Отцы Мамин-Сибиряк Дмитрий

43

Практически все твои игрушки умели превращаться друг в друга. Это не от хорошей жизни. Просто мы иногда забывали, например, любимого дракона Стича в городской квартире, когда уезжали на дачу, или, наоборот, на даче забывали куклу Соню.

За каждым членом нашей семьи закреплена была игрушка, которую каждому из нас наилучшим образом удавалось анимировать. Я играл с тобой в Стича, старший брат Вася играл в Мишку Кота, каковой на самом деле являлся медведем или котоподобным детским рюкзачком. Мама играла с тобой в куклу Соню, и это была единственная в мире кукла, не просто не вызывавшая у тебя отвращения, а даже любимая тобой.

С Соней была такая история. Однажды шел дождь. Гулять было нельзя, и мама от нечего делать стала рассказывать тебе, как прекрасно можно было бы занять себя шитьем кукольных платьев, если бы ты играла в куклы, а не только в динозавров, драконов и змей.

– Как это – шить кукольные платья? – заинтересовалась ты.

– Я тебе сейчас покажу, – обрадовалась мама, надеясь все же хоть немного заинтересовать дочку играми в куклы.

Мама взяла куклу Соню и детский носок, давным-давно потерявший пару, ибо таково уж свойство носков, попадающих в стиральную машину. Взяла еще майку, из которой ты выросла, и колготки, которые порвались на коленке.

– Сейчас мы будем шить Соне шапочку из носка, платье из майки и колготки из колготок, – торжественно заявила мама, а ты немедленно потеряла к шитью кукольной одежды интерес.

Мы почти сразу пошли с тобой играть в дракона, но маму нельзя уже было остановить. Часа три подряд она кроила и шила, примеряла и подшивала. А мы с тобой время от времени приходили на кухню, превращенную в пошивочный цех, и с удивлением наблюдали, как мама старательно кроит и шьет, совершенно углубившись в это занятие.

– Маме что, правда интересно? – спрашивала ты.

– Наверное, – я пожимал плечами. – Видишь, Варенька, мама даже покурить не вышла ни разу.

Я думаю, сначала тебя просто забавляло следить за мамой, как та старательно шьет. Это было как в зоопарке или как в кино. Потом ты присела к столу наблюдать за маминым рукодельем и постепенно втянулась, полюбив не только кукольную одежду, но и саму куклу Соню, и мамину способность в куклу играть.

Старший брат Вася тоже вот так попался однажды, как бы между прочим взяв котоподобный твой рюкзачок и исполнив с рюкзачком зажигательный танец.

– Как, оказывается, этот Мишка Кот смешно танцует, – сказала ты.

И с тех пор всякий раз, когда вы оказывались вместе, ты заставляла Васю играть в Мишку Кота, точно так же, как меня заставляла играть в дракона Стича на том основании, что я однажды показал тебе, как Стич способен потешно чесать лапой нос.

За мной, стало быть, закреплен был Стич, за братом – Мишка Кот, за мамой – Соня. Но беда, повторяю, состояла в том, что не всегда под рукой оказывался Стич, когда был я, не всегда был Мишка Кот, когда у Васи освобождался часок от бесконечных занятий тригонометрией и химией, и не всегда кукла Соня наличествовала, когда мама вдруг приходила с работы не к полуночи, а к купанию.

Поэтому ты придумала метемпсихоз, переселение душ. Всякая игрушка могла превратиться в любую другую. Если мы, например, забывали Стича дома, то можно же на даче извлечь из сундука крокодила и заявить, что в крокодила превратился Стич. Точно так же можно условиться, что розовая Дракоша из мультика про Шрека – это теперь не Дракоша вовсе, а превратившаяся в Дракошу кукла. Можно так условиться и играть себе спокойно, тем более что характер любимой игрушки вовсе не зависит от внешности. Ты любила не за внешность. Ты любила суть.

Постепенно метемпсихоз любимых твоих игрушек сам по себе стал увлекательной игрой. То есть мы играли со Стичом так: ты выключала свет, подменяла в темноте Стича на крокодила, потом включала свет, и дракон принимался потешно причитать, что вот, дескать, стал весь зеленый, лишился рогов, усов и кисточки на хвосте. Ты выключала свет снова, подменяла крокодила щенком, и потом, когда свет включался, Стич начинал потешно переживать свое перевоплощение в щенка. Цепь превращений ограничена была только временем ужина или укладывания спать.

