Мятежная Рот Вероника

Глава 17

Тобиас рассказывает мне все.

Когда эрудиты и предатели бежали вверх по лестницам, одна из женщин предупредила группу лихачей, среди которых был Тобиас. Они вылезли по пожарной лестнице, которую еще не заблокировали. Собрались в вестибюле и, разделившись на четыре группы, пошли в атаку одновременно, окружив предателей, сосредоточившихся у лифтов.

Те не были готовы к тому, что им окажут организованное сопротивление. Они думали, что все, кроме дивергентов, будут без сознания. Поэтому и проиграли.

Женщиной-эрудитом оказалась Кара. Старшая сестра Уилла.

Вздохнув, я скидываю куртку и оглядываю плечо. На коже — металлический диск, размером с ноготь мизинца. От него расходятся в стороны синие полоски, будто кто-то впрыснул мне под кожу синюю краску. Нахмурившись, я пытаюсь отодрать его и чувствую острую боль.

Стиснув зубы, я вставляю туда лезвие ножа и поддеваю. У меня вырывается крик, но я держусь. На мгновение в глазах темнеет. Я продолжаю отковыривать пластинку изо всех сил, пока она не поднимается над кожей настолько, что я могу схватить ее пальцами. Под диском оказывается игла.

Меня мутит. Ухватившись покрепче, я изо всех сил дергаю. Острие выходит. Оно длиной с мизинец и покрыто моей кровью. Не обращая внимания на стекающую по руке кровь, поднимаю диск к лампе над раковиной.

Значит, нас чем-то обкололи. Ядом? Взрывчаткой?

Я трясу головой. Если бы они хотели убить нас, когда большинство было без сознания, они бы просто всех перестреляли. Они вкололи это с другой целью.

Кто-то стучит в дверь. Не понимаю, почему. Я же в общественном туалете, в конце концов.

— Трис, ты тут? — слышу я приглушенный голос Юрайи.

— Ага, — отвечаю я.

Юрайя выглядит лучше, чем час назад. Смыл кровь со рта и перестал быть бледным. Внезапно я поражаюсь тому, насколько он хорош собой. У него пропорциональное тело и черты лица, живые темные глаза и кожа с бронзовым отливом. Наверное, он всегда был симпатичным, поскольку в его возрасте мальчишки так нагло улыбаются, только если знают себе цену.

Совсем не такая, как у Тобиаса. Его улыбка всегда имеет оттенок застенчивости, будто он удивлен, что ты вообще на него посмотрела.

У меня болит горло. Я кладу диск на край раковины.

Юрайя переводит взгляд с меня на иглу, потом на мое плечо.

— Сильно? — спрашивает он.

— Не особенно, — отвечаю я. Беру бумажное полотенце и стираю кровь с руки. — Как остальные?

— Марлен сыплет шутками, как обычно, — рассказывает Юрайя, улыбаясь еще шире, и у него появляются ямочки на щеках. — Линн ворчит. Погоди-ка, что ты вытащила? — спрашивает он, показывая на иглу. — Боже, Трис, у тебя что, нервных окончаний нет?

— Думаю, надо перевязать.

— Да? — качая головой, переспрашивает Юрайя. — Тебе бы к лицу лед приложить. Все уже очнулись, и вокруг сумасшедший дом.

Я касаюсь челюсти. На ней опухоль, там, где Эрик стукнул меня пистолетом. Надо помазать мазью, чтобы синяка не было.

— Эрик мертв? — спрашиваю я. Не знаю, какой ответ я хочу услышать, «да» или «нет».

— Нет. Правдолюбы решили оказать ему медицинскую помощь, — мрачнеет Юрайя. — Что-то там насчет уважительного обращения с пленными. Кан уже допрашивает его лично. Нас туда не пустили. Чтобы не создавать беспорядка и все такое.

Я хмыкаю.

— Ага. По-любому, никто ничего не понял, — он опирается на раковину, стоя рядом со мной. — Зачем вламываться через главный вход и стрелять этими штуковинами, чтобы нас просто вырубило? Почему бы им не убить нас сразу?

— Не знаю, — отвечаю я. — Единственное, что могу предположить — им надо было выяснить, кто из нас — дивергенты, а кто — нет. Но это не может быть единственной причиной.

