасть сюда подлинник Гогена? Кому могло прийти в голову повесить такую картину в ресторане?
Дюпен понимающе кивнул и прошелся по помещению.
– Однажды вечером, – Дюпен принялся излагать историю, рассказанную ему Жюльеттой, – Пикассо, в компании нескольких своих друзей, ужинал в ресторане. Ужинали они долго, весело и со вкусом почти до утра. Много было съедено и выпито. Пикассо был в прекрасном настроении и за время ужина разрисовал и расписал бумажную скатерть. Когда пришло время рассчитываться, хозяин ресторана предложил Пикассо вместо этого расписаться на скатерти и оставить ее в заведении. Уже на следующий день картина Пикассо, подлинная, большого формата, висела на стене деревенского кабачка. Почему здесь, в Понт-Авене, не могла случиться такая же история, только не с Пикассо, а с Гогеном и Мари-Жанной Пеннек?
Мари Морган Кассель задумалась.
– Да, я, конечно, понимаю, что это звучит фантастически. Но вероятно, для картины Гогена не было более надежного места, так как никому просто не могло бы прийти в голову ее здесь искать. Именно здесь, где она висела всегда, где все о ней знали. Пьер-Луи Пеннек мог любоваться этой картиной, когда ему было угодно.
Профессор Кассель продолжала задумчиво молчать.
– Посмотрите, это помещение оборудовано совершенной, современной системой климат-контроля. Кто устанавливает такие системы в ресторанах – особенно здесь, в Бретани? Это явное и весьма дорогостоящее излишество. Ресторан вполне мог бы обойтись простеньким, дешевым кондиционером. На этот же кондиционер, на его установку Пьер-Луи Пеннек потратил довольно крупную сумму. Такими установками оснащают больницы или крупные фирмы… а также музеи.
То темное, непонятное и тяжелое ощущение, которое стало особенно сильным после разговора с Бовуа, вылилось наконец в слова. Да, именно кондиционер не давал покоя Дюпену, хотя он и сам долго этого не осознавал. Причем кондиционер всплывал не только в беседе с Бовуа. За время расследования это слово не меньше десяти раз было записано в его блокноте. Кому в Бретани вообще нужны кондиционеры? Да еще такие большие и дорогие? Почему такой совершенный кондиционер потребовался именно здесь, в ресторане? Он, наверное, все же прав, каким бы фантастическим ни казалось его предположение.
– Вы хотите сказать, что этот кондиционер позволяет поддерживать в помещении постоянную температуру и влажность воздуха и…
Мари Морган Кассель, задумавшись, умолкла, не закончив фразы. Дюпен между тем не собирался и дальше подсказывать профессору ход своих мыслей. Это было не в его правилах.
– Тридцать миллионов. Возможно, и больше – сорок миллионов. Точнее пока сказать трудно.
Теперь онемел Дюпен. Прошло несколько томительно долгих мгновений, прежде чем он снова пришел в себя.
– Вы хотите сказать – тридцать миллионов евро?
– Может быть, сорок миллионов, а возможно, и больше.
Как бы между прочим мадам Кассель сказала:
– Я знаю эту историю о Пикассо. Она правдива.
Мадам Кассель медленно пошла вдоль ряда картин, внимательно и придирчиво вглядываясь в каждую из них.
Тридцать, а возможно, и сорок миллионов. Или даже больше. Дюпен ощутил легкую дрожь по всему телу. Это настоящий мотив. Очень мощный мотив. Когда на кону такая сумма, люди становятся способными на все, что угодно.
– Серюзье, Гоген, Бернар, Анкетен, Сеген, Гоген, Гоген. Все копии, очень хорошие копии, – некоторые заказывала наверняка еще Мари-Жанна. Они почти так же стары, как и оригиналы. Или ей их дарили, такое тоже случалось в те дни нередко.
Мадам Кассель добросовестно осматривала одну картину за другой, продвигаясь от бара к входной двери. Дюпен внимательно смотрел на искусствоведа. Внезапно Мари Морган Кассель застыла на месте – перед последней картиной, висевшей вдали от столов.