Но с Мишкой Котом было иначе. Если Стич и Соня легко переживали свои превращения бог знает в кого, то Мишка Кот, анимируемый братом Васей, был существом тонким и ранимым, вероятно, в связи с тем, что шестнадцатилетний Вася сам был тонок и раним, несмотря на то что носил уже обувь сорок пятого размера и одежду пятьдесят второго. Мишка Кот очень пугался и страдал всякий раз, когда случалось ему превратиться в кого-нибудь.

– О! Я несчастный! – голосил Вася недавно переломавшимся басом так, что звякала люстра. – Я превратился в крокодила! Какой позор для всего рода Мишек и Котов!

Ты в ответ заливалась жизнерадостным смехом, выключала свет, превращала Мишку Кота из крокодила в Динозавра.

– О! Горе мне! – горлопанил Вася. – Теперь я превратился еще и в динозавра. Теперь стану бесноваться!

Способность бесноваться, то есть прыгать до потолка, сшибая со шкафов мелкие предметы, свойственна была Мишке Коту вне зависимости от актуального обличия. Ты хохотала. Именно бесноватость Мишки Кота более всего нравилась тебе.

– Погоди, Мишка Кот, – говорила ты, выключая свет, – сейчас я превращу тебя во что-нибудь еще похуже динозавра.

– Не надо! – кричал Вася. – Я боюсь превращаться!

После этих слов Мишка Кот неминуемо превращался в лягушку.

А однажды я пришел домой не слишком поздно. Вы сидели на кухне. Вы невероятно трогательно смотрелись вместе: огромный Вася, словно бы нарочно предназначенный природой, чтобы играть Портоса в школьной постановке «Трех мушкетеров», и тоненькая длинная ты с рыжими локонами, отросшими уже ниже плеч. Вы сидели за столом, и в руках у вас были ножи и вилки. А на столе лежал плюшевый Мишка Кот, и вы посыпали его солью и перцем.

– Чего это вы делаете? – спросил я, как обычно поцеловав тебя и церемонно поздоровавшись с Васей за руку.

– Мишка Кот очень боится превращений, – пояснила ты. – Всякий раз, даже превращаясь в кого-нибудь нестрашного и непротивного, он ужасно орет. Мы решили его съесть за трусость.

44

Когда у тебя стал качаться первый молочный зуб, ты расстроилась. Я, конечно, знал, что у детей около пяти лет начинают выпадать молочные зубы, но как-то забыл предупредить тебя об этом, и ты расстроилась.

Дело было довольно поздним вечером. Я пришел домой, а ты лежала уже в постели, выкупанная, одетая в пижаму и благоухающая шампунем «Кря-кря», который я нарочно покупал, поскольку мы с тобой в одинаковой степени являлись поклонниками этого карамельного запаха.

Обычно перед сном в постели ты грызла огурец или морковку и слушала, как мама, дедушка или кто подвернется под руку читал тебе про мышонка Пика. Обычно укладывание проходило счастливо или, во всяком случае, трогательно. Но только не на этот раз.

Когда я вошел в спальню, чтобы поцеловать тебя на ночь, ты держала в левой руке морковку, в правой руке огурец, но ни огурец, ни морковка не приносили радости. Ты по очереди облизывала то один овощ, то другой, не решалась укусить, а из глаз у тебя текли крупные слезы.

– Что случилось, Варенька? – спросил я, подумав, что ты, вероятно, поссорилась с мамой или с дедушкой.

– У меня шатается зуб! – сказала ты с таким лично в мой адрес укором, будто это я придумал, что у пятилетних детей выпадают зубы.

– Это же хорошо, Варька. – Я попытался обернуть трагедию в шутку.

– Не смейся, папа. – Ты была серьезна.

– Почему? – Я попытался погладить тебя по голове, но ты решительно отодвинула мою руку:

– Я не хочу, чтобы у меня качались и выпадали зубы.

– Это ж, Варь, ничего страшного. У тебя выпадут старые молочные зубы, а на их месте вырастут новые, постоянные и красивые.

Ты ненадолго задумалась. Ты вообще-то любила всякую касающуюся тебя лично красоту и всякий раз утром и вечером, почистив зубы, нарочно обходила всех домашних, чтобы каждому улыбнуться и чтобы каждый человек в доме мог оценить белизну твоей улыбки. Теоретически ради красоты ты могла пойти на серьезные лишения, но только не на этот раз. На этот раз ты только еще горше заплакала, когда я посулил тебе красоту постоянных зубов.