— Но почему они сделали это сейчас? В смысле сначала они попытались создать армию, с помощью контроля сознания, но теперь? Не вижу смысла.

Прижимая бумажное полотенце к руке, я хмурюсь. Он прав. У Джанин уже есть армия. Зачем уничтожать дивергентов?

— Джанин не хочет просто всех убить, — медленно объясняю я. — Она считает, что это нелогично. Если не будет фракций, общество перестанет функционировать. В каждой фракции людей учат выполнять определенные задачи. Она хочет всех контролировать.

Я смотрю в зеркало на свое отражение. На челюсти отек, на коже отметины от ногтей. Некрасиво.

— Видимо, она планирует очередную симуляцию, — продолжаю я. — Такую, как и раньше, но ей нужна гарантия того, что человек либо подчинится, либо будет мертв.

— Но ведь симуляция продолжается определенное время, — рассуждает Юрайя. — Она бесполезна, если ты не собираешься достичь определенной цели прямо сейчас.

— Правильно, — вздыхаю я. — И я не знаю.

Я беру в руку иглу.

— И что это такое? Если очередной укол для симуляции, он одноразовый. Зачем же стрелять такими штуками во всех? Просто чтобы мы потеряли сознание? Никакой логики.

— Не понимаю, Трис, но сейчас нам надо что-то делать в огромном здании, переполненном перепуганными людьми. Пошли, сделаем тебе перевязку.

Он замолкает.

— Не сделаешь одолжения? — спрашивает он после паузы.

— Какое?

— Не говори никому, что я дивергент.

Он прикусывает губу.

— Шона — моя подруга, и я не хочу, чтобы она начала бояться меня.

— Конечно, — с трудом улыбаясь, отвечаю я. — Оставлю при себе.

Я не сплю всю ночь, вытаскивая иглы из людей. Через пару часов я перестаю тратить время на любезности и просто дергаю изо всех сил.

Узнаю, что мальчика-правдолюба, которого Эрик застрелил в упор, звали Бобби. Сам Эрик в стабильном состоянии, и из сотен людей в «Супермаркете Безжалостности» лишь порядка восьмидесяти избежали укола. Из них семьдесят лихачей, в том числе — Кристина. Я гадаю, что же это за иглы, сыворотка симуляции и все остальное, пытаясь думать на манер наших врагов.

Утром, закончив работу по вытаскиваю игл, я бреду в кафетерий, потирая глаза руками. Джек Кан объявил, что в полдень будет собрание, так что, возможно, после еды мне удастся нормально вздремнуть.

Ко мне подбегает Калеб. Осторожно обнимает меня. Я вздыхаю с облегчением. Я уже думала, что помощь брата мне никогда не понадобится, но, видимо, такого не случится. Я на мгновение расслабляюсь, и тут вижу за плечом Калеба — Тобиаса.

— Ты в порядке? — брат оглядывает меня. — У тебя подбородок опух…

— Ничего особенного, — отвечаю я. — Просто отек.

— Я слышал, они нашли несколько дивергентов и принялись их расстреливать. Слава богу, тебя там не было.

— На самом деле, меня тоже нашли. Но убили только одного, — тру переносицу, чтобы избавиться от головной боли. — Но я в порядке. Когда ты сюда пришел?

— Минут десять назад. Вместе с Маркусом, — объясняет он. — Как единственный наш законный представитель, он счел своим долгом находиться здесь. Мы узнали о нападении час назад. Один из бесфракционников увидел, как лихачи вломились в здание, но эти новости дошли не сразу.

— Маркус жив? — удивляюсь я. Мы не видели его гибели, когда бежали из района Товарищества, но я думала, что он точно мертв. А теперь я, наверное, разочарована, поскольку ненавижу Маркуса за его обращение с Тобиасом? Или чувствую облегчение, поскольку последний из лидеров Альтруизма еще жив? А можно ли чувствовать и то и другое одновременно?

— Он и Питер сбежали и вернулись в город, — отвечает Калеб.

Я вовсе не чувствую облегчения от того, что жив Питер.

— И где он сейчас?

— Там, где можно было ожидать.

— У эрудитов, — констатирую я, качая головой. — Что за…

Мне в голову не приходит ругательства, достаточного, чтобы охарактеризовать его. Видимо, пора расширять словарный запас.

