Катынь. Post mortem Мулярчик Анджей

51

В тот момент, когда Анна услышала в передаче по «Голосу Америки», что краковский прокурор Мартини будет заниматься установлением виновников катынского преступления, она решила встретиться с ним. Она собралась с силами и позвонила Ярославу, чтобы попросить его о срочной встрече в кафе «Фрегат» на улице Гродзкой. Это место Анна выбрала не случайно: она слышала, что здесь чаще всего бывают адвокаты, судьи и прокуроры. Говорят, бывал тут и прокурор Мартини…

Ярослав пришел на встречу в обычном костюме. Анна про себя отметила, что, когда он не в военной форме, ей приходится как бы заново привыкать к нему. Сама она на сей раз не надела шляпку-ток с вуалью. Губы ее были слегка подчеркнуты помадой, брови подведены черным карандашом. Когда час назад Анна готовилась к выходу, Ника спросила ее, не на свидание ли она собирается, ведь она впервые видит, что у матери в ушах серьги, что она подводит карандашом брови и подкрашивает ресницы. Пытаясь скрыть смущение, Анна бросила замечание, что Нике вместо того, чтобы задавать глупые вопросы, следовало бы заняться подготовкой к экзаменам на аттестат зрелости. Это для нее не свидание. Она идет в надежде, что Ярослав поможет ей встретиться с тем прокурором, о котором сообщили по «Голосу Америки»…

– Вы знаете прокурора Мартини? – спросила Анна Ярослава, когда официантка поставила перед ними по чашке кофе.

– Я встретил его на каком-то совещании.

– Говорят, это его любимое кафе.

– Все правильно, – сказал Ярослав, чуть усмехнувшись. – Он ведь большой любитель женщин. И прекрасно знает, что тут бывают красивые женщины.

Взгляд, которым он окинул Анну, красноречиво подтверждал, что это замечание относится и к ней.

– Я бы хотела с ним познакомиться…

Ярослав был удивлен таким откровением. Анна, нервно вращая обручальное кольцо, сказала ему, какие надежды ей внушило сообщение по «Голосу Америки» о начавшемся следствии по катынскому делу.

– Если начато следствие, то, возможно, будет и процесс?

Ярослав смотрел на нее своим привычным взглядом снайпера. Ее наивность его явно озадачила.

– В Польше? Процесс? Против кого? Это абсурд! – Он говорил приглушенным голосом. – Вы же сами знаете, что здесь, в Кракове, допрашивают не виновников этого убийства, а тех, кто знал их. Всю техническую комиссию Польского Красного Креста вызывали на допросы…

– Может быть, Нюрнбергский процесс что-то изменит?…

– Я должен вас разочаровать. Добровольно они сами себе приговор не вынесут.

Ярославу хотелось остудить ее надежды. Он-то знает, что все это только игра, имеющая целью скрыть правду. Но, несмотря на это, Анна не хочет отказываться от знакомства с прокурором Мартини. Поэтому она договорилась о встрече с Ярославом здесь во «Фрегате». Она рассчитывала, что непременно и прокурор здесь будет. Если бы Ярослав лично представил ее прокурору Мартини, то, может быть, у нее появился бы шанс выяснить все обстоятельства, связанные со смертью Анджея…

– Вас будут допрашивать.

– Мне нечего скрывать.

– Вероника сдает экзамены на аттестат. Потом она собирается поступать в вуз. А это вряд ли облегчит ей жизнь.

Анна смотрела так, словно ее обманули: она помнила его признание, когда он сам обещал, что будет покончено с ложью, когда он прямо заявил ей, что займет ее сторону, а теперь он снова прячется в этот панцирь парализующего страха? Сейчас Анна не знала, кто сидит перед ней: то ли тот, кто хотел тайну смерти своих боевых товарищей оставить навсегда погребенной под землей, то ли тот, кто решил встать на сторону правды? Одно она знала наверняка, что эта встреча станет для человека, сидящего перед ней, окончательной проверкой.

И тогда Ярослав, загасив папиросу, огляделся вокруг и наклонился к ней:

– Будет лучше, если с прокурором Мартини встречусь я.

– Вы? И что вы им скажете?

– Что я хочу дать показания в качестве свидетеля работы комиссии Бурденко, который был там в январе сорок четвертого года. – Он медленно протянул руку и осторожно положил ее на ладонь Анны. – И заодно я постараюсь узнать что-нибудь по вашему делу. Ведь это и мое дело. – Он смотрел ей прямо в глаза, как тогда, когда начинал тот свой длинный монолог. Анна позволила его руке задержаться на ее ладони.

