Катынь. Post mortem Мулярчик Анджей

66

Анна шла впереди, за ней громыхала по мостовой двухколесная тележка, колеса которой были забраны в железные обручи. Каменотес держал дышло, сзади тележку подталкивал рабочий в выцветшей куртке от немецкой военной формы. На тележке, обернутая тряпками, лежала доска.

Анну не покидало какое-то предчувствие. Когда они уже подъехали к ризнице, она не стала отдавать распоряжение, чтобы выгрузили доску. Анна нашла священника и попросила, чтобы ксендз Тваруг указал то место, куда можно будет вмуровать доску, увековечивающую дату смерти ее мужа.

– Но ведь у вас еще нет никаких для этого доказательств?

– Каких доказательств?

– Что господина майора нет в живых.

– Есть доказательства, – бросила Анна. – Есть неопровержимые доказательства. А эта доска будет служить доказательством и для других.

Ксендз был явно обеспокоен. Он с неохотой вышел на газон перед ризницей. Каменотес развернул тряпки, скрывавшие доску. Он был горд выполненной работой и внимательно следил за ксендзом, читавшим надпись: Майор Анджей Филипинский погиб мученической смертью в 1940 году в Катыни. Быстрым жестом ксендз велел каменотесу закрыть доску и, обращаясь к Анне, вполголоса произнес:

– Вы хотите это поместить в часовне?

– Ведь семья мужа вот уже сто лет считается благотворителем этого костела. Так что, я думаю, он достоин этого?

Ксендз, казалось, усердно поддакивал, но выражение его лица говорило Анне об обратном, ксендз давал понять, что просьба ее неприемлема.

– Во всяком случае, не в подобном виде. – Он в неуверенности потирал руки, словно его смущало то, что он был вынужден сейчас сказать. – Не теперь. И не должно быть ни даты, ни места. – Он наклонился к Анне и сказал, особенно подчеркивая: – Вы ведь не желаете, чтобы у храма были неприятности? Сейчас даже упоминание имен умерших во время поминальной службы требует согласия цензуры!

Он подошел к тележке, рывком сдернул тряпку с доски и сказал, обращаясь скорее к каменотесу, чем к Анне:

– Надпись должна заканчиваться словами «мученической смертью»!

Каменотес с пониманием поддакнул. Он посмотрел на Анну. Та отрицательно покачала головой, и каменотес закрыл доску тряпкой. Жестом Анна велела каменотесу взяться за дышло.

Тележка снова погромыхала по мостовой. Так они приехали на Брацкую. Анна сняла замок с двери подвала и велела туда внести доску. Не могла же она держать ее дома. Там Буся по-прежнему ждала известия, что Анджей нашелся. Ведь столько людей только сейчас возвращается после долгих скитаний…

В этот день они прочли очередную запись. Ежедневно они продвигались на одну страницу вперед, ибо по прочтении каждой следующей страницы им хотелось иметь время на то, чтобы представить себе те сцены, как их обыскивают, как везут на станцию. Этого им Ярослав уже не рассказывал, ведь его там не было. 7 апреля. 9.45. Стоим на станции Ельня.

Он видел тогда столько, сколько удалось увидеть в окно тюремного вагона. Они размышляли над тем, чем именно в этот день они сами были заняты. Где были? Был ли это тот день, когда Франтишка велела им пойти на реку и нарвать вербы для праздничного стола? А может, они тогда отправились на базар, чтобы продать шубу Анны? Но это мог быть и тот день, когда Франтишка заперла Анну и Нику на чердаке, так как по деревне шныряли какие-то машины с полицейскими, и те расспрашивали жителей, не скрываются ли тут польские офицерши…

Почему они не вели дневник? Ведь теперь они могли бы сравнить, как день за днем их жизнь расходилась с его жизнью, пока в конце концов они не узнали про те часы, которые стали для него последними. 8 апреля. 14.40. Стоим на запасном пути в Смоленске. Я спрятал обручальное кольцо в подкладке мундира.

67

Орган загудел маршем Мендельсона. Эти торжественные звуки, склоняющие к танцевальному шагу, вместе с лучами солнца, проникавшими сквозь витражи, наполнили костел францисканцев какой-то удивительно праздничной атмосферой.