– Это же смешно!
В голосе мадам Кассель прозвучало неподдельное возмущение.
– Здесь художник – я имею в виду копииста – совершает абсурдную ошибку. Это, по-видимому, одна из самых значительных картин Гогена – «Видение после проповеди, или Борьба Иакова с ангелом», – написанная в 1888 году.
– И что?
Дюпен встал рядом с мадам Кассель и уставился на картину.
– Копиист допустил грубую ошибку. Основной цвет картины – красный, здесь же фон ярко-оранжевый. Это, пожалуй, уже слишком. Здесь мы видим больше бретонских крестьянок, чем на оригинале. Кроме того, они сильнее сдвинуты к краю картины, и, самое главное, священник стоит под деревом, в центре, а это грубая ошибка.
Рассказывая, мадам Кассель указывала рукой на соответствующие части картины.
– На оригинале священник стоит с краю. Вот здесь, справа внизу. Вообще на этой копии отсутствует перспектива – как у съемки широкоугольным объективом. Здесь мы видим вверху ландшафт и горизонт, в оригинале же только красный фон и ветви дерева. Вообще для этой копии характерно более разреженное пространство. Гоген любил разрежение, но…
Мадам Кассель умолкла и, оцепенев, застыла на месте. Затем она вплотную подошла к картине и принялась рассматривать ее фрагменты с расстояния несколько сантиметров – педантично продвигаясь при осмотре снизу вверх. Это продолжалось несколько нескончаемых минут.
– Поразительно, поразительно и странно. Потерянный Гоген – если, конечно, это он написал эту картину. Но он ее не писал, хотя мы видим здесь его подпись.
Дюпен не понял, что она имеет в виду.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я хочу сказать, что эту картину писал не Гоген. Художник создал не копию, а своего рода импровизацию на тему Гогена.
– И кто же ее скопировал, то есть, я хочу сказать, кто ее так интерпретировал?
– Не имею никакого представления. Это мог быть любой из сотен художников, копировавших картины Гогена и создававших свои импровизации на его темы, и, кстати, продолжают делать это до сих пор. Возможно, кто-то из тех, кто писал и остальные висящие здесь копии. Они очень хороши – все. Люди, писавшие их, были добросовестными ремесленниками. Они хорошо понимали стиль Гогена, были знакомы с его кистью, с его манерой.
– То есть, короче говоря, вам такая картина Гогена неизвестна. Вы не знаете картину, которая бы выглядела так, как эта.
Дюпену было очень важно такое уточнение.
Мари Морган Кассель ответила не сразу.
– Да, вы правы. Строго говоря, я пока могу утверждать только это.
Она снова принялась внимательно всматриваться в картину.
– Исключительно качественная работа, великолепная картина, прекрасный имитатор.
Она покачала головой, но Дюпен не понял, как истолковать этот жест.
– Вы можете с гарантией исключить, что это Гоген, то есть утверждать, что эту картину писал не Гоген – вот эту, которая висит здесь?
– Да, могу. Даже без спектроскопического анализа видно, что художник пользовался титановыми белилами. Эту краску стали использовать в современной живописи только начиная с двадцатых годов двадцатого века. Гоген пользовался смесью свинцовых белил, сульфата бария и цинковых белил. Кроме того, прожилки и кракелюры неглубоки и ветвятся меньше, чем можно было бы ожидать от красок на картине, написанной сто тридцать лет назад.
Дюпен нервно провел ладонью по волосам. Он допускал еще одну возможность и сдаваться не собирался.
– Но может быть, это копия. Так же как и остальные висящие здесь картины, а в хранилище находится подлинник.
– И господин Пеннек ради какой-то не имеющей никакой ценности картины установил здесь дорогостоящий кондиционер?
Теперь надолго замолчал Дюпен.
– За несколько дней до своей смерти Пьер-Луи Пеннек звонил в музей Орсэ.