Калеб вздрагивает, но затем кивает и касается моего плеча.

— Ты не голодна? Принести чего-нибудь?

— Да, будь добр, — я растрогана. — Я сейчас отойду ненадолго, хорошо? Мне надо поговорить с Тобиасом.

— О’кей, — Калеб уходит, сжав мне напоследок руку. Он направляется к стойкам кафетерия, тянущимся, кажется, на сотни метров. Мы с Тобиасом стоим в паре метров друг от друга и молчим.

Он медленно подходит.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

— Меня стошнит, если я еще раз так скажу, — отвечаю я. — Пулю в голову не получила, значит, отлично.

— У тебя так отекла челюсть, как будто у тебя ком еды за щекой. Ты едва не зарезала Эрика, — хмурится он. — И мне нельзя спросить, все ли у тебя в порядке?

Я вздыхаю. Придется сказать ему насчет Маркуса. Но я не хочу делать это здесь, среди толпы.

— Ага, в порядке.

Его рука дергается, будто он хочет прикоснуться ко мне, но не решается. А потом передумывает и, обняв меня, притягивает к себе.

Внезапно мне кажется, что так хорошо было бы, если бы рисковали собой другие. Чтобы я могла вести себя эгоистично, быть рядом с Тобиасом и не тревожить его. Очень хочется застыть так и забыть обо всем.

— Прости, что не сразу пришел на помощь, — шепчет он, уткнувшись в мои волосы.

Я вздыхаю и провожу пальцами по его спине. Я могу стоять рядом с ним, пока не упаду без сознания от усталости. Хотя нет, не могу.

— Мне надо с тобой поговорить, — я отстраняюсь от Тобиаса. — Где-нибудь в другом месте.

Он кивает. Мы покидаем кафетерий. Когда проходим мимо одного из лихачей, тот вопит вслед:

— Глядите-ка, Тобиас Итон!

Я уже почти забыла о допросе — о том, что его имя теперь известно всем лихачам.

— Я тут твоего папочку видел, Итон! Прятаться будешь, а? — кричит другой.

Тобиас деревенеет, будто на него наставили пистолет, а не крикнули нечто обидное.

— Ага, прятаться будешь, ты, трус?

Пара человек смеется. Я хватаю Тобиаса за руку и тащу к лифту, прежде чем он что-нибудь натворит. Сейчас он легко набьет кому-нибудь морду. Или сделает еще что похуже.

— Я собиралась сказать тебе. Он пришел вместе с Калебом, — объясняю я. — Он и Питер сбежали тогда из Товарищества…

— Чего же ты ждала? — спрашивает он. Не грубо, но как-то странно, словно не своим голосом.

— Это не та новость, которую выкладывают в кафетерии.

— Откровенно.

Мы молча ждем лифта. Тобиас, прикусив губу, смотрит вперед. Точно так же он ведет себя, пока мы поднимаемся на восемнадцатый этаж. Там пусто. Тишина охватывает меня, мягко, как объятия Калеба. Успокаивает. Я сажусь на одну из скамеек на периферии зала. Тобиас берет стул, на котором во время допроса сидел Найлз, и ставит его напротив меня.

— Вроде здесь два было? — хмурится он.

— Ага, — отвечаю я. — Я, это… он из окна выпал.

— Странно, — Тобиас удивлен. — Так, что ты хотела рассказать? Или только о Маркусе?

— Нет, не только. Ты… ты в порядке? — осторожно спрашиваю я.

— У меня ведь нет пули в башке, да? — отвечает он, глядя на свои руки. — Значит, в порядке. Я бы предпочел сменить тему.

— Я хочу поговорить о симуляциях, — говорю я. — Но сначала о другом. Твоя мать считала, что Джанин нанесет следующий удар по бесфракционникам. Очевидно, она ошиблась. И я не знаю почему. Не похоже, что правдолюбы собираются воевать с эрудитами или…

— Ну, подумай сама, — строго произносит он. — Обдумай детально, как эрудиты.

Я недовольно смотрю на него.

— Что? — спрашивает он. — Если это не получится у тебя, то у остальных вообще нет шансов.

— Хорошо. Ну… потому, что лихачи и правдолюбы — следующие мишени, наиболее логичные. И… бесфракционники живут в разных местах, а мы собраны в одном.