– Я ничего этого не хочу!

– Чего ты не хочешь?

– Ничего этого! Я не хочу, чтобы выпадали молочные зубы! Я не хочу, чтобы вырастали постоянные. Потому что…

– Брось ты, Варь, – увещевал я, не понимая еще всей глубины переживаний. – Ты представляешь, у тебя будут меняться зубы, как у акулы, и мы с тобой будем играть, что ты маленький акуленок.

– Не хочу быть акуленком! – Ты сделала мхатовскую буквально паузу, в паузе лизнула огурец и уронила слезу. – Дело в том, папа, что у детей качаются и выпадают молочные зубы оттого, что дети взрослеют. И постоянные зубы у детей растут от взросления. А я не хочу взрослеть.

Честно говоря, я был поражен этой твоей мыслью, во-первых, и во-вторых, был поражен весьма уместным употреблением выражения «дело в том». Однако же продолжал придуриваться и неестественно бодриться, вместо того чтобы вместе с тобой переживать быстротечность времени, неминуемость старости и что-нибудь еще такое драматическое, от чего качаются и выпадают молочные зубы. Я сказал:

– Напрасно ты не хочешь взрослеть. Взрослеть довольно интересно.

– Ничего интересного, – вздохнула ты. – Когда человек взрослеет, его сначала заставляют учиться в школе, и у него по четвергам четыре спецхимии, как у Васи. Потом, – продолжала ты, – человека заставляют работать, как тебя и маму, до ночи и даже вместо зоопарка. А потом у человека начинает болеть сердце, как у дедушки. И никто не играет с детьми, когда они взрослеют, а я хочу всегда играть.

Я присел к тебе на кровать. Мы обнялись. Явился потешный плюшевый дракон Стич. Обыкновенно он отвлекал тебя от мрачных мыслей, но на этот раз Стич тоже взгрустнул и был принят в наше объятие третьим. Минуты через две из кухни пришла мама, намеревавшаяся читать тебе на ночь, и спросила, почему мы тут сидим обнявшись и с трагическим выражением лиц лижем огурец. Мы ответили, что не хотим взрослеть. Не хотим, чтобы у нас по четвергам было четыре спецхимии. Не хотим работать до ночи. Не хотим, чтобы болело сердце. Хотим же, наоборот, как в фильме про Питера Пэна, взрослыми никогда не становиться, искать сокровища, летать без помощи самолетов и дружить с феей Динь-Дилинь.

– Кстати, о феях. – Мама, тоже не оценив поначалу всей глубины наших переживаний, попыталась, в свою очередь, перевести дело в шутку. – Когда зуб выпадет, Варенька, можно будет на ночь положить зуб под подушку, а ночью зубная фея заберет его и вместо зуба положит подарок. Хочешь?

– Не хочу! – Ты была серьезна. – Это мой зуб, поэтому я не положу его под подушку ни для какой феи, а положу в коробочку и буду там хранить.

– Но вместо зуба фея ведь приносит подарок. – Мама попыталась подкупить тебя вторично. – Вот у друга твоего Вовы все зубы уже выпали и выросли новые. И знаешь, сколько он получил подарков?

– Тридцать два, – сказала ты, не задумываясь.

– Откуда ты знаешь? – Мы с мамой опешили от того, что пятилетняя наша дочь знает, сколько у человека зубов.

– Из рекламы, – ты пожала плечами. – Есть такая зубная паста, и еще есть машина «Ниссан-превосходя-ожидания». А подарки мне покупают мама и папа в магазине, и не надо мне никаких подарков ни от какой феи.

Следующий час, пока мама читала тебе на ночь книжку, а я переживал быстротечность времени один на кухне за бокалом вина, ты методично расшатывала зуб. Говорила, что шатать зуб немного больно. Но все равно расшатывала, смиряясь с неизбежностью.

45

Когда в гости к нам приезжал дружественный мальчик Федор, ты была против. Это теперь ваша разница в возрасте почти не заметна. А тогда была разительна. И ты справедливо подумала, что, во-первых, Федора нельзя привлечь к наиболее увлекательным играм, а во-вторых, мама и папа примутся теперь проявлять гостеприимство, то есть от наиболее увлекательных игр отвлекутся.