Дюпен произнес эту фразу без всякого пафоса, просто, как последний, смиренный аргумент.
– В музей Орсэ? Вы точно это знаете?
– Да.
– Вы имеете в виду, что он – зная, что у него в распоряжении находится бесценная картина, – решил рассказать о ней специалистам? Но почему именно сейчас? И…
Беспомощно моргнув, мадам Кассель замолчала.
– В начале недели Пеннек узнал, что смертельно болен и что жить ему осталось очень недолго. Он мог умереть в любой момент…
Дюпен снова подивился своей болтливости. Подчиненные ему инспекторы знали о расследовании меньше, чем Мари Кассель.
– Он был смертельно болен, но, несмотря на это, его убили?
– Да, но, мадам Кассель, я очень прошу вас держать эти сведения при себе.
Мари Морган Кассель наморщила лоб.
– Мне нужен ноутбук с выходом в Интернет. Мне надо кое-что поискать – заново просмотреть сведения о том периоде в жизни Гогена, почитать исследования, посвященные «Видению после проповеди».
– Да, займитесь, пожалуйста, этим.
Дюпен посмотрел на часы. Было половина двенадцатого. Он вдруг ощутил полное изнеможение. Голова отказывалась соображать. Не говоря ни слова, Дюпен направился к двери.
– Работайте спокойно. Мы забронировали для вас номер. Я попрошу одного из моих инспекторов снабдить вас ноутбуком.
– Это очень любезно с вашей стороны. Я не захватила свой ноутбук.
– Было бы странно, если бы вы его захватили. Время – почти полночь. Увидимся завтра утром. Вы не возражаете встретиться за завтраком?
– За завтраком? Давайте – в восемь часов. Думаю, этого времени будет достаточно, чтобы разобраться в ситуации.
– Хорошо.
Дюпен вышел в вестибюль и увидел стоявшего у стола регистрации инспектора Кадега.
– Кадег, мадам Кассель нужен ноутбук. Из ее номера возможен выход в Интернет? Это срочно.
– Сейчас?
– Да, сейчас. Речь идет о важном исследовании, – сказал Дюпен и добавил еще более решительным тоном: – Завтра утром я должен увидеться с Регласом.
– Реглас сам звонил час назад и очень хотел с вами поговорить по поводу взлома, или что там на самом деле произошло.
– Я с радостью с ним встречусь завтра утром в половине восьмого здесь, в ресторане. Пусть захватит свое оборудование.
Риваль, который за все это время не проронил ни звука, хотел что-то сказать, но передумал.
– Ну, я не знаю…
Дюпен, не повышая голоса, перебил Кадега:
– В половине восьмого.
Мари Морган Кассель с растерянным видом стояла в дверях ресторана.
– Еще раз благодарю вас за помощь, мадам.
– Не стоит благодарности. – Профессор улыбнулась. Дюпена почему-то страшно обрадовала эта улыбка. Это была награда за тяжелый день – улыбка поразила его до глубины души.
– Увидимся завтра утром, мадам Кассель. Доброй ночи и приятных сновидений.
– Спасибо, и вам того же.
– От души на это надеюсь.
И уже скоро, с искренней надеждой подумал Дюпен.
Кадег взял сумку и демонстративно поставил ногу на первую ступеньку лестницы. Мадам Кассель последовала за ним.
Весь последний час у Дюпена слегка кружилась голова. Надо скорее возвращаться домой, в Конкарно. Мысль эта согревала и радовала.
Риваль стоял у входа в отель и курил, когда Дюпен вышел на улицу. Он мельком покосился на инспектора. Вид у него был просто измученный.
– Доброй ночи, Риваль. Увидимся утром.
– Доброй ночи, господин комиссар.
Дюпен оставил машину на площади Гогена, справа от отеля.
