В августе 79-го, или Back in the USSR Ахмаров Азат

Глава 19

Человек – сам кузнец своих трудностей.

Я родился 13 июля и несмотря на это всегда считал себя везучим человеком. Уверенность в этом несколько уменьшилась 15 августа 1980 года. Олимпиада уже закончилась, дела шли нормально, и я начал пробивать будущую идею Аллы Борисовны (с претворением которой в жизнь у нее до конца не сложилось) о создании своего театра песни. Все проблемы, конечно, упирались в деньги. Меня просто бесила постоянная необходимость согласовывать трату каждой заработанной мною в клубе копейки с вышестоящим начальством! Надо мне поменять «одежду» сцены – генерал согласен, денег на счете полно, но фигушки! По этой статье денег потратить не могу – лимит! Надо нанять дополнительных танцоров – нельзя, превысил штат! И так во всем! Поэтому создание своей официальной структуры с более демократичной финансовой системой действительно назрело. Вопрос решался на уровне отдела пропаганды ЦК: отказывать мне никто не собирался – задержка была в выборе помещения и составлении необычных для социалистической системы финансово-уставных документов. Все хотели помочь, но никто не знал, как это сделать в рамках дебильных советских законов, поэтому все затягивалось.

Но вернемся к 15 августа. Я и мои друзья, американец Леопольд и журналисты из «Комсомолки» Лева и Юра, решили опуститься на «дно». Идею озвучили наши всезнающие журналюги, которые предложили посетить вечеринку на окраине Москвы: в какой-то подвальной кафешке проходили первые в СССР гей-вечеринки. Это было необычно, прикольно и опасно, так как статью 121, подразумевающую уголовную ответственность за мужеложство, еще никто не отменял. Я, конечно, слышал, что у «голубых» было неофициальное место встречи – Пушкинская площадь, но чтоб вечеринки!.. Мне стало любопытно, да и Лепа (так я ласково называл Леопольда) сильно заинтересовался. Называлось это мероприятие «Вечер любителей поэзии «Зеленая лампа»». Вечера проходили каждый четверг и вторник и приносили забегаловке, где они устраивались, восемьдесят процентов плана. Машину, чтоб никого не спугнуть, пришлось оставить за два квартала.

Заведение называлось кафе «Метелица», но по виду было обычной столовкой. На нас, как на новеньких, сразу стали коситься у входа обеспокоенные женственные охранники, но мы, вспомнив Левины инструкции, нежно взялись парами за руки. Охранники успокоились, и мы спокойно прошли в кафе. Из динамиков негромко подвывал Элтон Джон. В довольно большом обшарпанном помещении располагалось примерно двадцать столиков, за которыми сидели, видимо, все «голубые» Москвы и Московской области – всего человек восемьдесят. Нас усадили за отдельный столик; мы сразу же привлекли к себе всеобщее внимание – оказалось, что новички здесь появлялись редко. К нам подошел официант, попросил заплатить по рублю за вход и принес потрепанное меню. Мы заказали весь список – в надежде, что среди всего столовского ассортимента найдется хоть что-нибудь съедобное. Окружающие, увидев, как наш столик заставляют напитками и закусками, стали понемногу успокаиваться – наверное, решили, что у ментов, выполняющих задание, столько денег быть не должно.

На свободное место перед баром вышел худой импозантный молодой человек в бабочке и очках.

– Мы начинаем наш вечер, посвященный творчеству Альберта Кука! – объявил он. – Этот величайший поэт всех времен и народов внес свой вклад.

Ведущий возвышенно и проникновенно понес какую-то лабуду про неизвестного нам Кука. Это было скучно, и мы временно занялись употреблением водки «Экстра».

Через некоторое время было объявлено второе отделение, конкурсное, во время которого будут выступать самодеятельные поэты с самодеятельными стихами. Это было немного веселее – каждый второй посвящал свои стихи объекту своей страсти, который, как правило, находился в этом же зале. Все было бы ничего, если бы один из выступающих не посвятил свои стихи мне; он так и заявил: «Русоголовому красавцу с серыми глазами за двенадцатым столом». Весь зал, затаив дыхание, следил за моей реакцией, поэтому пришлось соответствовать. Я отодвинулся от Леопольда и послал поэту воздушный поцелуй. Зал, который и так не пытался слушать стихи, после этого еще сильнее загудел.