Анна стоит совсем рядом с алтарем. Так близко к алтарю она стояла только в день собственного бракосочетания. Тогда при выходе из костела шлейф ее платья тянулся за ней по трем ступеням лестницы, а над их головами сияла арка из скрещенных сабель…

На Ренате Венде был костюм, адвокат Пёнтэк был в элегантной синей паре. Когда он надевал на палец Ренаты обручальное кольцо, Анна задумалась на секунду, будут ли с этого момента люди, говоря о госпоже Венде, по-прежнему называть ее «госпожа ротмистрша»? Могла ли она предположить, что когда-нибудь окажется свидетелем на ее свадьбе? Именно она?

Месяц тому назад вдова ротмистра Венде позвонила к ним в дверь. За руку она держала сына. Войтусь шаркнул ножкой, поклонился и с серьезной миной вручил Анне букет роз.

Сначала они разговаривали в гостиной о позоре Нюрнбергского процесса, об отсутствии каких-либо сведений о полковнике Ярославе Селиме, о том, что Анна, получив справку из суда, хотела поместить в костеле доску с датой смерти мужа, но все закончилось тем, что теперь она держит ее в подвале. Они выпили чаю, и Анна все пыталась догадаться, что, собственно, привело к ней вдову ротмистра. Госпожа Венде производила впечатление просителя, который побаивается изложить свое дело. В какой-то момент она потушила папиросу, привлекла сына к своим коленям.

– Я пришла попросить вас кое о чем, пани Анна. – Она положила ладонь на голову Войтуся. – В том числе и от его имени. Я бы хотела попросить вас быть свидетельницей.

– В суде?

– Нет. На бракосочетании.

– Меня?

– Вас. – Рената смотрела ей прямо в глаза. – Именно вас.

Она долго колебалась, имеет ли право обращаться к Анне с такой просьбой, но в конце концов пришла к выводу, что как бы то ни было у них общая судьба: в один и тот же момент их официально признали вдовами, ибо ложь суда обозначила общую дату смерти их мужей. Рената понимает, каково отношение к ней Анны, но знает, что теперь есть нечто такое, что больше их сближает, чем разъединяет, и что ее будущий муж, адвокат Пёнтэк, относится к Анне с чрезвычайным уважением…

А теперь Рената стояла перед алтарем в элегантной шляпке, Анна сидела в первом ряду скамей для почетных гостей. Сейчас свидетели поставят свои подписи под актом о бракосочетании. Еще звучал марш Мендельсона, когда Анна заметила за колонной движение какого-то знакомого силуэта. Сквозь цветные витражи сияло солнце, оно ослепляло ее, но этим удалявшимся высоким мужчиной мог быть только он! И этот шаг. Он шагал как офицер перед шеренгой солдат. Это мог быть только он! Сидевшие на скамьях люди недоуменно провожали взглядами женщину в шляпке с вуалью, которая почти бежала по боковому нефу, чтобы догнать какого-то человека. Он остановился возле нищего, примостившегося у входа в костел, полез в карман, и только теперь она убедилась, что это был не Ярослав…

68

Ежедневник Анджея Анна хранила в деревянной шкатулке, которая запиралась на ключ. Эта шкатулка была спрятана теперь в комоде, под стопкой белья. Там лежали награды Анджея, его портсигар, разные личные документы. Там же хранилась гильза от пистолетного патрона калибра 7.62. Ежедневник Анна вынимала только вечером, когда Буся ложилась спать, а Ника отрывалась от изучения учебника об открытиях эпохи неолита и их значении для европейской культуры. Они садились рядом на диван, прослеживая теперь уже не месяцы или дни, которые отделяли Анджея от смерти, а часы. 9 апреля: Стоим на станции Гнездово. Минут за пятнадцать до пяти утра побудка. Велели приготовиться к высадке…

Всего несколько фраз. Буквы все крупнее, все более неровные ряды слов. Анна вовсе не узнала бы его почерк. Видимо, очень нервничал. Приходилось спешить. Писал это как рапорт для потомков. Станет ли когда-нибудь этот рапорт открытым для них? Чувствуется в нем ускоренное дыхание: сейчас произойдет нечто неотвратимое…

Ника читала вполголоса, еле сдерживая рыдания: Мы должны куда-то ехать на машинах. Наши вещи забирают и бросают в грузовики. Видны тюремные машины. «Черные вороны». Что дальше?