Дорога до Конкарно заняла точно пятнадцать минут. Дорога была абсолютно пустая, и комиссару не пришлось смотреть на спидометр. Дюпен сдвинул назад крышу машины, чтобы всей грудью вдыхать несравненно прекрасный, мягкий воздух теплой летней ночи, чтобы быть ближе к необъятному звездному небу, на котором отчетливой светлой полосой выделялся Млечный Путь. Хотелось быть ближе к природе. Это немного помогло рассеять усталость.
День третий
Когда Дюпен вошел в «Сентраль», Реглас был уже на месте, правда, один – без своей команды. Он стоял в конце стойки бара; было видно, что криминалист устал и расстроен. Дюпен подошел к нему.
– Что происходит, о чем, собственно, речь? – не поздоровавшись, спросил Реглас.
Дюпен ожидал агрессии. Собственно, вызов в такой ранний час без объяснений причин Реглас должен был расценить как провокацию, в чем Дюпен был твердо убежден (и что, между прочим, доставляло ему садистское удовольствие). Но на самом деле Реглас скорее нервничал, чем злился. Дюпен сосредоточился – речь шла о действительно важных делах.
– Я хочу, чтобы вы сказали мне, как давно висит здесь вот эта картина напротив двери по сравнению с другими картинами. Были ли они повешены здесь одновременно или нет? Есть ли какие-то особые следы на этой картине и на раме?
– Как давно висит здесь эта картина? Вы хотите знать, как давно висит здесь эта дешевая копия в этой дешевой раме? Я для этого сюда приехал?
Дюпен не торопясь подошел к стене и встал перед картиной.
– Речь идет об этой картине и об этой раме в сравнении с другими картинами. Да, я хочу знать, висит ли эта картина здесь столько же времени, что и остальные картины.
– Это вы уже сказали. Я не могу понять, куда вы клоните. В чем заключаются ваши подозрения?
Реглас имел полное право на ответ, но Дюпен не имел намерения отступать.
– Да, я хочу знать, не была ли эта картина повешена здесь несколько дней назад. Наверное, выяснить это не так уж трудно. С картин регулярно стирают пыль. С последней уборки на всех картинах должно было накопиться…
– Должен сказать, что неплохо знаю свою работу. В этом помещении по сравнению со вчерашним днем не изменилось ровным счетом ничего. Да и похоже, что здесь вообще уже давно ничего не менялось. Мы сравнили состояние помещения с его видом на старых фотографиях. Кстати, мы обратили внимание и на расположение картин. Оно не изменилось, по меньшей мере за последние несколько лет.
– Я вас хорошо понял, но меня интересует конкретно именно эта картина.
– Но почему в сравнении с другими картинами? Это же абсолютно бессмысленная работа.
– Вполне возможно, что эту, а возможно, и какие-то другие картины в последние дни подменили.
– Я все же не понимаю, куда вы клоните. Прежде всего потому, что это самая идиотская из всех висящих здесь картин. Гоген никогда не писал этого. Копию сделал кто-то из местных халтурщиков и не смог придумать ничего глупее. Это же безобразная имитация «Видения после проповеди».
Дюпен не смог скрыть удивления перед познаниями Регласа.
– Вы разбираетесь в искусстве?
– Гоген – это моя страсть. Я очень хорошо знаю историю колонии художников, я…
Реглас осекся на полуслове, видимо, спросив себя, зачем он все это рассказывает Дюпену.
– Естественно, все это не имеет никакого отношения к делу. Но я имею полное право официально задать вам вопрос: действительно ли для полноценного расследования убийства необходимо знать, была ли именно эта картина повешена здесь несколько дней назад? – Реглас был готов перейти в наступление.
– Официально заявляю: ответ на этот вопрос имеет решающее значение для успешного расследования дела.
Дюпену было ясно, что Реглас не желает уступать и расценит такой ответ как провокацию. Но ответ был по существу и соответствовал реальному положению вещей.
– В таком случае мы немедленно приступим к работе. Я сейчас вызову своих сотрудников.
Реглас сумел взять себя в руки, и мысленно Дюпен снял перед ним шляпу.
– Значит, вам неизвестна такая же картина, которую мог бы написать Гоген?