52

Это Юр принес известие, что прокурор Мартини убит.

Он явился ранним утром. От Ники он узнал, что ее мать рассчитывает на встречу с Мартини, что она ищет возможности встретиться с ним. Открыв дверь, Анна увидела Юра, он нервно тряс газетой, которую держал в руке.

– Прокурор Мартини убит в собственной квартире!

В дверях своей комнаты стояла Ника. Она смотрела, как Анна разворачивает газету, что-то читает.

– Да ведь это же prima aprilis! – воскликнула вдруг Ника. – Ведь сегодня первое апреля!

Но это произошло вовсе не на prima aprilis. Это случилось вчера. Мартини был убит самым жестоким образом в квартире на улице Крупничей. В газете приводились подробности: кляп во рту, полотенце, затянутое вокруг шеи, двенадцать ударов гаечным ключом, перерезанное горло…

Эту информацию подтвердил Ярослав. Он явился под вечер. На сей раз он был в военной форме.

– Я догадался, что известие о смерти вице-прокурора Мартини может стать для вас шоком. Я договорился с ним о встрече на послезавтра, но… – он беспомощно развел руками, – ничего не поделаешь.

– Уничтожат всех, кто к этому прикоснется. – Анна покачала головой, как человек, догадывающийся о мотивах этого преступления.

– Ты везде ищешь заговор. А это всего лишь сюжет дурного романа. – Ника как всегда не хотела соглашаться с логикой матери. – Юр слышал, что его убил из ревности любовник его семнадцатилетней любовницы.

– То, что господин прокурор не был аскетом, это факт. – Ярослав, скрипя сапогами, мерил шагами гостиную от окна к дверям и обратно. – Но факт также заключается в том, что в квартире его жены на улице Дитля ночью был обыск. Искали какие-то документы.

– В таких делах ничего случайного не бывает. – Анна нервно теребила обручальное кольцо на пальце.

– Ты даже в преступлении на почве ревности к любовнице видишь элемент заговора истории! – Ника взглянула на мать с выражением безграничной жалости. – Скоро ты будешь доверять только мертвым!

Она выбежала из гостиной. А ей вслед неслись обидные слова, которые выкрикивала Анна:

– Бессердечная! У тебя на уме лишь твои собственные романы!

Анна буквально упала на диван. Она закрыла ладонями лицо, ей казалось, что только теперь она поняла, сколь различны их с дочерью миры.

– Она так не думает. – Ярослав чуть прикоснулся к плечу охваченной отчаянием Анны. – Просто она нервничает перед экзаменами на аттестат зрелости. Надо ее понять.

– А почему она не хочет понять меня?!

В ней как будто что-то надломилось. Анна говорила сквозь душившие ее слезы, что вновь все оборачивается против нее, мало того что убит Мартини, а ведь она так надеялась хоть что-то узнать у него, так теперь еще и собственная дочь против нее…

Ярослав взял ее за руку и смотрел ей прямо в глаза. На мгновение она испугалась, что он сейчас скажет что-то такое, чего она вовсе не хотела бы слышать, что он отнесется к ней не как к вдове майора Филипинского, а как к женщине, которая слишком посвящена в его сокровенные тайны.

– Я пришел сюда не для разговора о Мартини, – произнес он, и глаза его подтверждали, что он собирается сообщить ей что-то очень важное. – Есть надежда. Вчера я встретил одного человека, который может нам помочь. Я договорился с ним на завтра…

Он сказал «нам». Значит, ее дело стало и его делом? Анна ждала, что еще он скажет. Кто этот человек, который может им помочь? Но Ярослав сказал лишь, чтобы послезавтра около пяти она ждала на Вавеле, возле большого каштана, что растет у входа в Пещеру Дракона.

Когда Ярослав вышел, в салон проскользнула Ника. Она стояла с опущенной головой, как девочка, которая хочет признаться, что разбила хрустальную вазу.

– Прости меня, – пробормотала она.

И тогда Анна обняла ее и сказала ей в самое ухо:

– Прости и ты меня, Никуся, что я родила тебя в такие времена…

53

Лампа с абажуром в виде металлической тарелки ярким светом освещала весь стол на кухне. На столе были аккуратно разложены какие-то бумаги, которые, казалось, были облиты кофе. Лежали здесь также какие-то записные книжки в переплетах, выгнутых, как изношенные подметки.

