Чистая книга: незаконченный роман Абрамов Федор

Юра встает:

– Я в другой раз зайду, ладно?

– А чего тебе заходить? Мужик ты плевый…

Юра, понурив голову, идет по дороге в монастырь. У Агнии разрывается душа. Но она не кричит. Сдерживается.

На другой день Юра является с виноватым видом. Подарок – платок…

Агния язвительно:

– Ну вот, за плату…

Юра торжественно:

– Агния Мартыновна, я вчера вел себя самым мерзким образом. И очень прошу извинить. Я не имею права ни в чем упрекать тебя…

– Ах ты, вежливенький, хорошенький, одумался… Ну дак я не одумалась. Ты чего это сказал: не имеешь права упрекать меня? А за что же тебе упрекать меня? За то, что я себя навеки погубила да в грязь втоптала? А кто в том виноват? Не ты ли меня в эту грязь втоптал?

– Я?

– Ах, бедненький. Ты мне сколько сказок всяких рассказывал… А вы удрали, на кого нас бросили? На скотов? Ты думаешь, меня спрашивали, за кого выходить? Выходи, и все… А как я жила? Какие муки, издевательства вытерпела. Да я дала бы себя голой по всей деревне протащить, в нужнике выкупаться, только отомстить ему, паразиту, отомстить всем вам… Можешь ты это понять?… Да я чем дряннее мужичонко, тем радовалась больше…

Агния встала, указывая на дверь:

– А теперь иди и больше не показывайся мне на глаза. Нету прежней Огнейки. Я сука, блядь. Я себе противна. Меня не под одним щелоком, не под одной дресвой не отмыть, а не то что этим мыльцем алым, которое ты принес…

– Агния… Но почему мы не можем быть друзьями?

– Иди, иди, друг нашелся. Ищи друга не в грязи… Я на тебя молилась…

Назавтра Юра уехал на фронт, потом заболел тифом. Встреча с Огнейкой. Она выхаживает его, больного. Худое тело. Моет в горячей воде. Юре стыдно.

– Не стыдись. Какой уж ты, Юра, мужчина. Ты ученый.

Юра умолк.

– Ты дурачок, Юра, всегда с книжками. Как свою барышню встретил?

– Какую?

Потом вспомнил: он хвастался. Сочинил себе биографию. Так было интереснее жить. Должна у революционера быть подруга.

Он сказал:

– Не было.

– Я так и думала.

Перед отъездом на фронт Агния приносит тетрадку.

Юра узнает в ней свой дневник. Он потрясен.

– И ты хранила?

– А чего ее хранить. Лежала. Немного места надо.

На самом деле она не расставалась с ней.

Юра один читает дневник.

– Белая ночь. Заколдованное царство. Отсюда, наверно, сказка о заколдованном царстве. Надо расколдовать это царство.

Юра уезжает на фронт. Агния провожает его.

– Дай мне руку.

– Зачем?

– Можно я ее поцелую?

– Она, Юра, грязная…

– Агния, почему ты мне всё гадости говоришь?

– А потому, что не люблю. Ты, как с благородной. Привык ручки целовать. Вот ты бы меня обхватил.

И он пошел… Огнейка долго глядела ему вслед.

Потом Агния приехала на фронт. Солдаты – копаневские – пристают. Агнейко, Огнейко. Многие ее знали. И вдруг она видит Юру.

– Ну, слышал?

– Слышал.

– А ты мне руку хотел целовать.

– Ты все равно лучше всех. Ты самая чистая.

– Что?

– Я говорю, ты самая чистая. Ты лучше всех.

Впереди загрохало. Бой. Юра – тут хватило смелости – обнял ее, поцеловал в губы. И побежал вперед, в пекло.

Огнейка стояла. Близко снаряд разорвался. Она все стояла и смотрела туда, где скрылся Юра.

– Ложись! К чертовой матери. Как попала сюда эта баба? – закричал командир.

