Чистая книга: незаконченный роман Абрамов Федор
В статье Игоря Долгополова «Всепобеждающая сила добра» об Андрее Рублеве («Огонек», 1980, № 5) писатель отмечает близкие ему размышления автора о древней иконописи, о духовном влиянии Сергия Радонежского на будущего иконописца, о великом искусстве Рублева. Привожу несколько отрывков из статьи, подчеркнутых в тексте рукой Абрамова.
«Истощенные постами апостолы словно вопрошали – что тебе надобно, инок? Живописец знал, что ему предстоит создать нечто свое, что не должно отгораживаться от жизни. Не пугать, не стращать верующих, а беседовать с ними сокровенно…
Как дивное эхо давным-давно ушедших времен, завораживают взор творения Андрея Рублева, открывшего людям прелесть неяркой красы Руси… Редкой красотой любы нам творения Рублева, ибо угадываем в них душу пращуров наших…
Любовь к ближнему, простосердечие – вот сила, которая подвигла Андрея Рублева на сотворение немеркнувших шедевров… В его произведениях говорят не почерк, не мазок, удар кисти, а сердце художника…
В искусстве древнерусской иконописи сходились самые сокровенные, заветные мечты народа, его стремление к поэзии, правде, не потому ли русская икона потрясает своей напряженной духовностью…
Сергий Радонежский. Он дал художнику юное по чистоте восприятие мира (на полях Абрамов добавляет – мудрость. – Л. К. )… В ту пору, когда люди ожесточались ходом событий, междоусобица и распри одолевали Русь, Сергий находил тихие, задушевные слова… Не мечом, топором, дубиной, не криком оголтелым – словом заветным покорял Сергий. Уверял в надобности сплочения, веры и неотвратимости победы над злом. И вот эти слова Сергия Радонежского воплощены в пластические формы Андреем Рублевым, иконы которого и через шестьсот лет потрясают проникновением в суть явления, мудростью и гуманизмом…«Троица»… Сергий Радонежский построил Троицкий собор для утверждения идеи «единожития» всех людей земли – дабы воззрением на Святую Троицу побеждался страх ненавистной розни мира сего… Подвиг Рублева в том, что он еще раз подтвердил: идеи света бессмертны…
Суровые по письму лики старых икон на первый взгляд отражали историю Руси. Но они лишь замечали мрак окружающих человека событий. Где был выход? И этот ответ дали творения Рублева – светлые, полные радости жизни и веры в победу над силами мрака…
«Троица» – это заглавное русское творение. Рублев – не только отец нашей национальной живописи, он один из зачинателей философии Руси – всепобеждающего деяния добра» (стр. 24, 25, 26).
В материалах к «Чистой книге» сохранилось восторженное описание Абрамовым главного собора Веркольского монастыря.
Главный собор. Двухэтажный. Наверху – летний.
Особенно красив верхний храм. Очень высоко и очень светло. Громадный и уютный.
Иконостас новый, с большими, молодыми, но очень хорошо написанными иконами.
Стены расписаны хуже. Но расписаны не сплошь, как в старых храмах (Ростов Великий, Василий Блаженный), а с промежутками, по-картинному, по-современному.
Много цветастых бордюров, разных лент (роспись) вокруг окон.
Иной у храма и колорит: розово-малиновые и голубые краски. В окнах – витражи (цветные стекла).
Все удивительно жизнерадостно. В общем, храм настраивал не на отказ от жизни, а наоборот. Он заражал жизнью.
Любите жизнь! Она и есть рай настоящий – вот какой смысл, кажется, вкладывал художник в росписи. Ваш край суровый. Но жизнь хороша.
Да, удивительно радостные службы были в этом храме.
А хор? С огромным балконом. Краски. Благоухающий ладан. Веселые росписи (никакой строгости). Даже Иоанн Предтеча в косматой шкуре не внушает ужаса. Добрые, веселые люди… Прославляющие жизнь. Красиво. Чудно!
А раззолоченные одежды служителей! Лев Толстой не видит в них красоты. А это было красиво. Черная мантия монаха здесь была неуместна. Выпадала из общего плана. И монахи редко вступали на второй этаж. Этот храм был целиком предназначен для мирских, для гостей. Радостью наполнялось сердце. Неожиданно.
Художник рассуждал: хватит суровости вокруг! А в храме надо красоты побольше. Чтобы верующие получали хороший заряд жизненной энергии. Чтобы им хотелось вернуться сюда.
Да, суровый север. И вдруг райские кущи. Выходить не хочется из храма.
И вход на второй этаж тоже радостный. Двускатное крыльцо.