– Нет, как я уже сказал, имитатор совершил смехотворную ошибку. Это не копия, это – фальсификация.
– Но давайте подойдем к этому вопросу чисто теоретически. Как вы думаете, могла бы эта картина принадлежать кисти Гогена?
– Этот вопрос лишен практического смысла.
– Это я понимаю.
Реглас посмотрел комиссару в глаза, на мгновение задумался, а потом произнес:
– Ну, я думаю, что он вполне мог это написать. В известной мере манера похожа на манеру Гогена.
Теперь в недоумение пришел Дюпен. Ему стало неловко. Напрасно он ожидал нападения от Регласа.
– Спасибо, спасибо за вашу оценку.
Он откашлялся.
– Хорошо, я звоню моим сотрудникам.
Реглас сунул руку в карман пиджака и стремительно вышел из помещения с телефоном в руке. Дюпен не произнес больше ни слова.
Незадолго до восьми часов Дюпен вошел в кафе для завтраков. Он попросил администрацию отеля не беспокоить его и гостью до половины девятого. Мари Морган Кассель уже сидела в столовой за маленьким столиком у окна. Перед ней стояла большая чашка кофе со сливками. Стол украшала корзинка с шоколадными круассанами, бриошами и багетами, на тарелке Дюпен увидел мармелад и масло. Кроме того, был здесь и бретонский пирог, неповторимый вкус которого определяла смесь подсоленного теста и сахара. Здесь же стояла корзинка с фруктами и йогуртами. Мадам Мендю постаралась изо всех сил. Посреди всего этого кулинарного великолепия красовался ноутбук.
– С добрым утром, мадам Кассель! Как спалось?
Профессор приветливо улыбнулась Дюпену, кокетливо склонив голову. Волосы мадам Кассель были влажными – видимо, она только что приняла душ.
– С добрым утром. Знаете, я не большой любитель долго спать и никогда им не была. – Она пожала плечами. – Но это даже неплохо. Ночь была очень спокойной, если вы это имеете в виду. Во всяком случае, я без помех занималась нужными поисками.
На лице Мари Морган Кассель не было никаких следов утомления. Наоборот, она выглядела свежей и отдохнувшей.
– Вы что-нибудь нашли?
Дюпен сел за столик.
– Нет никаких указаний на то, что есть еще один окончательный вариант «Видения после проповеди» – картины на ту же тему. Складывается впечатление, что Гоген никогда не работал над вторым вариантом картины.
Мадам Кассель не стала тратить время на преамбулы, а сразу перешла к делу.
– Но теоретически это не исключено.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду одно. Гоген иногда довольно критически перерабатывал один и тот же художественный сюжет, если он сильно его занимал. Иногда он писал довольно много картин на одну и ту же тему, варьируя детали, мотивы и перспективу. У «Видения» существует большое количество эскизов, набросков и маленьких предварительных картин, разрабатывающих какие-либо аспекты целостного полотна. Гоген варьировал разные элементы, по-иному их компоновал. Я все еще раз тщательно просмотрела и обнаружила нечто поразительное.
Мадам Кассель просто сияла.
– Вот, посмотрите. Я кое-что нашла в специальном хранилище музея Орсэ. Там организован научный банк данных, где собраны электронные копии всех картин Гогена – в том числе и из частных коллекций. Об этих картинах вообще было мало что известно.
Она развернула ноутбук. Дюпен взглянул на экран. Рисунок был мелкий, и разглядеть его было трудно.
– Это эскиз – пятнадцать на двенадцать сантиметров. Качество снимка невысокое. Но на нем видна одна решающая деталь.
Слева и внизу на картинке были видны схематические контуры, обозначенные черными отчетливыми линиями, нанесенными на поверхность. В центре виднелся направленный вертикально ствол дерева, от которого в верхней части картины отходил короткий сук. Но главным в этом эскизе был фон – ярко-оранжевый фон, словно весь эскиз был нарисован на оранжевой цветной бумаге.