Над столом склонилась высокая женщина. В ее движениях сквозили внимательность и осторожность. Лицо ее было почти целиком закрыто, словно маской, белым платком. Поверх платка ее темные глаза искоса неотрывно наблюдали за Ярославом.

– Увидев военную форму, я очень испугалась. – Женщина произносит эти слова сквозь платок, и при каждом выдохе он вздувается волной, словно слова хотят вырваться на волю.

– Теперь военная форма – естественная защита. – Он как будто пытается оправдаться. – Я думал, что Адам вас предупредил.

Женщина отрицательно покачала головой и пожала плечами, как бы давая понять Ярославу, что он сам должен знать, какой человек ее муж.

Ярослав стоял сбоку, там, где начиналась тень, ибо висевшая над столом тарелка-абажур отграничивала свет сильной лампочки. Он смотрел, как женщина склоняется над столом и, прежде чем прикоснуться руками в резиновых перчатках к какому-либо предмету, берет его сначала пинцетом и переворачивает на клеенке, как мертвую мышь…

В кухне старой квартиры на улице Реторика было жарко. В кухонной плите горел огонь. Конфорки были сняты, чтобы нагретый воздух быстрее поднимался вверх. Над плитой была натянута длинная веревка, на которой висели разные документы, как выстиранные носки, развешенные для сушки. Эти покрытые потеками бумаги были прикреплены к веревке бельевыми прищепками. Свернувшиеся листочки записных книжек, корочки офицерских удостоверений в ржавых пятнах, фотографии женщин и детей…

Ярослав подошел к ящику, стоявшему на лавке возле печки. Он был полон каких-то конвертов, помеченных буквами и цифрами. Ярослав наклонился над ним и вдруг неожиданно отпрянул из-за ударившего в нос запаха. Он согнулся, едва удержавшись от рвоты. Ярослав лихорадочно выхватил из кармана мундира платок и прижал ко рту.

Женщина бросила взгляд на Ярослава, продолжая разделять с помощью пинцета слипшиеся друг с другом листочки.

– Нелегко привыкнуть к трупному запаху. – Эти слова она произнесла каким-то странно мелодичным голосом, который пробивался сквозь белую маску на ее лице. – Адам говорит, что даже водка не помогает.

– Я об этом кое-что знаю, – ответил Ярослав, по-прежнему прижимая платок ко рту. Он помнил тот сладковато-удушливый вкус воздуха, который поднимался над катынскими ямами. Тогда он тоже спасался тем, что прижимал платок ко рту. Некоторые смачивали платки водкой, чтобы перебить этот смрадный запах, который проникал не только в ноздри, но и в шинели, в одежду, оставался в волосах и даже застревал под ногтями…

– Собственно говоря, для такого дела, каким мы тут занимаемся, следовало бы иметь противогазы.

В кухне появился мужчина с пачкой каких-то документов в руках. У него были крупные черты лица, на носу очки в толстой оправе, мясистые ноздри кривились, когда он вдыхал этот отравленный смрадом воздух. Он был ровесником Ярослава, хотя волосы его уже были седыми.

– Да, сейчас бы пригодились те противогазы, которые были у нас в курсантском училище, – сказал он, глядя исподлобья на Ярослава, который старался держаться подальше от ящика.

– По тревоге к газовой атаке ты всегда надевал противогаз последним. – Ярослав похлопал его по плечу. – Уже тогда капрал Собота не уставал повторять тебе: «Вы, Фридман, годитесь только в профессора, а для армии вы слишком глупы!»

– И накаркал, – мирно согласился профессор. – Ты оказался достаточно умным, чтобы стать офицером, а мне оставался только университет.

Ярослав хотел что-то ответить, но с трудом справился с накатившей тошнотой. Он чувствовал себя неловко, ведь он находился здесь всего лишь полчаса. Что же говорить тогда этим людям, которые превратили свою квартиру в эту странную лабораторию документирования смерти?