Мне по характеру работы приходилось часто общаться с «голубыми», и я знал, что они редко меняют своих партнеров, отличаются верностью и ревностью. К тому же в «гетерорасистском» советском обществе найти нового партнера было чрезвычайно трудно и даже опасно. Здесь же царила на удивление фривольная атмосфера.

После недолгого выступления самодеятельных поэтов присутствующие единогласно выбрали короля поэтов – того самого Валентина, которого никто не слушал и который мне посвятил свои стихи. После этого ведущий рассказал анекдот, который, как выяснилось позже, явился суровым предзнаменованием: «Идем мы как-то с Альбертиком, а нам навстречу – толпа хулиганов. «Ну как, отбились?» – «Дурачок! Разве от нас с Альбертиком так легко отобьешься!»» Затем он объявил начало дискотеки, и я, уже посмотревший «Полицейскую академию», приготовился увидеть танцы а-ля «Голубая устрица», но так и не дождался. Парами никто танцевать не пытался, а, как обычно на советских танцульках, самоорганизовалось несколько танцевальных кругов, в которых танцующие мужчины-соседи улыбались друг другу или даже хлопали по плечам. Леопольд рассказал о забавной закономерности: если американцу скажешь, что он выглядит как педик в трауре, тот обязательно спросит: «А почему в трауре?»

Мне приспичило в туалет, и я необдуманно оставил свою компанию. Этим тут же воспользовался Валентин, который явно дожидался меня, но старательно делал вид, что с удовольствием курит «Яву» в вестибюле.

– Привет, – обратился он ко мне тоном бывалого завсегдатая, то есть с нежностью. – Я вас раньше у нас не видел. Покурим?

– Тело и душа должны находиться в равновесии: выпил – покури! – пошутил я и показал рукой на туалет. – Пардон, мне сначала туда.

– Да-да, конечно, я подожду, – с готовностью сказал Валентин. «Вот дурачок, – подумал я, – никак не может понять, что я неГЕЕспособен».

Выйдя из туалета и побеседовав с влюбленным поэтом, я попытался в мягкой форме объяснить ему, что у меня есть любимый человек, Леопольд, которому я изменять не собирался. А воздушный поцелуй был лишь шаловливой формой моей благодарности за прекрасные стихи.

Вернувшись в зал, за столик, я с друзьями, не забывая про «Экстру» с томатным соком, продолжил наблюдение за тем, что происходило в зале. Дискотека то и дело прерывалась конкурсами типа «найди с завязанными глазами спрятанные на мне двадцать прищепок». Все происходящее, включая слова ведущего, вроде бы не отличалось от обычных советских вечеров отдыха, но если вы знали о сексуальной ориентации присутствующих, все обретало второй, нетрадиционный смысл. Было прикольно, так что мы веселились от души. Особенно интересно было американцу; он бывал на подобных вечеринках в Америке, и по его рассказам выходило, что наши «голубые» отличались особой интеллигентностью и деликатностью. И неудивительно, так как среди «наших» не было ни одного шофера или слесаря. У нас нетрадиционная сексуальная ориентация была уделом интеллигентов и поэтов. Поэтому поэтический клуб был отличным прикрытием, чтобы устроить свою личную жизнь и оргию.

Через какие-то два часа я вспомнил, что при мне был мобильный телефон, а я был уже сильно навеселе. «Не дай бог потеряю!» – подумал я и решил отнести телефон в машину, где нас ждал Саныч, почитывая свой неизменный «Крокодил», и заодно освежиться. Я предупредил ребят и вышел на темную улицу. Пройдя двадцать метров, я услышал за спиной:

– Получи, пи..ряга!

Обернуться я не успел – явно сказалось действие алкоголя, – и удар чем-то очень тяжелым пришелся по затылку.

Очнулся я от холодной воды, которой брызгали на меня мои приятели. Я лежал в кресле, в вестибюле кафе, с окровавленным затылком. Вокруг нас стояла возбужденная толпа посетителей кафе. Они возмущенно махали руками и громко обсуждали нападение на меня.

– Это «железнодорожные»! Опять устроили охоту!..

– Помните, как Изю избили две недели назад? Он в больнице скончался. А взяли-то всего три рубля!..

Я пощупал свои карманы, и у меня внутри похолодело. Телефона не было! Не было вообще ничего – ни денег, ни часов, ни паспорта. Но если денег даже жалко не было, то пропажа телефона и часов была настоящей катастрофой! Необычные вещицы непременно заинтересуют органы – их наверняка примут за шпионскую рацию или еще какое-нибудь устройство!