— Правильно, — соглашается он. — Кстати, когда Джанин напала на альтруистов, она получила всю хранившуюся у них информацию. Мать сказала, что альтруисты собрали информацию о дивергентах среди бесфракционников. Следовательно, после нападения Джанин узнала, что среди бесфракционников самый высокий процент дивергентов. Уж точно выше, чем среди правдолюбов. Следовательно, атака на них будет менее успешна.

— Правильно. А теперь расскажи мне снова о сыворотке, — говорю я. — В ней мало компонентов, так?

— Два, — кивает он. — Собственно сыворотка, вызывающая симуляцию, и приемопередатчик. Приемопередатчик получает информацию от компьютера и передает в мозг, получает информацию от мозга и передает в компьютер. Жидкость меняет состояние сознания.

— Приемопередатчик рассчитан на одну симуляцию? Что происходит с ним потом?

— Рассасывается, — отвечает он. — Насколько мне известно, эрудитам не удалось создать приемопередатчик, который работал бы дольше. Хотя симуляция, когда напали на альтруистов, длилась намного дольше, чем все, мне известные.

У меня в голове заседают его слова «насколько мне известно». Джанин большую часть своей жизни провела, экпериментируя с сыворотками. Если она продолжает охотиться на дивергентов, то наверняка упорно продолжает разрабатывать все новые версии.

— К чему ты клонишь, Трис? — спрашивает он.

— Ты же это уже видел? — я показываю на повязку на плече.

— Не особо, — отвечает он. — Я и Юрайя целое утро таскали на четвертый этаж раненых эрудитов и предателей.

Я сдвигаю повязку и демонстрирую прокол в коже. Кровь уже не идет, а вот синие линии никуда не делись. Потом сую руку в карман и достаю иглу, которую вытащила из себя.

— Напав, они не пытались нас убить. Они стреляли в нас этим.

Он касается моей кожи, окрашенной в синий цвет. Я раньше не замечала, но он, оказывается, изменился со времени, когда я проходила инициацию. Слегка отпустил бородку, волосы тоже отросли, достаточно, чтобы разглядеть их каштановый оттенок.

Берет у меня из руки диск с иглой. Стучит по пластине.

— Судя по всему, пустой. Значит, внутри была эта синяя штука, которая теперь в твоей руке. Что случилось после того попадания?

— Они кинули какие-то цилиндры, из которых шел газ, и все потеряли сознание. Кроме меня, Юрайи и еще одного дивергента.

Тобиас явно не удивлен, и я смотрю на него, прищурившись.

— Ты знал, что Юрайя дивергент?

— Конечно. Я вел у него симуляции, — пожимая плечами, отвечает он.

— И не говорил мне?

— Личная информация. И опасная.

Я чувствую, как во мне снова закипает гнев. Сколько еще всего он скрывает от меня? Но потом успокаиваюсь. Конечно, он не должен был говорить мне, что Юрайя дивергент. Из уважения к нему. Вполне логично.

Я прокашливаюсь.

— Знаешь, ты спас наши жизни. Эрик хотел нас перестрелять.

— Я думаю, нам хватит считать, кто кому и сколько раз спас жизнь, — он замолкает.

— Ладно, — отвечаю я, чтобы прервать паузу. — После того, как мы выяснили, что почти все уснули, Юрайя побежал наверх, чтобы предупредить остальных, а я — на второй этаж. Эрик собрал всех дивергентов у лифтов и начал рассуждать, кого из нас он прихватит с собой. Сказал, что ему позволили взять двоих. Понятия не имею, зачем ему вообще кто-то понадобился.

— Странно, — удивляется Тобиас.

— Есть идеи?

— Предположим, с помощью иглы тебе ввели приемопередатчик, — отвечает он. — А газ представлял собой аэрозольный вариант сыворотки. Но зачем…

Он морщит лоб.

— Она просто решила всех усыпить, чтобы выяснить, кто из нас — дивергенты.

— Ты думаешь, единственной целью нападения было напичкать нас приемопередатчиками?

Он качает головой, а затем внимательно смотрит на меня. Его глаза темно-синие, настолько мне знакомые, что, кажется, сейчас они поглотят меня целиком. На мгновение я задумываюсь о том, как этого хочу. Уйти отсюда и от всего, что здесь происходит.

