Чистая книга: незаконченный роман Абрамов Федор

– И в Архангельске монастырь достанет.

Ваня приносит покаяние. В монастыре, на глазах писарей, просит прощения у Федора-келейника.

– Прости, брат Федор.

Неожиданно пришел Ставров к Порохиным. Не сам по себе. От Щепоткиных.

– Велено парня везти.

– Какого?

– Да того, который счет ведет. В услуженье берут. Согласия не спрашивали. Да и какое согласие. Разве надо.

Порохины в этот день родились заново. Валеночки Необходим привез. Ваня надел валеночки – как на него, надел пальтуху – тоже… Побежал по деревне. Из конца в конец пробежал. Весть уже разнеслась. Под конец забежал к любимой учительнице. К Аникию – заступался. А потом царевичем явился…

Стали за стол садиться – Савва как раз помылся, – и робость на всех напала: не знали, куда и посадить Ваню.

А назавтра с утра всей семьей сходили в монастырь помолиться за Ваню, потом пообедали. Сытно, до отвала – не скупились по такому случаю.

Все были рады, все радостны. Понимали – начинается новая жизнь.

– Ну, Иван, – сказал Савва. Иваном назвал, – теперь у нас на тебя вся надежда.

– Да уж так, Иванушко!

Огнейка высказала самое сокровенное, что вертелось на языке у каждого:

– Поопасутся икотниками звать.

Перед отъездом Вани в Ельчу у Порохиных большой разговор: как жить дальше. Савва:

– Это хорошо, что Иван к Щепоткиным. Через тебя будем в люди выбираться.

– Как?

– Думаю, какая-никакая деньга. А может, и нас обогреет. В общем, в твоих руках судьба семьи. Через тебя будем сдирать с себя икотников. А потом, смотришь, и дом выстроим.

– Только не на задворках.

– А где?

– А вот место хорошее по верхнюю сторону от попа.

– Ну, там не дадут.

– Не дадут, ежели на печи сидеть.

Мечтают, что это за дом будет. Савва снимает с божницы икону.

– Поклянись, что заодно с нами будешь. Сам наверх лезешь и нас тащи. Клянись, что нас не забудешь.

Ваня клянется.

Огнейка настаивает: всем клясться. Всем всегда вместе…

Все посмотрели за окошко, словно для того, чтобы запомнить эту минуту.

Надо ехать в Ельчу, везти Ваню. А на чем? Своей лошади нет – пропала. У кого просить?

Думали-думали, и к кому? Решили обратиться к Дурыниным – все-таки Ефтя бывает у них.

И вот в это время – чудо. Возвращается с того света Карюха. Радость великая. Ваню везут на своей кобыле. Обида Вани – не подпускает к себе жеребенок. Он долго потом скучал по этому жеребенку.

По дороге в Ельчу Савва показывает Ивану богачей, рассказывает, кто от чего пошел.

– Смекай. Делай в голове зарубки.

Иван всю дорогу в ожидании города, земной сказки. А въехали в Ельчу – и что же первое увидели? Сани с навозом. Савва заметил, что сразу же погас Иван.

– Чего ты от навоза-то нос воротишь? На навозе жизнь на Севере стоит. И вообще, ты управляй собой. Чтобы все то, что внутри, не видели.

Несколько успокоило Ивана щепоткинское подворье. Все были деревянные дома – один лучше, другие хуже, помельче, да вдруг в низине – один каменный дом, второй, третий…

– Вот это Щепоткины. Видишь, какие тузы. Земля под ними подогнулась.

Вскоре Иван снова разочаровался. Пришли в собор, каменный. Иван вглядывается: какой будущий хозяин? Сперва на одного подумал – в фуражке, на второго – учитель, на третьего… и все нет. А Щепоткиным оказался кривой малорослый мужик. В сюртуке. Ноги в сапогах ухватом, волосы стрижены под горшок, и вдобавок еще кривой.

– Дурак ты, Ванька! Человека ценят не по роже, а по делам. А дела-то у него, сам видел, какие.