– Надо в милицию заявить!..

– Безобразие!..

– Это быдло совсем распустилось!..

– Так, стоп! – Я постепенно приходил в себя. – В милицию заявлять не надо. Все равно никого не найдут, только допросами замучают.

– Нельзя им все так спускать, – неуверенно, но спокойно произнес администратор кафе.

– Ладно, поехали домой. – Я взялся за плечо Лепы и встал. – Не волнуйтесь, денег у меня не было, а сам жив. так что все в порядке. Спасибо за сочувствие!.. Валя, проводи меня.

На лицах у окружающих гнев сменялся состраданием и пониманием. Валентин бросился ко мне и, подставив правое плечо, участливо сказал:

– Пойдемте, я вас до такси провожу.

Мои друзья непонимающе переглянулись, но двинулись за нами.

Когда я доковылял до машины, из нее выскочил испуганный Саныч и помог мне сесть на переднее сиденье. Пока приятели рассаживались на заднем сиденье, я подозвал пальцем Валентина.

– Вот мой телефон, позвони мне завтра с утра, пожалуйста, – попросил я. – Дело есть!

Валя заговорщицки кивнул – видимо, подумал о чем-то неприличном, дурачок!

Когда он позвонил утром следующего дня, я, чтобы не вызывать подозрений, назначил ему встречу на Пушкинской площади в семь часов вечера. После чего сам позвонил Мильману и попросил собрать всю информацию о «железнодорожных», охотниках на «голубых».

Проблему надо было решать срочно. Поскольку ни в милицию, ни в «контору» обращаться было нельзя, так как это могло для меня выйти боком, я решил сыграть в «уточку-приманку». В качестве «уточки» должен был поработать Валя. Я предложил ему за это двести рублей, и он согласился, но, видно, не только из-за денег – в его глазах светилась надежда. Эх, дурачок!.. Его задачу я определил просто: ему следовало вечером ходить по темным улицам вокруг «Метелицы», изображая пьяного. Он надел на голову большую кепку, в которую засунул оловянную тарелку – получился своеобразный защитный шлем. За ним, метрах в тридцати, незаметно ходили я и Саныч, пряча в рукавах обрезки чугунных труб. Первый вечер прошел безрезультатно, что нас не удивило, ведь поэтические вечера в кафе проходили по вторникам и четвергам. Охоту я решил продолжить завтра – в четверг.

На этот раз все получилось, правда, Вале немного досталось. Его стукнули по голове, но вскользь – всетаки он был трезв и успел увернуться. Нападавших было четверо, и мы работали по плану – троих вырубили, а самого хлипкого прижали к стене.

– Здорово, Чикатило! – сказал я. – Разговор есть. Кто позавчера здесь работал? Взяли часы, деньги, паспорт и приемник?

– Пошел ты!

– Саныч, давай, – кивнул я.

Саныч вроде не сильно ударил хмыря по руке чуть ниже локтя, но сломанная рука повисла плетью. «Железнодорожный» завизжал поросенком.

– Что ж ты кричишь так, больно, что ли? – проговорил я тоном Мюллера. – А, руку сломали. Так у тебя вторая есть. и две ноги. А вот член всего один. Повторить вопрос?

– Не надо! – Парень стиснул зубы; он был бледен и держал свою сломанную руку, как маленького ребенка. – Череп вчера работал с бригадой. Он не наш, из «казанских» вроде. Где-то на Черемушках греется. Точно не знаю – к маме не ходи!

– Где его найти можно?

– Не знаю!

– Саныч!

– Ладно, ладно! В «Достархане» бывает часто. На Котовского. К маме не ходи!

– Если соврал, найду и все остальное обломаю… видишь, у меня твой пропуск на завод есть. Веришь?

– Верю! Не соврал! Отпустите!..

Мы забрали разошедшегося Валентина, который во время нашего допроса не терял зря времени – пинал отрубившихся «железнодорожников» между ног, селив машину и отвезли его домой. Я вручил ему обещанный гонорар и сказал, что мы созвонимся. После чего сразу вместе с Санычем поехал на Котовского, в ресторан «Достархан».

На дверях ресторана висела неизменная табличка с надписью «Мест нет». Специально для вразумления неверующих у двери стоял молодой амбал восточного типа.

– Иссямбесес[2], – уверенно произнес я. – Марат здесь?

Ход был беспроигрышный: я знал, что если где-то собрались три татарина, то одного из них наверняка зовут Марат.

