Дознаватель Хемлин Маргарита

Говорит:

— Ну, пойдем до Малки на кладбище? Зусель там.

— Зачем сразу на кладбище? Мне и с живыми хорошо. Тем более у вас чистота. Сима старается?

Сима повернулась с чугунком в руках:

— Я только набегаю. Сунька в основном и целом занимается. Подружки его тоже. Взяли шефство.

— Ага. Правильно. Дети — наше будущее. А старики — наше уважение. «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет». Да, Довид Срулевич?

Довид не ответил.

Я обратил внимание, что он не держит на коленях свой еврейский молитвенник и вблизи поля зрения нет подобных книжек.

Спрашиваю Довида:

— Как самочувствие Зуселя?

— Самочувствие есть. Трохи заговорил. Ерунду всякую. Но голос подает.

Довид особой радости от поправки Зуселя не проявил, видно, внутри думал что-то особенное, не принимал мою речь вполне. А мне надо, чтоб принимал.

Говорю:

— Ладно, Довид. Пока тут Сима с Сунькой заправляет, пошли на кладбище. Поклонюсь Малке. Рабочая была женщина. Темная, а рабочая. Не ладили мы с ней. А поклониться надо. Так? Довид, слышишь меня? Надо?

Довид кивнул.

Природа цвела.

Я поинтересовался насчет денежных средств. Хватает ли.

Довид не пожаловался. Не голодные — и хорошо.

В свою очередь спросил про Ёську. Я заверил, что с ним все сильно хорошо. Мальчик целиком здоровый, развивается правильно, в настоящее время находится с Любочкой на отдыхе.

Довид остановился, уперся глазами в землю, сказал:

— Не отдашь назад?

— Не отдам.

— Окончательно?

— Окончательно.

Довид без перехода сказал дальше:

— Тебя Малка за гроши мучала. Зусель сказал, где гроши закопал. Надо пойти — откопать. Тебе отдам. Ты государственный человек, употребишь по закону.

— Что за гроши? Откуда у Зуселя?

Довид отмахнулся.

На кладбище у могилы Малки стоял Зусель. В красной железнодорожной фуражке, правда, с отковыренной кокардой, но в остальном непоношенная. Занимался своим обычным делом — молился. С-под фуражки набекрень чернела ермолка.

Я толкнул в бок Довида:

— Ну, Зусель фраер! А я думал, старый картуз только с головой у него снимется!

Довид показал на Малкино постоянное место упокоения:

— Она купила. У нее кофта оставалась, еще с до войны, поменяла. Зусель, как его Евка с Чернигова приволокла, хватался за пустую голову и сильно кричал, чтоб закрыли. Малка и принесла ему. Сильно он полюбил. Первые слова его, когда опять заговорил: «Меня Малка закрыла».

Довид присел на скамеечку. Закачался, как Зусель, повторял за ним слова.

Ну что, Зусель на меня ноль внимания. Зыркнул вроде на незнакомого. Даже слова не прервал.

Я спросил Довида:

— Скамейку кто делал?

Довид ответил без задержки:

— Сунька. — По-хозяйски огладил сиденье. — Гладкая, как колено. На совесть сделал. — И языком прицокнул от удовольствия.

Старики молились долго, под конец Довид встал рядом с Зуселем.

Я прилег невдалеке на траву между могилами. Ждал, пока закончат голосить и так далее.

Довид рассмотрел меня в траве не сразу.

Позвал:

— Михаил! Где ты?

Я отозвался.

Старики пошли на голос.

Я говорю:

— Лягайте. Травичка мягкая, где еще полежим спокойно, как не тут? Тенек, птички поют. Чистый рай.

Довид присел на траву первый. За ним и Зусель прилег.

Я приступил:

— Ну, товарищи, давайте теперь сначала. Рассказывайте, кто может. Первое слово тебе, Довид Срулевич. А там посмотрим-послушаем, вдруг и гражданин Табачник подтянется языком своим. Хорошо, что при Малке получится разговор. Она и в гроб пошла с думкой про меня, что я гроши украл или как.