Игры же у нас были действительно увлекательные. Вооружившись карандашами и бумагой, мы делали газету. Вернее даже, газету и иллюстрированный журнал. Газета называлась «Вестник динозавров». Журнал назывался «Веселые – драконы, злые – драконы». Не знаю уж, почему ты настояла на необходимости тире в названии.

Газета содержала массу полезной и объективной информации. Центральный материал на первой полосе сопровождался сенсационным заголовком «Динозавры вымерли». Статья была богато иллюстрирована тобой. Ты изобразила наиболее драматические эпизоды вымирания динозавров. Динозавры, как выяснилось в ходе журналистского расследования, вымерли то ли оттого, что не мыли руки перед едой, то ли оттого, что ходили без шапки. На иллюстрациях отчетливо было видно, что динозавры без шапок и что лапы у динозавров грязные. Прочие материалы в газете подробно описывали процесс вылупливания динозавра из яйца.

Журнал, напротив, проблемных статей не содержал. Журнал брал качеством иллюстраций. Со страниц журнала смотрели на читателя вполне гламурные Дракон-носорог, Дракон-единорог, травоядный Дракон и вредный Дракон. Получалось очень похоже на страницы в глянцевых журналах, где публикуются фотографии со светских мероприятий. Одним словом, было интересно.

Но тут приехал Федя.

– Я не хочу гостей и не буду радоваться гостям, – угрожала нам ты. – Я лучше уйду в свою комнату и буду там играть, а вы не ходите за мной.

С этими словами ты и правда ушла в детскую, но гость Федя не воспринял сказанного на свой счет и отправился следом. Ты решила Федю игнорировать. Федя плясал под звучавшую из игрушечного синтезатора «Оду к радости». Ты была подчеркнуто холодна. Федя кувыркался на ковре. Ты не замечала. Федя говорил что-то – красноречиво, но неразборчиво. Ты даже и разбираться не собиралась в Фединой элоквенции. Тогда, чтобы обратить на себя твое внимание, Федя тебя укусил. Ты же в ответ сильно ударила Федю кулаком в лоб. Федя горько заплакал, и мальчишечьи слезы неожиданно оказались куда действеннее, чем танцы, кувыркание и укусы.

– Он первый начал! – крикнула ты на всякий случай в дверь, чтобы взрослые не вмешивались, а сама погладила Федю по голове и сказала ему: – Не плачь. Давай лучше будем играть в школу. Ты хоть знаешь, сколько будет два плюс два?

– Один! – Федя перестал плакать, поскольку самое глубокое отчаяние немедленно отступает, если с человеком соглашается играть такая прекрасная девочка.

– Нет, не один, – ты проявляла терпение. – Попробуй догадаться еще раз, сколько будет два плюс два.

– Три! – догадался Федя.

– Нет, не три. Подумай как следует.

Федя был в явном замешательстве. Известные мальчику числа катастрофически заканчивались.

– Четыре! – Заметно было, что Федя выложил последнюю версию.

– Правильно! – Ты одарила Федю лучезарной улыбкой и опять погладила по голове. – Видишь, у тебя получается, если ты постараешься.

Еще часа приблизительно полтора вы играли в школу. Ты учила Федю писать фразу «Папа тибе купет слоника» и чрезвычайно доброжелательно следила за первыми неуклюжими Федиными опытами в литературе.

Вы совершенно подружились, и когда пришло время прогулки, ты благородно уступила гостю большие санки, а сама поехала на горку в маленьких и неудобных санках без спинки. Вы катались с горки, валялись в снегу, смеялись и зарывались в снег. Вы замучили совершенно меня, маму и Федину маму, поминутно заставляя взрослых втаскивать санки на горку. И часа через полтора после того, как устали взрослые, соизволили наконец устать и вы.

– Пора ехать домой и есть суп, – констатировала ты. – Только теперь я поеду на больших санках, а Федя поедет на маленьких.

– Нет! – Федя бегом подбежал к большим санкам, взгромоздился на них и вцепился в санки мертвой хваткой. – Нет! Федя на больших!

В сущности, Федя был прав, поскольку на маленьких санках у него совершенно не получалось кататься. Он все время падал с маленьких санок без спинки. Это было весело на горе, но совершенно невесело по дороге домой. Но тебя заело чувство справедливости:

– Федя поедет на маленьких санках, а на больших санках поеду я!