– Здесь. Заходи, абый[3]!

Несмотря на то что был будничный день, большой зал, богато украшенный коврами, был полон – видимо, постоянные посетители не работали на заводах. Кругом сидели хорошо одетые малаи[4] с золотыми перстнями на пальцах и толстенными цепочками с полумесяцем на шее. Хватало и чернявых красавиц с томными взглядами, золотыми зубами и большими серьгами. На сцене играл что-то, причем на хороших инструментах, и пел по-татарски настоящий ВИА.

Пока мы стояли у входа в зал, ожидая метрдотеля, на нас презрительно поглядывали посетители, занимавшие ближайшие к входу столики. Переодеться мы не успели, поэтому одеяние на нас было более чем скромное, явно не вечернее. К нам подошел официант в восточном халате и, снисходительно ухмыльнувшись, все-таки провел за свободный столик с низкими диванчиками. В меню было, как ни удивительно, много восточных блюд и десертов. Я кивнул официанту и провел по меню пальцем сверху вниз. Официант насторожился и вопросительно на меня посмотрел.

– Все по два раза и побыстрей! – сказал я. Мне надо было произвести впечатление, и это удалось.

Официант бросился на кухню. Через две минуты уже два официанта стали заставлять наш столик едой и напитками.

– Вас будет только двое? – спросил один из них. – Не желаете компанию? – Он движением головы указал на столик у стены, который занимали четыре черноволосые жрицы любви. Те на минуту перестали жр... то есть кушать и, призывно посмотрев на нас, захлопали огромными накладными ресницами. Надо было соблюдать традиции, и я шепнул официанту:

– Двух, похудее и поинтеллигентнее на вид. Официант задумался, кивнул и ушел. Через минуту к нам подошли две действительно худенькие симпатичные девушки и, не спросив разрешения, сели за наш столик. Я подумал: «Восточные женщины хороши до безобразия! А также во время безобразия и после безобразия».

Они были одеты современно, но в расцветке преобладали восточные мотивы. Звали их Фатима и Гюльчатай. Ну прямо героини популярного фильма «Белое солнце пустыни».

– А как же «покажи личико»? – спросил я с наигранной досадой. – Никакой интриги…

– У нас и без личика есть что показать, – заявила Фатима и тут же огласила прейскурант: – Пятнадцать рублей – час!

– Понятно. Делу время, а потехе пятнадцать рублей – час! – сказал я и добавил: – Знаете старый анекдот? Идет вечером по темной улице женщина с двумя огромными авоськами. Навстречу ей – мужик, которому нравится раздеваться принародно. Он останавливается и распахивает перед ней плащ. Под плащом, естественно, ничего нет. Женщина, взглянув на мужика и тяжело вздохнув, говорит: «Вот черт, яйца забыла купить».

Тест на чувство юмора прошли обе восточные красавицы – захохотали неприлично громко, так что посетители стали оглядываться на наш столик.

– Кызлар[5], не знаете, случайно, кто такой Череп? – спросил я.

Девчонки переглянулись и равнодушно пожали плечами.

– Нет, мы сами здесь недавно, – ответила Гюльчатай.

Следуя уркаганской логике раздачи логинов, Череп должен быть лысым, как арбуз на бахче. Но в зале было много лысых или коротко стриженных посетителей, следовавших казанской уличной моде. Кто же из них Череп? Я сомневался, что кто-то в зале захочет с нами об этом разговаривать. Тем временем музыканты перестали играть, и на сцену вышел молодой татарин в костюме-тройке.

– Иптяшляр[6]! – громко сказал он. – Сегодня у нас большой праздник! Уважаемый Леонид Маратович, – татарин показал рукой на самую многочисленную компанию за большим столом, во главе которого восседал солидный мужчина в тюбетейке, – сегодня отмечает свой пятидесятый день рождения, дай Аллах ему здоровья! Близкие друзья Леонида Мартыновича приготовили ему дорогой подарок. Сегодня впервые на сцене ресторана «Достархан» выступит наш золотой голос Арбата, знаменитый шансонье Тимофей!

Раздались аплодисменты, а я, зная расценки Тимофея, немного обалдел: друзья у именинника были действительно не простые. Почему не пригласили татарских звезд, например Георгия Ибушева, я не мог представить. Скорее всего, Тимофей был сейчас даже среди казанской братвы номер один, вне национальностей!

