Катынь. Post mortem Мулярчик Анджей
– Вот эта десятка означает, что я подарила папе этот портсигар на десятую годовщину нашей свадьбы. – Анна кончиком пальца коснулась первой цифры.
– А вторая?
– Она означает Десятый полк тяжелой артиллерии.
– А эти две буквы? – Ника провела пальцем по связанным изящным вензелем двум буквам «А».
– Анджей и Анна. А буква «В» – это ты. Вероника. А это две миниатюрные копии орденов – Креста за доблесть и Ордена Virtuti Militari – за участие в войне с большевиками. Я узнала бы этот портсигар хоть на краю света. Второго такого нет!
Ника протянула руку, чтобы взять портсигар, но Анна прикрыла его ладонью. Да, она ревновала к любому знаку от него, к любому человеку, кто мог бы хоть что-то о нем рассказать. Теперь этот полковник был для нее самым важным. Только он мог связать то, что было для нее post mortem, с тем, что случилось перед этим преступлением. Вместе со своим рассказом он передал ей это важное свидетельство. Но откуда у него этот портсигар?
– У отца из-за больных почек появилась кровь в моче. – Анна не спускала глаз с портсигара, который Буся теперь с явным волнением рассматривала сквозь свое пенсне. – Когда его забирали в лазарет, он передал его господину Ярославу. Тот должен был хранить портсигар до его возвращения. Он боялся, что в лазарете русские его обчистят.
– И этот полковник ему его не отдал?
– Тогда он был поручиком. Поручиком шестого саперного полка из Бреста. И это его спасло. Он услышал: собирайтесь с вещами – и оказался за воротами.
– Его освободили из лагеря? – Буся недоверчиво покивала головой.
Анна отрицательно покачала головой: он был сапером, а им понадобились профессионалы.
Теперь Анне надо было повторить все, что она услышала от Ярослава: что сам он еще до конца не уверен, что, если бы не та женщина, для него все могло бы закончиться так же, как и для остальных. Там, в лагере, во время допроса он обратил внимание на женщину, которая вела протокол. Эта энкавэдэшница узнала его. Она была украинкой, из Львова, жила в том же доме на улице Пелчинской, что и семья Селима. Из их окон открывался один и тот же вид: на Цитадель. Иногда они встречались в воротах, проходя мимо друг друга. Последний раз он видел ее в июле 1939 года, когда приехал из Бреста в краткосрочный отпуск навестить семью. Он помнит, что тогда он поклонился ей. Она улыбнулась. Во время очередного допроса она его, видимо, узнала, но понял это Ярослав только по ее взгляду. Она на какой-то момент задержала на нем свой взгляд, как будто размышляла, какую судьбу ему определить. Потом шепнула что-то капитану НКВД, и тот спросил его, готов ли он сражаться с немцами. Но ведь вы не воюете с немцами, ответил Ярослав, и тогда во взгляде женщины он заметил нечто, что заставило его кивнуть. И вот однажды он услышал приказ: собирайтесь с вещами . Он думал, что его переводят из монастыря в скит, где когда-то обитали отшельники. Но его вывели за ворота лагеря и присоединили к группе людей в гражданском. Все они были уверены, что их ведут на расстрел. С собой у Ярослава был портсигар Анджея. И больше он с ним не расставался. Портсигар был с ним и на финско-русской границе, где он как сапер работал на строительстве укреплений. И когда он работал в совхозе, а потом попал в армию Берлинга. Теперь он какая-то шишка в интендантской службе военного округа…
– Это последний живой человек, который видел Анджея. – Этими словами Анна завершила рассказ о встрече с полковником Селимом.
Буся легонько поглаживала портсигар ладонью.
– Он направил его к нам, чтобы мы знали, что совсем скоро он сам позвонит в нашу дверь. Давайте помолимся за него. – Она окинула взглядом обеих сразу, Анну и Нику.
Ника опустила голову, и, пока Буся шептала молитву, она размышляла, насколько долго способен этот знак в виде портсигара поддерживать веру Буси и Анны в то, что их сын, муж и отец явится наконец к ним живым. Не заставит ли это Анну еще глубже уйти в то состояние, когда в ее жизни будет иметь значение только то, что уже случилось, а вовсе не то, что еще только должно произойти.
Буся решила, что портсигар следует положить в ту шкатулку, где хранятся награды Анджея и последнее письмо от него. Принесла ли его Анна обратно из суда?
– Оно осталось в суде в качестве доказательства местонахождения Анджея.
– Но как же ты могла его отдать? – Голос Буси задрожал. – Они тебе его никогда не вернут.
– Ведь вы и так помните его наизусть, – бросила Ника.
В ответ на это замечание Анна с Бусей переглянулись, и Буся сказала:
– Кто же будет его помнить, как не мы?