Вышли – немыслимое количество ссыльных. Какие-то совершенно другие люди, не похожие на здешних. Почти все бритые. В шляпах. И дерзкие. С гордо посаженными головами… И разных национальностей. Горбоносые, с жгучими глазами. Чубарые… Ржут, весело… Словно и не ссыльные они, а господа.

Служба у Щепоткиных поначалу тяготит Ивана. Сны видит деревенские. Не знал, не думал, что так дорога деревня, дом. Его опекает Необходим. Когда Ваня получил первые деньги, Необходим спрашивает: как будешь расходовать? А дома рассказывает, как он помогал брату, еще учась в училище в Суре.

– Я тоже рос, отца у меня не было. В школе первым учеником шел. И вот в монастыре – училище. Меня туда направляют. Брат горячий, стоптал ногами: робить надо, а не учиться. Но меня все-таки отправили в училище. Я деньги получил – на хранение отдал. А потом еще бумаги у купца на переписку взял, да за репетиторство платили… Да дрова колол… Зимой на каникулы приезжаю. И все денежки до копейки выложил. Вот, говорю, это я заработал. А две копейки взял… Матвей перебирает деньги, а потом заплакал. Да ведь ты мне тут корову принес. И я плачу.

А потом жениться надо. Тридцать два года мне уже было. Пришел разрешения просить… Хорошая есть девушка у вдовы… Капиталов нету, а меня любит… А Матвей:

– А ты, говорит, сперва у хозяев разрешения проси, а у меня потом…

Щепоткины переделали Ваню. И вот приезжает Ваня домой после щепоткинской выучки. Собранный. Холодные глаза. Жесткий. Не такой, каким отправляли.

Встретил на улице учительницу. Удивилась: неужели это Ваня?

– Где ты встречаешь Новый год?

– Какая у нас встреча? Дома, разве, со своими посижу.

– А можешь ко мне?

– Могу.

Иван силой берет подвыпившую учительницу.

– Ваня, Ваня, что ты делаешь… Ведь я же старше тебя.

Иван грубо:

– Да надо же когда-то тебе стать бабой, а то так и засохнешь в девках.

Грубо, чтобы побороть в себе страх, чтобы уверить себя, что он имеет дело просто с женщиной.

Назавтра Иван с ужасом думает о том, что произошло. Но – плевать. Один раз живем! И потом, не я, то кто-либо другой обабил. Зачем рождается человек?

Неистовый разгул, чтобы как-то утихомирить совесть.

Многое изменил в судьбе Ивана случай с ограблением лавки Щепоткиных.

Вечером Щепоткин, по обыкновению, подсчитывал выручку в старом магазинчике, где торговали сразу всякими товарами (анахронизм в современной торговле). Но Щепоткину люба была эта лавка своими воспоминаниями, тишиной, такими домашними, патриархальными запахами. Даже то, что сзади – из-за приоткрытой двери в «керосинку» – попахивало керосином, треской… Ему нравилось.

Щепоткину помогал Ваня. Лампу большую из экономии не зажигали. Ваня просчитывал цифры одинаково и на свету, и в темноте, а самому Щепоткину вполне хватало пятилинейки – много ли света надо, чтобы высветить местышко для цифры. Возле Щепоткина лежал пятачок новенький – это плата за дополнительную работу. И Иван был рад, что скоро у него скопится этих пятачков рубль и он сможет послать их домой.

Вдруг на улице возле ворот скрип снега.

– Кто-то не успел… Отпустим?

Распахнулись двери, и в лавку вскочили двое в масках. С наганами.

– Встать! Руки!

Щепоткин и Ваня встали. Один остался у дверей. Другой двинулся к кассе. И в это время Ваня нашелся – смахнул с прилавка лампешку, толкнул на пол хозяина. Раздался выстрел, потом второй, третий. Вокруг головы Вани поднялся ветер. И тут сквозь пальбу он услышал:

– Не стреляй! Ваньку убьешь!