На сцену вышел мой протеже и приятным, чуть хрипловатым баритоном начал петь свой (вернее, мой, точнее, Трофима) суперхит «Снегири». Аплодируя, многие уважительно смотрели на важного именинника – вот это человек! Круто! Такой подарок не каждому делают! Вах! Многие подпевали – песня была действительно замечательная и популярная в народе.

Появление на сцене подопечного сначала меня расстроило, но чуть погодя я сообразил, что без его помощи мне здесь никто слова не скажет, если не хуже. А с Тимофеем я легко выйду на Черепа и решу свои проблемы. Тимофей, ослепленный прожекторами на сцене, сначала меня не заметил, но во время исполнения третьей песни, когда он спустился с микрофоном в зал, лицо его озарилось радостным удивлением. От неожиданности он чуть не забыл слова исполняемой песни, но быстро взял себя в руки и, то и дело поглядывая на меня, исполнил ее до конца. После этого, сунув микрофон растерявшемуся ведущему и шепнув ему что-то на ухо, подошел к нам, обнял меня и сел за наш столик.

Ведущий объявил начало танцевальной программы, и музыканты из ВИА заиграли что-то из Челентано. Официанты, увидев, что Тимофей сел за наш столик, сразу бросились к нам с дополнительными приборами и рюмками.

– Привет, Артур! Какими судьбами? – с неподдельной радостью спросил Тимофей.

У наших девчонок восточные глаза расширились от удивления: за их столиком сидела звезда шансона, Тимофей, песни которого ежедневно звучали во всех ресторанах страны. Многие гости тоже заинтересовались, что это за друзья у Тимофея оказались в зале.

– Привет, Тима! Опять ты небрит, а ведь с этого начинается Родина! – шутливо отозвался я и пояснил: – Да вот, проблемы кое-какие появились, здесь и решаем.

– У тебя проблемы? – с удивлением сказал Тимофей, и лицо его сразу стало серьезным. – В чем дело? Помочь смогу?

Я шепотом рассказал ему суть дела, не посвящая в подробности. Тимофей выслушал и, похлопав меня по плечу, сказал:

– Ну, это не проблемы! Ты знаешь, у кого здесь сегодня юбилей? У самого Леонида Дворникова – Француза! Этот человек здесь может решить все… Кстати, это он в Москву «казанских» и привел. А вот он сам к нам идет!

Действительно, к нам, идя вперевалку, направлялся именинник.

– Тимофей Иванович, дорогой! – Он развел руки. – Вы почему нас забыли? Все волнуются!

– Леня, тут у нас проблемы, – серьезным тоном произнес Тимофей и показал на меня. – Твои люди хорошего человека обидели! Перетереть бы надо.

– Так. Понятно. – Француз кивнул. – Пойдемте, побазарим без ушей.

Я кивнул Санычу, и мы вчетвером прошли в пустой банкетный зал на втором этаже. Выслушав суть претензии, Леня вызвал к себе здоровенного татарина, видимо свою правую руку, и приказал тому:

– Марат, срочно найди мне Черепа! В зале его нет?

– Нет. Не светился еще. Он со своими бакланами обычно к часу подтягивается.

– Как придет, возьми его за кадык и стряси все «покупки», что позавчера взял у нашего друга Артура.

– Понял. Сделаем. А если он уже верхняк[7] по скупщикам рассовал?

– Значит, бабками вернет.

– Леня, – вставил Тимофей, – человека бабки не волнуют – хотя их там прилично было. Блески[8] надо вернуть, паспорт, ксиву, ну, и радиоприемник там был, маленький, японский.

– А что за ксива? – насторожился Француз. – Не ментовская?

– Да ты что, Леня! Обидеть хочешь? – Тимофей укоризненно покачал головой. – Я с боланами[9] дел не имею – все знают!.. Пропуск в дом культуры, армейский. Человек там шишкует. Неудобно ему без визы[10].

– Лады. Череп все вернет и бабки тоже – чтобы на нас ни у кого обиды не осталось! – твердо сказал именинник и, посмотрев на меня и Саныча, добавил: – Спокойно отдыхайте – все принесут! А теперь пойдемте, а то там балешник без нас закончится. – Француз повернулся к Тимофею. – А ты бы, Тимофей Иванович, сбацал для меня «Владимирский централ», больно душевная песня!..

Мы вернулись в большой зал. Я, конечно, не все понял из разговора, то есть базара, но суть уловил и успокоился. Тимофея, он же Золотой голос зоны, все блатные уважали больше, чем некоторых воров в законе, и вряд ли отказались выполнить его просьбу.