Услышав эти слова, Ника почувствовала себя словно человек, исключенный из круга этой обязательной памяти. Теперь она сидела в своем углу за шкафом и пыталась припомнить разные детали того разговора, который пересказывала им Анна: монастырь, бородатые офицеры на поверке, многоярусные нары, на одной из лежанок скорчившаяся фигура отца. Он что-то пишет в своей записной книжке. Можно ли с помощью чьей-то мысли многолетней давности приблизиться к тому, кто безвозвратно потерян?
И тогда она услышала произнесенный Анной вполголоса вопрос:
– Ты помнишь ту игру, в которую играл с тобой отец?
Анна в ночной рубашке сидела на своей кровати. Внутри круга теплого света ночной лампы стояла деревянная шкатулка с вырезанными на ней гуцульскими узорами, а рядом, на синем пледе, лежали разные предметы: перстень с печаткой Анджея, запонки на манжеты, боевые награды, мундштук из слоновой кости, и все это было разложено вокруг поблескивавшего отраженным светом портсигара. Анна, указывая пальцем, называла каждую из драгоценных реликвий.
– Надо было выбрать пять предметов, которые ты особенно любишь, и поочередно откладывать по одному из них, пока не останется всего один, от которого ты ни за что не захочешь отказаться. – Анна перевела взгляд на дочь. – Таким образом он учил тебя, что в жизни придется выбирать то, что является для нас самым важным.
– Я всегда выбирала безухого мишку.
– А когда он сам играл в эту игру, то всегда выбирал одно и то же. – Анна накрыла ладонью портсигар, и в этот момент в ней как будто что-то взорвалось, подобно взрыву гранаты. Не в состоянии удержаться от неожиданного спазма рыданий, Анна закусила палец и уронила голову лицом вниз на подушку. Ника стояла возле нее, не зная, что предпринять.
– Я уже не уверена, хорошо ли, что этот полковник явился к нам. Знаю одно, что любой знак от него превращается для тебя в страдание.
Прошло немало времени, прежде чем Анна успокоилась. Она смотрела на Нику и словно не видела ее, хотя обращалась к ней.
– О том, какие мы есть, говорит наше умение любить. Когда-нибудь ты это поймешь.
Ника пожала плечами, как будто ее эти слова не могли касаться.
– Тебя же убивает то, что ты живешь только воспоминаниями. Ты их все больше и больше приукрашиваешь.
Ника видит обращенный к ней взгляд матери, она смотрит на нее своим сомнамбулическим взглядом, в котором отражается вовсе не эта заставленная мебелью гостиная, а какие-то сцены из прошлого. Может, парад, а может, бал в офицерском собрании? А ведь тогдашняя их жизнь совсем не была сплошным праздником.
– Я помню, как вы ссорились.
– Ох, это случилось после полкового бала. – Анна встряхнула головой так, что копна ее густых волос волной взметнулась вокруг головы. – Я любила танцевать, а Анджей увел меня домой. Ах, как я любила танцевать…
– А я даже не успела научиться танцевать, – вставила Ника, но Анна даже не заметила ее замечания, по-прежнему мысленно погруженная в какие-то сцены из прошлого.
– Он ревновал меня, – сказала она теплым голосом.
– А ты?
– Я всегда была ему верна. – Анна взглянула теперь в глаза Ники совершенно осознанным взглядом. – И у буду верна впредь.
30
Юр стоял и ждал. Она увидела его издалека, он стоял опершись о ствол каштана, под мышкой он держал альбом для рисунков и смотрел поверх крепостной стены, в сторону Вислы. На нем уже были не те стоптанные сапоги, в которых он вышел в апреле из поезда на вокзале в Кракове. С тех пор как он начал работать лаборантом в фотоателье Хуберта Филлера, те сапоги сменились мокасинами ручной работы, а ветровка – купленной на базаре американской курткой военного образца с нашитой надписью Poland на рукаве.
Юр по-прежнему был убежден, что Вероника послана ему самой судьбой: если ему суждено поступить в художественную академию, то она должна ему позировать. Они виделись не часто. В летний сезон у Юра было столько работы в фотоателье, что для набросков ему приходилось буквально выкраивать время. Он рисовал, а она говорила. Не виделись они всего два дня, а сегодня ей уже столько надо было ему сказать. Сначала эта история с портсигаром и таинственным полковником. Он искал их, чтобы передать портсигар отца, а теперь этот портсигар начал действовать на ее мать и бабушку как наркотик. Обе они теперь еще больше живут прошлым. А она, Ника, больше не желает плыть против течения времени. Может быть, Юр воспринимает это как равнодушие с ее стороны? Как эгоизм и холодность?
Юр чувствовал, что на сей раз ему не удастся отделаться какой-нибудь шуткой или веселой прибауткой. Мгновение он смотрел на ее вскинутые в немом вопросе брови, а потом осторожно прикоснулся к родинке на ее щеке.