– Варенька, Федя не умеет ездить на маленьких санках.

– Так нечестно, что я все время на маленьких.

– Действительно нечестно, но Федя падает с маленьких санок.

– Пусть падает.

Ситуация была безвыходная. Вы оба упрямились.

– Нет! – кричал Федя, вцепляясь в большие санки.

– Нечестно! – кричала ты, отдирая Федю от больших санок.

– Нет! – кричал Федя.

– Нечестно! – кричала ты.

Минут через десять закричал я. Я кричал громко и страшно:

– Так! Дети! Никто не поедет ни на каких санках! Все пойдут пешком! Слезайте и марш.

Вы притихли. Вы так покорно притихли, что мне стало стыдно. Я представил себе, что почувствовал бы, если бы на меня орал человек пятиметрового роста. Я вдруг представил себе, каким огромным кажусь тебе, которая ниже меня вдвое, и каким великаном кажусь Феде, который ниже тебя на голову.

Вы покорно оставили санки, стояли молча. Я сел с вами рядом на корточки:

– Простите меня, дети. Давайте полдороги на больших санках поедет Варя, а полдороги Федя. Пожалуйста. Иначе я не знаю, как разрешить эту проблему с санками.

– Хорошо, – согласилась ты и охотно забралась на маленькие неудобные санки.

Мы поехали домой. Я думал, ты забудешь о нашем уговоре. Но нет. Приблизительно на полдороге ты сказала:

– Полдороги! Пора меняться санками.

Федя пытался было возражать, но ты настолько была уверена в своей правоте, что убедила мальчика слезть с санок кивком головы. Федя расстроился. Он отказался сесть на маленькие санки. Он всю оставшуюся дорогу до дома шел пешком. А ты, едучи на больших и удобных санках, не оглядывалась. Тебе совершенно не было Федю жалко.

46

Как-то раз новыми домашними тапками ты слегка натерла ногу. Я укладывал тебя спать. Перед сном ты щекотала себе пятки, притрагиваясь пятками к моим обросшим за день щетиной щекам. Когда голая твоя нога в очередной раз приблизилась к моему лицу и ты принялась уже хихикать, предвкушая щекотку, я заметил мозоль:

– Откуда это у тебя, Варенька, мозоль?

Ты прекратила игру и принялась рассматривать ногу с совершенно серьезным видом. Внимательно оглядела мозоль на ноге, потрогала пальцем, лизнула и сказала со вздохом:

– Взрослею.

Ты действительно взрослела. Это выражалось даже и не в том, что ты научилась читать. И не в том, что через год в школу. И не в том, что менялись зубы. И не в том, что появлялись время от времени связанные с взрослением нервные тики. Дело было в другом: раньше одного взрослого хватало, чтобы занимать тебя целый день. Теперь я, мама, бабушка, дедушка, няня и старший брат – все вместе не способны были занять тебя даже на часть дня. Ни у одного из нас по отдельности, ни у всех вместе не хватало сил, чтобы соответствовать твоей потребности в играх и впечатлениях.

Игры были бесконечны и наслаивались одна на другую. За каждым из взрослых закреплен был игрушечный персонаж. Все персонажи связаны были друг с другом сложными взаимоотношениями и выстраивались у тебя в голове в целую «Сагу о Форсайтах». Ни одна игра у тебя не была равна себе. Например, игрушечный дракон Стич (которого анимировал я) мог играть ежедневный спектакль под названием «обжорство Стича», но одновременно и погружаться на дно Мирового океана, каковое погружение заключалось в перелистывании иллюстрированной книжки про морскую фауну. То есть я перелистывал страницы книжки, дивился потешным драконьим голосом разнообразию морских чудищ, а заодно съедал половину чудищ, закусывая их бытовыми предметами, подворачивавшимися под руку.

– Давай, Стич, съешь еще пояс от халата, – подсказывала ты.

И приходилось выдумывать, как, питаясь угрями на дне морском, Стич случайно поглотил похожий на угря пояс.

Мультики по телевизору ты тоже смотрела, не то чтобы увлекаясь сюжетом. Тебе хотелось, чтобы в телевизоре шел мультик, а на диване перед телевизором ящерица Фырфыра и кукла Раэлла (обеих анимирует мама) беседовали о путешествии в волшебную страну.