Тимофей снова запел, и веселье продолжилось. Только под утро, когда я с Тимофеем и Санычем, сидя за столом Француза, допивал с девчонками третью или четвертую бутылку водки, официант принес на подносе большой конверт из плотной бумаги и шепнул мне на ухо:

– Просили вам передать с извинениями за задержку – документы пришлось искать в мусорных баках.

Я распечатал конверт. Все было на месте: телефон, и часы, и документы, и деньги, правда, немного замызганные. У телефонной батареи кончилась зарядка, и мобильник действительно легко было принять за небольшой радиоприемник.

– Все в порядке? – спросил для вида именинник.

– Да, спасибо, все на месте, – подтвердил я и, решив приколоться, спросил: – Леня, а ты не слышал, случайно, про одного беспредельщика. Башкир у него погоняло?

– И слышал, и видел – вот как тебя! Крутой братишка. у него лучшая в городе бригада – до двух сотен пацанов со стволами за два часа может собрать! И пацаны не простые – все качки-каратисты! Захотел бы этот Башкир, пол-Москвы бы под себя подмял!

– А он что, не хочет? – не выдержав, спросил я.

– А зачем ему? Он и так миллионами ворочает, причем в баксах, ну и по заграницам постоянно! Ему по мелочи светиться незачем.

– А встретиться с ним нельзя? – Я насторожился в ожидании ответа – неужели кто-то под меня работает? Или это московский «глухой телефон» все так преувеличил?

– Ты знаешь. – Француз секунду помедлил. – Не советую – не тот уровень! Если что растереть, так я тебе и сам помогу, не суетись!

Понятно, подумал я, значит, просто слухи, но как бы с такими слухами на меня бы не вышла «контора», ведь крупные авторитеты это уже их епархия.

Глава 20

Сам себя не похвалишь – весь день ходишь как оплеванный!

После очередной репетиции, когда мы с Юлей ужинали в каком-то небольшом ресторане, она неожиданно стала расспрашивать меня о моей семье. В наших отношениях уже чувствовалось потепление, и интерес девушки ко мне был понятен.

– Я, Юля, детдомовский. Из близких была только тетка, да и то не родная. Она умерла два года назад.

– Тяжело без родственников – ни помощи, ни совета, – со вздохом сказала Юля.

– Всякие бывают родственники, – возразил я. – Иногда чужой человек ближе отца родного.

Сказал, а сам задумался. Родители мои всю жизнь пахали, мать – медсестрой в детском саду, а отец – сварщиком на заводе. Всячески вытягивали нас с братом, на всем экономили. Мы вчетвером ютились в однокомнатной хрущевке. Да еще к нам постоянно приезжали многочисленные родственники из деревни, которые ночевали на полу. В общем, было трудно – правда, как и многим другим в этой стране. И тут мне стало стыдно: я, один из богатейших людей в СССР, из-за каких-то гипотетических опасностей боюсь помочь своим родителям, родственникам – да и самому себе!

Я давно понял: раз мое появление в этом времени уже изменило реальность, значит, это не моя реальность, где я вырос, а какая-то другая, параллельная, что ли. А это значит, что моя встреча со мной же, но молодым, не должна привести к какому-либо временному коллапсу. И мне, честно говоря, стало все равно – очень захотелось увидеть родных людей, как-то им помочь, и я сказал:

– Юля, завтра репетиции не будет… Я уеду на неделю по делам.

– На неделю? – Она удивилась. – Но ведь завтра запись диска, а в пятницу – концерт.

– Запись отложим, а концерт и без меня пройдет – я там особо не нужен. Просто очень важные и срочные дела!

– Может, мне с тобой поехать? – робко предложила Юля. – Что я буду здесь одна делать?

Если она сказала «одна», это хорошо, это значит, что про Валеру она уже не вспоминает. Я задумался и ответил после паузы:

– Нет, лучше оставайся здесь на связи – может понадобиться твоя помощь здесь.

Вряд ли мне будет нужна ее помощь, подумал я, для этого у меня в клубе есть Мильман и секретарша Анжела, но Юлю надо было привязать к себе общими задачами.

На следующее утро, оставив все свои дела, я уже садился на самолет Москва – Пермь, Большое Савино. Чтобы не ходить пешком по городу, я отправил Саныча в Пермь на «мерседесе». Мне самому трястись в авто около шестнадцати часов не хотелось, а солидная машина могла помочь произвести впечатление на провинциальных чиновников. Саныч в Перми тоже мне мог пригодиться: он хоть и не отличался особой сообразительностью, но уже не раз оказывал мне помощь в щекотливых делах. Силенки у него хватало, и болтать он не любил.