– Одним холуем меньше будет…

Ваню ранили. Пулей сорвало кожу с правого виска… Назавтра – герой… В хозяйском доме лежит… Потом жандарм производил допрос:

– Кто были налетчики?

– Не знаю.

– Знаешь. Откуда один из них знал твое имя?

– Меня все ссыльные в Ельче знают, постоянно заходят за всякими товарами.

Сколько ни бился жандарм, ничего не сказал Ваня. Потом допрос со стороны старшего Щепоткина.

– Ну, спасибо тебе, Иванушка, можно сказать, от смерти спас. А грабителей-то ты что, действительно не знаешь?

– Не знаю.

– Ой, Иван… И слышать я не слышал, и ты мне таких слов не говорил. Да как же это? Крест целовал – ничего от хозяина не скрывать, как перед отцом правду говорить, а ты? Могу ли я такому человеку дело свое, живот свой доверить?

Ваня опустил голову.

– Ну дак что… еще молчать будем? Ох, Иванушко, да мне не факты нужны, факты-то мы знаем, мне твое признанье нужно… Ну-ко, глянь мне в глаза.

Ваня не смог заставить себя поднять голову, слезы навернулись ему на глаза.

– Ну и на том спасибо… Спасибо, что не соврал, а то задачку-то мне сложную решить надо было. Нельзя… Не положено это, чтобы брат грабителя работал у честных людей.

Ваня ахнул и накрепко, до крови зажал рот.

– Знаем, знаем, Иванушко, брат Савва наведывался ко мне в лавку. Со своим ссыльным товарищем. Да мне это от тебя хотелось услышать. Власти недовольны, власти советуют выгнать тебя, да и то сказать: как держать человека, брат которого – государственный преступник… Да, да, государственный преступник. Самый отчаянный головорез в своей деревне был. Бунт в Копанях. Кровь пролилась.

Щепоткин ушел. Иван остался один. И разревелся, как малый ребенок. Что же с Саввой будет? Где он теперь? А дома-то что у них деется?

Мало-помалу в следующие дни картина перед Иваном выяснилась в деталях. Иван все задавал себе вопрос: а он с оружием в руках мог бы грабить? Он бы с Саввой пошел? А может, у них, Порохиных, весь род такой. Ведь не зря же рассказывают, будто дядя Левонтий ограбил странника. Раздумья, размышления…

Через некоторое время Щепоткин говорит Ивану:

– Съезди домой. Посоветуйся с матерью. Может, она и не захочет, чтобы ты служил… И подумай, подумай… Кем ты хочешь стать: славным сыном отечества или грабителем, бандитом, как твой брат…

Иван прежде всего заехал к Махоньке. Зачем? Какой совет она может дать? Но заехал… Перед Махонькой он не таился. Весь открылся. Как быть?

– Нехорошо, нехорошо твой брат сделал… Но от брата не отступаются. Молиться за него надо, чтобы Господь наставил на путь. Не знаю, как Савву занесло в грабители, а худого про него не скажу. Хоть та же Олена Копанева – как он ее спас? Многие ли бы пожертвовали собой?

Иван выспался хорошо у Махоньки. А домой и не поехал. К Щепоткину явился новым человеком.

– По братним путям-дорогам не пойду, а от брата отрекаться не буду. И если доверите служить, служить буду честно.

Щепоткин смотрел и не узнавал парня. Залюбовался и кивнул верному Необходиму:

– А хорошо бы, я думаю, этот молодец смотрелся не в старой лавчонке, а в магазеи среди красных товаров.

– Да, неплохо.

Назавтра магазина было не узнать. За прилавком – Иван в шелковой рубахе, с поясом.

– Чего изволите-с. Сейчас. Сейчас.

Дамы городка побывали не один раз… И вечером совершенно другое отношение приказчиков – подобострастное, завистливое. Эх, повезло псу. Почему грабители не ко мне заскочили. Уж я бы себя показал еще не так.