– Я восхищаюсь своей женой, – сказал Фридман. – Это длится уже довольно долго. Ведь как только мы кончаем просматривать одну партию, я приношу следующую партию документов технической комиссии Польского Красного Креста. Правда, из тех нескольких ящиков, которые поступили из России в мае сорок третьего, осталась уже небольшая часть. Немцы летом сорок четвертого вывезли эти ящики, но Робель велел спрятать часть документов в Архиве Коллегиаты на улице Францисканской, 3. – А это, – он обвел рукой все пространство над плитой, на столе и в ящике, – лишь небольшая часть…

Он извлек из принесенного конверта все содержимое. На клеенке кухонного стола были разложены, как на распродаже, реквизиты чьей-то жизни. Запонки от рубашки, трубка с обкусанным мундштуком, выструганный из куска березы чубук, покрывшийся патиной перстень с печатью, споротые с мундира погоны с тремя звездочками, молитвенник с покоробившейся обложкой и вся в пятнах записная книжка – ежедневник на 1939 год. Все это было найдено вместе с телом жертвы. Ярослав смотрел на это кладбище реликвий, разложенное на столе в кухне супругов Фридман, и перед его глазами снова возник длинный, сколоченный из досок стол, на котором лежало тело в сгнившей военной форме, в сапогах, покрывшихся плесенью. Он вновь увидел ямы, над которыми тогда стоял и одна из которых могла стать его могилой. Наверное, тогда и его документы, его военный билет и его мундштук тоже лежали бы на этой клеенке, а его товарищ по службе в армии, о котором капрал Собота говорил, что он слишком глуп, чтобы быть офицером, обнаружил бы, что сам «умник» остался лежать там, в яме, вырытой в катынском лесу…

Ярослав смотрел, как руки женщины в плотных резиновых перчатках раскладывают на столе вынутые из конверта предметы, словно карты для пасьянса.

– Эти документы были упакованы комиссией в вощеную бумагу, – объяснил профессор.

– Но, несмотря на это, от них исходит сильный трупный запах. Мне приходится держать их закрытыми в архиве. Приношу лишь по нескольку конвертов. Их надо соответствующим образом обработать, обезжирить, очистить. – Он говорил деловым тоном, как на лекции. – Эти склеившиеся документы мы замачиваем в петролейном эфире, потом сушим на промокательной бумаге… Эта процедура занимает несколько часов.

– Иногда целый день. – Женщина говорила сквозь платок, который придавал ей таинственный вид. Ярослав даже не знал, как на самом деле выглядит лицо жены его товарища. С того самого момента, как она впустила его в помещение кухни, она не снимала платка и не снимала с рук резиновых перчаток. Он почувствовал себя как в морге. Профессор выкладывал на клеенку очередные предметы.

– После очистки, инвентаризации и проверки фамилий мы прячем их снова. – Он терпеливо объяснял Ярославу всю процедуру. – Этакая очередная эксгумация жертв.

– Когда-нибудь, когда можно будет предъявить эти документы, их ждет еще одна эксгумация, – сказала сквозь свою маску женщина.

Ярослав по-прежнему прижимал платок к носу и ко рту.

– Как вы можете выдерживать все это?

– Кто-то же должен заняться ими. – Женщина кивком указала на лежащие на столе предметы.

Вот все, что осталось от тех, с кем он делил нары, с кем вел дискуссии о судьбах мира и о том, что этим миром хотят завладеть две мощные силы: Германия и СССР. Он пришел сюда, так как его приятель, который был архивистом и которого ему удалось отыскать, обещал ему проверить данные о майоре Филипинском. Известно ли о нем что-то точно? Может, есть какие-то документы? В катынском списке его фамилия была с ошибкой…

– Идентифицировать было совсем не просто, – отметил профессор. – Мне сказал об этом доктор Робель еще в сорок третьем году, когда сам доставил в Краков девять ящиков.

Профессор рассказал о том, как перемещались эти документы: сначала их разместили в здании химического факультета, на улице Коперника, 7, где доктор Робель проверял содержимое части конвертов, привезенных из Катыни. Вместе с ассистентом они проводили механическую и химическую очистку документов, делали копии с найденных фотографий, на которых были изображены жены и дети расстрелянных. Потом немцы приказали перенести ящики из здания химического факультета в Институт судебной медицины и криминалистики на улице Гжегужецкой, 16. Там профессор Людвик Камыковский производил инвентаризацию документов, читал письма и дневниковые записи при помощи кварцевой лампы, а затем содержание писем перепечатывалось на машинке. Часть этих записей была спрятана на чердаке здания судебной экспертизы, часть оказалась в здании Митрополичьей курии на улице Францисканской, 3, часть – в Архиве древних актов города Кракова на улице Сенной…

– А остальные? – спросил Ярослав, по-прежнему не отнимая платка от лица.