– Да нет, вовсе это не равнодушие и не эгоизм. Это твои восемнадцать лет.
– Наши восемнадцать лет.
Ника приподнялась на цыпочки и неожиданно для себя самой коснулась губами его щеки, словно благодарила его за то, что он нашел нужный ответ на эти мучившие ее самообвинения.
Со стороны ворот приближалась группа советских офицеров. Дымя папиросами, они показывали друг другу на колокол.
– В нашей истории эта ситуация никогда не изменится, – процедил сквозь зубы Юр, – тут русак, там прусак, а мы посередине…
– А как дела с амнистией? – Ника задала свой вопрос вполголоса. – Ты ходил?
Юр отрицательно мотнул головой. Заканчивая набросок, он чуть высунул кончик языка, как маленький мальчик, зашнуровывающий ботинок.
– Знаешь, я немного побаиваюсь. – Он бросил взгляд в сторону советских офицеров. – Мать говорит, чтобы сам я туда не лез. Моего брата они уже сцапали. И потом, я еще не уверен, будешь ли ты носить мне передачи в кутузку.
И он рассмеялся своей, как ему казалось, хорошей шутке, а Ника в этот момент подумала, что скверно то время, когда проверяют женскую верность таким способом.
– Ты знаешь, почему именно здесь я договариваюсь с тобой о встречах? – Ника обвела взглядом двор Вавельского замка. – Потому что здесь, под этим каштаном, мой отец сделал предложение моей маме. Это было девятнадцать лет назад.
31
Анна почувствовала запах орхидей, исходивший от наклонившейся к ней женщины. Потом она догадалась, почему от женщины пахло орхидеями: эти цветы она носила на могилу мужа.
– Вы меня не узнаете? – спросила женщина, остановившаяся возле ее столика в фотоателье Филлера. – Мы познакомились на похоронах моего мужа. – Она наклонилась и вполголоса напомнила Анне, что тогда она хотела от нее узнать, как это возможно, что ее муж, полковник доктор Густав Зиглер, был там , а умер здесь, в краковской больнице. Она пришла, так как у нее есть для Анны важное известие. Собственно говоря, она явилась сюда в роли посредника, ибо это вдова ротмистра Венде прислала ее к Анне по одному весьма секретному делу…
– Я не знаю, что между вами произошло, но госпожа Рената Венде опасается, что она будет вами встречена недоброжелательно. А поскольку ей необходимо сообщить вам нечто важное, то она попросила меня передать вам вот это.
Анна встала. Ее охватила скорее тревога, чем любопытство, ибо загадочность в выражении лица госпожи Зиглер говорила о том, что ей предстоит услышать некую тайну, о которой не следовало говорить вслух.
– В чем дело?
– Есть доказательства. – Госпожа Зиглер произнесла эти слова почти шепотом. Из своей черной сумки она вытянула краешек конверта и тут же быстро спрятала его обратно. Она бросила взгляд в сторону Филлера, но тот ничего не мог слышать, ибо его с головой накрывал большой кусок черной ткани – он как раз готовился фотографировать толстощекого мальчика лет семи. – Есть доказательства, что это сделали они.
Остальное Анна услышала в кафе «Фрегат». Госпожа Зиглер выбрала столик у окна, села спиной к входу и говорила шепотом, как на исповеди: то, что Анна сейчас услышит, предназначено только для доверенных лиц. У госпожи Ренаты Венде есть к ней большая просьба, но, опасаясь недоброжелательного отношения со стороны госпожи майорши, она попросила вдову полковника Зиглера быть посредником. Итак, из британской оккупационной зоны вернулся капитан Шведовский. Он был в лагере для пленных офицеров II C «Woldenberg». В сорок третьем году немцы собрали группу офицеров и привезли их на место преступления в Катыни. Немцам было важно как можно шире распространить информацию о судьбе польских офицеров, поэтому они разрешили этой группе делать снимки, встречаться и разговаривать с людьми. И именно капитан Шведовский фотографировал не только жертв, но и свидетелей. Местные мужики рассказывали, что там творилось три года тому назад. И у капитана Шведовского нет сомнений, что это сделали большевики, ибо немцы сделали бы это лучше…
– Лучше?
– Они бы не оставили рядом с телами убитых газет тех дней и записных книжек, записи в которых обрывались за час до смерти.
Глядя на желтое, почти восковое лицо вдовы полковника Зиглера, Анна почувствовала себя втянутой в странный круг людей, объединенных смертью. Эта старая женщина пришла как будто от имени вдовы ротмистра Венде, но ведь и она сама тоже чувствовала себя обязанной соблюдать эту странную конспирацию. В какой-то момент вдова украдкой передала Анне конверт. Она смотрела в скрытые за вуалью глаза Анны так, словно в эту минуту она принимала у нее присягу.