Огнейка лежит и наблюдает бой. И все думы о Юре… Огнейка встает на колени и обращается к Богу:

– Господи, сохрани Юру. Царица небесная. Господи, Господи, если тебе надо, возьми мою душу взамен его. Я грешница, я развратная баба. Но, Боже, пощади Юру. Он самый хороший на земле. Что же за жизнь будет, если его не останется. И зачем вообще вся революция, если его нет. Если пуля и снаряд сегодня должна убить человека… Убей меня. Но пощади, пощади Юру. Я люблю его – больше жизни люблю…

Идут раненые. Несут убитых. Не Юра ли? Потом она видит Юру. Идет, шатается. И протирает очки.

– Юра, – окликнула его Огнейка. Она не услышала своего голоса. И не удивилась, что не услышал он.

Юра прошел мимо. Не ранен. Вошел в избу. Слава Богу.

Во время отступления Огнейка оказалась в стане мятежников (в монастыре). Юра, узнав об этом, бесстрашно идет в монастырь. И такая сила была в нем, что мятежники не стали стрелять. А он пришел, взял Огнейку и повел. На обратном пути в него стреляют. Он падает.

– Юра, Юра. Ты не убит?

– Нет, я не умру, пока ты со мной.

Она оттащила его в кусты.

– Юрочка, Юрочка, родной мой. Юра, Юра…

Он целует ее. Слезы на ее прекрасных глазах. Как звезды.

– Юрочка, Юрочка… Ты целуешь меня. И я тебе не противна? Я грязная, грязная.

– Ты чище всех.

– Нет, Юра, я две недели не мылась в бане…

– Я тебя всю жизнь любил. Вот ей-богу. И ты меня тоже любишь…

Огнейке представляется, что она обманом завладела Юрой, что он просто по доброте взял ее. Юра возражает ей. А она не верит.

– Нет, вот когда я была чистая, тогда бы с тобой встретиться.

– Да ты и сейчас чистая.

– Какая я чистая?

– Но ведь эта грязь не пристала к тебе. Ты ведь всему радуешься, все любишь. Ты же чувствуешь себя чистой. Как ребенком.

– Чувствую.

– Ну так в чем же тогда дело?

Юра целует ее.

– Это правда? Тебе приятно меня целовать?

– Ну а как же?

Агния не видела мать с тех пор, как выгнала ее из дому, когда та прибежала с руганью по поводу ее загула. Но перед отъездом – может быть, навсегда – пошла с Юрой.

– Прощай, мама. Я уезжаю с Юрой. Он теперь мой муж…

И вот Агния уезжает. Мать на угоре. За рекой Лая – все там осталось. И ей ничего не надо.

– Прощайте. Прощайте.

Куда они идут? В какое неизвестное? Увидит ли она еще раз Копани?

30-е годы. У Агнии сын и дочь. Преданные комсомольцы. Отец – бог, живой дух революции. Зависть к нему. И вдруг – он враг, враг революции.

Иван, брат Агнии, бежал за границу. Юра, будучи за границей, встречается с ним… А по приезде рассказывает о своей встрече знакомым. И потом это вменяют ему в вину – связь с врагом.

Агния в отчаянии. Это она виновата. Юра утешает ее. Нет, нет. Он счастлив…

«Сын за отца не отвечает». Но дети Юры отвечали. Дочь отказывается от отца. И это предлагают сыну. Но сын отказывается, порывает с сестрой. А потом, незадолго до войны, едет в Копани. Побывал в молодости отца и матери.

Махонька

Наряду с семьей Порохиных центральное место в книге, и притом самое важное в нравственно-философском смысле, занимает Махонька. Более того, Махонька – не только самая яркая фигура в книге, но, может быть, и небывалая как в русской, так и в мировой литературе.

Недаром особенно много сохранилось заметок в архиве писателя о Махоньке, и не только о ее судьбе и характере, но и содержащие авторское осмысление героини, ее гениальной натуры, ее всечеловеческой сути.