Довид посмотрел в сторону Зуселя. Тот лежал на спине. Дремал. Козырек торчал в самый верх. Фуражка даже не ссунулась — сильно врезалась в голову. Маловатая. Вроде вросла.

Я показал пальцем на голову Зуселя.

— Не больно ему? Давит.

Довид уверенно ответил:

— Не мешает. — Помолчал, оглянулся на все боки, кинул глаза на небо, потом на землю под собой.

Я спросил:

— Что ты кругом смотришь? Кто напугал?

Довид усмехнулся. И я подумал, что он проснулся только теперь, в данную минуту. После Евсея, после Бэлки, после всего. Лицо у него разгладилось. Даже помолодело. Насколько можно. Ясно ж, обманчивая видимость, но я обрадовался. Ему еще Вовку с Гришкой тянуть и тянуть.

Я подбодрил:

— Не журись, Довид Срулевич. Государство не оставит. Добрые люди также помогут. Вот Сима с Сунькой, и сам Файда к тебе с заботой. И Зусель поправляется. На светлый путь выходите. С потерями, конечно. Но выходите. И я под боком. И Любочка. Согласен?

Довид согласился.

Но с трудом выговорил:

— Я за Ёськой не скучаю. Плачу горькими слезами, аж задыхаюсь. А не скучаю. Я после этого кто? Скажи, Миша.

— Я тебе скажу честно. Не скучаешь, потому что рассудил и пришел к правильному выводу. Ёське у нас с Любочкой лучше. По возрасту он родителей уже забыл. По крайней мере они ушли на второе место. Мы ему теперь самые родные и близкие. И ты, как грамотный человек, это отмечаешь в своих мыслях. А старшенькие — им забывать тяжелей. Им — с тобой лучше. И ты после этого — человек со здравым размышлением. Значит, с тебя в дальнейшем будет толк.

— Может… Ты правда так считаешь? Есть возможность жить?

— Есть. Точно есть.

— Я сразу после Евсея и Бэлки сомневался. А теперь вроде и не сомневаюсь. Я плохо тебе хотел. Сильно плохо. В мозгах у меня засело, что ты виноватый. А ты ж не виноватый?

— В чем? — Я чувствовал, что сейчас пойдет нужная мне ниточка. Надо ее потянуть. Самостоятельно Довид не справится. Тонкая работа. — Тебя дурманом обкурили. С одной стороны Зусель, с другой — Лаевская. С Зуселя спросу нету. Религиозный пережиток. А Лаевская свою корысть соблюдала. Правильно? Я все знаю, ты мне только подтверди. Мы по косточкам разберем. Как рыбу разделаем. Чистый фарш будет. Прожуем и не подавимся. Не подавимся, Довид! Тебе хлопцев поднимать, подумай!

Довид смотрел на мои ноги. Сандалии на мне запылились, в дырочки набилась земля. Широкие гражданские брюки задрались высоко, и моя белая нога в волосах выглядела некрасиво.

Я поправил штанину. Отряхнул.

Сказал для перемены:

— Я, Довид, без формы. Жарко. И свободней. Люди не ожидают, что я их к чему-нибудь привлеку. Хоть если совесть чистая, так милиционеру только радуются. Внушает спокойствие. Тебе как, в форме я больше нравлюсь?

Довид заметил без участия:

— А я смотрю, ты без сапогов. Летом без сапогов прохладней. И в доме не грюкают. Евсей любил грюкать. Дети просили — он и грюкал. Чечетку бил.

Зусель зашевелился. Я повернулся в его сторону.

Он открыл глаза, что-то сказал по-еврейски одним словом, с вопросом.

Довид погладил его по фуражке:

— Спи, Зусель, спи. Шлофн.

Я приступил к Довиду вплотную:

— Давай дальше. Не сбивайся с курса. Курс твой правильный. На искоренение допущенных ошибок. Тем более я теперь не при исполнении. Ну! — Я для близости сильно тронул его за плечо.

Показания он дал следующие.

После войны в Чернигове поселилась Лаевская. Басин ее знал наглядно как интересную женщину.