Как выглядел этот черный ворон ? Что им сказали, когда они высадились на этой станции? Высадились или их штыками гнали из вагонов? Остались лишь надписи на стенках. Ведь Ярослав говорил, что в таких ситуациях каждый человек хочет оставить по себе хоть какой-то след. Пишет или выцарапывает свою фамилию, дату, час…

Они не заметили, что в дверях стоит Буся в халате. Она опять повторяет вопрос, которым вот уже полгода мучает Анну:

– Когда же наконец ты заберешь у них то письмо Анджея?

Она подходит ближе, любопытствуя, над чем это склонили головы ее невестки и внучки. И тогда Ника незаметно выдернула шнур торшера из розетки. Гостиная погрузилась в темноту, которую лишь слегка рассеивал проникавший сквозь шторы свет фонаря.

– Опять эти пробки, – вздохнула Буся и стала ощупью пробираться к дверям.

69

Анна смотрела на окна здания Ягеллонского университета. Вот уже час, как она гуляла по двору. На голове ее снова была бордовая шляпка-ток с вуалью. Анна ждала дочь, теперь у нее уже не было поводов ждать кого-то другого.

Ника уже ответила на все экзаменационные вопросы. Теперь все сидевшие за покрытым зеленым сукном столом смотрели в сторону блондина в сером пиджаке и зеленой рубашке. Представитель общественности просматривал бумаги. Профессор с засушенным лицом доброжелательно улыбался абитуриентке.

– Почему вы решили поступать на археологию?

– Когда-то мне один человек сказал очень важную вещь. – Ника на долю секунды представила себе лицо сестры Анастасии. – Что археология дает возможность даже столетия спустя раскрыть историческую правду.

Профессор, соглашаясь, покивал головой, но в этот момент вмешался общественник:

– Может, начнем с анкеты? – Он просматривал бумаги, подчеркивая что-то карандашом. – Ваше происхождение?

– Мать сейчас на пенсии, которую получает за отца, погибшего во время войны.

– При каких обстоятельствах он погиб? И где?

– В Катыни, в тысяча девятьсот сороковом году.

Анне не пришлось спрашивать у Ники, как все прошло. Девушка еще издалека отрицательно покачала головой.

– На чем тебя срезали? – спросила Анна, беря дочь под руку.

– Спросили, где погиб отец.

– Ведь ты же приложила справку из суда.

– Там не было указано, где он погиб. Я им это сказала. Сказала, где и когда.

– Ну и зачем ты это сделала?

– Ты же никогда не мирилась с враньем в этом вопросе.

70

Ника смотрела на себя в зеркало и пыталась вспомнить, как она была одета в прошлом году в день именин своего отца Анджея. Кажется, она хотела попросить у матери коралловые бусы? Ведь она собиралась пойти в оперетту. Юр достал тогда два льготных билета. Она не пошла, так как Анна сочла это предательством: уйти из дома в день именин Анджея? Она выбрала оперетту, значит, предала память об отце! А Ника тогда выкрикнула ей прямо в лицо, что Анна завидует ее молодости, завидует тому, что у нее есть человек, который ее ждет, и что отец как раз желал бы, чтобы она, несмотря ни на что, жила как все ее ровесники, чтобы ходила на танцы… Тогда она выбежала из дома, но в оперетту не пошла. Она бродила по бульварам, был туман, кажется, моросил дождь, а она убеждала себя, что никто не вправе требовать от нее, чтобы и она жила в каком-то времени post mortem. Пусть наконец Анна перестанет быть для нее укором совести! Тогда ей еще не вполне были понятны слова Анны, что, может быть, когда-нибудь и она поймет значение того, что человек дается нам судьбой на всю оставшуюся жизнь только один раз…

Прошел всего лишь год, а она словно родилась во второй раз.