Короче говоря, мы решили первый раз в жизни повести тебя в кино и показать тебе фильм на большом экране. Мы надеялись, что хотя бы на пару часов ты утолишь жажду впечатлений. В один из первых дней нового года мы отправились в кинотеатр «Пять звезд» смотреть фильм «Хроники Нарнии». Кинотеатр этот был выбран потому, что там, насколько нам помнилось, по фойе летали ручные попугаи.

– Мы едем к попугаям? – поминутно спрашивала ты в машине, ибо не верила, что кино на большом экране чем-нибудь всерьез отличается от кино по телевизору.

В кинотеатре была совершенно вавилонская толпа. Старший брат Вася сразу же покорно встал в бесконечную очередь за билетами. Я вышел на улицу покурить, твердо решив, что сначала покурю, а повешусь уже потом. А ты, волоча следом за собой маму, подошла к первой попавшейся служительнице и прямо спросила:

– Здравствуйте, скажите, пожалуйста, где у вас тут ручные попугаи? – Ты недавно освоила вежливые формы, и потому любила их.

– Попугаи наверху, – соврала служительница.

Ты без колебаний потащила маму на третий этаж кинотеатра.

Мама рассказывает, что, добравшись до верху, ты еще раз спросила первую попавшуюся служительницу о ручных попугаях. А когда выяснилось, что попугаи украдены, ты сказала:

– Тогда, может быть, покатаемся на паровозе над пропастью, пока папы нет?

В кинотеатре «Пять звезд» устроен внутренний дворик. Над внутренним двориком на высоте третьего этажа проложена игрушечная железная дорога. Если бы я увидел, что ты едешь над пропастью на игрушечном паровозике, я, конечно, сначала убил бы маму, а потом бы сам умер от разрыва сердца. Чтобы не остаться круглой сиротой, ты решила покататься на паровозике, пока я курю.

– Папе не говори, – сказала ты маме, забираясь в паровозик.

Когда я докурил, катание уже закончилось. Мне незачем было умирать от разрыва сердца, зато пришел удрученный Вася и сказал, что кончились билеты.

– Хнык! – прокомментировала ты отсутствие билетов и пошла в игровую комнату. – Хнык, – сказала ты, выйдя из игровой комнаты через пять минут, – там очень скучно.

День обещал быть безнадежно испорченным. Мне ничего не оставалось, как повезти семью в другой кинотеатр. Подходящих сеансов и билетов на подходящие сеансы не нашлось нигде, кроме маленького кинотеатра в Люберцах. Перед началом просмотра ты потребовала купить тебе коробку шоколадных шариков, про которые я не знаю, как они называются, но знаю, что их принято есть в качестве завтрака с молоком. Кроме шариков в коробке содержался маленький пластмассовый фавн.

– Козел, – констатировала ты, разглядывая фавна снизу, – а так похож на человека, – удивлялась ты, разглядывая фавна сверху, – только с рожками.

Я думал, что в связи со своей непоседливостью ты не выдержишь и половины сеанса. Я всерьез готовился выйти с тобой в фойе, пока мама и Вася досматривают фильм, грызть противные шоколадные шарики и играть в фавна, каковой наверняка оказался бы очередным метемпсихозом дракона Стича.

Но ничуть не бывало. Ты смотрела весь фильм не отрываясь. Ты была абсолютно захвачена действием. Ты только время от времени снабжала фильм комментариями, причем очень тихими, губы едва шевелились:

– Фавна слишком сложно зовут «мистер Тумнус», я буду звать его Тунус.

Или:

– Я поняла. Там, где зло, там всегда темнота или полумрак. А там, где добро, там всегда светло.

Или, когда в кадре появились кентавры, ты сказала:

– Вот это да! Кентавры едут сами на себе!

Фильм закончился. Ты сказала, что кино тебе очень, очень, очень понравилось. Ты очень попросила, чтобы тебе купили фильм, как только DVD-диски с «Хрониками Нарнии» поступят в продажу. Приехав домой, ты немедленно запихала фавна в морозилку, ибо там было царство злой колдуньи, из которого фавна нужно было поминутно спасать.

С тех пор мы очень часто стали покупать противные шоколадные шарики. Мы покупали их ради вложенных в коробки персонажей из «Хроник Нарнии». Шариков никто не ел. У нас накопилось килограммов пять этих противных шоколадных шариков.