– Здесь негативы. – Сухие губы женщины шевелились почти беззвучно, как будто она читала молитву. – Вы работаете в фотоателье. Госпожа Венде рассчитывает, что благодаря этому можно будет сделать отпечатки. Только это должен быть человек, которому полностью можно доверять. Абсолютно надежный!
32
– Ты ему веришь?
Анна сидела возле Ники на ее постели, расстеленной за шкафом. В руке она держала белый конверт.
– Ты сама меня учила, что верить можно только мертвым. – Пожала плечами Ника.
Анна сейчас не была настроена на словесную перепалку с ней. Только не сейчас. Пусть Ника думает что хочет, но теперь от ее мнения о Юре зависит нечто очень важное. Анна прикрыла конверт ладонью.
– Об этом никто не должен знать. Даже господин Филлер.
С того момента, как мать вернулась домой, Ника почувствовала, что она вновь все глубже и глубже погружается в события времени post mortem. Снова более важным станет то, о чем говорят шепотом, а не то, о чем можно сказать вслух. Но рассказ о встрече с госпожой Зиглер не оставил ее равнодушной. Она взяла в руки конверт.
– Ты посмотрела эти негативы?
– Нет, мне страшно. – Анна опустила голову. – Но я знаю, что этого не избежать. А этот твой Юр надежный человек?
– Он их ненавидит так же, как и ты!
– Приведи его к нам. Но пока ничего ему не говори.
– Вечная конспирация. – Ника пожала плечами. – Юр не придет. Он говорит, что сегодня у него работы невпроворот. Из-за того, что много экскурсий, ему приходится торчать в темной лаборатории всю ночь.
– Тем лучше. – Анна вложила конверт в том «Истории Греции и Рима» и вручила его дочери. – Вечером, когда Филлер уйдет домой, отнесешь его Юру. Пусть сделает отпечатки и спрячет в моем столике. А негатив пусть он завтра же утром отнесет по этому адресу. – Анна открыла книгу и еще раз показала конверт с надписанным адресом. – Этот человек собирается завтра ехать в Варшаву. Он хочет показать это в Генеральной прокуратуре.
– Интересно, на что он там рассчитывает? – Ника покачала головой, в подобную наивность ей было трудно поверить.
Было уже поздно, когда она засобиралась, чтобы выйти из дома. Буся с удивлением наблюдала, как внучка, несколько раз сменив наряд, разглядывает себя в большом зеркале: сначала она сменила платье в цветочек на голубую блузку, надела коралловые бусы Анны, но затем, немного подумав, сняла их и заменила серебряным медальоном на цепочке.
– Куда это ты, Никуся, собралась в такое время? – Буся подозрительно вглядывалась в девушку. – У тебя свидание? В такой поздний час? – Увидев утверждающий жест Ники, она подошла поближе и спросила вполголоса, словно давая понять, что она на ее стороне:
– Мама знает об этом?
– Нет. – Ника приложила палец к губам и подмигнула бабушке, как школьной подружке. – Но ты ей ничего не говори!
Буся покивала головой, приложила палец к губам и прижала к себе Нику, как подружку. Ника взяла с полки толстый том со спрятанным в нем конвертом…
33
Лицо Юра в красном свете лампочки выглядело словно освещенное адским огнем. Наклонившись над кюветой с реактивами, он наблюдал, как на белой бумаге возникают из небытия контуры каких-то фигур. На него смотрели чьи-то глаза, а он давал возможность этим пятнам проступить более отчетливо, чтобы в конечном итоге они сложились в абрис чьего-то лица…
Юр услышал, как кто-то постучал в дверь, затем с шумом задергалась ручка двери. Он вышел из темноты лаборатории. Во всем помещении фотоателье горела лишь одна лампа. По углам притаились густые тени. За дверью он увидел лицо Ники. Они не договаривались о встрече. Юр забеспокоился, полагая, что она принесла какую-то дурную весть, но ее улыбка его успокоила. В этой голубой блузке она была похожа на ученицу, которая прогуливает уроки. В руке она держала толстую книгу.
– К утру ты должен сделать отпечатки с этого. – Она вынула вложенный между страницами белый конверт. – А негативы надо отнести рано утром по адресу, который указан на конверте.
Ника говорила как связная подпольной организации: пусть он сначала посмотрит эти негативы и скажет, успеет ли он управиться до утра и сделать отпечатки…
Задание это было довольно неожиданным, но Юр, не говоря ни слова, тут же закрылся в темной лаборатории.
А Ника тем временем отправилась бродить по фотоателье. Сначала она заглянула под черную ткань, висевшую рядом с установленным на штативе фотоаппаратом. В прямоугольнике зеркального объектива она увидела стоящее вверх ногами кресло, рядом с ним перевернутую колонну, увитую искусственной лианой. При ближайшем рассмотрении ателье напоминало склад рухляди. На стенах висели портреты женщин в фате и мужчин, которых заставляла подтянуться красовавшаяся на шее бабочка. Ника заглянула за тяжелую портьеру, пропитанную запахом пыли, дыма и старых духов. Потом с любопытством заглянула на полку с реквизитом господина Филлера. Там лежало несколько свадебных вуалей, шляпа с перьями и букет искусственных цветов, покрытых толстым слоем пыли, как сандалии странника.