Копаневы и Дурынины
Копаневы и Дурынины не только разными нитями связаны с семьей Порохиных и монастырем. В их среде тоже вырастают сложные, разные по характеру и устремлениям люди, часто трагической судьбы. Одни – взыскующие правды и истины, другие – настоящие земледельцы, влюбленные в крестьянский труд, третьи – либо гуляки, либо стяжатели, мечтающие лишь о приумножении богатства.
Копаневы зажили с расчисток. Дед великий специалист был по копке полей, он отыскал черное золото в навинах. Низину все обходили: сыро. А он канавы раскопал – за одно лето воду спустил. Сена навалило – некуда девать. А потом и хлеб стал рожаться. Завел коров, скот. И все под боком.
Затем выгодно женил сына на низовке… У них было четыре взрослых сына, и все четыре погибли. Старшего сына убили на Русско-турецкой войне, одного сына задавило деревом на расчистке, а двое сыновей утонули вместе с лошадью при переправе за только что ставшую Ельчу – поехали молоть зерно за реку по первому льду, чтобы не стоять потом в очереди на мельнице. А зерно – чтобы в лес ехать задержки не было.
Родители не выдержали – оба умерли за один год. Осталась одна дочь Марья.
Женихов – куча. Вся Ельча бросилась – такое житье, такие расчистки.
Деревня замерла: кого-то выберет? Как распорядится житьем? А Марья богатых женихов побоку (хватит своего богатства). Мое богатство, да мной командовать? Нет. Не хочу. Нет, не захотела быть под каблуком, под пятой у мужа.
Выбрала своего, местного, не богатого, чтобы самой хозяйкой быть. Но работящего – чтобы не стояло дело. Таким оказался Иван Гаврилович.
Сперва все удивлялись. Бедный. Сколько женихов сваталось – отринула. И какие красавцы. А тут что? Росту нету. Ноги кривые. А потом как увидели в работе Ивана Гавриловича – все ахнули, все в один голос восхваляли Федорову: вот это девка. Вот как она выбрала: самый работящий, сила – лешего своротит, и сама большак, сама хозяйкой осталась. А Иван Гаврилович?
Он и не претендовал на то, чтобы быть единоличным хозяином. Где-то в душе понимал: родители нажили, ей и быть хозяйкой. А с него хватит и того, что он всласть, досыта работает, за конями, за скотиной ухаживает.
Дети, конечно, во всем шли за матерью. С первых лет. Некоторое исключение составляла Олена, но и она, когда стала выходить в девушки, пошла за матерью.
Кое-кто посмеивался над Иваном Гавриловичем – дворовик! Примак. В работниках. Батрак! А он был доволен. Он сам не придавал этому значения.
Иван Гаврилович – тихий, низкорослый, волосы в кружок, щеки красные. Самое красивое – глаза – добрые… Всегда ровное настроение. Всегда доволен, всегда жизнь в удовольствие. Пахота, посев, сенокос… Всегда праздник. Жалел тех, кто не видел красы. Не жил суетой человеческой. С природой жил. Люди работы страшатся – а он только на работе и отдыхает. Для него работа – праздник…
Снисходительно относился к жене. У той замашки купеческие – командовать. Ну и командуй. Давай прочистку горлу, если тебе это нравится.
Да, смысл жизни Иван Гаврилович находит в поэзии крестьянской жизни. Мудро подчинялся земле, ее требованиям. Как крестьяне Глеба Успенского. Сладко бремя земли. Сладка ее власть.
У Ивана Гавриловича две одежды рабочих: весенне-летняя (страдная) и зимняя.
За страду до того выморится, высыхает. От работы – все висит. Как пугало. И так каждую страду. Сперва начинает работу – ворот не сходится на шее. А к концу – в этот ворот обе руки сразу влезут. А за зиму опять справлялся.
А бедняк? Знает ли он это? Наоборот. Зимой худеет – жрать нечего. А за лето поправляется.
Отец Олены жалел голытьбу не за то, что у них ничего нет, а за то, что они не ведают радости от работы. Встать рано, вдохнуть утренний воздух, росу, солнышко увидеть, как проклюнулось зерно – да с чем это сравнить?
А они, беднота, обокрали себя. Бедные. Нищие духом… Я весь мир беру, а они от мира-то что берут? Сотую часть. И какая бы власть ни была, так они с соткой в руке и останутся.
Иван Гаврилович дал обет: если выживет Олена, оставшуюся жизнь посвятить осушке болота. Олена умерла. Не выжила: тем более надо браться за болото. Нечем жить, и еще в мыслях имел то: назвать болото Олениным. В честь Олены. Память на земле оставить о своем любимом чаде. Так, так. Не сумел защитить, прикрыть своей грудью живую дочь, так хоть память по ней в людях оставить. До конца дней своих трудился.