— Думаю, ты сама догадалась, — говорит он. — Но ждешь, чтобы я с тобой поспорил. А я не собираюсь этого делать.

— Они сделали приемопередатчики длительного действия, — я поняла.

Он кивает.

— Значит, нас посадили на крючок, чтобы проводить симуляции, и не одну, — продолжаю я. — Столько, сколько потребуется Джанин.

Он снова кивает.

Мое дыхание прерывается.

— Действительно, скверно, Тобиас.

В коридоре, ведущем из зала допросов, он резко останавливается и опирается о стену.

— Значит, ты пошла на Эрика, — интересуется он. — Это было во время нападения или потом, когда вы были у лифтов?

— У лифтов, — отвечаю я.

— Одного не понимаю. Ты оказалась внизу. Могла просто сбежать. Вместо этого ты бросилась одна в толпу вооруженных лихачей. Готов поспорить, пистолета не имела.

Я сжимаю губы.

— Так? — спрашивает он.

— Почему ты решил, что у меня не было пистолета? — я скорчила мину.

— После той ночи, когда напали на альтруистов, ты прикоснуться к нему не могла, — отвечает он. — Я понимаю почему, после того случая с Уиллом, но…

— Это совершенно ни при чем.

— Разве? — он поднял брови.

— Я сделала то, что должна была сделать.

— Ага. Но теперь тебе пора завязывать, — он подходит ко мне. Но коридоры в здании достаточно широкие, чтобы я могла сохранить приличную дистанцию. — Тебе надо было остаться в Товариществе. Держаться подальше от всего.

— Нет, не надо, — отвечаю я. — Ты думаешь, лучше меня знаешь, что мне нужно? Ты понятия не имеешь. В Товариществе я с ума сходила. А здесь я, наконец, почувствовала себя… нормальной.

— Странно, учитывая, что вела ты себя, как псих, — не понимает он. — Выбор той ситуации, в которой ты оказалась вчера вечером, — никакая не отвага. И даже не глупость. Мания самоубийства. Тебе совсем твоя жизнь не дорога?

— Дорога, еще как! — огрызаюсь я. — Я просто хотела сделать хоть что-то полезное.

Пару секунд он просто глядит на меня.

— Ты больше, чем лихачка, — тихо говорит он. — Но если ты хочешь вести себя, как они, без причины бросаясь в бой очертя голову, бороться с врагами, не обращая внимания на этичность поступков, — вперед, пожалуйста. Я думал, ты умнее, но, видимо, ошибся!

Я сжимаю кулаки.

— Не надо оскорблять лихачей, — завожусь я. — Они приняли тебя, когда тебе было некуда деваться. Доверили важную работу. Среди них ты нашел друзей.

Я опираюсь на стену и смотрю в пол. Плитки во всем «Супермаркете Безжалостности» черные и белые, везде. Здесь они уложены в шахматном порядке. Если расслабить глаза и дать им расфокусироваться, то я увижу ровно то, чего не признают правдолюбы, — серый цвет. Возможно, я и Тобиас тоже не признаем полутонов. В глубине души.

Я чувствую себя слишком тяжелой, тяжелее, чем может выдержать мой скелет. Кажется, я сейчас провалюсь сквозь пол.

— Трис.

Я молчу.

— Трис.

Я наконец-то поднимаю взгляд.

— Я не хочу потерять тебя.

Мы стоим еще минуты две. Я не высказываю то, что у меня на уме. Возможно, он прав. Часть меня желает уничтожения, воссоединения с родителями и Уиллом, чтобы у меня больше за них душа не болела. А другая часть хочет жить, чтобы увидеть, как все закончится.

— Значит, ты ее брат? — спрашивает Линн. — Кажется, ясно, кому достались все хорошие гены.

Видя выражение лица Калеба, я смеюсь. Он слегка морщит губы, а глаза его расширяются.

— Когда тебе надо возвращаться? — спрашиваю я его, толкая брата локтем.

Вцепляюсь зубами в сэндвич, который он мне принес. Мне неспокойно рядом с Калебом. Смешанные чувства при виде жалких остатков родной семьи и жалких остатков моей жизни с лихачами. Что он подумает о моих друзьях? И что моя фракция будет думать о нем?