Ника взяла трость с серебряным набалдашником, но отложила ее. Ее внимание привлекли белые перчатки длиной до локтя. Она их надела, потом машинально взяла фату, отороченную кружевом. Ника пристроила фату на голову и показала язык персонажам, взиравшим на нее с художественных фотографий, которыми так гордился господин Филлер. С портретов смотрели на нее толстые дамы в шляпах с вишенками, господа в сюртуках, какие-то молодые пары, прильнувшие друг к другу щеками, со счастливым блеском в подретушированных глазах. Ника встала перед зеркалом и увлеченно подражала этим застывшим взглядам, этим губам, расплывшимся в искусственных улыбках, этим светящимся от счастья глазам, неестественно расширившимся при свете фотовспышки…
Вдруг она увидела в зеркале отражение Юра. Он стоял в рубашке с засученными рукавами, смотрел на Нику в свадебной фате и как будто не замечал ее маскарада.
– Ты это видела?
Ника поняла, что он спрашивает про негативы. Она отрицательно покачала головой, и свадебный венок на ее голове съехал набок.
– А госпожа майорша? – Юр, заметив вновь отрицательный жест Ники, задумчиво добавил: – Может, оно и лучше. – Но вдруг в нем что-то как будто взорвалось, и он выкрикнул: – Бандиты! Палачи! Убийцы!
Застигнутая врасплох этим криком Ника смотрела на него из-под свадебной фаты. Она никогда еще не видела Юра в таком состоянии. В какой-то момент он взял ее за руку, желая увести в лабораторию. Но Ника уперлась в дверях. Она вырвала из его руки свою руку и побежала обратно за драпировочную штору. Он устремился за ней в этом полумраке, словно они играли в прятки. Юр откинул штору, и тогда Ника, которая едва сдерживалась от смеха, неожиданно нахлобучила ему на голову жесткий цилиндр, сдернув его с вешалки рядом.
– Ты выглядишь как граф Монте-Кристо!
Этот наряд невесты, эта ее готовность превратить все в шутку заставили Юра немного успокоиться и тоже включиться в ее игру: он поправил цилиндр на голове, подхватил тросточку с серебряным набалдашником. Ника прикрепила ему на шею изящную бабочку. Сама она в белых длинных перчатках и в переливающихся волнах муслиновой фаты выглядела настоящей невестой. Она протянула Юру руку, словно они отправлялись к алтарю, а он стал напевать марш Мендельсона. Они кружили по ателье, провожаемые взглядами с портретов, словно торжественно шествовали в костеле, где собралось множество приглашенных гостей. Лицо Юра приняло серьезное выражение, как у жениха, а Ника даже перестала хихикать, поняв, что для этой игры, чтобы она продолжала оставаться забавной, требуется некая серьезность. Юр подвел ее к креслу, усадил, приподнял свой цилиндр, после чего нырнул под черную ткань, которой был накрыт фотоаппарат. Он навел резкость и, установив автоспуск, подбежал к креслу и обнял Нику. И когда их щеки соприкоснулись, а губы их сблизились, так что вот-вот должны были слиться в поцелуе…
Тогда блеснула фотовспышка. Ника вскочила с кресла. Она сорвала с головы фату, стащила с рук белые перчатки и выбежала на улицу.
Юр вынул фотопластинку с их свадебным снимком и отнес ее в лабораторию. Сегодня ночью ему предстояло много работы…
34
Погруженные в реактивы отпечатки приобретали очертания, в свете красной лампочки из белой магмы возникали контуры черепов, приобретали резкость видневшиеся на затылках входные пулевые отверстия. Черные, с рваными краями дыры, казалось, кричали…
Этой ночью Юр мало спал. Закрывшись в лаборатории, он делал отпечатки, а потом спрятал их в ящичек столика, за которым Анна обычно ретушировала старые фотографии. Негативы вместе с одним комплектом отпечатков вложил в конверт и положил в свою сумку. Серый рассвет уже брезжил за витриной фотоателье, когда Юр наконец рухнул в кресло, в которое Хуберт Филлер обычно усаживал своих клиентов.