Семья отворачивается. Возмущенные сыновья выгнали его из дома в боковую избу. И в ней он жил. И в ней пахло болотом.
Иван Гаврилович не бросил своей работы и в Гражданскую войну. Гремят пушки, идет бой, а старик в белом халате каждый день с лопатой на плече идет на свое болото.
Еще более, чем семья Копаневых, разнородна семья Дурыниных: два брата – Федор и Максим, сыновья Федора – Артемий и Ефтя.
На примере Дурыниных Абрамов хотел поведать историю старообрядчества на Пинеге (Ельче – в романе . – Л. К. ).
В семье Дурыниных, которые жили недалеко от монастыря, вблизи часовни Артемия Праведного, бытовало предание, что «белая грамота», «прощальное письмо» протопопа Аввакума было передано на Пинегу и Мезень.
Эту грамоту, по рассказам стариков, долгое время царские власти искали на Пинеге, пытали людей, а грамота объявлялась то в одной, то в другой деревне.
Максим уверял, что грамота была зарыта на Авой горе, он видел ее у деда. Дурынины гордились этим. От Лутохина досталась. Будто бы однажды вышел из тайги страшно обносившийся человек – то был Лутохин, один из сподвижников Аввакума. Он передал грамоту и тотчас умер.
У Дурыниных много рассказов о преследованиях. Дед не выходил из тюрьмы. Хаживал в Пустозерск, видел место казни Аввакума…
Легализовано старообрядчество в 1905 году. В 10-е годы бурный последний всплеск старообрядчества. Дурынины, считавшие себя мучениками, впервые подняли голову. Открыто – моления. Ефтя ходил по деревне, зазывал. Распри с монастырем…
Дурынины жили каждый сам по себе. У Максима свои увлечения, у Федора – свои, у Ефти – свои. Сходились только в неприязни, ненависти к монастырю – это из глубины веков шло. Овца паршивая – Артемий. Иоанном Кронштадтским в их стадо запущен…
Федор – молчун, женат дважды, от первой жены – Ефтя, от второй – Артемий.
Максим. Все перемешалось в нем: древнее язычество, христианство, блуд, звериное понимание природы и наделение ее нечистою силою. Весь, весь в метаниях. Блуд и желание чистоты. Матерщинник и праведность. Фантазер. Хочет разбогатеть, жениться на царевне. Ищет клады… Скоморох и влечение к святости, к добру. Скрытая мечта: возврат к раю. Неприятие этого мира – антихристова.
Максим – охотник, любил лес. Грешил, а очищался в лесу. Замаливал грехи еще дома – мылся в бане, просил прощения у всех, но срывался… Уходил в лес. Праведная жизнь отшельника. Лес для него самый великий, самый святой храм. И вступал в него чистый телом и душой. Мылся в ручьях. Пел псалмы. А потом и там стала досаждать нечистая сила…
Максим совершает паломничество в Пустозерск, к месту, где был сожжен Аввакум. Все посмотрел. Ему показали пенек, будто бы от сруба, в котором сожгли Аввакума. А еще больше ему понравились люди. Крепко держатся старой веры. Иконы хорошего письма.
Вернулся Максим изменившимся человеком. Лая никакого. Все только о вере, о святых, Аввакуме.
Все мечтал о том, чтобы спалить себя. Очиститься в огне. Когда началась Гражданская война, он сжег себя. Все думают – несчастье, сгорел. Но Огнейка знает: это сознательно. Так очищается от скверны Максим.
Ефтя Дурынин – воплощение всего дурного в роду, он – эгоист, циник, лицемер. Ефтя – прежде всего – игрок, хотя внутри его клокочет извечный гнев народа против бар. Для него и Литвинов (учитель) – барин. Он и его презирает. И даже с Домахой сводит – чтобы того посадить в лужу, чтобы устроить Литвинову баню мужицкого осуждения.
Ненависть к барам, идущая от предков-раскольников, вот это искренне. Единственное искреннее.
Ефтя со всеми вяжется, вокруг всех трется, кто против властей. Он ко всем вхож. В том числе к ссыльным. Ссыльные считают его своим. Но это – видимость.
Ефтя – эгоист, предельный эгоцентрик. Он презирает всех – и либералов, и ссыльных, и начальство. Да, он и к начальству вхож. И начальство на него рассчитывает.
Кое с кем прибедняется. Одни смотрят на него как на жертву, другие – как на представителя пробуждающегося народа, третьи – как на шпиона. А он ни с кем. Он гнет свое.
Именно Ефтя испоганил жизнь Огнейки.
Особняком в семье Дурыниных держался только Артемий, целиком поглощенный поисками чистой, праведной жизни. Он просил отца отпустить его в монастырь. Но отец и дядя ругали его – «отступник от старой веры».