Прототип ее – гениальная сказительница Пинежья Марья Дмитриевна Кривополенова. Федор Абрамов специально изучал ее биографию, ездил по местам, где жила и бывала сказительница, беседовал со старожилами о ней. (См. подробнее в моей книге «Дом в Верколе». Л., «Советский писатель», 1988.)

Но фигура Махоньки в книге богаче и сложнее реального прототипа. В ней нашли воплощение размышления писателя о безграничных возможностях человека, о духовном богатстве, силе духа и нравственной чистоте одаренной личности.

Недаром в заметках о смысле и пафосе «Чистой книги» Абрамов часто упоминает Махоньку как «меру всех людей».

30. III. 79

Великий день. Открылась философия «Чистой книги». Жизнь в своих истоках всегда чистая, и нравственная высота человека определяется тем, насколько он близок к этим истокам, в какой мере он несет в себе эту чистоту, насколько он художник, творец… Мера отсчета – Махонька. 6. XI. 79

Кругом была нечисть, колдуны, знахари – все стращало, пугало, отравляло жизнь.

А Махонька, маленькая Махонька бесстрашно выходила на бой с мракобесьем. Где-то в душе, в глубине души сама трепещет от страха, но старается не подать вида.

Вся жизнь Махоньки – бой с темными силами во имя человека.

Махонька предстает в книге как самый богатый и счастливый человек. Она не завидует богатству, не тяготится нищенством. Она вмещает весь мир в себе.

20. III. 79

Она и впрямь была самый счастливый человек на свете… Свободна. Ничем и никем не связана. Каждый день новь. Каждый день новые люди. И летает-то она.

Птице человек всю жизнь завидует – сегодня на севере, завтра в теплых заморских краях, где Сирин-птица сладкозвучно поет. А она ведь не от моря к морю летает. Она из одного века в другой летает. Сейчас вот сидит тут, в низкой крестьянской избе, а может и ко князю Владимиру в гости заявиться. Да не просто на подворье, а на почетный пир, где сам Илья Муромец с добрыми людьми пирует. И Махонька врасплох для всех запела старину про Владимира Красно Солнышко. Про то, как со своей дружиной пирует.

В другой раз Махонька говаривала:

– Чегой-то скушно у вас мне. Не сходить ли к царю Ивану на свадьбу, да Темрюковну-злыдню со своими братцами посмотреть.

Самые развернутые и важные записи от 7 и 8 марта 1980 года.

Разные люди, разные судьбы, разные поиски смысла жизни. Крестьяне, странники, скоморохи, староверы, интеллигенты разных мастей. И среди них – Махонька.

Ей все интересно, ей все любопытно. Она ко всем льнет и всех одаряет своим великим жизнелюбием, своим искусством. Все ищут, все выходят из себя. А ей чего разоряться? Она счастлива. Ее устраивает вполне своя судьба, своя жизнь.

Она знает – не умом – всем существом своим: как ни переделывай жизнь, ничего не сделаешь. Все зависит от того, какой ты сам. Взыскан судьбой, золотом осыпан – а несчастен, жалок и беден. И наоборот: гол как сокол (вроде нее), а счастлив. Счастье в тебе самом.

Конечно, она не против того, чтобы была справедливость в жизни (много несправедливости), но еще важнее себя на правильную дорогу поставить. А правильная дорога – жизнь по душе – и с коробкой на руке хорошо…

А самое удивительное: Махонька – верховный судья!

Все томился: нет интеллигентной вышки в «Братьях», вот будет в «Чистой книге», когда введу интеллигенцию. Ан нет. Махонька всему судья. Она выше оказалась и интеллигентов, и людей из народа. Выше и мудрее.

Поразительно: у Махоньки, неграмотной Махоньки, свой широкий и самый правильный взгляд на мир, на жизнь, на человека. А впрочем, чему удивляться? Ведь она (в отличие от других) наиболее полно несет в себе исторический опыт всей нации.