Буся, как всегда, приготовила на именины сына его любимый бисквитный торт…

Ника никуда не собиралась.

Анна положила на стол портсигар Анджея. В центре стола стоял торт. Было накрыто четыре прибора. Один – для нежданного гостя. Лежал альбом с фотографиями. За столом сидели три женщины. И Буся, как каждый год, положила свою ладонь на руку невестки и сказала:

– Он вернется, Анечка. Он будет с нами.

Анна накрыла ладонью высохшую как осенний листок руку Буси. И тогда Ника подумала, что смерть вовсе не означает небытие. Небытие – это отсутствие тех, кто помнит.

Она смотрела на бабушку и на мать и видела их как сквозь перевернутый бинокль, словно они отдалялись в пространстве, становились все меньше, все неслышнее. Несмотря на это, она услышала вопрос Буси, обращенный к Анне:

– А что с его последним письмом?

Буся смотрела на Анну как на ученицу, не выполнившую домашнего задания.

– Не отдали. Но это ничего. Я помню его наизусть.

Анна прикрыла глаза и начала повторять текст письма: Смоленская область, ящик 12. Козельск, 15 декабря 1939… Любимые мои Анечка и Никуся. Я интернирован. Чувствую себя в общем хорошо. Мы тут все друг друга поддерживаем…

Буся закрыла глаза, как во время молитвы. Ника беззвучно повторяла вслед за Анной каждое слово, как будто хотела выучить их наизусть: Я тоскую ночью и днем. Здесь я повторяю все те слова любви, которые не успел в своей жизни высказать. Надеюсь, что Никуся стала твоей опорой. Вылечила ли она гланды? После войны мы вместе пойдем есть мороженое…

71

Каждую ночь я встречаю вас во сне. И пусть я тоже приду к вам во сне, прежде чем мы встретимся наяву. Не волнуйтесь. Время встречи настанет. Где бы я ни был, я всегда с вами…

Вероника заканчивает мысленно этот текст, написанный в первой половине ХХ века. Теперь, спустя более полувека, уже только она может его помнить. Когда-то профессор сказал ей, что для археолога полвека значат столько, сколько для мотылька значит одна минута.

Она уже завершает свое путешествие, которое на самом деле не закончится никогда. Оно совершается в глубь времени, которое когда-то для столь многих остановилось в этом месте.

Она у ворот. Ворот куда? В лес? В вечность? В пустоту? Ей не надо заглядывать в записи отца. Она наизусть помнит две последние записи: Нас привезли в лес. Что-то вроде дачной местности…

Начинается лес. Стволы сосен рассеивают солнечный свет. Она минует православный крест. Здесь символическая могила в память о 500 убитых русских солдатах. Убитых, но кем? Об этом ни слова. Может, она спросит того священника, что стоит перед крестом и крестится широким жестом. Рыжие волосы опадают на черную рясу. Вероника вынимает фотоаппарат, делает снимок. Священник подозрительно посмотрел в ее сторону и продолжил молитву.

Она идет по дорожке, ведущей к поляне. Оглядывается вокруг. Это не тот лес, который увидел отец, когда его сюда привезли.

Как их сюда довезли? По сколько человек загружали в тюремные машины? Теперь она уже знает, что черный ворон выглядел именно так, как назывался: черная птица смерти. Их сгрудили, втиснули в клетки и так везли. Он был в том полушубке. До той самой минуты, которая запечатлена в его ежедневнике: З абрали мой полушубок. Обыск. Обручальное кольцо не нашли. У меня отобрали поясной ремень и часы. На часах было 6.30. Что дальше?

Это последняя запись в ежедневнике. Она уже знает, что было дальше. Знает что, но не знает, как это происходило. Мертвые ничего не подтвердят, а свидетелей нет. Теперь свидетель – она сама. Она – археолог самых новых могил. Когда она до них дойдет, то пройдет последний путь отца и таким образом восполнит запись, которой нет в ежедневнике. Она идет между деревьями. Это не те деревья, которые он мог видеть. С той поры посадили новые. Они успели стать старым лесом. Лесом, который вырос над теми ямами, в которые вместе с отцом попал и его ежедневник.