Артемий – чужой человек в своей семье. Дома жил мало, больше в Суре. И душа другая. И одет лучше, интеллигентен. Голос объявился. Ездил по монастырям. Молельник коровинский.
Побывал на Соловках и там по совету одного из монахов решил собирать материалы об Иоанне Кронштадтском на его родине…
Едет с Иваном в Суру… Сидит в скиту у часовенки. Монашка или настоятельница рассказывает, как тут сидел Иоанн Кронштадтский и поучал их, своих учениц, лицом к заходящему солнцу. Артемий решает увековечить батюшку. Добрые деяния, чудеса… Собирает и разочаровывается в монастырской жизни, видит греховность монашек…
Жизнь Артемия кончается трагически. Его соблазняет Огнейка. Ей смешно над Артемием. Святость. Она заигрывает с ним. Тот стыдится, как девушка. Потом Огнейка соблазняет его. Он в ужасе. Но сладок грех. Свекор избивает Огнейку. Она в конце концов отталкивает его. Артемий, может быть, не найдя выхода, повесился или застрелился, перед этим ополоснувшись чистой водой в ручье.
Купцы Володины и Кыркаловы
Пинежское купечество, пинежские богачи должны были занять большое место в книге. О них был собран писателем большой материал, который хранится в папке «Лесное дело. Богачи. Володины, Кыркаловы и др.». Абрамова интересовали и способы их обогащения, и ведение торговли, лесозаготовок, их судьбы и характеры.
Большей частью купцы фигурируют в заметках под реальными фамилиями. Лишь в последние годы Володины именовались в романе Щепоткиными, Кыркаловы – Рыкаловыми.
Писатель отталкивался от реальных судеб и характеров, от реальных ситуаций, о которых ему рассказывали старожилы Пинежья, или от архивных документов, которые он изучал в Архангельске и Карпогорах.
Привожу лишь некоторые наиболее интересные заметки.
В родословной Володиных, Кыркаловых и мелких хищников – купцов и лавочников – на Пинеге нет ничего оригинального. Как и на Урале, в Сибири первые шаги связаны с преступлением («Трудом праведным не наживешь палат каменных»).
Особенно лютовали по деревням мелкие хищники (Усынины, Ставровы, Грива и другие). Покупали у Володиных залежалый товар, сбывали, спаивали покупателей водкой.
– С водкой-то оно лучше пойдет.
Потом появилось Никитское кооперативное общество (пароход «Мужики»), возникшее под влиянием агитации ссыльных и революции 1905 года. Для Володиных – блошиный укол. А вот для деревенских хищников – серьезный конкурент.
Володины
Как-то до революции старший Володин приехал на московскую ярмарку в шапке-ушанке, невзрачной шубенке, в валенках – в общем, мужик мужиком. И каково же было у всех удивление, когда этот мужик скупил пол-ярмарки. Володин, по существу, был удельным князем Пинеги. Говорят, что со своим добром расстался спокойно: такие времена…
Как разбогатели? Слухи разные. Один из них – старик Володин ограбил и убил в тайболе богатого зырянина – торговца пушниной.
Братья Володины не отличались большой грамотностью, но в уме могли скалькулировать не хуже всякого экономиста. Рассказывают, например, такой случай. На Мезени был купец с хохлацкой фамилией. Крепкий купец. Алексей Иванович подсчитал: если мезенцам продавать дешевле хлеб на полкопейки, на копейку, то можно захватить Мезень. Он так и сделал. Купец разорился. Мужики перестали покупать у него хлеб.
Тяжелы володинские миллионы
Говорят, что Пинега (Ельча) раньше стояла на земле ровно, как на подносе. А это она уже выгнулась дугой под тяжестью каменных домов братьев Володиных – под тяжестью миллионов.
Так ли, нет ли это, но володинские дома – приземистые, толстой кладки, похожи на каменные склады, в которых прорезаны прямые, без всяких украшений окна, действительно стоят в седловине. Да и дома эти были наполовину складом. В верхних этажах жили, а в нижних с улицы – магазины, а сзади – склады, хозяйственные помещения.
Всех выше из трех домов дом Михаила. Он и веселее – деревянный. В этом доме останавливался проездом Великий Князь…
Володин, купец первой гильдии, был награжден золотой императорской медалью…
Володины закупали мануфактуру на нижегородской ярмарке. Лазарь – приказчик – везде бывал: в Нижнем Новгороде, на Печоре, в Лешуконье.
Как торговали Володины
Однажды мужичонко, допущенный к рыбе, положил себе больше, чем следовало. Приказчик доглядел – к Володину вместе с мужичонкой. Так и так, перебрал.