Профессор развел руками:

– В сорок четвертом немцы вывезли из Кракова пятнадцать ящиков куда-то в направлении Вроцлава. В нашем распоряжении остались лишь какие-то фрагменты документов и свидетели той эксгумации. Только вот им теперь лучше не признаваться в том, что им известно.

– В прошлом году НКВД на протяжении нескольких месяцев допрашивал доктора Робеля, – сказала женщина, склонившаяся над столом. – А доктора Водзиньского объявили в розыск.

– Есть ли возможность что-то выяснить о майоре Филипинском?

Профессор просмотрел какой-то список: в документах, которые уже прошли через их руки, майора Филипинского не было. Нет его и в сегодняшней партии.

– Можно ли проверить где-нибудь еще, в другом месте?

– Не знаю, удастся ли. – Профессор подбросил угля из ведерка в топку кухонной плиты, над которой в легкой волне подогретого воздуха затрепетали подколотые к веревке документы, как сухие листья, стремящиеся оторваться от ветки. – То, что хранится у меня в Архиве древних актов, всего лишь часть. Я спрятал их среди тех дел, к которым доступ имеем только я и мой ассистент. Никто туда не попадет.

– Если только кого-нибудь не наведет этот страшный запах, – произнесла через платок женщина.

– Мы попробуем проверить, нет ли там этой папки. – Профессор смотрел на Ярослава, который по-прежнему прижимал к лицу платок. – Условимся встретиться там в понедельник, в девять…

– Утра?

– Вечера. Постучи вот так. – Профессор три раза постучал по столу согнутым пальцем, сделал короткую паузу и стукнул еще два раза. – Открою я или мой ассистент.

– Он выглядит довольно странно, – сказала женщина сквозь платок. – Но это свой.

Только в коридоре, направляясь к выходу, Ярослав убрал от лица платок. Он уже надел фуражку, когда из кухни вышла эта женщина. Она подошла к нему по узкому коридору, сняла с лица маску, и только теперь Ярослав увидел ее прекрасное лицо. Она не позволила поцеловать ей руку, поспешно отдернув ладонь в резиновой перчатке.

– До понедельника, Ярек, – сказал ему на прощание профессор, закрывая за ним дверь.

Ярослав сбежал по лестнице вниз и уже в воротах втянул в легкие свежий воздух, сделав глоток, как ныряльщик, вынырнувший на поверхность из глубины…

54

Ярослав решил, что не будет посвящать Анну в детали этого своего визита. Не скажет ей, как выглядят сушившиеся над кухонной плитой письма, фотографии, записные книжки. Не скажет, как трудно выдержать этот ужасный запах смерти. Он скажет ей только то, что приятель обещал ему проверить, нет ли в архивных делах какой-нибудь папки с документами майора Филипинского…

Сквозь нежную апрельскую листву каштана, под которым он ожидал Анну, пробивались лучи заходящего над Вислой солнца. Он договорился встретиться с ней во дворе Вавельского замка. Анна была удивлена, услышав, что именно тут он назначил ей встречу. Он выбрал это место, ибо не хотел, чтобы то, что он должен был ей сообщить, услышали посторонние. Хотя Ярослав ничего не имел против того студента, что приходил к Нике, но во время дискуссий между ними тот все время давал понять, что он относится к Ярославу как к противнику.

Ярослав наблюдал, стоя под каштаном, как группа советских солдат позирует на фоне Вавеля для снимка на память.

– Раньше тут был губернатор Франк, а теперь они. – Таковы были его первые слова.

На Анне был легкий весенний плащ, вокруг шеи повязан шелковый шарфик. Теперь это была уже не та женщина, которая скрывала лицо за сеточкой вуали. Она выжидающе смотрела на Ярослава, словно связная, пришедшая сюда за инструкциями. Он сказал ей только, что один профессор, его приятель по курсантскому училищу, обещал поискать то, что их интересует, среди тех документов, которые ему удалось спрятать.

– Я должен при этом присутствовать.

– Когда это произойдет?

– В понедельник ночью я должен быть в Архиве древних актов. – Ярослав взял Анну под локоть и сказал голосом человека, привыкшего отдавать приказы: – Прошу вас быть тут во вторник в это же время.

– Почему сегодня вы выбрали именно это место?

– Потому что у вас с этим местом связаны приятные воспоминания.

– Откуда такое предположение?

– Именно тут ваш будущий муж сделал вам предложение.

Изумленная Анна на какой-то момент застыла в неподвижности.