Махонька, как Платон Каратаев, но только во плоти.

В Махоньке три начала смыкаются: языческое, христианское и революционное. Кто из других героев способен вместить в себе это?

Везде и всюду, с людьми и животными, с травами и птицами, с лесом и вещами, домашней утварью, в монастыре и в церкви, в домах богатых и бедняков, среди детей и взрослых, среди ссыльных и власть имущих – везде Махонька ведет себя естественно, независимо и свободно, сообразно своему миропониманию и мироотношению. Но для нее все и всё интересно, и всех она оценивает одной мерой – совести, чистоты, доброты, красоты.

И хотя живет она подаянием, она не считает себя обездоленной. Она равнодушна к богатству, ибо уверена: богатство человека не в сундуках. В самом себе. Когда ты нищий духом – ты бедный, хоть золотом тебя осыпь. А божья краса – разве не богатство. Леса, луга, поля. Да это золото не каждому дается. Для этого надо быть богатым изнутри. Сколько в человеке богатства, настолько он и богат.

На замечания ссыльных, что они хотят помочь бедным, «чтобы такие, как ты, не были нищими», Махонька отвечала:

– Ну, я-то не нищая. Самая богатая… Все леса, все небеса, все земли мои. И в прошлом, и в настоящем, и в будущем… Хорошо бы пожить хорошей жизнью. Кто против. Но только эта хорошая жизнь не через кровь. На крови ничего хорошего никогда не рожалось.

…Махонька была самый счастливый человек. Да и самый богатый человек… А что – разве все леса, все луга пинежские не вотчина ее? Разве она нищенкой по ним идет? Нет-ко. Каждая береза, каждый кустик, каждая травинка ей в пояс кланяются. Да свои песни поют. И птицы – ох как хорошо привечают…

Никакой зависти и жадности к богатству. Мера всех людей. Неграмотная, но духом выше всех грамотных…

И еще одно богатство Махоньки – ее память, способность жить одновременно в разных мирах.

Самый страшный враг человека – время. Оно не дается ему. Он не может преодолеть его.

Махонька из породы тех редких людей, которые научились преодолевать время. Она может путешествовать из одной эпохи в другую.

– А, скучно у вас. Не сходить ли на пир ко князю Владимиру.

И запела былину… И она была уже в Киевской Руси. И постепенно и слушателей увела туда.

По дорогам истории она так же легко и свободно расхаживала, как по своим, пинежским.

Как и где умещалась в этой старушонке-ребенке вся память нации, народа?…

Махонька. Путь человечества. Она может перебраться на другие миры. Она несет в себе весь земной мир. В ней, в этой маленькой старушонке, уплотнена вся Россия. Ее история. Она сродни той уплотненной частице материи (квазары?), до которой сжимается Земля, Вселенная…

Махонька обладала способностью переноситься в воображении из XX столетия в X, во дворец, из зимы – в лето.

– Что-то надоела зима, напою я себе лето, в лете захотелось побывать…

Махонька садилась с ними за стол.

– Сыта я.

– Где наелась?

– У Владимира-князя на пиру была. Всего наелась. И красной рыбки поела. И меду пила, сколько хотела. И пироги такие мягкие да удачливые. Апракся хорошо печет.

– Ну, Махоня, опять тебя занесло.

А занесло ли? Странно, но Махонька и в самом деле не хотела есть…

Махонька легко, весело несла свою нищету…

Махонька, к моему удивлению, не тяготится нищетой, бродяжничеством. Ну-ка, привяжи ее к дому – да она все проклянет и жизни не рада будет. Странник в крови русского, а что уж говорить о таком поэте, как Махонька.

Из дома в дом, из деревни в деревню, каждый день с новыми людьми – это стало ее потребностью. И потребностью стало рассказывать людям сказки, петь былины, песни. Посмеются, повеселятся люди от ее слова, от ее забав – а она и рада.