Выручка за первый день была в четыре раза больше, чем раньше…

Сосед-торговец:

– Рекламка, рекламка, Алексей Иванович. Перегнали меня.

У приказчиков у всех главное оружие – лесть, угодливость перед покупателями. Ваня тоже был вежлив с покупателями – без этого нельзя. Но у него живая была улыбка (учился перед зеркалом). И удаль.

Красиво работал. Умел развернуть материю, поиграть ею на солнце. Черт знает, как это у него получалось, талант, что ли, особый – но материя, ситец в его руках выглядел ярче, красивее, чем у других приказчиков. Он манил к себе, притягивал. Тот же ситец, да не тот. И покупательницы, видя играющий ситец в руках Ивана, случалось, оставляли приказчика, который уже отмерял, и шли к нему.

Еще Иван мог безошибочно порекомендовать, какой шелк, ситец идет к лицу покупательницы.

– Мне вот этот…

– Вам лично?

– Мне.

– Не советую. В этом вы не очень…

Были довольны и крестьяне, покупающие на сарафан невестам. Иван, прежде чем отпустить ситец, сатин, кумач, шелк, спрашивал, как выглядит дочь, какого цвета волосы, какова фигура и т. д. Спрашивал также Иван, какой суммой располагает покупатель, что надо купить и кому.

– Ты уж реши, мил человек, как это лучше сделать.

А нередко Иван угадывал, что хочет купить человек.

Слава об удивительном приказчике разошлась по всей Ельче.

Иван с напуском отпускает ситец. Поэтому и потому, что он очень красив собою, к нему в очередь дамы. Приказчики другие без работы.

Один из приказчиков доносит хозяину: дескать, не дорожит хозяйским добром, припускает. А мы, наоборот, – натягиваем.

Щепоткин приходит в магазин и со стороны наблюдает за Иваном. Точно: широко расправляется с добром хозяйским. Не жалеет. Подумав, Щепоткин под предлогом недоброкачественности отпущенного материала забирает его у дамы и просит Ваню отпустить из другого куска. К его удивлению, Ваня на его глазах (это после предупреждения!) – опять с напуском отмеривает. Разгневанный хозяин вызывает его к себе.

– Ты знаешь, зачем дело основывают?

– Чтобы получать прибыль.

Хозяин вскипел:

– А это? Сколько лишних сантиметров? Два вершка? Ты хочешь меня по миру пустить?

– Никак нет. Это я сделал, чтобы прибыль больше получить… Торговать с припуском выгоднее. Больше пользы. Так и в Архангельске у Манухиных делают. Это у Рыкаловых на вершках хотят выиграть.

– Да ты откуда знаешь? Когда ты в Архангельске был?

– Я в Архангельске не был. Не имел случая. А когда здесь был приказчик ихний, я интересовался, как он торгует. Есть две торговли – кулацкая и современная, передовая. Современная торговля основана на том, чтобы как можно скорее сбыть товар… Мы проигрываем 5 рублей, а выигрываем 25–30. Теперь извольте посчитать, что выгоднее.

Щепоткин был потрясен. Он всю жизнь занимается торговлей, и что же – мальчишка учит его. А потом, что еще изумило его: пытливость парня. Выспрашивал, как торгуют. Кто из его приказчиков на это способен? Об одном думают: как бы объегорить покупателя. Копеечные, а этот – рублевый. И смелость. Никого не спросил. С припуском. Щепоткин думал: он и так с хитростями торгует, доверяет покупателю. Иди вешай сам рыбу. А тут – какой размах. Щепоткин объявляет:

– С этого дня будешь получать больше.

– Благодарю вас, сударь.

Не пал на колени. Тоже новая мода? Тоже по-заграничному? По-английски? Эта мода не очень понравилась Щепоткину, но он промолчал.

Ваня выходит в лавку. Приказчики со злорадством и удивлением смотрят на него. Ваня убивает их:

– Вечером угощаю. Хозяин надбавку к жалованью сделал.

Иван был в почете, зарабатывал хорошие деньги. Но зачем? Он не был удовлетворен жизнью, хотя и не всегда понимал это.