Я сказал ему, будто бы у меня в Перми оказался внебрачный сын, которому я хотел бы чем-нибудь помочь, но не желал, чтобы об этом кто-либо узнал. Мне должно быть тринадцать лет и я должен учиться в 43-й средней школе, в Мотовилихе. Я пока не знал, чем смогу помочь своей семье, и поэтому просто взял с собой крупную сумму денег – около двадцати тысяч рублей. Также кинул в сумку свои парики и несколько коробок конфет «Рафаэлло», невиданного в СССР лакомства.

Прилетев в Пермь, я поселился в самой приличной гостинице города – «Прикамье», напротив ЦУМа, где заранее забронировал двухместный номер люкс. Родной город встретил меня осенней облачной погодой, грязными, серыми улицами, смурным, злым народом в очередях и на остановках. По улицам торопливо сновали мои земляки, одетые в темную одинаковую одежду; никто не улыбался и не смеялся. На меня, одетого в стильный светлый импортный плащ и итальянские ботинки Boss, смотрели с завистью и злостью.

На такси я проехал по Компросу: даже по сравнению с Москвой город казался карикатурой на советский строй. Провинция будто говорила: мы не столица – мы вообще другая страна. Через Южную дамбу я добрался до бульвара Гагарина, где находилась родная школа. Особого плана у меня не было – для начала я хотел просто посмотреть на юного Артура Башкирцева. Зайдя в школу – как раз была перемена, – я словно перенесся в годы своей школьной юности. Вокруг с воплями носились школьники, одетые в одинаковую форму: мальчики были в темно-синих костюмах, а девочки – в коричневых платьицах с черными фартучками.

В канцелярии сидела симпатичная толстушка; с помощью коробки конфет я выяснил у нее, что учусь в седьмом «В» классе и что сегодня у нас пять уроков. Последний урок, химия, заканчивался через сорок минут. Я решил подождать себя на улице перед школой.

Недалеко от крыльца стояла компания школьных хулиганов, и одного из них я даже вспомнил: его звали Илья Мялицин, а кличка у него была Муромец. Он был на год старше меня, занимался боксом и был грозой школы – его боялись даже старшеклассники. От него постоянно доставалось всем, в том числе и мне. Однажды очередную головомойку увидел мой сосед по дому рыжий Санька и нажаловался на Муромца своему старшему брату, настоящему бандиту. Он с друзьями так отмутузил хулигана, что тот неделю ходил с синим от синяков лицом. После этого Муромец притих и долго никого не задирал, но, видимо, этот случай еще не произошел – сейчас Илья вел себя как король. Компанию ему составляли пацаны постарше, которые, видимо, уже закончили восьмой класс, а в девятый их не взяли; такие обычно шли в ПТУ. Они курили и громко матерились, то и дело поплевывая на асфальт. У меня появилось дикое желание припомнить Муромцу все школьные обиды, но как это сделать, я еще не знал – не бить же мне школьника!

Тем временем закончился пятый урок, и из школы повалила толпа учеников, у которых этот урок был последним. Все опасливо обходили стоящую посреди дороги компанию хулиганов, явно кого-то поджидающую. Иногда к ним подходили мальчишки-школьники, молча совали Муромцу что-то в руку и так же молча уходили. Вдруг Муромец высмотрел кого-то в проходящей толпе и грозно прикрикнул:

– Эй, Миха, а ну-ка иди сюда!

К хулиганам неохотно подошел маленький, сутулый паренек с сумкой на плече. Я узнал его, хотя и с трудом: это был Валерка Михалев из нашего класса.

– Ты, Миха, никак оборзел? Ты ничего не забыл? Какой сегодня день? – Муромец схватил Валерку за грудки. – Где положенный полтинник, козлище? Почему я тебя искать должен?

– У меня сегодня нет, – жалобно произнес Валерка. – У матери аванс только завтра. Она мне бутеров с колбасой сделала, я не ел. хочешь, отдам?

– Ну ты попал, Миха! Сейчас я тебя убивать буду! – Муромец размахнулся, но ударить не успел: я перехватил его руку и завернул ее ему за спину.