Однажды он увидел Евсея, который прогуливался с этой дамочкой в неположенном месте — возле Еловщины, где начинается лес. Причем гуляли они близко под ручку, фактически вплотную. А Басин в лесу находился по делу: с неким товарищем воровали древесину на дрова по договоренности с лесником. В сложившихся обстоятельствах Басин не мог себя обнаружить и отложил выяснение до удачного случая в спокойных условиях.

Встретил Евсея с работы и спросил, или у него есть совесть. Растерянный Евсей ответил: имеется. Басин спросил, как же при наличии совести муж его Бэлки гуляет с чужой женщиной под ручку от посторонних глаз в лесной местности?

Евсей смекнул, что тесть настроен скандально, и заверил, что получилась роковая ошибка. Дамочка — есть негласный сотрудник милиции, и у них в лесу состоялась явка. Но говорил сбивчиво и без напора. Тянул подальше от здания милиции и оглядывался, вроде его режут на месте.

Басин сделал вид, что поверил. Но в душе переживал.

Евсей уезжал с заданиями в районы Черниговской области. Иногда с ночевкой. Всякий раз Басин это внутренне отмечал, имея в виду свои подозрения. Оценивал с новой силой совместную жизнь дочки и зятя. Особенно по ночам, когда оставался в их доме. Для чего устраивал так, что засиживался до глубокой темноты, и ему стелили на полу. Довид прислушивался, ловил свидетельства отношений между Евсеем и Бэлкой, тактично засыпал, когда кровать начинала под ними ходить ходуном.

Наконец Довид пришел к выводу, что у них все идет надлежащим чередом. С тех пор на эту тему царило строгое молчание.

Довид продолжил так:

— В сорок восьмом — сорок девятом, правда, Евсей стал крепко выпивать. Я подсел до него с разными своими мыслями. Говорю, как положено, шепотом. Так и так. Люди рассуждают на интересную тему. С сорок восьмого года говорят, говорят. Думали, до кого надо дойдет, а не дошло. Или дошло, но в сильно неправильном виде. Теперь из-за этого гонения. Получается разрез с еврейским народонаселением по линии партии-правительства. Ходили слухи среди евреев, что всех их гамузом отправят в только что образованное государство Израиль. В мире неспокойно. Империалисты и так далее. Если опять война — на евреях отыграются с новой силой, потому что не всех же поубивали. А советское государство ощущает ответственность за своих граждан, хоть и евреев, и потому рассматривает вопрос, чтоб их отправить куда-нибудь. Если возникнет в ходе новой неизвестно с кем войны необходимость большой эвакуации масс, так хоть за евреев будут спокойные. А потом, когда в мире все окончательно уляжется, вернут всех обратно по прежним местам жительства. Мне Зусель рассказывал. Он по еврейским домам ходит, слушает людей. Люди недоумевают. Теперь получается неразбериха. То вроде хотят собирать евреев для оживления, то опять сворачивают. Я не от себя излагал, я Зуселя повторял. Еще Зусель сказал, письмо напишет на самый верх.

Евсей зыркнул на меня — спьяну, конечно, — и заорал: «Куда на самый верх? Что он людей баламутит? Что он выспрашивает? Он людей может под статью подвести».

Я говорю Евсею: «Какую статью, Израиль пойдет по коммунистической дороге. Это всем известно. Его империалисты не развернут. Евреи всегда впереди революции. Все знают».

Евсей опять мне орет: «Дурак ты старый, тебя и развернут, и свернут, вроде гармошку, ты только пернешь! Государство — не для того, чтоб ответственность ощущать, а чтоб быть». Я понял так, что евреев будут гонять в союзном масштабе.

Вот такой был единственный раз противоречий Довида с Евсеем. Но так как к семейной жизни это касательства не имело, Довид внимания не заострил. А сейчас рассказал мне, чтоб показать, как Евсей реагировал на еврейский вопрос. По-советски реагировал, по-партийному. Правильно.

До смерти Евсея, до его похорон, Довид видел Лаевскую несколько раз. Случайные столкновения на базаре не считаются.