– Понравилась ли, Иван Максимович, рыбка-то?
Мужичонка ахнул: по имени и отчеству зовет. Откуда знает? А потом Володин поучает приказчика или своих компаньонов, которые обвиняют его, что торговля ведется патриархально.
– Эх, вы, милые. Да ведь надо знать нашего мужика. Вот этот трещинку лишнюю замотал, а не думаете – на сколько трещинок он славы принесет. Знать, знать надо пинежского мужика. Этот перебрал, а другие не переберут. Меньше возьмут.
И приказчик, и компаньоны еще раз подивились мудрости Алексея Ивановича. Все видит. Обо всем думает.
Был пароход «Посыльный» – развозил посылки, товар по деревням. Мужик мог заказать 10 фунтов, и пароход подходил к деревне, вызывал свистком заказчика. Отсюда слухи о Володиных как благодетелях. Потом был «Курьер». Мелководный.
«Северное речное пароходство» – акционерное общество – имело с Володиными неписаный договор: на Пинегу не соваться. А Володину разрешалось иметь пароходы на Двине для провоза своих грузов.
Лесозавод. Между братьями возникла размолвка. Зачем строить? Для досок в Архангельске надо иметь специальную баржу. Но затем согласились с доводами одного из братьев: во-первых, мужику работу дадим, второе – главное – деньги-то, которые заработает мужик, у нас останутся.
Володин, внешне патриархальный, следил за новыми веяниями в торговле. Он – первый из купцов – основал компанию и включил в нее своих служащих.
До 1906-1907-го – торговый дом «Братья Володины». Потом – Торгово-промышленное товарищество. В ногу со временем. Демократизация, служащие – не слуги, товарищи. Это – чтобы отнять приказчиков от ссыльных, чтобы надежные тылы. Среди приказчиков это разорванная бомба. Надежды. Новое рвение по службе…
Характерна также и эволюция Володиных.
Первое поколение – с мужицкой хваткой и в быту не отделяли себя от мужиков.
Второе поколение уже вело дело широко, не по старинке.
А последнее поколение даже чуралось жить в Пинеге (Ельче). Ездили по заграницам, а в революцию удрали с капиталами в Англию.
Кыркаловы
Люди, наделенные лешьей силой. Говорят, эта лешья сила от болота – вместе с туманом входит в дом. Потому-то так держатся за родное гнездо. Замшелые лешаки.
От чего пошли Кыркаловы? Разное говорили. Многие на Пинеге еще помнят, как братья Кыркаловы вместе с мужиками заготовляли лес. В каботах.
А потом будто бы один из братьев стал десятником у иностранцев-лесозаготовителей, затем приказчиком, затем доверенным.
Кыркаловы, вероятно, были самыми могущественными лесопромышленниками на Севере. Торговлю вели с иностранцами.
У Мартына – лесозаводчика – размах. А Северьян – мелкий грабитель. Приехал на завод да увидел: люди в бараках на постелях спят – возмутился. Этак они будут валяться до семи часов. А надо, чтобы доска в ребра. Тогда не проспишь.
Дом старый, неказистый. Почему? А чтобы поплакаться на бедность, чтобы легче было мужиков при подрядах грабить.
– Говорят, богачи Кыркаловы. А дом-то смотри какой. А пошто? А денег нету.
Отравили брата Артемия. Пусть примет долги на себя. Больной. Все равно не жилец на свете. Сами устроим жизнь племяннику.
Сын Артемия – человек грамотный, только что вернувшийся из Англии, где он учился и практиковался в лесном деле, произносит речь. На обеде у Щепоткиных или на другом торжестве, куда съезжаются многие знатные люди Севера.
– Мы живем в крутое, поворотное время. Вздыблена вся Россия, вся Россия на перекрестке дорог, как былинный богатырь: куда идти? По какой дороге?
Не перечислить всех русских теорий. Но если отбросить оттенки, их можно свести к двум: революционному и эволюционному.
Социалисты – враги нации, враги народа. Они помешаны на революции. А промышленность? Технический прогресс – веление времени? Существует все это для них? Жизнь? Время?
Сперва революцию сделаем, а потом возьмемся за промышленность. Так? Но ведь революция – это разрушение всех материальных основ жизни. Это самоистребление. Это пугачевщина. Это всероссийская резня. Вырежем, разрушим, истребим, что есть, а потом начнем строить? А как строить? Кто будет строить? Революция отбросит нас. Мы отстанем от Америки, от Европы. Они снова заработают на нас.
Нам, русским, не хватает любви к делу. Нет ни одного героя в литературе, где бы воспевалась любовь к делу. Да что это такое?