Набожные старухи (староверки-фанатички) проклинают: беса веселишь, бесу служишь. А почему бесу? Людям радость, облегчение даешь словом своим – разве это не божье дело?

Всё оттого: Богово созданье человек или сатанинское?… Бог любит человека. На радость человеку жизнь дал. И жизнь должна быть веселой, красивой. Нельзя задавливать дар Божий. А жизнь – дар Божий. И любовь – дар Божий. Зачем Господь Бог создал Еву для Адама? А затем, чтобы веселее было. Затем, чтобы радости да счастья больше было.

– Сосуд сатаны жена. Зачем святые-то отцы в пустыни уходили? А в монастырях-то? Пошто спасение-то через отречение от грехов плотских?

Марьюшка строжила людей – взыскивала за все, ибо люди для нее – мерзкие, все в грехах, как в коростах. А Махонька любила людей и прощала им все слабости.

– Человек и так бьется всю жизнь, а тут я еще буду гнетить его – нет. Нет, я ему батожок в руки дам, легче идти.

– С этим батожком да со своими небывальщинами ты в ад заведешь.

– Пошто в ад-то? Пусть на земле поживет-покрасуется.

– Гости мы здесь, вечное житие – там…

– А зачем тогда Бог землю сотворил?

– Для испытания.

– Нет, нет. Божьему творению человек радоваться должен.

Да, все вечера в Копани, все встречи Махоньки с Марьюшкой кончаются диспутом, распрей. И ради этих-то диспутов да словесных потасовок Махонька и шла в Копани, в Лаю, в Верховье Ельчи, где окопались староверы. Позлить хулителей веселья, радости. Постоять за Христа. Далеконько. Тяжело. А шла, попадала.

Люди в Копанях, и прежде всего Анисимова, рады были Махоньке. Веселье, радость в скудную жизнь приносила. Распрямлялись. А Федосья особо рада была. Поддержка духовная.

Из всех людей Федосья выделяла как святых батюшку Аникия и Махоньку. Бог – это любовь. И они – одна любовь к человеку, ко всему сущему.

Махонька и Марьюшка – обе ветошки старые, внешне похожи. Обе маленькие, высохли. Одна от злости высохла, другая от доброты.

Махонька – глаза ходячие. Радость, озорство на ногах. Колобком покатилась.

Огнейка:

– Ты пошто такая худая да маленькая?

– А пото что ходить много надо. По людям. Толстая-то как бы я от деревни к деревне шлепала. В снегу бы застряла. А я как заюшко-горностаюшко. Меня каждый снежок держит. Я везде пройду.

Да, Махонька ходила по земле, излучала добро, несла людям радость. Даже нищенствуя, Махонька не кусочки собирала, радость. Чтобы потом снова ее разнести людям. Ворохом вывалить.

И к ней особенно тянутся дети. Огнейка ощущала: от Махоньки особый аромат. Аромат веков, чистой и мудрой старости. Огнейка не отпускает Махоньку, Федосья успокаивает дочь:

– Не плачь. Тебе нужна Махонька, да и людям нужна.

Перед уходом из Копаней ее спрашивают:

– Не тоскливо одной-то?

– Пошто одной-то? Я одна-то не хаживала. Все ордой. Пойдет коровушка-белодонышко, сивко-бурко… Олешонко… Царевна-лягушка… Да Илья Муромец будет провожать со своей дружиной. А скучно будет, дак и ко князю Владимиру на двор заеду.

– К какому князю?

– Забыла, как пропевала старину-то?

– Дак ведь то в старине он…

– А я могу и в старину съездить. Для меня никакие дороги не заказаны. Ни в леса, ни в города, ни назад, ни вперед… А в лесу-то. Приглашенье от медведя с детками повидаться…

– Да ведь он в берлоге.

– Мой не в берлоге. В храме лесном.

– Ну, Махонечка, опять ты заговариваться стала.