А считается следующее.

Она прибежала под темноту к Евсею — Довид как раз остался ночевать. Вызвала Евсея из дома на двор и долго с ним говорила на повышенных тонах. Когда Евсей вернулся, был весь красный и злой.

Я спросил, когда примерно состоялась встреча.

Довид быстро ответил, как по писаному:

— Восемнадцатого мая пятьдесят второго года.

Я от неожиданности подскочил. День смерти Лилии Воробейчик.

— Почему запомнил? Быстро отвечать!

Довид испуганно промямлил:

— Что ты на меня кричишь? Ты ж не в милиции. Сам сказал. Запомнил, потому что в этот день малой Ёська имел день рождения. Народился он восемнадцатого мая пятидесятого года. Я всех своих внуков отслеживал, как рождаются.

— Дальше?

Дальше не получилось. У Довида какая-то резьба сорвалась. Я вовремя заметил, что он стал качаться, и придержал его в надежном положении.

В какие глупости человек верит! Не влазит в нашу действительность. И в газетах пишут — а не влазит.

— Ладно, Довид. Сима обед сготовила. Или ужин. Поедим. Буди Зуселя.

Зусель очнулся сам. Встал, пошел к Малкиной могиле, постоял минуту. И двинулся в сторону нужного направления.

Он шел, как маяк. Кладбище большое. Старое. Лет за триста много скопилось. Сколько тут евреи жили, за столько и образовалось.

В доме никого не было. На столе — накрытый рушником чугунок, миски.

Зусель отказался с порога, помотал головой и поплелся за занавеску.

Я отметил с сочувствием:

— Голодовку объявил? Насквозь худой, куда еще?

Довид объяснил, что у Табачника кошер, а Сима не соблюдает. Все одним ножом кромсает. И сало принесла. И кровь с курицы до конца не спускает. Малка старалась. Зусель в ней был уверен. А за Симой ходит, пальцем тыкает. А толку нету. Еврейская старушка по соседству носит ему свой хлеб, сухари. С водой пьет из своей чашки.

— Мне казалось, до конца с глузду съехал наш блаженненький. А он рассуждает. Удивительно.

Довид развел руками.

— Вот ты и сало кушаешь, и прочее. Быстро опять переучился. Вы ж тут с Зуселем синагогу устроили. И хлопцев учили по книжкам.

— А-а-а-а. Не помогло мне. Только хуже стало. Читаю, читаю — все неправильно в жизни делал. Нету сил осознавать.

Я терпел, пока не закончили обед.

Потом сказал шепотом, чтоб угодить Довиду:

— Пошли. Далеко?

— Далеко.

Довид вел меня огородами, потом через колхозное поле, потом через лесок, потом через железную дорогу. Я шел за ним и обдумывал.

И надумал.

— Стой! Довид, стой смирно! Повернись! Лицом!

Довид замер.

— Довид, куда ты меня ведешь? У меня оружие. Подумай, Довид.

Довид медленно повернулся, и еще даже и не повернулся, а на половине вздоха закричал:

— Пришли, гад!

И кинулся на меня. С финкой. Я узнал свою финку. Из сидора моего. Я на Лаевскую грешил. Я на Суньку думал. А это Довид.

Старика я, конечно, скрутил. Его же рубахой руки за спиной ему и связал. Аккуратненько. С уважением к возрасту.

Говорю:

— Довид Срулевич. Неужели ты мог подумать про меня, что я окончательный дурак. Говорил, что надо откапывать гроши, а лопату не взял. За занавеску пошел вроде на Зуселя посмотреть перед выходом, а вышел с оттопыренным карманом. Наплел мне. Ну что тебе Зусель мог про гроши сказать, если он в таком бедственном положении рассудка. Ну для чего б ты мне тайны свои еврейские выдавал, если б не замыслил какой-то обман зрения и слуха. Чтоб я поверил, что я у тебя на полном доверии. Я ж сильней. Я ж заранее сильней. Ну что молчишь, Довид Срулевич?