– Э, ты чего, отпусти, козел! – Наглый Муромец еще не врубился в ситуацию, да и надеялся на помощь дружков, которые стали незаметно окружать меня, как стая волчат. «Ну, раз так, я не виноват – сами напросились!» – сказал я мысленно. Вокруг нас стала собираться толпа школьников.

– Эй, мужик, отпусти его, – угрожающе процедил самый здоровый пацан – ростом он был не меньше меня.

– А то что? – Я насмешливо посмотрел на него и отвлекся на секунду. В этот момент Муромец вырвался, развернулся и попытался нанести хук слева. Жалеть я его не стал – поймал за палец и уронил лицом на грязный асфальт. Потенциальные пэтэушники намека не поняли и бросились на меня. Вернее, попытались броситься: от двоих я просто увернулся, а еще двоих так сильно стукнул лбами, что звон был слышен на весь школьный двор.

Толпа учеников восхищенно загудела – авторитет вымогателей падал на глазах всей школы. Муромец попробовал исправить ситуацию. Он встал в боксерскую стойку и запрыгал передо мной. Я снова поймал его за кисть во время удара, развернул его вокруг собственной оси и, перевернув через голову, уложил на асфальт. Это было, как всегда, очень эффектно и очень унизительно. Муромец громко взвыл от боли и обиды.

– Что здесь происходит? – Раздвигая школьников руками, к нам подошла Маргарита, завуч школы. В школе ее не любили – она была жутко вредной, нудной злюкой. – Немедленно отпустите мальчика!

– Этот мальчик, Маргарита Алексеевна, вместе с теми мальчиками, – я показал на двух лежащих ублюдков (остальные потихоньку смылись), – обирают полшколы. Избивают младшеклассников. Вы – завуч и об этом не подозревали?

– Откуда вы меня знаете? – Маргарита немного растерялась. – Вы наш родитель? Или бывший ученик?.. Лицо знакомое… Илья, конечно, не отличник, но у него порядочные родители. у нас касательно него таких сигналов не было!

– Считайте, что сигнал поступил. Зинаида Григорьевна у себя?

– Нет, директор уехала на совещание в районо, – отрапортовала завуч и с явным напряжением спросила: – А вы откуда?

– Я из Москвы, – важно сообщил я. – Завтра подъеду к Зинаиде Григорьевне, предупредите ее.

Маргарита напряглась еще больше.

– Вы журналист или из министерства?

– Не важно! – отрезал я и вдруг увидел в толпе себя, юного и кудрявого. – Где у вас тут ближайшее отделение милиции?.. Вот ты, мальчик, проводи-ка меня.

– Я?! – Удивился Артур. – А почему я?

– А ты что, боишься? Нет? Тогда пойдем! Покажешь мне дорогу! – Я крепко взял Муромца за ухо и, как теленка, повел за собой. Он придерживал вывихнутую руку другой рукой и тихо скулил. Артур пошел вперед, а я украдкой на него поглядывал. Вот, оказывается, каким я был двадцать девять лет назад – симпатичным, лохматым, в лоснящемся на локтях пиджачке; я испытывал странное отцовское чувство нежности и умиления.

В отделении милиции я нашел дверь с табличкой «Инспекция по делам несовершеннолетних. Инспектор Плотникова Мария Сергеевна» и, вежливо постучав, втащил в кабинет испуганного Муромца и в двух лицах зашел сам.

– А, Мялицин, – устало проговорила седая инспекторша в звании майора, увидев грязного хулигана. – Кого опять избил?

– Сегодня не успел, – сказал я и объяснил ситуацию.

– Ну, допрыгаешься ты у меня, Мялицин, до колонии – год уже на учете! Придет конец моему терпению!

– А что, в школе не знают, что он на учете у вас состоит?

– Да все руки не доходят. А это кто? Сын ваш? Очень похож.

– Нет, просто родственник, – смутился я.

– Свидетелем будет?

– Нет, – ответил я, увидев злые глаза Муромца, и добавил: – Он ничего не видел, после всего подошел.

– Ну хорошо, оставляйте Мялицина, я его сама домой отведу. переговорю еще раз с его родителями.

Посмотрев на успокоившегося Илью, я понял, что родителей он не боится. Так, сказал я себе, надо самому предпринимать меры. Я положил на стол инспекторши коробку конфет в пакете и спросил:

– Товарищ инспектор, а кто тут у вас участковый?

– Капитан Обметко.

– Как он, ответственный работник?

– Нормальный работник. А вам зачем?

– Познакомиться хочу.

– У него пятнадцатый кабинет.