Она идет по залитой цементом дорожке, но под ногами она ощущает песок, ведь и он тогда шел по песку. Шел между конвоирующими его энкавэдэшниками. Говорили ли они что-нибудь? Спрашивал ли он о чем-нибудь?

Вероника хотела бы услышать теперь в этом лесу голоса птиц. Но в этом лесу птиц нет. В тишине из-за деревьев доносятся крики конвоя. Их разделяли, сначала выдергивали из ряда, затем тащили под руки. До ям всего десяток метров. Теперь там растет трава, но она видит вырытую яму. Двое людей выкручивают ему руки. Третий связывает их веревкой. Он пытается обернуться, что-то крикнуть, но веревка стискивает ему горло. Он должен был рваться. Он никогда не сдавался. Слышны выстрелы, щелканье заряжаемых пистолетов «вальтер».

Должно быть, выстрелы спугнули птиц. Наверное, их тут тогда не было. Но почему их нет сейчас? И лес был другим. И не было поставлено в память о жертвах преступления крестов, у которых теперь проходят богослужения. И границы ям не были обложены цементом. И для нее они по-прежнему открытая рана этой земли, именно такими они снятся ей с того самого момента, когда она вдруг ощутила себя брошенной на самое дно такой ямы и смотрящей оттуда вверх, на небо, которое то затягивается облаками, то принимает цвет незабудок… Итак, ям нет. Но она их видит. Ей не надо закрывать глаза, чтобы видеть, как чья-то рука тянется к его голове. Рука держит пистолет. Сейчас она нажмет на спуск. Слышит ли еще тогда человек этот звук? Что застыло последней картиной в его зрачках? Эти корни, срезанные отвалом бульдозера? Торчащая из песка рука кого-то застреленного чуть раньше? Куда упала гильза от патрона, который продырявил его череп?

Вероника вынимает из сумочки завернутую в платок гильзу. Эту гильзу от пистолетного патрона калибра 7.62 когда-то взял отсюда Ярослав. Он был тут зимой 1943 года и тогда осознал, что сам не понимает, как ему удалось избежать выстрела в затылок. Он забрал с собой эту гильзу на память о том, что уцелел. А может, для того, чтобы никогда не забыть, что за дарованную жизнь можно заплатить любую цену. Пусть даже это будет ложь. И вдруг к ней пришло осознание того, что Ярослав теперь живет только в ее воспоминаниях. Анна не может его помнить, ибо сама она живет только в памяти Вероники. А у нее нет даже ни одной фотографии Ярослава. От него осталась лишь эта гильза. Он показал ее тогда, когда еще пытался убедить всех, себя, Анну и весь свет, что иногда молчание может стать доказательством смелости и что тайну смерти его товарищей надо оставить для истории. А потом для истории осталась и тайна его собственной смерти…

Вероника вынимает гильзу из платка и кладет ее на оградку у креста, как другие оставляют монеты в фонтане, к которому хотят когда-нибудь вновь вернуться. Ей вспомнился тот пассажир, с которым она ехала вместе в купе до самого Смоленска.

–  Вы туристка?  – спросил он, а она, качая отрицательно головой, ответила:

–  Нет, я дочь…

Примечания

1

Польский орден за воинскую доблесть, учрежденный в 1792 г. и возрожденный польским парламентом в 1919 г. с тем же статутом и традициями после обретения Польшей независимости 11 ноября 1918 г.

2

Текст написан автором специально для русского издания

3

Мастерица по изготовлению париков.

4

Слово myszka (родинка – польск .) созвучно слову «мышка». Речь идет о мифическом короле Попеле, который был наказан за свою жестокость – его съели мыши.

5

Удостоверение личности на территориях, завоеванных гитлеровской Германией во время Второй мировой войны.

6

Администрация помощи и восстановления Объединенных наций (UNRRA). Международная гуманитарная организация, которая оказывала помощь странам Европы. Действовала с 1943 по 1947 г.

7

Коммуния – католический обряд причастия.

8

Подпольная военно-политическая организация «Свобода и независимость».