47

С «Хроник Нарнии», собственно, началась «сепарация», если пользоваться терминологией детских психологов – расставание, взросление, постепенное ослабление зависимости ребенка от родителей. Я хочу сказать, что игры твои по мотивам «Хроник Нарнии» – это были первые игры, в которые ты играла одна. Прежде я бы обязательно подошел к тебе, спросил бы, что ты тут делаешь, и постарался бы научить тебя чему-нибудь полезному. Теперь я только заглядывал в твою комнату, но не входил внутрь. Помогать тебе сепарироваться советовала нам доктор, утверждая, будто постоянное шмыганье носом – это в твоем случае не насморк, а нервный тик. Доктор говорила, будто ты шмыгаешь носом именно потому, что не по возрасту сильно зависишь от нас, слишком сильно любима, контролируема и опекаема.

Ты сидела одна за столом и писала книгу. Эта книга по мотивам фильма «Хроники Нарнии» состояла из десятка листков in octavo, скрепленных вместе, и писалась почему-то справа налево, как Тора или Коран. На обложке ты старательно нарисовала льва и солнце, причем так, что лев и солнце совершенно не отличались друг от друга.

Доктор говорила, будто нервные тики – наиболее распространенное расстройство у современных детей. Особенно часто у детей бывают нервные тики, если родители успешны, много работают, редко бывают дома, а вернувшись домой, принимаются баловать ребенка или усиленно ребенка воспитывать, так или иначе не замечая, что ребенок повзрослел. Послушавшись доктора, мы стали замечать твое взросление, тики почти сразу пошли на убыль, но замечать взросление дочери оказалось довольно грустно.

Я заглядывал в твою комнату. Ты сидела за столом и рисовала одна уже минут сорок. На первой странице книги ты рисовала фонарь, девочку и фавна. И писала: «Люси подошла к фонару и фстретилась с Тумнусом». Я смотрел из-за двери на твою работу и думал, что «Хроники Нарнии» – очень подходящая для процесса сепарации сказка. В этой сказке маленькие дети ведут себя совсем как взрослые, или просто я напрасно считаю маленьких детей столь уж беспомощными. Ты переворачивала страницу, рисовала шкаф и писала: «Волшэбный шкаф зокрылся». Потом ты рисовала красивую женщину в красивых санках и писала: «Снежная колдуня». Потом рисовала льва и писала «Аслан возвращаеца». Потом рисовала фавна в клетке. Фавн был похож на Ходорковского. Под картинкой значилось: «Тумнуса поймали». Дальше картинка была совсем трагическая: поверженный, жалкий, некрасивый, мертвый лев, над львом – торжествующие чудища и надпись: «Аслан умир».

Когда мы беседовали с доктором про навязчивое твое носовое шмыганье, доктор нашла в наших методах воспитания девочки целую кучу ошибок. Во-первых, доктор говорила, что нельзя кормить ребенка и одновременно рассказывать ребенку сказки или читать книжку. От этого, говорила доктор, ребенок заменяет вкус еды вкусом рассказываемых сказок. Грубо говоря, не отличает колбасу от апельсина, воспринимает то, что ему говорят, а не то, что чувствует сам. Ребенок растерян и реагирует на собственную растерянность нервными тиками. Послушав доктора, мы перестали рассказывать тебе сказки за обедом.

Во-вторых, говорила доктор, играя с ребенком, не следует разыгрывать для ребенка спектакль. Не стоит то есть мне демонстрировать тебе вереницу похождений плюшевого дракона Стича, если ты не принимаешь участия в игре, а только смотришь на мою игру со стороны и смеешься. Я прекратил развлекать тебя своими «one dragon show». Стич стал скучнее и рассудительнее, но зато в его похождениях теперь принимала участие ты или какая-нибудь анимируемая тобой игрушка.

В-третьих, говорила доктор, нельзя укладывать тебя спать. То есть можно почитать тебе на ночь, можно поцеловать тебя и пожелать спокойной ночи, но нельзя сидеть над твоей постелью каждый вечер до тех пор, пока ты не уснешь. Доктор говорила, что ты уже не младенец, должна учиться быть в одиночестве, самостоятельно входить в бессознательные бездны сна, самостоятельно возвращаться обратно, а мы как-то забыли, когда минуло твое младенчество, отменить укладывания.

Труднее всего было, конечно, отучить тебя от укладываний. Ты внимательно выслушала, что вот ты уже взрослая, а взрослые люди не укладывают друг друга спать. Выслушала и сказала:

– Я согласна с вами. Но только наполовину.