Иван не просто карьерист и авантюрист. Он философ.

Савва и социалисты мечтают обновить Россию, сделать ее счастливой. Через революцию, через войну, через братоубийственную бойню. А что это даст?

Прежде всего полное разрушение материальной основы жизни – экономики, культуры… Все придется начинать сначала…

Иван – строитель жизни. Он неравнодушен к спорам среди ссыльных. Он неравнодушен к судьбе брата. Но все мечты ссыльных о переделке русской жизни – химера.

Разрушим сперва до основания старое общество, порядок. Но, во-первых, в старом что-то есть полезное. Нельзя же представлять себе, что вся история русской жизни сплошная глупость. А во-вторых – революция 1905 года. Она показала, как русские умеют разрушать. Так ведь это какая революция! Начало. Островками. А если морем разольется по всей стране. Хорошо, хорошо, разрушим. А кто строить будет? Ведь революция и всех строителей разрушит. Нероботь, батраки, пьяницы… Да они от рождения бездельники. Для них труд – наказание, каторга. Нет, мне с ними не по пути. Я хочу делать, работать.

Нет, путь обновления России не через революцию. Через дело. Путем ликвидации вековой отсталости России. Кто это может сделать? Деловые люди, так называемая буржуазия. И интеллигенция. Поэтому у Ивана самые хорошие отношения с интеллигенцией.

Россия еще никогда не работала в полную силу – в этом ее беда.

Я люблю жизнь. Жизнь настоящую, а не ту, которую создадут для меня. Я сам хочу создавать, строить, ошибаться.

Научиться работать – первоочередная задача России. Революционеры научат работать?… Нет, они ничего не умеют. Революция сметет талантливых людей. А кто останется? Мы отстали от других стран колоссально. И первоочередная задача – догнать их. А догнать – научиться работать. Быт людей устроить. Дороги. И прочее, и прочее.

Эту веру – работать, работать! – Иван проносит через всю жизнь. Революция с ее всеобщей разрухой и одичанием лишь подтверждает это. Иван принимает Февральскую революцию, но против Октябрьской.

Большое влияние оказывает на Ивана Необходим – воплощение здорового, практического ума.

Необходим следит за бытом Ивана, он разлучает его с кухаркой, он предупреждает его от связи с ссыльными. После ареста Саввы он основательно беседует с Иваном. О жизни. О месте человека в жизни. Ссыльные… Преобразуют они жизнь, землю? На кого опираются, кого подымают? Всякую нероботь да шушеру.

– А Савва?

– Савва – исключение. И думаю, походит по тюрьмам, по острогам да покормит вшей – вернется. По работе истоскуется.

– По работе?

– Да, по работе. Разве мыслимо это – с 18–20 годов бездельничать, лодырничать?

– Революционеры не лодыри. Они жизнью жертвуют – самым дорогим у человека.

– Жертвуют. Есть такие. Да это нищие духом либо те, которые не разглядели, что такое жизнь. А жизнь – это работа. Поверь мне, все прошел старый Необходим… И до баб тоже охоч был. А что бабы? Перебесился… А эта самая борьба? Чем вспомнить, на что поглядеть? Сколько да где передушил? А работа, она, матушка, – краса. Посмотреть можно, в руках подержать.

– Но работать-то как раз человеку у нас не дают, и именно за это ссыльные борются…

– Выдумка. Кому это не дают работать-то? Шушере да лентяю. Да у кого в башке ничего нету. Чтобы работать-то, надо талант иметь. Великий талант. А мало ли у нас талантов-то? Люди задавлены. Правительство давит. Простору не дает людям простым. Не Тюкиным, не Рыкаловым, не богачам… А людям из народа, таким, как Савва, как ты… А есть, есть этим людям применить где силы. Земство. Я вот читал тут про работу земцев… Чудеса… Даже в Перми. А почему нет на Севере земства? Земля – целое государство. А никакого самоуправления. А потому, что Север – это царские земли.