Довид не то что молчал. Он выл и плакал. Выл и плакал. И катался по земле. И землю ел. И харкал. И опять ел.

Но в тот момент меня именно по-человечески интересовало другое.

— Узел тебя Евсей научил завязывать?

Довид лежал недвижимый. Грязный, мокрый от усилий и еще чего-то. Испуг получился у него страшный, конечно.

Не ответил.

Простой вопрос. Из бытового обихода. Хороший вопрос для перехода к серьезному.

Я вопрос повторил настойчивей.

Довид кивнул.

— Брешешь, тут надо ловкие пальцы. У тебя скрученные и толстые. Бэлка тебе примочки готовила против скрипа в суставах. Евсей рецепты по знакомым собирал. Знаю я, кто развязывал-завязывал. Гришка. Гришка, ясно. Его, наверно, Евсей учил. Не отвечай! Надо ж дойти! Родной дед родного внука несовершеннолетнего привлекает к подготовке преступления. Зачем в сидор полез? Гроши искал? А если б они у меня и были от Зуселя, я не дурак, чтоб таскать за собой в сидоре. Тем более никаких ваших грошей я и в глаза не видел. Между собой ищите. Плохо вы все сговорились.

Довид молчал.

Попытался подняться. Я ему помог. Развязал руки. Напялил рубаху. Спросил, где речка — ему слегка помыться, простирнуть штаны.

Довид на меня смотрел спокойно. Я его понимал. Дело сделано. Не вышло как надо. Но дело сделано.

Финку я крутил в руках, пока беседовал. Когда поднимал-одевал Довида, положил орудие покушения на траву на отдалении.

Установил старика крепко на ногах.

Говорю:

— Вон финка валяется. Хочешь, дам тебе. Хочешь, тут кинем. Может, еще попытаешься? Ночевать буду у вас. За хлопцами соскучился. Книжку им почитаю на сон. Ночью попробуешь. Я спать буду крепко. Устал с тобой варнякать. Ну?

Ответа не ожидал. Взял финку, засунул Довиду в карман штанов. Гидко в такие штаны рукой залазить. Но ничего.

Довид шел медленно. Сомневался, в какой стороне речка. Но нашел скоро.

В сумерках мылся. И я тоже.

Выжал насухо Довидовы штаны. Пока дошли домой — совсем обсохли.

Ночь прошла, как я предполагал, удачно. Хлопцы возились со мной до упаду, книжку слушать отказались, я им рассказывал устно истории из нашей с Евсеем службы.

Зусель храпел за занавеской.

Довид ночевал на дворе.

Финку из кармана при мне не доставал. Куда дел ее, я не следил. Не имело роли.

Я твердо знал: утром расскажет правду. Про все.

С самого утра пришел Файда. Мы еще спали. Зусель только не дрыхал. Молиться начал до рассвета. То есть с ночи. Мычал, конечно, не словами молился, а как получалось в связи с его положением.

Я тихо крикнул ему за занавеску, чтоб поосторожней — хлопцев перепугает.

Файда явился веселый, объявил окончательную побудку.

Я разозлился.

— Мирон Шаевич, дети спали крепким сном, а от вашего крика очнулись.

Файда смутился, стал объяснять, что принес от Симы гостинцы в горячем виде и хотел, чтоб вовремя успеть к столу. К тому же полвосьмого утра, и все уже на рабочих местах в поле или в учреждениях.

Говорю:

— А вы что ж? Делать вам нечего? Суньку б прислали. Или комсомолок его.

Общий вид Файды вывел меня из себя. Рубаха расхристана до пупа. Ремень затянут под животом. Стоит себе с портфелем, большой начальник. А в портфеле — Симкина готовка.

Я встал, несмотря на то что фактически голый, подошел и взял портфель из рук Файды. Вытащил на стол завернутые в газету продукты, бумага промасленная, запах идет сильный — вроде оладьи, дируны на сале. Развернул. Так и есть. Взял один, запихал себе в рот.

— Сначала сам попробую. Вдруг вы отравили. Или Сима. Или Сунька. Вы ж тут все меня ненавидите. А я как рассуждаю: сдохну — пускай. Лишь бы хлопцы живые остались. Дети — ни при чем. Правильно?