Я люблю машины. Люблю строить. Я инженер. И открыто об этом заявляю. Я не могу позволить такую бесшабашную роскошь, как братоубийственная война…
В годы Гражданской войны на Пинеге оставался только старик Володин, который по привычке торговал чем угодно и ради кого угодно.
Кыркаловы оказались более жизнеспособными. Один из них ездил по Пинеге и вербовал мужиков в Белую.
Но тем не менее для умного человека было видно, что энергия Володиных иссякает, да и Кыркаловы выдохлись. Огромное дело рушилось. Кто же приберет их к рукам? Хищник нашелся.
И вот этой мыслью загорелся сын Попова, состоящего в родстве с Кыркаловыми и Володиными. Офицер с хищническими страстями. Сообразил: он может прибрать капиталы Володиных и Кыркаловых к своим рукам. Потому-то он так и лютовал в годы Гражданской войны.
Такой же породы и устремлений был и дьячок Попов в Нюхче. Тоже появилась возможность в этой заварухе выбиться в люди. Разве дьячок для него место в жизни?
– Надо в свои руки брать. А нет, американцы все захватят.
Попов издевался:
– Дядюшка – богомолец, ему бы только торговать. А те, сыновья, подались в свет. Стыдятся дела отцов. Володины сами же и вскормили эту сволочь красную. Больно цацкались с этими ссыльными. Надо было всех сволочей до революции уморить. А они Алешку Щенникова пригрели. И того Кулакова тоже в котле надо было, змееныша, потопить, поваренок, судомойщик…
Итак, Володины дряхлеют. Кыркаловы тоже начали заплывать жиром.
Появляются новые хищники (Попов и другие). Они-то и сбивают контрреволюционные элементы перед приходом красных, привлекают на свою сторону монастырь, церковников.
Ссыльные
Федор Абрамов стремился показать в книге не только разнообразие народной жизни, но и разные умонастроения среди интеллигенции, представители которой прибыли на Север в основном после революции 1905 года отбывать ссылку. Споры и разногласия среди ссыльных особенно привлекали писателя. Еще 14 ноября 1964 года он записал в дневнике:
«Видимо, под влиянием споров с В. (мы орали, а не спорили) явилась дерзкая мысль – перенести сегодняшние споры в дореволюционное время. Там начало начал. И не выдумывать ссыльных. Буров, Вехов, Сорокин, Макин (фамилии изменены. – Л. К. ). И как только так подумалось, все встало на свое место. Наконец-то появилась общая идея.
Роман о прошлом, не теряя своей исторической достоверности, становится остро современным. История, не переставая быть историей, станет работать на современность.
Давно я не был таким счастливым, как в эти дни… Целая серия книг: две до революции, Гражданская война и 30-е годы. Путь России. Ключи к тому, что произошло… Роман о прошлом будет романом о настоящем и будущем»…
Такая связь прошлого с современностью была возможна, ибо те проблемы, споры, взгляды и убеждения, которые разделяли ссыльных и вообще русскую интеллигенцию начала XX века, были характерны и для более позднего времени, вплоть до сегодняшнего дня; это вопросы о судьбе России, о назначении человека, поиски новых путей устроения жизни. В записной книжке 12 августа 1968 года Абрамов записал:
«Да, вся первая книга – раздумья над будущим, над путем, которым пойдет Россия. Путем любви, единения людей друг с другом? Или путем ненависти, войны?»
А 6 мая 1979 года он так определил пафос книги: «Порохины рвутся к новой жизни, все жаждут нового. Россия ищет новые пути»…
Распри среди ссыльных
Среди ссыльных нет единства. Социал-демократы. Но два крыла: большевики и меньшевики. Социал-революционеры: правые и левые. И т. д. Все разные. А цель одна – свалить самодержавие. Распри эти – залог будущих распрей.
О спорах среди ссыльных кто-то замечает: все как при боярах. Кто выше, кто больше. О себе печетесь, а надо – о России.
Как же вы будете объединять народ, когда вы друг с другом договориться не можете? Куда же вы поведете народ? К чему зовете?
Три типа, три направления мысли выделяет Абрамов среди политических ссыльных.
Буров – во имя народа вообще. А живого, конкретного народа не любит. Чудовищно. Истории России, русского народа не знает и знать не хочет… Русский народ существует постольку, поскольку он подтверждает писания Карла Маркса.
Юра Сорокин. Нельзя без истории. У русского народа своя история, свои обычаи, и марксистская доктрина должна получить национальное воплощение. Марксизм, но с учетом национальных особенностей. А потому – народ. Вот случай изучить народ, которого мы не знаем. И второе: нельзя отбрасывать русский социализм. Не глупые же люди – Чаадаев, Герцен и другие.
Вехов – деловое направление в русском народе. Играл в революцию, а природа-то его тянется к делу, к земле. Устроить землю, устроить дом – разве это плохо?
Социализм. Но что такое социализм? Разве это не устройство своей земли? Все будут хорошо жить. Плохо? Диктатура… А почему диктатура? Была диктатура буржуазии, а теперь диктатура пролетариата? И почему пролетариат лучше других классов? В частности, лучше крестьянства? Выхолощенное крестьянство. Работяга… Лимон, из которого выдавили сок…
Малые дела… Пусть малые… Но если я устрою дела в уезде, если другой в другом… Плохо? Несовершенно?… Пускай. Но я думаю о живых людях, о тех, которые живут сегодня… И в этом мое оправдание. А вы о ком думаете, для кого стараетесь? Для абстрактного человека?
Научить сегодняшних крестьян выращивать огурцы – плохо? Помочь живому, сегодняшнему человеку, а не абстрактному.
Наконец, работать мне интересно.
Были и более развернутые характеристики.
Буров. Не очень сильный физически. Телохранители. Чем покорил?
Решимостью, бесстрашием, тем, что все брал на себя. И фанатизмом.
Ребята эти, не сложные по своей натуре, терпеть не могли всяких мудрствований, сомнений, колебаний. А у Бурова (сталинского типа) все просто. Все понятно. Поэтому служили ему верой и правдой.
Да, телохранители – это, может быть, отмычка ко всему, ко всей нашей революции. Тут, может быть, зародыш всех наших последующих репрессий.
Фанатическая преданность революции, желание отдать ей все вплоть до жизни. И малограмотность, требующая все упростить. Ну и, конечно, обаяние сильной личности, каковой был Буров.
В Бурова поверили единожды, поверили раз и навсегда. Просто эти два человека нуждались в приказе, в команде, в личности, которая руководила ими. И все, что он ни приказывал, делали. Его приказ – приказ революции. Отождествление Бурова с революцией…
В народе не любили и даже не терпели Бурова. Непонятен. Замкнут. Презирает всех. До конкретных людей, до конкретной жизни ему дела нет, потому что конкретный человек для него не существует. Он мыслит категориями – сословие, класс, партия. Всегда в себе, всегда одинок. Властная, деспотическая натура. И хотя все помыслы о революции, но по существу не революцию любит, а себя в революции.
Да, он говорит о народе, о его исторической роли, он марксист на словах, но народ в его представлении постольку историческая сила, поскольку он будет руководить им. А без него и народ – стихия, неорганизованная масса.
И еще – классовый подход к человеку, узкоклассовый. В деревне, если его и интересовал кто (относительно), то бедняк. Потому что бедняк принадлежит к тому классу, на который он обопрется. Середняк уже неполноценная личность, несет в себе заразу собственности.
Но, позвольте, говорят ему, ведь и среди бедняков бывают всякие люди. Разве нет негодяев, бездельников? И неужели потому, что этот скот, только потому что он принадлежит к бедняцкому классу, должен быть амнистирован, ему принадлежит будущее?
– Ты отдаешь предпочтение бедняку Афоньке перед середняком Иваном. Почему? Ведь Афонька мозгляк, бездельник. А Иван – порядочный работящий человек. Он – как-никак – строитель жизни. И что же! Установим трудовую власть. И этот Афонька будет руководить Иваном, давать ему указания. Но ведь Афонька ничего не умеет делать. Он мозгляк, пьяница. Его бедняцкое положение не только патент ему на будущее. Но ведь это бедняцкое положение и развратило его, убило в нем многие качества.
– Это барский взгляд на бедняка.
– Да откуда же у меня барский взгляд на бедняка, когда я сам бедняк.
– Ты заражен предрассудками господствующих классов. Пережитки.
– А, я заражен. А вот твой Афонька не заражен. Но почему же ты допускаешь, что я могу быть зараженным, а Афонька нет?
С другой стороны, вот сын дворянина. Честный человек. Но ведь по твоей схеме и ему не будет места в будущем.
– Болтовня. Вздохи перетрусившего интеллигента. Главное сейчас – свергнуть царизм. А не распыляться по пустякам.
– Согласен. Главное – свергнуть царизм. Но перспективу надо иметь.
– Это все мелочи. Разберемся потом.
– А не поздно ли будет разбираться потом? А ну как Афонька, вняв своему божественному происхождению, начнет костылять и Ивана и честного дворянина-интеллигента? Не лучше ли сейчас классовый подход к человеку дополнить еще и другим – нравственным.
Да, хорошо, если бедняк хороший человек. А если нет – так и сказать: извини. Но ты не можешь претендовать на особое руководящее положение.
У революции одна мерка – ценность данного человека. А то как бы не вышла пугачевщина из нашей революции. А то и хуже чего. Придут Афоньки к власти (есть Афоньки и не в бедняцком классе) – так ведь они, чтобы удержаться у власти, начнут костылять других.
То же о партии. Не выльется ли это в диктатуру кучки людей? Бесконтрольность и т. д.
Буров не интересуется жизнью деревни. Не она поведет страну к будущему. Для него жизнь в деревне – наказание. «Идиотизм деревенской жизни». Да, в лучшем случае его интересует бедняк, его ненависть к имущим, его взрывная сила. И поэзия деревни, песни, радости людей не трогают его холодное сердце. В них нет взрывной силы революции. Это муравейник, бестолковый муравейник, извечно топчущийся на одном месте, живущий по законам биологии. И этот муравейник надо взорвать, осветить великим заревом революции. В холодном сердце Бурова давно уже подписан приговор этому муравейнику.
И, проходя по деревне, он потухшими, равнодушными глазами смотрел на этот муравейник. Он был нелюдим. Выходил на гору и, скрестив руки, смотрел на потухающий запад. И тут глаза его иногда загорались, ибо там были города – его опора.
Буров не работал, не доставал продукты у крестьян. Но он охотно ел то, что доставали Вехов и Юра. И при этом у него не возникало никаких укоров совести. Так должно быть. Он теоретик. Он особая личность. Он имеет на это право.
Если бы ему сказали, что его духовный отец – Ницше, он бы вознегодовал. Но в сущности это было так. Ницше в марксистских одеждах!
Все ссыльные, даже уголовники, так или иначе проникаются интересами деревни. Он вне этих интересов.
Он не живет деревенской жизнью. Он как бы в безвоздушном пространстве. Он не видит красок жизни. Мир сер и бесцветен в его глазах.
– Красота, – кто-то говорит. – Смотрите, сколько красок…
– Для меня существует один цвет – красный.Он не умел и песен петь.
Какова дальнейшая судьба Бурова? В революцию он выдвинулся. Затем его покорила железная воля Сталина, ибо он всегда презирал и ненавидел слюнтяев-интеллигентов. Либерал, либералишка, интеллигент – с какой ненавистью он произносил эти слова. Где-то в душе он даже Ленина презирал за это. Слишком мягок. Слишком окружил себя лопоухими евреями.
Во времена Сталина он сделал большую карьеру. Сталин оценил его. И вот финал. В 30-е годы – то ли после смерти Кирова, то ли в 37-м году – он предал смерти Вехова и Юру, тех людей, с которыми он был в ссылке, тех людей, которые когда-то кормили его, кормили хлебом, заработанным своими руками. И напрасно его умоляла Огнея – ведь и она его знала по Копаням.
И кончается эпопея: арестованы, на пытках Юра, Вехов, а Агния, оторванная от своих детей, едет под стражей на север. Долго она не могла попасть на север – но вот увиделись…
А на горизонте тучи. Перебиты лучшие люди, цвет нации. И стране предстоит новое страшное испытание – война.
Вехов – волосатый народник, Микула Селянинович, так называет его Буров. По-видимому, в те годы он еще не был большевиком, стал им позднее, в годы революции. Он из Белоруссии, из крестьян. Учился на филологическом факультете, исключили. Страстно влюблен в народ, во всенародное. Но любовь его слепая, экзальтированная. Все, что народ, – хорошо. Он на коленях перед народом.
А, как говорит Юра, незрячая любовь к народу вредна. Народ нуждается не в песнопениях – довольно их. А в трезвом взгляде на него. Народу надо объяснять не только его силу, но главным образом – недостатки…
Вехов сочетает в себе страстную любовь к народу с деловитостью. Он починяет обувь, он шьет, он делает то и это. Устраивает помаленьку быт, жилье по приезде. Негде спать. Пошел к хозяину, взял топор, доски, смастерил топчаны. (А Буров занял единственную кровать…)
Затем весной Вехов заводит огород, учит крестьян выращивать морковь, огурцы – поражается безалаберности местных крестьян.
Буров говорит: это типичное народничество, теория малых дел.
– Почему же? – с хитроватой наивностью спрашивает Юра.
– Потому что такие, как Вехов, отвлекают народ от революции. Это выгодно существующему режиму.
– А может быть, крестьянину еще более выгодно?
– Нет, чем ужаснее будет положение народа, тем лучше для революции.
– Но позволь, позволь. А если революция не придет еще лет двадцать?
– Это безверие. Россия беременна революцией.
– Но если все же роды затянутся. Ведь Россия все-таки страна, а не баба, которая рожает в определенный срок, ровно через девять месяцев после зачатия? Тогда как? Значит, народ должен жить скотской и голодной жизнью?