– Что значит наполовину, Варенька? На какую такую половину?

Ты нарисовала пальцем на стене воображаемый круг. Круг был настолько велик, насколько тебе хватило руки. Потом ты разделила воображаемый круг напополам воображаемым диаметром, ткнула пальцем в воображаемую левую половинку круга и сказала:

– Вот на эту половину я с вами не согласна.

Тем не менее с того памятного разговора ты стала засыпать сама. Удивительным образом, как только мы отменили сказки за обедом, как только мы стали вовлекать тебя в игры, а не развлекать тебя играми, как только мы перестали укладывать тебя спать, нервные тики прекратились или почти прекратились. Кроме того, ты в несколько дней заметно повзрослела. Даже внешне. У тебя изменились привычки, ты почти перестала капризничать. Еще ты заявила дедушке, который занимался у нас домашним твоим образованием, что к буквам и цифрам ты относишься одинаково, но любишь складывать буквы в слова, а цифры складывать не любишь, потому что непонятно, во что они складываются.

– То есть мы будем писать, – сказала ты. – А про арифметику пока даже не говори мне.

Еще ты подолгу стала играть одна. Я заглядывал в твою комнату и смотрел, как ты дорисовываешь свою книгу по мотивам «Хроник Нарнии». На предпоследнем листочке опять изображался фавн в клетке, а возле клетки была девочка. Надпись гласила: «Люси ношла Тумнуса». На последней странице девочка и фавн плясали, взявшись за руки, и написано было: «Люси и Тумнус пляшут».

Закончив книгу, ты обернулась и увидела в дверях меня:

– О, папа, я написала книгу, хочешь почитать?

– Хочу. – Я взял книгу и стал читать.

– Ты читаешь мою книгу взаправду, – сказала ты и счастливо засмеялась.

– Конечно взаправду, Варенька. Как же еще можно читать книгу?

– Я думала, ты будешь читать ее понарошку.

48

И я пообещал тебе, что как-нибудь у меня будет целый выходной день, и целый день мы будем играть в плюшевого дракона Стича.

– У тебя уже выходной день? – спрашивала ты каждое утро.

– Нет, Варенька, день сегодня будний, будь он неладен, и мне надо идти на работу, будь она неладна.

– Ладна, ладна, – возражала ты со свойственной детям наивной жестокостью и не давала мне доспать десять минут после будильника. – Вставай, пей кофе и иди на работу, а то, когда ты спишь, мне кажется, что у тебя выходной.

Наконец выходной день действительно наступил. Ты разбудила меня утром:

– У тебя сегодня выходной?

– Да, выходной, а который час?

– Ноль, девять, две точечки – одна сверху, другая снизу, ноль, ноль, – констатировала ты.

Я подумал, что хорошо бы научить тебя различать часы и хорошо бы еще научить тебя не будить отца в девять утра по выходным. Настроение было дурное, но ты сказала:

– Если ты прямо сейчас встанешь со мной играть, я, так уж и быть, поцелую тебя куда-нибудь, где не колючий.

И с этими словами поцеловала в лысину. Пришлось вставать.

Пока я умывался и пил кофе, ты притащила на кухню плюшевого дракона Стича и плюшевую дракониху Василиску. Еще ты принесла пластилину, бумаги, карандашей, плюшевого змея и плюшевого крокодила. Я совершенно уверен, что в твоей голове не было никакого отчетливого замысла, и сценарий игры, которой нам предстояло посвятить целый день, ты выдумывала на ходу.

– Сейчас, – сказала ты, – мы будем играть, что у Стича сначала случилось счастье, потом несчастье, потом опять счастье, и так много раз.

– Какое же счастье случилось у Стича? – Я взял плюшевого дракона и стал манипулировать куклой так, будто дракон разминает лапы.

– Он женится, – ты пожала плечами. – Он женится на драконихе Василиске, ее теперь будут звать Василиска Драконовна Стич, и у них родится маленький стичонок.

Ты ловко слепила из пластилина дракончика, прилепила дракончика к брюху драконихи и сказала, что свадьбу надо справлять быстрей, а то Василиске скоро рожать.

Для скорейшего справления свадьбы ты разорвала кусок красной газовой ткани, большую половину повязав драконихе на голову в качестве фаты, а меньшую половину повязав дракону на нос.

– Чего это у Стича на носу? – спросил я.

– Это галстук.

– А почему на носу?