– Значит, надо бороться с царем. Значит, прав Савва и его товарищи.

– С царем надо бороться. Да бороться за земство.

И далее Необходим произносит гимн во славу земцев, во славу самоуправления, которое расковывает народ. Так пылко Необходим еще не говорил.

– Не надо, не надо отворачиваться от ссыльных – умные люди. Да от каких? От Полонских и прочих. От тех, которые за земство.

Иван попадает на заседание земцев, местной интеллигенции, которая за развитие северного края. Самостоятельное, с помощью земских учреждений. Земцы решительно настроены против царизма. Это собрание было для Ивана откровением. Он под всем подписывается.

Во-первых, жизнь большими проблемами. Простор. Воля.

Во-вторых, можно до одури заниматься делом. А вне работы для Ивана нет жизни. А тут – больницы, школы, дороги, мосты.

И – третье – совершенно головокружительно: борьба с царизмом. И тут они смыкаются с братом, тут впервые Иван убеждается, что они в одной упряжке с Саввой.

У Ивана появился иной взгляд на мир, на свою работу. Они делают одно дело, но разными путями. Впервые примирение с собой. Земство – великая радость. Небывалая. Новым светом все осветилось. Он будто заново родился.

Однако вскоре Иван убеждается: без денег ничего нельзя сделать. Всюду нужны деньги. И он раздумывает, как добыть денег. Честным путем. Заводит дело – лесозаготовки по Хорсе. В тайне великой. Весной лес обсох, сплавляет плотами. Чтобы мужики бродили в холодной воде, сам бродит. И водку выставляет. Пьяные – в воду. Трезвеют в воде. Час выдерживают. Страсть Ивана захватывает сплавщиков. Такого еще не было. И потом, дело Ивана – это вызов богачам. Вся молодежь помогает ему. Иван распаляет ее. И вот плоты в Ельче. Великая радость. А по сему случаю великая пьянка. Все напиваются. Похмелье страшное.

Пришел назавтра Иван со сплавщиками, а плотов его нету. Нет, паром на месте. Только клейма на торцах – щепоткинские. Что случилось? Пока Иван и его люди гуляли в деревне, Щепоткин – он не спускал глаз с Ивана – за ночь со своими людьми обрезал торцы бревен и заклеймил своими клеймами.

Щепоткин сам стоял на первом плоту и попивал чаек. Не кричал, не ругался.

– Что, Иван Мартынович, сплавщиков привел? Это хорошо, хорошо. Надо не мешкать плавить лес. А с тобой расплачусь хорошо. Это ведь не шутка – по Ойле пронесть столько лесу. Без воды. Только ты и мог это сделать. 12 окладов даю. А вас, ребятушки, тоже с носом не оставлю. По 50 рублей на нос выложу – думаю, неплохо?

И мужики согласились. Продали Ивана.

Иван возмущался. Это же величайшая мерзость. Это же уголовщина. Ничего, ничего. Есть у меня свидетели. Стражник, который клеймил. Лесничий. Мужики, наконец… Все отказались, всех подмазал Щепоткин. Оставался еще Ефтя… Ефтя начал кобениться.

– По судам-то мы и так всю жизнь ходим, кто нам поверит? Нет, не дело… А деньги?

– Деньги придется подождать.

– Нет, вот денег я ждать не согласен. Домик отдашь, жеребца отдашь… Ну что еще… Распродажу устроим…

– Не городи ерунду…

– Какая ерунда? Есть у меня маленькая идея. Отдай за меня Огнею, и тогда уж как родственники поладим…

– Огнею? За тебя? Да ты подумал, нет? Огнею, чтобы в эту дыру? Нет, это ты одному себе не смей говорить.

Иван вскочил. Какая наглость. За этого медведя, за этого идиота… Огнею… Мою Огнею. Но возмущение постепенно проходит. В расчет вступает трезвость. А почему не отдать? Чем худы Дурынины? Придурковаты немножко, лай, да зато житье. Хозяйкой будет. Да и жизнь долга. Что и как еще будет.