– Он пробовал и это. Гоген испробовал оранжевый фон. Это просто невероятно.
Дюпен не вполне понял, что хотела этим сказать мадам Кассель.
– Таким образом, само существование этого наброска делает несколько более вероятным существование оригинала картины, копия которой висит в ресторане.
– Несколько более вероятным?
В дверь громко и решительно постучали. Дюпен не успел набрать в легкие воздух и крикнуть: «Позже!» – как дверь открылась и на пороге появился запыхавшийся Кадег. Он был бледен как полотно и говорил заикаясь.
– У нас, – проговорил он и перевел дух, – у нас еще один труп, господин комиссар.
Дюпен и мадам Кассель едва сдержали улыбку. Появление Кадега напоминало плохо разыгранную сцену любительского спектакля.
– Нам надо немедленно ехать, господин комиссар.
Дюпен вскочил на ноги с такой же театральностью, с какой Кадег ворвался в кафе для завтраков, не зная, что сказать.
– Да, да, я уже иду, – пробормотал он.
Труп был сильно изуродован. Положение рук и ног относительно туловища было устрашающе неестественным. Конечности были, видимо, во многих местах переломаны. Брюки и свитер были разорваны, так же как кожа на коленях, плечах и груди. Левая сторона головы была разбита. Обветренные штормами утесы в этом месте побережья были очень коварны. Эти скалы, высотой тридцать – сорок метров, отвесные, иссеченные глубокими расщелинами, острые и крутые, хотя и пористые, были очень опасны. Падение с этих скал даже с небольшой высоты могло стать смертельным. Луак Пеннек, должно быть, несколько раз ударился о выступы скал, прежде чем упасть на песчаный пляж в зоне прибоя. Было невозможно определить, был ли он жив сразу после падения, пролежав несколько часов в тщетном ожидании помощи. Сильный дождь и ветер уничтожили все следы, только между большими камнями песок был красным от крови.
Ветер дул частыми и сильными порывами, струи дождя, увлекаемые ветром, хлестали в лицо, как бичи. Было уже половина девятого, но светлее еще не стало. Небо было затянуто низкими, иссиня-черными тучами, висевшими над морем. Пеннек лежал приблизительно в двухстах метрах от пляжа «Таити», любимого пляжа Дюпена. Отсюда были видны два продолговатых романтических островка. На машине от Понт-Авена до пляжа можно было доехать за десять минут. Еще вчера туристы и отпускники наслаждались здесь великолепным летним днем. Дети плескались в синевато-бирюзовой воде и играли в мелком белом песке. Этот пляж было невозможно отличить от пляжа в тропиках, но сегодня берег являл собой апокалиптическую картину конца света.
По вершинам скал от восточного края пляжа вела узкая дорожка, опасно извивавшаяся вдоль побережья (это была старая тропа контрабандистов, как с гордостью говорили местные жители). Дорога эта вела в Роспико и дальше, до Порт-Манеша. Это была природоохранная зона, поэтому людей здесь обычно было очень немного. Дорога, правда, была сказочно красива. Иногда Дюпен любил прогуляться по ней.
Реглас приехал вместе с Дюпеном на его машине. Риваль и Кадег сели во вторую машину и приехали на место происшествия почти одновременно с комиссаром.
Пеннека обнаружила женщина, совершавшая утреннюю пробежку, и тотчас сообщила об этом в полицию. Оба коллеги из Понт-Авена прибыли сюда первыми и сейчас находились наверху, на дороге, которую было едва видно снизу – такой низкой была облачность. Боннек ждал Дюпена на стоянке, откуда проводил к тому месту, где лежал труп Луака Пеннека.
Они обступили тело – Риваль, Кадег, Реглас и Дюпен. Дойдя сюда от стоянки, они успели промокнуть до нитки. Картина была безрадостной. Первым заговорил Реглас:
– Нам надо немедленно приступить к поиску следов на дороге. Мы должны срочно выяснить, нет ли признаков присутствия второго человека.
Читать бесплатно другие книги:
