Чистая книга: незаконченный роман Абрамов Федор

Трагическая судьба братьев завершается во второй книге, которая посвящена Гражданской войне на Пинеге. Савва – в стане красных, Иван – белогвардеец.

Савва возвращается в Гражданскую войну комиссаром отряда. Может быть, карателем. Исступленный большевик. Меч и кара революции…

Иван не расстреливает пленных. Отпускает. Отсюда его популярность. И больше того, красноармейцы сдаются.

Наконец в плен попадает сам Савва. Савву приговаривают к расстрелу. Иван сам ведет его расстреливать.

Безжизненное мертвое поле, занесенное снегом. Два живых человека на всю Россию – так кажется…

Иван отпускает брата и дает ему пистолет. Савва не берет пистолет:

– Не хочу, чтобы повторился в нашей семье библейский грех братоубийства.

– Ты меня убьешь, если у тебя будет оружие?

– Убью.

– А может, правильно и сделаешь. Мне больше незачем жить на этом свете.

Савва говорит, что Иван – его злейший враг. Развалил фронт.

– А не хватит ли, брат, крови? Ради чего мы вытоптали цвет нации, цвет народа?

Сергей Порохин (Гунечка)

Гунечка – младший сын в семье Порохиных. Он тоже из икотников, но ему с детства открыты всюду двери и ворота. Как-то не поднимается рука задерживать этого светловолосого светлоглазого мальчика.

Худющий. Реденькие волосенки. Сама доброта. Монастырь, церковное любил. Молитвенник семьи. Пост соблюдал. Готовил себя в монахи. Любил божественное. Не вылезал от батюшки Аникия.

– Этот парень Богов, – говорили… – Не от мира сего.

Говорили даже, что может в Копанях новый святой появиться (после Артемия Праведного). Мир, лад вносил.

Однажды Гуня укрощает толпу разъяренных копанчан, дерущихся конец с концом. Встал посреди дороги. Маленький, худенький. Растопчут. Не затоптали. Как лошадь не наступит на человека, так и люди.

После ожесточения Огнейки из-за тяжелой жизни с Ефтей Гуня навещал ее.

Единственный светлый лучик в этой грязной жизни – Гуня.

Придет, встанет у порога как свечечка и смотрит на тебя своими светлыми, безгрешными глазами.

Приход Гуни согревал душу, но и вызывал тяжкие приступы раскаяния, ненависти к себе. И однажды Огнея сказала:

– Не приходи больше.

Гунечка посмотрел на нее и тихо сказал:

– Ладно. Не приду.

И не пришел.

А чем кончил Гунечка?

Началась революция. И всем сердцем прилепился к революции. На земле царство Божие установить! Бог – любовь. Справедливость. Братство.

Не было человека, которому бы так были близки идеалы революции: свобода, равенство, братство.

Гунечка записался добровольцем. 18 лет. Убит в первом же бою.

Привезли в Копани. Маленький, смерзшийся, с недоуменно, вопрошающе поднятыми бровями. Что это такое? Как могло это случиться? Почему убили? Меня, такого верующего.

Смерть Гунечки потрясла Копани. Сколько умирало, как ни привыкли, а тут ужаснулись.

Огнейка

Одно время Абрамов думал сделать ее центральной фигурой книги .

В центр – Огнейку. Я ее хорошо знаю, и она дает возможность показать самые разные стороны деревенского бытия…

Ему хотелось показать, «как развивается и взрослеет девочка». Он сравнивал Огнейку с Наташей Ростовой. Но у Наташи «действительность в ее опыте довольно ограниченная. Здесь же, в восприятии Огнейки, – поистине весь мир».

Сравнивал писатель ее и с Лизой Пряслиной: «Лизка – совесть. Огнейка – поэзия жизни. Живая жизнь…»

Очень живая, бесхитростная. Большие серые, вечно смеющиеся глаза. Большой, постоянно улыбающийся рот. Огнейка пугала мать. Не по-деревенски резкая, веселая. Золотое, простодушное сердце. Но что будет дальше?…

И это – живая жизнь – влечет к ней. И домашних, и чужих, в том числе парней.

У нее и повадки не девичьи. Лазает по углам, простодушно подходит к людям. Доверчивый, бесхитростный взгляд…

Идет по улице, у людей какое-то горе, а ее распирает радость. И она это чувствовала, как горели у нее глаза, и она опускала голову, гасила их блеск, а потом и губу прикусила – никак не удавалось совладать с бушевавшей в ней жизнью, а надо было выказать сочувствие к людям, надо было, чтобы на лице была скорбь, горе, кладбищенская тоска… А кроме того, девушка: не подобало девушке быть такой радостной – нескромно…

Сохранилось много колоритных сцен, которые рисуют Огнейку в разных ситуациях.

Махонька с Огнейкой идут в монастырь.

Огнейку разбудила Махонька:

– Выбежи-ко, матушка, на двор: там громы гремят.

Огнейка выбежала: в монастыре звонят. За 20–25 верст слышно. Махонька пошла в монастырь к обедне: за ней увязалась Огнейка.

До наволока шли одни, в темноте. По узкой, плохо проторенной дороге: немного было богомольцев с верхнего конца. Зато когда вышли на монастырку, там дорога – улица. Ровная. Монахи блюли. И богомольцев – поток. Отовсюду, со всей Ельчи. Да из города наверняка были. Все шли пешком. К Богу пешком ходят, все: и богатые, и бедные. Все равны.

Но на реке их обогнали пошевни с колокольцами. Махонька заплевалась:

– Срамники… До чего дошло. К Богу уже на лошадях.

Монастырь (все сливался со снегом) начал выявляться, когда уже были на середке Ельчи. Колокола. Люд разношерстный.

Огнейка не знала, на что и глядеть. Все интересно. И люди. И водопровод. И баня.

– Пойдем, посмотрим водопровод. Еще не видела.

Махоньку не надо упрашивать: такой же ребенок любознательный.

– Водяной там. Але кто гонит?

– Воду-то? Глупая. По наклону.

– Монахи и в кельи требовали. Да, говорят, совсем обленятся. И так ничего не делают.

Старый Артемьевский храм, который был главной знаменитостью монастыря и в котором стояла серебряная рака с мощами Артемия Праведного, накрытая плащаницей, Огнейка не любила. И церковь святителя Николы тоже не волновала ее. А новый Казанский собор она любила. И особенно любила верх – летнюю церковь, совсем недавно расписанную.

Чудно льется свет через верхние окна. Стекла в окнах цветные. И люди необыкновенные. Те же люди, но совсем другие. И кадят кадильницы. И пылают свечи возле икон, и с высоты из купола смотрит свежеразрисованный отечески добрыми глазами Господь. Дивное ощущение. Приобщение к Эдему.

А с хор – пение. И среди поющих – ангельские голоса мальчиков, школьников, бас дьякона, козлиный голосок блаженного Аникия и, наконец, до слез волнующий голос молодого парня, Артемия.

А выход из собора – на двор монастырский. Просветленные, очищенные от повседневной суетности лица крестьян. Божьи люди, кажется, проходят по земле. Исполняются слова из Святого Писания: агнец обнимается с волком, лев… Во всяком случае, местный богатей не кичился, как всегда…

Огнейка и Олеша

Жалостливая и справедливая Огнейка с детства опекает Олешеньку горбатого, соседского мальчика-калеку, заброшенного родителями.

Она берет его на реку, на луг за травой, в лес. Раз ушли далеко в лес, заблудились, и Огнейка тащит Олешеньку на закукорках.

Проходит время, и Олешенька признается Огнейке в любви. Огнейка не знает, что сказать, ибо чувства ее к Олешеньке сестринские.

– Не выдумывай, Олешенька, ничего-то. Я тебе сестрицей буду.

– Нет, я хотел бы, чтобы ты меня поцеловала.

Огнейка рассмеялась.

– Но я же человек…

– Человек, человек, – спохватывается Огнейка. – И придет время – женишься. А я куда – эдакая чернявка…

– Нет, ты всех красивше…

И Огнейка снова успокаивает Олешеньку:

– Будет и у тебя счастье. Горбатые тоже женятся. Вот Варлам… Ты только ремесло какое-нибудь выучи… А ты все на небо да на реку смотришь. Разве можно так мужику. Мужик должен робить. Не можешь в лесу, мастеровым надо быть…

Огнейку выдают замуж. Вечером того же дня, как Огнейку увозят в Лаю, Олешенька накладывает на шею петлю.

С ума сошел горбун. Все смотрел да смотрел на небо… И только одна Огнейка знала истинную причину гибели Олешеньки.

Крестьянская девушка с малых лет готовится к жизни в качестве хозяйки дома. Она должна очень много уметь – этого требовал сам характер натурального хозяйства.

Она должна уметь прясть, ткать, мыть, обряжать корову, жать, шить, варить, печь. А кроме того, она должна быть и актрисой, то есть уметь причитать на похоронах, на свадьбах, петь песни.

Огнейка в 5–6 лет уже прядет. И это поражает ссыльного Юру. Как? Такой ребенок. Она должна играть.

– А у нас игры – крестьянская работа.

Огнейке забавно это. Что тут особенного? Неужели же есть где-то девки ее возраста, которые ничего не делают. Смешно! Глупый какой-то.

– Огня! Огня бессовестная, – одергивает ее мать.

– Да он, мама, глупый. Ничего не понимает.

– Что ты, что ты, срамница. Смотри, тебя за язык на том свете привяжут.

Потом Огнейка учится причитать…

– Научи-ко, научи-ко, – просит она Махоньку.

Огнейка Юре говорит:

– Если я не научусь, меня никто замуж не возьмет.

Юра поражен, что так просто говорит о замужестве десятилетняя девочка. Неужели же она так развита? И он пытает Огнейку, зачем ей нужно выходить замуж.

Огнейка на игрище

Сборы на мечище. Великое событие. Как выйдешь, в чем, да как ступишь – судьба всей жизни решалась. Потому накануне собралась вся родня. Бабка Марька забыла и про икоты. Внучка как-никак. Да и Иван высоко взлетел. У кого служит? У Щепоткиных.

Пришли тетки, сестры отца. А в конце и Махонька пожаловала. Кое-кто принес свои наряды.

Огнейке поначалу было смешно, но потом и она прониклась серьезностью момента. И она заразилась желанием не уронить честь семьи, честь рода. И потому она уже не сопротивлялась: делайте что хотите.

И бабы «делали». Примеряли платья, платки и платы, ленты от повязки должны были скрыть девичью косу… Обутка…

Огнейка надела ожерелок из жемчуга – Ивана подарок. Жемчуг в Беломорье был в большом почете – местный, озерный, речной, и морской… Жемчуг низали с великим мастерством – где мелкий, где вроссыпь, а где кучно…

Махонька против жемчуга – к печали. А кто-то: нет, к радости. Всем праздникам праздник. А третья: а жизнь без печали не бывает. А нет печали, и радости не бывать. Радует и печалит жемчуг.

Кольцо, цепи, янтари… В конце концов остались довольны.

Поучения, наказы Огнейке: как ходить, как стоять, как смотреть, как петь, как улыбаться:

– Бегаешь, вся растрясла себя. Надо выходку показать.

– Иди ровнехонько, держи ногу, не дрогни – хоть земля провались под ногами.

– Смотри полуглазком, говори – полуротком.

– Рот-то закрой. Не мух пришла ловить.

– Не пыли. Не садись на ноги, легко иди, но и не семени.

– У каждой песни свой в хороводе ход, не все уткой плавай, поведут веселую зазывную, ты веди ход с каблучка, да почаще ступай, притоптывай легонько, а протяжную распевную зачнут, ты осторожненько с носочка ступай.

– Как держать платок в руке? Тряпкой чтобы не висел. Поигрывай легонечко, у матери жениха глаз вострый, все высмотрит.

Махонька успокаивала:

– Больно-то не трусь. Не на казнь идешь. Красу нечего прятать.

Назавтра снова собрались. Заплетали косу. Огнейка не спала всю ночь. (Это выход на сельский бал – Наташа деревенская.) [6]

Мечище. Собрались многие. Держались родней: у всех была репетиция накануне. Не только у Огнейки.

Но кто бы мог подумать, что в дело вмешается молодежь, политические ссыльные?

Была вековая традиция. Девушек в хороводе расставляли старухи в зависимости от положения отца. Первыми всегда ставили Губиных, за ними Александру Федорову, Иринью Иванову. А которые победнее – задвигали взад. И на задах часто собиралась самая девичья красота.

Ссыльные, а вместе с ними и молодежь Копаней, решили поломать этот порядок. Самая красивая Огнейка – она и должна быть впереди.

Ребята говорят:

– Что у нас делается? Коровы играют или девки?

– Че плетешь-то?

– Да как? Самые красивые задвинуты взад, а вперед выставлены коровы…

Растерянность всеобщая. И вдруг выдвигают вперед Огнейку.

Пустяк все это. Но для тех времен, для Копаней – это революция. Вызов векам, существующему порядку.

– Первой должна быть Губина. Первой должно быть богатство.

– А я сама богатство. Да, я сама богатство.

Да как подняла голову, да как ступила – замолчали люди.

Красота победила. Все глаза, весь мир, солнце – все устремилось на Огнейку. Не подкачай. И она не подкачала.

Озорная девчонка. И вдруг – величавые, плавные движения. Жесты королевы. Откуда? Как пришло?

Дивились бабы. Но еще больше дивилась сама Огнейка. Вспомнила Олену Копаневу. Ощущение какой-то величавости, важности момента. Экзамен на девичество. Минута, от которой зависело будущее.

Обсуждение среди баб:

– Ишь, как вьют круг, ровнехонько, одна за другой поспевают.

Другой молодухе понравилось, как идут девушки рядками, с поклоном то ли морю, то ли родному дому.

– Хорошо идут, как холсты расстилают.

Да, молодухи вздыхают, иные и слезу пускают: еще в прошлом году хоровод водили.

Пожилые, матери женихов, все оценивали с практической точки зрения. Их не хоровод интересовал, а девушки.

– Тяжело ступает Дарья, но уж в работы хороша, могутна девка, дельна невеста будет.

– Марфуше-то не привалило счастье, с лица нехороша, большеноса, когда какой жених возьмет.

Матери невест присматривались к женихам, женихов обсуждали.

Огнейка – подросток. Все радостно, все интересно вокруг. К Юре Сорокину она просто привязалась. Носит ему постиранное белье. Тот одаривает ее конфетами.

В страду Юра едет с братом Огнейки на Хорсу. Приходит Огнейка. В новом платье. Собирает ягоды.

– Юра, да ведь Огнейка в тебя влюбилась, – говорит брат.

И это слышит Огнейка. Сердце – тук-тук.

– Огнейка, а хочешь я тебя увезу в город? Не боишься?

– Нет.

– Смелая.

Вечер. Огнейка слышит в избе разговор брата с Юрой о любви. Тот рассказывает о студентке. О любви… Высокой… Пламенной.

Огнейка расплакалась. А дома спрашивает мать:

– Мама, а за политических ссыльных можно девушкам выходить замуж? Вернее – можно ли им жениться?

– Можно, наверно. Тоже люди…

Юра на сенокосе. Кто-то жалуется из мужиков. Просит совета. И Огнейка думает: какой он умный. Мужики советуются с ним.

Огнейка по-детски влюблена в Юру. И мучает его, и своей наивностью часто ставит в тупик.

– Ты на ком потом женишься? Возьми меня в жены. Я прясть умею. Я все умею. А ты чего умеешь? Пахать не умеешь, дрова рубить не умеешь. Рыбу ловить не умеешь. Да с тобой помрешь с голоду. Какой же ты муж? Видал, как мужики-то у нас? Что делают? А ты ничего не умеешь. Ну пошто так? А? Откуда ты такой взялся? Неужели все там такие? А как вы жили? Кто вас кормил?

И тут Юра рассказывает о городской жизни, о городе, о матери. Показывает карточку… Агния настояла, чтобы и другую карточку показал.

– Барышня. Мама, он барышню носит. Я видала таких. В монастырь приезжали… А она только в ситцевом ходит? И завсе?

– Как завсе?

– Завсе не знает. Кажинный день.

– А в чем же она должна ходить?

– Пестрядинное у нее есть? Мы завсе-то в пестрядинном ходим.

– В городе не носят.

– Совсем?

– Да.

– Вот хорошо-то. Краса в городе-то жить. А кто она?

– Знакомая девушка.

– Ну-ка, дайте поглядеть. Баская.

Юра вопросительно взглянул.

– Красивая, значит…

– Так это она невеста?

Юра, мучительно покраснев, пожал плечами.

– Мама, мама, – закричала Огнейка, – у него невеста.

И тут она окончательно смутила Юру.

Анисимова, от природы деликатная и чуткая, помогает ему оправиться. Огнейка после некоторого молчания наклоняется к его уху:

– А сыспода-то у нее тоже ситцевое?

Юра, не сразу поняв, о чем спрашивает Огнейка, готов провалиться сквозь землю.

– Чего она? – спрашивает мать.

– Да, в общем, так…

– Я говорю, нижняя-то рубаха у нее тоже из ситца?

Мать только покачала головой.

Когда Огнейка пошла первый раз на вечерянку, она пригласила и Юру.

– Глупая, – говорит мать. – Интересно ему с морошкой.

Но Юра приходит. И Огнейку он не узнает, ведет себя степенно, кланяется. Юре интересно было наблюдать деревенских девочек, во всем подражавших взрослым… И ребята, подражая взрослым, женятся.

– Весело ли у нас? – спрашивает Огнейка.

– Весело, – сказал Юра. И он не врал.

Замужество Огнейки. Жертвует собой ради брата. Ефтя Дурынин, как мог только, издевался над Огнейкой. Он показал себя. За все расплатился: за унижения, за высокомерие… И ему, садисту по натуре, доставляло ни с чем не сравнимое наслаждение помыкать ею, унижать, заставлять ее выполнять самые низменные желания, топтать…

Огнейка сперва боится Максима, свекра. А потом убеждается: добрый.

Скоморошье гнездо и древнее благочестие – вот мир, в который попала Огнейка.

Жизнь на Лае. Одиноко. Скучно. Все в работе. Но иногда выйдет к реке, сядет на бережок и смотрит на Копани. Там другая жизнь. Близко, но не ускочишь.

Проплывали паромы. Кричали мальчишки: верховцы – опалены овцы. Кидали каменья. И она когда-то кидала. Куда они плывут?

Есть где-то другой мир. Щепоткины, город, брат. Шумно, светло. За что же ее брат, как в тюрьму, засадил?

Потом извещение – погорел второй брат. Ради кого же все эти жертвы?

Хотела уйти от мужа. Мать не пускает, плачет.

Огнейка, словно после долгой и тяжкой болезни, вышла к реке, села на бревнышко, вмытое в песок.

Ярко светило солнце, в воде у ног, на неимоверной глубине, огромными белыми стаями клубились облака, по поверхности реки проплывала кора…

А за рекой, на самой горе, погруженная в полдневную тень, стояла родная деревня, под деревней луга…

Какая-то девушка бежала к реке, легко, беззаботно. Так же и она когда-то бегала. А теперь? Где радость? Где счастье? Что сделалось с ней?

И хоть бы польза была какая-нибудь от этого? А то ведь Ивана в армию отдали…

Хотела уйти от мужа. Мать не пускает, плачет.

Проводы мужа в солдаты. И тогда – разгул: вот вам за все…

Агния и Юра

Первая встреча после революции… Юра, оказавшись в Копанях, первым делом идет к Порохиным. Невесело. А Агния?

– Агния… Стыдно сказать… Пропащий человек. Мать родну не признает.

Федосья рассказывает историю замужества, падения. Юра идет за реку. Пьяный перевозчик:

– Чем промышляем, товарищ? Надо быть, по молодому делу? Тогда путь правильный держите. На Лае безотказно. Баба – ягодка. И подходов много не надо. Понимает с первого раза. Только бутылку…

Юра не верит. Потом встреча с Огнейкой. Не веря глазам, протирает очки.

– Ну что, узнал теперь? А я тебя сразу узнала. Еще от лодки. Идешь, голову повесил, как мешок муки на затылке несешь, – да кто же так на севере ходит?

Заходит свекор.

– Ну, опять сегодня не житье. Опять хахаль.

Огнейка закусила губы, но ничего не сказала. Старик ушел.

– Ну, раз хахаль, дак раздевайся…

Юра печально посмотрел на нее.

– Что, презираешь? Вот до чего тварь дошла? Али не поверил, что говорят?

Юра молчит.

– Встретились, и слова нет. А хоть зачем пришел-то, знаешь? Да чего я спрашиваю? Зачем мужик к бабе ходит? Ну, давай делай свое дело. А может, мне начать?