Вечером разговор с Огнеей, матерью. С вином. Прежде чем начать разговор, выпил стакан водки, потом второй.

– Тебе надо выходить за Ефтю Дурынина.

– Чего? – Огнейка залилась. – Ради чего это такие сегодня смехи?

– Это не смехи. Это надо. У меня, может, кровью сердце обливается, а говорю – надо. Не хотите же вы, чтобы я сегодня повесился у вас на глазах?

– Иван… Ваня. Да что это такое?

– Что такое? Я человек, на горло которого Щепоткины повязали веревку с камнем, и только пихнуть немножко, и все кончено.

Иван рассказывает суть дела. С чего началось. С брата Саввы. И как он хотел честным путем – открытым путем – продолжить его борьбу. И как Щепоткины его подкараулили…

– Ну бог с ним и с борьбой. Проживем.

– Я должник. Меня арестуют. Я всем должен. И только Дурынины могут спасти. Все отказались от меня. Все предали.

– Дак что же ты хочешь, чтобы я спасла тебя своей жизнью?

– Почему своей жизнью?

– Да для меня идти за Миколку – лучше уж вовсе не жить…

– Ты хочешь сказать, не любишь его? А мать спроси, по любви выходила? А вообще раньше спрашивали про любовь? Тут же ты честь брата спасаешь.

Огнейка молчит. Иван взрывается:

– Дрянь! Ты брата спасти не хочешь? Брату помочь не хочешь? А ты клятву нашу общую, когда еще Савва с нами был, помнишь? Помнишь, построить порохинский дом, с задворков выбиться? Так я все делал для этого… Все… А ты что молчишь? Может, не я, кто-то другой смывал да сдирал с нас проклятые твои икоты…

– Не знаю, не знаю, как и неволить в таком деле… А только, – Федосья заплакала, – ежели речь о жизни…

Иван посмотрел на Огнею. Та по-прежнему уклонялась. Заговорил Гуня.

– Брат, ты лучше… Пускай лучше тебя терзают и распинают, а сестру не давай в грязь.

– Ну, раз высказался семейный святоша, можно сказать, что вопрос исчерпан.

Иван встал, хлопнул по карману, который глухо, но, однако, отчетливо металлическим звуком пистолета отозвался. И тут Огнейка не выдержала:

– Нет, нет, только, только не это, только не твоя смерть. Нет, уж со мной делайте что хотите, только чтобы все были живы.

Будущее земство в Архангельской губернии, за которое ведут борьбу земцы, должно напоминать Пермское, успехи которого превзошли все ожидания. У архангелогородцев возникает мысль изучить его опыт. С этой целью составляется целая комиссия, в которую вводится и Иван Порохин. Но поездка Ивану не удается: хозяева увольняют его со службы, отдают в солдаты.

Щепоткины обвиняют Ивана в том, что он залез в хозяйский карман – заготовлял лес по своему почину и для себя в тех дачах, которые были куплены Щепоткиным.

На это Иван заявляет: он не вор.

– Все бревна, за которые вы уплатили, вы получили. Значит, я чист перед вами. А то, что я вошел в сношения с лесником, малость казну ободрал – так в этом нет никакой вины. Разве вы сами не делаете это каждый день? Разве не к этому сводится вся ваша жизнь – надуть да обобрать? И разве я не участвовал во всех ваших махинациях? Я потряс немного шишек с ели, которая принадлежит царю. Весь Север принадлежит царю, а почему не нам, кто живет на Севере? Они, царская семья, не бывали здесь.

– Ты – бунтовщик!

– А чего ждать от брата того Каина?

– Не попрекайте братом. Я не отказываюсь от него. Он против царя-батюшки, да и я не за царя… А вы? Вам ведь царя-то надо только для охраны ваших капиталов. А так разве вы не точите тоже нож на царя?

– В тюрьму его! Сгноить.

В тюрьму не решаются. Отдают в солдаты. Для людей – под видом патриотического горения: надо помогать отечеству.