Файда застыл. Потом ручками задрыгал. Пуговички у него на рубахе в петельки не входили. Как ни старался застегнуться от пупа до горла.

— Михаил Иванович, что вы говорите… Какая отрава… Без оснований обвиняете. Я от сердца. И Сима тоже. И Суня. Отрава…

Моя шутка слишком его задела. Конечно, сказалось текущее время.

Но испуг Файды натолкнул меня на новую мысль.

— Мирон Шаевич, а чего вы вчера не пришли? Неужели Сима не доложила, что я у Довида?

— Доложила. — Файда пуговички застегнул — через одну. А под горлом так руку и держал. Не было под горлом пуговички. Не было. — Я и шел уже, под самый вечер. Увидел, что вы с Довидом куда-то направились. Издали увидел. Не сблизка. Сблизка я б подошел, хоть поздороваться. А издалека — чего мешать. Я мешать не люблю. Не лезу. Никогда не лезу. Ну. А вы далеко. Идете себе и идете вперед. Я развернулся и обратно домой двинулся.

— Вперед-назад бегаете, как пацан. Почему не крикнули?

Я сохранял спокойствие и ел стоя. Сало шкварочками прилипло к дируну со всех сторон, и я облизывал пальцы. Некультурно, но какая культура в данный момент?

Файда покраснел. Махнул рукой — не той, которой за горло держался.

— Михаил Иванович. У вас прямо подозрительность. Подозрительность, а не основания. Делаете из мухи слона. Может, я в уборную захотел и не смог бежать за вами. А потом вы удалились с глаз. Бурьян. Будяки. Колючки разные. Вы с Довидом буквально напролом шагали.

Гришка и Вовка давно слушали и прыскали в кулаки. Особенно насчет уборной.

Я им выдал по дируну, но приказал рядном, которым укрывались дети, не утираться. В крайнем случае облизывать руки вплоть до локтя.

Хлопцы ели весело, я на них любовался.

Подал голос Довид.

— Мирон, рот закрой. Иди домой или куда тебе надо. Спасибо за еду.

И так сказал, что Мирон аж выветрился из хаты. Портфель, правда, хапнул. Не забыл. И горло не отпустил.

Довид пошел на двор.

Я за ним.

Он неодетый, и я.

Говорю:

— Не за финкой, а, Довид?

— Нет. Я ее в уборную вчера бросил. Хочешь, поищи в дырке.

— Надо будет — поищу. И найду. И не в таких местах находил. Я руки запачкать не брезгую.

— Что со мной сделаешь?

Довид спросил спокойно. Не удивительно, что он не переживал. Испуга не было. Что-что, а испуг я различаю.

Я ответил, что делать с ним ничего не намерен. Мне только надо, чтоб он не считал меня за дурака. Вот моя исключительная просьба и приказ по-хорошему. А что он на меня с финкой кинулся, так всякое бывает. На меня и Евсей однажды кидался. С пистолетом. Выпивши мы были. Поспорили из-за политики.

Довид кивнул.

— А у нас с тобой, Довид Срулевич, не политика. Не она между нами стала. А стала между нами гражданка Лаевская Полина Львовна. Умный и коварный враг.

Довид и тут кивнул.

Страницы: «« ... 910111213141516 »»

Читать бесплатно другие книги:

Ближайшее будущее. Русофобская политика «оранжевых» разрывает Украину надвое. «Западенцы» при поддер...
Никогда не садись за руль с похмелья, особенно ночью. Скользкая дорога обязательно подведет, не успе...
Катится по дорогам королевства самоходный фургон сборщиков королевских налогов…Только-только оправил...
Он – бывший военный, сражавшийся против Наполеона, ныне обаятельный денди, богатый граф и перспектив...
Ни планов, ни стремлений, лишь выжженная местью душа и очерствевшее сердце. А вокруг страна, разорен...
Когда привычный нам всем мир внезапно сойдет с ума; когда реальностью обернутся самые жуткие и крова...