Юр очнулся лишь тогда, когда послышалось звяканье выставляемых у входных дверей бутылок с молоком. Он надел свою военную походную куртку и вышел на улицу, заперев двери фотоателье на ключ…
На улице было пустынно. Ясное утро предвещало очередной жаркий день. Юр сначала увидел черного кота, вышедшего из ворот, и лишь потом патруль. Два милиционера в фуражках с круглым верхом и окантованными козырьками, с повязками на рукавах, старались громким топаньем спугнуть кота, заставить его убраться назад, не пересекать им путь. Один из них, вложив пальцы в рот, пронзительно свистнул, а кот, вместо того чтобы дать задний ход, шмыгнул прямо перед ними и скрылся в воротах. Оба милиционера выругались. И в этот момент их внимание привлек парень в американской военной куртке.
– Куда путь держите, гражданин? – Этот вопрос прозвучал из-за спины Юра. С милиционерами был еще кто-то третий. Мужчина в пиджаке вышел из-за угла и теперь стоял в метре от Юра, изучая взглядом его одежду и висевшую через плечо холщовую сумку.
– На работу.
– Где работаете? – Милиционер обращался к Юру, но все время смотрел на того третьего, словно ждал от него какого-то знака. Услышав ответ, что Юр работает на предприятии «Сода» в районе Борек-Фаленцкий, он бросил взгляд на второго милиционера и сказал: – Любопытно. А ведь вы идете в противоположном направлении.
– Документы. – Второй милиционер уже протянул руку.
Юр, нарочно мешкая, медленно полез в сумку, и в этот момент кто-то сильно ударил его снизу по руке. Окрик Третьего был настолько громким, что эхо словно заметалось, ударяясь о стены домов:
– Это он! Сбежал из комендатуры в Мысленицах!
Милиционер срывает с плеча винтовку. Юр отрицательно качает головой. Лезет за пазуху, как будто хочет вынуть документы, но Третий опережает его. Он резко выхватывает пистолет и истерически кричит:
– Руки вверх!
Юр, оттолкнув милиционера в его сторону, мешает ему выстрелить. Тогда Третий опускается на колено и целится в спину убегающего Юра.
Юр бежит, не давая в себя прицелиться, петляя, как заяц, этому его учили в лесу. Но в лесу деревья, а здесь он бежит как по коридору меж каменных домов. Первый выстрел отколол осколок от стены, и тот скользнул по его виску и щеке. Он слышит топот тяжелых сапог преследующих его милиционеров, слышит их крики:
– Стой! Стой!!! – но он даже не оборачивается. Лишь бы добежать до угла, лишь бы завернуть за угол.
Третий прицелился, но фигуру бегущего ему заслоняют милиционеры. Перебежав на противоположный тротуар, он снова изготовился для выстрела. На сей раз выстрел попадает ниже. Пуля высекает искры прямо у подошв бегущего.
Юр вбегает в ворота, дергает за огромную железную ручку. Дверь даже не шелохнулась. Он срывает с плеча сумку и пытается пропихнуть ее сквозь щель между облупившимся нижним краем ворот и брусчаткой. Он бьет по сумке ногой, лишь бы та пролезла, лишь бы исчезла с глаз преследователей, но сумка застревает в щели ворот и торчит там как кость в горле. И тогда Юр видит направленные на него три дула: две винтовки и один пистолет ТТ.
– Попался! – тяжело дышит Третий. – Наконец-то мы тебя сцапали.
35
– В кого ты стрелял в последнее время?
Следователь занят тем, что проверяет, пуст ли патронник пистолета. Он вынул обойму и только тогда перевел взгляд на допрашиваемого.
– Ни в кого.
Юр сидит в разорванной на шее куртке, руки закинуты за спинку стула. Они не надели на него наручников, даже не связали руки веревкой, велели только держать их сзади. Спинка стула врезается ему под лопатки. Стул стоит на расстоянии двух метров от письменного стола, за которым сидит Следователь в форме капитана. Облупленные стены комнаты выкрашены серой масляной краской лишь до того уровня, куда может дотянуться рука, по верхнему краю краски криво проложена панель. Возле окна стоит массивный Блондин и все время чистит ногти перочинным ножиком, словно он оказался тут совершенно случайно. Здесь еще и тот, Третий. Он снял пиджак, повесил его на стул, стоящий у второго письменного стола, и все время ходит кругами по комнате, как охотничья собака, взявшая след. Теперь он оперся о металлический шкаф, выкрашенный зеленой краской, и смотрит на Юра с кривой усмешкой человека, убежденного, что никто на свете не в состоянии его перехитрить.
– Что ты делал в Кракове?
– Я приехал, чтобы легализоваться.
– Признавайся. – Следователь постучал вынутой из пистолета Юра обоймой о письменный стол. – Какое у тебя было задание?
– Я хотел после амнистии поступить в вуз.
– Не заливай! – Следователь подался вперед. – А кто отбил своих из комендатуры в Мысленицах?
– Я к этому не имею никакого отношения. – Юр пожимает плечами и машинально кладет руки на колени. Блондин, стоявший у окна, прекращает чистить ногти, грубо хватает Юра за запястья и выворачивает с такой силой, что тело Юра выгибается от боли.