– Не скучаю, не скучаю я, девушка. Че скучать-то. Ворону увидела – с вороной поговорила. Я ведь все языки знаю…

Все для нее было живым. Лес, поля, щелья… Зайки, живые и сказочные, лисы, волки… Вороны, сороки… Со всеми разговаривала, ибо была убеждена, что все они по-своему умные, всё понимают.

– Махонька, ты глупая, что ли? Ведь зайцы-то да лисы не говорят, а ты все с ними разговариваешь?

– Как не говорят. В сказках-то все говорят. Они говорят. И люди с ними разговаривают. Да они-то с людями не хотят разговаривать.

– Пошто?

– А пото что злые люди-то. Обидчиков много среди людей. А я чего? Я ни одного заюшка не обидела, ни одного горностаюшка. Да и надоест всю дорогу молчать. Вот я и поговорю.

– И отвечают?

– А всяко. Иной зайко остановится. Ворона прокаркает, проверещит сорока. Святые-то отцы как в пустыне жили? Разговаривали с медведем. Люди чужие языки учат, и человеку надо знать языки птичьи да звериные.

В лесу зайкам да лискам хлебца оставляет. Воронам. Муравьям.

– Ты как из сказки добрая падчерица. Всем помогаешь. А тебе-то помогают?

– Помогают. Всегда веселят душу.

Идет по дороге, любуется земной красой. Разговаривает с деревьями, травой, рекой. Поднялся ветерок.

– Ну что, шалун, отдохнул за ночь, выспался в вершинах сосен?

Настоящее, быль у нее часто переплетается со сказкой.

Захотела рыбы – пошла с удилищем на реку. Разжилась удачей. Заловила ерша. Но вспомнила, как о нем рассказывается в сказке («Ерш Ершович»), – отпустила. Так ни с чем и вернулась домой.

Она может не только умом, сердцем ощутить вымышленное бывшим, но и плотскими чувствами.

Махонька о еде:

– Не капризь. Ешь знай, скусно.

– Паренки-то скусно?

– А ты не думай, что паренки ешь. Ты думай – изюм да семгу ешь.

– Да разве оттого, что подумаешь, паренка перестанет быть паренкой?

Махонька добиралась до дому целых две недели. А куда ей спешить? Киска, единственное животное, которое у нее было, жила у соседей, мыши тоже не замечали.

Нет, скучали дети… Каждый день посматривали на ее избушку. Не протоптана ли тропка…

Хорошо в людях, а у себя лучше. Махонька со всеми поздоровалась, всем приветливое слово сказала: печи (по ней-то больше всех соскучилась), окошкам (немного в них белого света высмотришь – но свои), мышке, которая подала свой голосок за печью (скреб-скреб, я не замерзла, я не замерзла), Марухе (кошке), которая откуда-то пришла.

А бесенят-домовых побранила.

– Расшалились, дурачки. По полу нельзя пройти – отовсюду из подполья сучки-глазки вылупили, да такие охальные – под подол старухе заглядывают. Нашли с кем играть. Не молодица. Чего хорошего выглядишь.

Потом у порога натолкнулась глазами на большой старый сук и сделала выговор:

– Они-то бестолочь, а ты-то ведь старик. До ушей рожу раскатал. Чего их распустил? Угомони.

Воробейкам: живы, живы. А пошто не живы-то?

Она затопила печь, чугунок воды поставила, подмыла пол… а затем и гости налетели…

– Бабушка, где была? Пошто, Махонечка, долго? Мы все глаза проглядели. Каждый день бегали – нет ли тропки к дому. А тебя все нет и нет.

Махонька начала рассказывать… Видела… Сосны летают… Медведко подвез. Поводилась немного с детками…

– Ты в берлоге жила?

– Нет, у моего… хоромы. Потом у лисы на родинах была… Баню топила да потом лисяткам сказки сказывала…

– Где еще была-то?

– Налим свадьбу справляет. Иду к берегу. На тройке прискакал. Давай к нам в воду.