– Значит, и это он вам сказал…

До Анны дошло, что теперь оба они знают друг о друге не только то, что относится к их настоящему, но также то, что может быть известно лишь людям, которых объединяет какое-то общее прошлое. Довольно долго она внимательно смотрела на него. И взгляд ее напоминал взгляд человека, заплутавшего в лабиринте, который смотрит с надеждой на проводника. У Анны не было предощущения, что она видит его в последний раз…

55

–  Carpe diem, credula non postero,  – Ника ритмично повторяла фразу из Горация.

Юр наблюдал за девушкой исподлобья. Из-за этой подготовки к экзаменам на аттестат зрелости в доме Филипинских его принимали неохотно. Анна боялась, что он отвлекает дочь от учебы.

– Это можно сказать проще, – заметил он, затягиваясь папиросой. – Живи день за днем и забудь о том, что было.

– Какие же мужчины примитивные существа. – Ника пожала плечами. – Они упрощают мир, потому что для них важна лишь одержанная ими победа.

– Проигравшие всегда не правы. – Он произнес это с какой-то провокацией в голосе.

В последнее время их разговоры напоминали словесные поединки: он занимал позицию прагматика, она по-прежнему была идеалисткой, которой хотелось верить в лозунги и идеи. Юр утверждал, что в нынешней ситуации для таких людей, как он, есть три выхода: бороться, сбежать или примириться с действительностью. И вот эти последние окажутся победителями. Когда Ника начинала с ним спорить, он сразу прерывал разговор, как человек, аргументы которого неопровержимы, но только он не волен их озвучить. Да и вообще, Юр часто уходил в себя, стал неразговорчивым, как будто отсутствующим.

Услышав звук открывающейся входной двери, Юр сразу же потушил папиросу. С некоторых пор ему было запрещено курить в квартире Филипинских. У Ники иногда поднималась температура, рентген легких показывал не самый лучший результат, поэтому нельзя было ее отравлять папиросным дымом. Но Юр ощущал дискриминацию только в отношении себя, ибо ему почему-то запрещают, а когда появляется здесь этот полковник, то ему позволяют дымить, выкуривая одну папиросу за другой.

– Есть что-нибудь? – Ника выбежала в переднюю. Она знала, что мать была на встрече с Ярославом. Она очень надеялась, что тот наконец найдет какие-то документы, которые превратят сомнения в уверенность.

– Может, узнаем что-нибудь в понедельник.

– В понедельник?

– Ярослав должен в понедельник вечером встретиться с кем-то в Архиве древних актов. Там могут быть документы.

Понедельник… Встреча с кем-то в Архиве древних актов…

Все это донеслось до Юра через едва прикрытую дверь.

Когда Ника вернулась в комнату, Юр надевал свою американскую военную куртку.

– Господи, благодарю тебя. – Сложенные в молитвенном жесте руки Ника воздела к потолку и шепотом произнесла: – Может быть, в понедельник все окончательно прояснится. Пусть уже наступит конец этой шизофрении!

– Кисмет, все кисмет, то есть судьба, – буркнул Юр, собираясь к выходу.

– Куда ты так спешишь? – удивленно спросила Ника. – Мы же собирались пойти в кино.

– Будет время после экзаменов. Мне дают понять, что я тебе мешаю заниматься.

Когда он ушел, Ника открыла ящик стола и вынула из него тот снимок, на котором они были сфотографированы, прижавшись щеками друг к другу, а их глаза, в которых хотя и угадывалась шутливая веселость, смотрели в объектив, как во время настоящей клятвы. Тогда она была не в своей свадебной фате, а он – не в своей бабочке на шее. Они были смущены теми ролями, которые сами невольно сыграли в этой пародии на свадебную сцену. Блеснула вспышка, раздался щелчок аппарата, он тогда ее поцеловал, а она сорвалась и убежала в испуге, чуть не запутавшись в свадебной фате…

И вдруг ее охватило такое чувство, словно это было очень и очень давно…

56

Моросил весенний дождик. В свете фонарей мокрая брусчатка поблескивала как полированная. Цокот копыт разносился эхом по пустой улице. Сгорбившийся на козлах извозчик надвинул на голову капюшон. С натянутого верха пролетки стекали капли дождя. Извозчик повернулся и через плечо спросил своего пассажира, куда, в конце концов, ему ехать.

– Пока вперед, – бросил Ярослав.

Садясь в пролетку, он не сказал извозчику адреса. Он хотел добраться до улицы Сенной, но не хотел подъезжать прямо к дверям Архива древних актов. Из-под поднятого верха пролетки он смотрел на пустые улицы города. Извозчик на козлах совсем согнулся под тяжестью намокшего плаща. Вдруг Ярослав услышал треск кнута, конь рванулся вбок, послышалось мяуканье испуганного кота, сопровождаемое проклятиями извозчика. Ярослав увидел, как кот, распластавшись на бегу, скользнул в ворота старого дома.

Он тронул извозчика за плечо. Пролетка остановилась. Ярослав сошел и подождал, пока она не скроется за поворотом. Ярослав зашагал по пустой улице. Поля шляпы защищали лицо от дождя. Он был одет в габардиновый плащ и черные ботинки, которые ему были слегка малы. Перед выходом он размышлял, не следует ли ему надеть военную форму: с одной стороны, она давала ощущение безопасности, ибо человека в мундире полковника ни один патруль не остановит для проверки, однако верх взяло опасение, что на мундир может плохо прореагировать тот, кто должен стать его проводником.

Уже почти дойдя до Сенной, 16, Ярослав остановился под фонарем, чтобы проверить время: на часах было без пяти девять. Ярослав стоял возле тяжелой двери в намокшей обветшалой стене. Он уже был готов постучать – три коротких удара, пауза и еще два, – но тут неожиданно послышалось тарахтение машины. Ярослав заметил свет автомобильных фар, осветивших улицу за углом. Машина проехала мимо, и улица вновь погрузилась в сырую темноту. В этой части город выглядел совсем обезлюдевшим.

Ярослав постучал. Ждать пришлось добрую минуту, прежде чем дверь приоткрылась. Перед ним стоял человек высокий и худой как жердь, в старом фартуке, поверх которого был наброшен потертый меховой жилет. Он смотрел на Ярослава сквозь очки с очень толстыми, как дно бутылки, стеклами. Все совпадало: именно таким описывал профессор Фридман своего ассистента.

– Я от профессора.

Ассистент кивнул головой, закрыл дверь и задвинул засов. Он первым направился в сторону коридора с арочным потолком, а шедший за ним Ярослав с удивлением заметил, что у него, как у паломника, на ногах сандалии. Он вел его под сводами, которые освещались слабыми лампочками. В этом желтом свете толстые стены выглядели словно поросшие мхом.

– Приготовьтесь к самому худшему, – бросил ассистент, не оборачиваясь.

– Что нам угрожает? – Ярослав не знал, что значило это предостережение.

– У вас есть носовой платок? – спросил ассистент. Он обернулся и подождал, пока Ярослав не достал из кармана платок. Тогда он вынул из кармана фартука маленькую бутылочку, вытащил пробку. – Аммиак. – Ассистент велел развернуть платок и накапал в него несколько капель. – Легче выдержать. Только вот глаза могут слезиться. Но лучше не видеть, чем ощущать этот яд! Этого никакой нормальный человек вынести не может.

Он вынул из кармана жилета фланелевую маску на резинке и надел на лицо. И опять пошел впереди.

Они шли вдоль стеллажей, на которых лежали стопки дел. От них исходил запах плесени и влажного тряпья. Вот, значит, каков запах истории людей и домов, которую хранят эти дела? Ярослав в желтоватом свете скользил взглядом по корешкам оправленных в мраморную бумагу папок, скоросшивателей, книг. Они сворачивали в новые лабиринты. В какой-то момент ассистент поправил маску на лице, указал Ярославу на стеллаж в глубине и осветил его лампой на длинном шнуре, которую держал в руке. Ярослав почувствовал, как подкатывает тошнота. С той стороны пришла волна трупного запаха. Он быстро прижал носовой платок к носу. Аммиак перекрыл ему дыхание, защекотал в носу и выжал слезы.

Ассистент передал ему лампу и велел направить ее свет в самый угол этой ниши. Он подошел к полкам, отодвинул несколько больших папок с переплетом из мраморной бумаги, которая теперь из-за влажности выглядела как несвежее мясо, и полез в самую глубь полки. Он сбросил с ног сандалии, стопами в толстых носках из овечьей шерсти он опирался о нижние полки. Когда он вот так нырял под потолком, его спина в жилете была напряжена, как тетива. Он старался достать что-то, что было спрятано за рядами старых документов. Он постанывал от усилий. В какой-то момент он застыл неподвижно, после чего спрыгнул на пол и быстро всунул ноги в сандалии. Что-то заставило его забеспокоиться.