– Ты попался, – слышит он голос Третьего, который положил холщовую сумку Юра на письменный стол и начал в ней рыться. Вытаскивает две пары носков из овечьей шерсти, которые мать связала Юру в дорогу, отправляя его в Краков. Юр видит, что тот отложил в сторону конверты с негативами и отпечатками.
– Точно, ты попался, – подтверждает Следователь, затягиваясь папиросой. – Получишь такой же приговор, как и твой брат.
– Что с Томеком? – Юр снова выпрямляется на стуле, но Блондин давит на его плечи сверху и усаживает в прежней позе.
– Тебе это так интересно? – Следователь ведет себя как кондуктор, которому надоело ездить по одному и тому же маршруту. – Узна2ешь, когда заговоришь. Ну, так какое задание ты должен был выполнить в Кракове?
– Я сказал… – Юр знал этот метод с повторением вопросов, чтобы в ответе на очередной из них проявился какой-нибудь след. – Я хотел воспользоваться амнистией.
– Это можно сделать везде. В Мысленицах тоже.
– Я хотел сдавать экзамены в вуз.
– Сдашь. – Следователь втиснул окурок в переполненную пепельницу. – Но через пятнадцать лет.
Юр видит, как Третий вытряхивает содержимое его сумки до последней крошки, а потом берется за конверты. Вытаскивает сначала негативы, подносит их к глазам и поворачивается к окну. Он явно удивлен тем, что видит на них. Теперь он вытаскивает из конверта отпечатки, бросает взгляд на них и сразу же кладет их на письменный стол перед Следователем.
– За это ему, пожалуй, побольше перепадет. – Он переводит взгляд на Юра. – Амнистии тебе захотелось?
Блондин загоготал. Следователь смотрит на отпечатки, затем переводит взгляд на Треть его. Тот лишь кивнул головой, показывая, что оба знают, в чем дело. Следователь ведет себя так, словно получил неожиданный подарок.
– Откуда это у тебя?
– Нашел.
– Где? – нажимает Третий.
– На улице.
Тут Блондин выбивает ногой стул из-под Юра. А затем подхватывает его под мышки и швыряет о стену. Над ним стоят Третий со Следователем. На голову Юра сыплются один за другим вопросы:
– Говори, сукин сын, кто тебя прислал? Где засели остальные? Кого ты должен был прикончить?! Где ты живешь?! На кого работаешь? Пароли?! Явки?! Кто отдает приказы?!
Каждый вопрос сопровождается метким ударом ноги Блондина. Он делает это бесстрастно, как дровосек рубит дерево. В какой-то момент он швыряет Юра головой о стену, и тот проваливается в темный коридор.
Когда Юр приходит в сознание, Следователь стоит у окна. Просматривает снимки из Катыни. Жестом он велит Блондину посадить Юра обратно на стул. Голова Юра повисла. По знаку Следователя Третий приподнимает его голову за подбородок и приказывает смотреть прямо.
– Откуда это у тебя? Говори! – Следователь трясет пачкой отпечатков.
– Нашел.
– Хочешь, чтобы твой брат остался жив? – Он подходит ближе и наклоняется над Юром, который спустя секунду кивает головой. – Так выкладывай! Только правду! Не то пожалеешь, что родился на этот свет!
36
Забранная проволочной сеткой лампочка светила над ним как заходящее в тумане солнце. Юр не знал, где он находится и как сюда попал. Он был жестоко избит. С трудом он повернулся на бок, чтобы взглядом отыскать двери. В этот момент он услышал лязг скобы, и выплеснутая ему в лицо вода на миг лишила его возможности дышать.
Теперь он знал точно, что матери его придется молиться за двоих сыновей…
37
Слышен неровный стрекот пишущей машинки.
Следователь стоит спиной к комнате. Он смотрит через высоко расположенное окно на голубей, кружащих в голубом небе. В руках у него негативы, время от времени он поднимает их и, держа в вытянутой руке, продолжает диктовать текст протокола:
– У задержанного имелось оружие, а также отягчающие вину фотоматериалы…
За письменным столом сидит Третий и колотит по клавишам пишущей машинки двумя негнущимися пальцами. В комнату входят двое мужчин в военной форме. Третий и Следователь вытягиваются перед ними. Шеф небрежно машет рукой, смотрит на Советника. Видно, что тот уже в курсе дела, ибо протягивает руку за материалами и говорит с явным акцентом:
– А ну-ка, покажите… – просматривает отпечатки, кивает головой, как будто в этот момент для него уже все ясно, и переводит взгляд на Следователя: – А негатив где?
– Пригодится для следствия. – Следователь положил руку на конверт с негативами.
– Нет … Это не обязательно. – Советник делает отрицательный знак головой.
Он протягивает руку за конвертом. Следователь бросает быстрый взгляд на Шефа. Тот кивает головой. Следователь передает конверт Советнику.