В глубине раздался треск выламываемых дверей, потом лай собаки и голос, отдающий приказы. Лай собаки приближался. Когда пес ткнулся в его колени, Ярослав понял, что он шел не по его следу, а на запах смерти, которым были пропитаны эти спрятанные в глубине документы…

– Руки вверх! – Несмотря на то что в лабиринте архива горели лампочки, кто-то слепил его светом фонарика.

Ярослав поднял руки. В одной из них был зажат носовой платок. Рядом стоял ассистент, его вытянутые вверх руки почти касались свода коридора.

– Добрый вечер, господин полковник Селим. – Следователь выключил фонарик, и тогда Ярослав увидел лицо человека, который разглядывал его, как командир разглядывает пойманного на дезертирстве солдата.

– Вы меня знаете?

Следователь подошел ближе, фонариком поднял вверх подбородок Ярослава и произнес сквозь стиснутые зубы:

– Я знаю всех врагов народной власти. Я знаю даже Господа Бога.

– А вы знаете, что незаконно задержали офицера Войска польского? – Он попытался достать из кармана документы, но тут двое людей бросились на него, пригнули к полу и заставили встать на колени. С полок, задетых во время этой борьбы, на плечи Ярослава посыпались толстые тома, прошитые бечевой дела, скрепленные металлическими скобками папки. Все это падало на него и засыпало, как на похоронах земля засыпает гроб.

– Больше тебе из этого не выбраться, – сказал Третий.

Заваленный делами, стоя в плаще на коленях, Ярослав искоса наблюдал, как овчарку притягивает трупный запах, как пес обнюхивает воздух в том месте, где ассистент начинал было искать спрятанные папки и конверты. Они уже виднелись в верхней нише, и Ярослав, по-прежнему стоя на коленях, увидел, как посыпались из одного из конвертов предметы: часы на сгнившем кожаном ремешке, пуговицы от мундира, корочки офицерского удостоверения и какие-то снимки с надписями. Реквизиты чьей-то жизни. Он видел их краешком глаза, стоя на коленях, но тут же они пропали из поля его зрения, ибо какой-то тип в гражданском сгреб их ботинком в кучу, а потом надел перчатки и побросал все это в джутовый мешок, подставленный другим гэбистом.

– Ищи, Аза, ищи. – Следователь науськивал овчарку, указывая на очередные полки. Но пес все время возвращался к джутовому мешку, который был уже наполовину заполнен.

– Ведь то, что ты искал, у тебя уже есть, – сказал Третий, поднимая Ярослава с колен за воротник плаща.

Когда его вели по лабиринтам архива, Ярослав подумал, что никогда теперь не узнает, насколько он был близок к той находке, на которую так рассчитывала Анна.

57

Как только часы в гостиной пробили девять, Анна начала вести себя как пассажир на перроне, ожидающий поезда, который опаздывает. Она не могла усидеть на месте. Ее все раздражало: и радио, восхвалявшее народную власть и защитника мира Иосифа Сталина, и бормотание Буси, которая раскладывала свои пасьянсы на возвращение Анджея. Даже то, что Ника, готовясь к экзаменам на аттестат зрелости, вслух повторяла тему позитивизма в литературе. Анна хотела остаться одна. Она стояла у окна и смотрела на мокрую от дождя улицу.

Чего она ждала? Почему она так рассчитывала, что именно этот день и этот час приблизят ее к правде? Может, она поверила, что только тот, кто принес послание от Анджея, кто передал его портсигар, способен сделать еще больше? И тогда она услышала вопрос Ники:

– Ты не спишь?

Анна и не заметила, что до полуночи осталось всего десять минут.

– Я жду, – сказала она, кутаясь в шаль.

– Думаешь о нем? – спросила Ника.

Анна не была уверена, спрашивает она об Анджее или о Ярославе.

– А ты почему не спишь? – ответила она вопросом на вопрос.

– Зубрю.

– Скажи, Никуся, – Анна назвала ее так, как когда-то называл ее отец, – куда ты хочешь поступать после получения аттестата?

– Офелия, ступай в монастырь. – Ника изобразила на лице патетическую мину, подражая актрисе в сцене из Шекспира.

– Помнишь, что тебе когда-то сказала сестра Анастасия?

– Археология хороша для зануд. – Ника пожала плечами, показывая всем своим видом, что это предложение не для нее.

– Отец хотел, чтобы ты стала балериной.

Ника опять пожала плечами и чуть выпятила губы.

– Может быть, потому, что он никогда не видел меня танцующей.