Когда дверь за теми двумя закрылась, Следователь смотрит на Третьего.
– Получишь повышение, – говорит он и протягивает Третьему пачку папирос.
– Черт его знает. – Третий пожимает плечами. – Это же такое дело, что, может, и тех, которые кого-то поймали, тоже когда-нибудь поймают?
38
Стена подвала была вся в трещинах, с многочисленными щербинами, в пятнах и потеках. Лицом к стене стоял человек со связанными руками.
Такую картину увидел Юр, когда его втолкнули в этот подвал. Сначала Третий вместе с Блондином вели его длинными коридорами. Здесь веяло затхлостью. Юр едва смог спуститься по лестнице. Собственно говоря, те двое тащили его по ней, схватив под руки. Одна его рука беспомощно повисла. Еще сегодня утром он был привязан за эту руку к крюку в стене. Он висел так очень долго, и до его сознания наконец дошло, что для них он не человек, даже не подозреваемый и не враг. Он для них то, что для мясника добрая свиная полутуша…
Они прошли сквозь множество коридоров, долго спускались по лестнице, чтобы теперь показать ему этот подвал и этого человека, стоявшего возле щербатой стены спиной ко входу, со связанными за спиной руками. Возле входа стоял сержант в фуражке с синим околышем. В руках он держал пистолет. Третий толкнул Юра:
– Узнаешь?
– Томек?…
Стоявший у стены человек сделал движение, как будто хотел обернуться, но его остановил крик сержанта:
– Не оборачиваться! – Третий сбоку смотрит на Юра.
– Дадим ему жить?
– Это зависит от тебя, – добавляет стоящий рядом Блондин.
– Вспоминай все контакты. – Третий толкает Юра в спину. – Нужна хорошая память, если собираешься в вуз поступать.
Они выводят его из подвала и снова волокут по длинному коридору. Они были как раз на лестнице, когда за их спинами прозвучал выстрел, а через минуту еще один. Юр скорчился, затем рванулся, как будто хотел повернуть назад, побежать обратно, но те крепко держали его как в тисках. Теперь его тащат по коридору на первом этаже.
– Твой братишка жив. – Блондин произносит это как близкий приятель. – Мы держим слово. – Он произносит это у дверей какой-то камеры. Рука Третьего отодвигает заслонку глазка, Блондин подталкивает Юра к двери. Приникнув вплотную к глазку, Юр видит брата словно через дно бутылки. Это он, Томек…
– Это он? – Третий тут же оттаскивает его от дверей камеры.
– Он.
– Вот видишь. – Блондин похлопал его по плечу, как коллега по команде после удачного гола по воротам.
– Он сбежал из гестапо в Мысленицах, а вы его хотите угрохать?! – Юр судорожно сглатывает слюну.
Он переводит напряженный взгляд с Третьего на Блондина. Блондин снова похлопывает его по-приятельски по плечу.
– Оба будете жить. Но ты должен быть разговорчивым.
– Иначе – в расход! – Третий шепчет прямо в ухо Юра как заклинание: – В расход и тебя, и его. Понял?!
39
Анна не могла скрыть своего удивления, когда господин Филлер положил перед ней эту фотографию, которую он нашел в лаборатории. Юр оставил ее сохнуть прикрепленной прищепками на шнуре. А может, специально оставил ее на виду?
– Тут вам особенно ретушировать не придется. – Филлер сказал это с тонкой, но красноречивой усмешкой.
Он удалился, а она осталась с этой фотографией, на которой ее дочь в криво сидящей на голове свадебной фате позирует рядом с Юром для снимка, на котором они изображают новобрачных. Когда они это сделали? – спрашивает себя Анна. А может, это было специально предназначено для нее? Может, таким образом Ника пытается сказать ей то, о чем никогда до сих пор между ними не заходила речь? Да, конечно, это было дурачество, шутка с их стороны, но не было ли в этом одновременно сигнала, что у дочери ее есть своя собственная жизнь, которая становится все менее доступной для нее?
В этот момент она услышала слова Филлера:
– Вот, пожалуйста. Идет новобрачная!
На пороге появилась Ника. Она шумно дышала, как после длительного бега. Не отреагировав на вопрос Филлера:
– Что случилось, почему молодожен не явился на работу? – она бросилась к Анне, сияя как настоящая невеста:
– Мама! Идем! Быстрее! Произошло чудо!
Это чудо ожидало Анну дома. Собственно, перед самым ее домом. Там стоял военный грузовик, а в дверях подъезда появилась жена Ставовяка, тащившая завернутую в плед перину. За ней появились солдаты, которые выносили остальные пожитки семьи: кастрюли, каток для белья, чугунный утюг с вкладышем…
При виде Анны жена Ставовяка, обычно не склонная к проявлению дружеских чувств, вся расплылась в улыбке:
Читать бесплатно другие книги:
